Солнечные лучи по жребию

  Били в набат. Женщины, жнущие в поле рожь возле Ветлино, заволновались. Где? Зачем? Что за тревога? На пожар не похоже: ни дыма, ни огня над деревней не видно. Перекликиваясь между собой, жницы не знали: бежать домой или оставаться работать. Стадо не показывалось, пастух не хлопал бичом. Солнце поднималось высоко, обещая ясный день. Не хотелось упускать время. Ещё немного, и колосья начнут осыпаться. А по железному ободу, служившему для подачи сигнала к общему сбору, кто-то бил и бил. Не к добру. Женщины побежали, матери, взявшие с собой детей, хватали их, полусонных, со снопов. Полубежали - полушли.
  А тем временем, возле дома Еремея Азикаева встали два милиционера, председатель сельсовета Ольош Избанов, руководитель колхоза «Пример» рыжеволосый Сергей Рядов, счетовод Микась Лобов (уши торчком, так себе серая личность) и незнакомый мужчина в шляпе и чёрном костюме с портфелем в руках. Мужчина в шляпе сердито проговорил:
- Какого дьявола стучат по железу? Прекратить немедленно!
  Микась тут же сорвался и побежал в сторону столба, возле которого поднимал тревогу, созывая народ, деревенский парень Лазарь. Немного погодя, наступила тишина. Из дома появилась семья Еремея: крепкого сложения, с тёмно-серыми умными глазами, со светлыми густыми волосами мужчина, рядом его жена Зоя, тонкую фигуру которой можно было сравнить с осинкой. Семнадцатилетняя дочь Еремея и Зои, Нату, вела за руку братика Васю семи лет.
  Тот, который разговаривал по-русски, достал из чёрного кожаного портфеля бумагу и громко зачитал:
- Гражданин Азикаев Еремей Васильевич, 1902 года рождения, житель деревни Ветлино, вы объявлены кулаком, арестованы и пойдёте с нами. Имущество ваше и вся имеющаяся живность конфискуются в пользу государства. Документ подписан... августа 1937 года. Всё. Приступайте,- приказал тем, кто был с ним рядом.
  Что тут началось! Из дома вытаскивали вещи, посуду, мебель. Согнали вместе корову, пять овец, четырёх ягнят, телёнка. Гонялись за курами, те бежали врассыпную, перелетали через изгородь, испуганно кудахтали. Козу схватили за рога, тащили за собой, она упиралась и блеяла, обезумев от такого произвола. Маленький Васёк не выдержал, повис на шее козы, его волокли вместе с животным. Мальчик кричал и плакал:
- Не дам! Не пущу! Не надо забирать нашу Маньку!
  Зоя, поднеся к глазам край передника, вытирала слёзы. Нату обняла круглый медный рукомойник и не хотела с ним расставаться. Собравшийся народ беспомощно наблюдал за всем этим действом. Многие женщины плакали. Ведь в маленькой деревне Ветлино почти половина населения считалась роднёй Еремея.
  Васька так и не смогли оторвать от козы. Плюнули и отошли. Десять штук кур сложили в корзину, петуха Фомку и ещё одну наседку не смогли изловить.
  Еремей сложил в котомку две пары новых лаптей, портянки, каравай ржаного хлеба, нижнее бельё в виде самотканой холщовой рубашки и кальсон. Обнял Зою и детей, прощаясь, сказал им:
- Как-нибудь выживете без меня. Жив останусь – вернусь... Простите!
  Увели. Стояла сухая жаркая погода. На небе не было ни облачка. Но после того как Еремея и сопровождавших его мужиков не стало видно, полил дождь с крупными каплями, оставляя в дорожной пыли чёрные отверстия, словно туда провалились горошины и также быстро всё прекратилось. Будто ничего и не случилось. Народ разошёлся - дела не ждали.
  На следующий день разобрали по брёвнышкам сени Азикаевых, клеть и хлев, отвозили куда-то на телегах. Остались дом и полуразвалившаяся баня в огороде, которую так и не успели переделать. На зиму в доме поселили и козу Маньку, устроив за печкой постель из соломы, в подпол спустили петуха Фомку и наседку.
...От Еремея не было вестей. Зоя сходила в правление колхоза, хотела узнать, нет ли каких сведений о муже. Сергей Рядов отворачивался от упрямого взгляда женщины, к которой он давно был неравнодушен:
- Сергей! Вы же с Еремеем были самыми близкими друзьями. Почему ты его не защитил? Как ты посмел струсить и не попробовать его спасти? Пятнадцать домов у нас в Ветлино, тридцать семь живых душ. Разве может среди нас кто-нибудь быть кулаком? Ты превратился в дерево-пулче. Не в набат на столбе надо было бить, а по твоей голове железной палкой надо было колотить! Кулаков выявлять разнарядка пришла, так ты на моей семье решил отыграться? Разве мы когда-нибудь пользовались чужим трудом? Тебе ли не знать об этом?
- Уходи из моего кабинета, Зоя! Или тебя тоже отправлю вслед за мужем в Нижнетагильскую тайгу лес валить,- не выдержав упрёков, выкрикнул председатель колхоза.
  Так она узнала, где Еремей находится. Но от этого легче не стало. Шла домой, думая, что придёт и повесится. У ворот стоял Васёк. Грустный худенький мальчик подбежал, прижался к коленям заплаканной матери. Зоя опомнилась: «Чуть грех на душу не взяла! Надо быть сильной и дождаться мужа, во что бы то ни стало. Я буду жить!».
  Зое в деревне помогали, кто, чем мог. Вместе ходили на работу, жалели, о лишнем не расспрашивали. И так вся на виду. На гумне, на битьё цепами высушенных снопов её не ставили: занятая мыслями, она сбивалась с ритма лапото-лапото, нарушала общую мелодию труда. Назначали на веяние зерна.
  Дети и те в Ветлино становились взрослыми не по годам, не дразнили «кулацкими выродками» ни Нату, ни Васька, как некоторые ребята в школе. Ходили в поле, деревянными граблями собирали оставшуюся солому, колосья.
  Радовался отсутствию Еремея только Микась. Это он сотворил такое тайное общественно-полезное «дело», спровадив соседа, написав донос. Бесконечная злоба овладела им. Никто не был свидетелем последнего его разговора с Еремеем. Иначе вычислили бы, что он виноват в несчастье семьи Азикаевых.
...В один из вечеров в избе-читальне Ветлино проводилось очередное бурное собрание. Еремей с Микасем домой уходили вместе, им же по пути. Продолжили разговор уже на улице. Много было в мире неясного тогда, а в деревне ни радио, ни телефона. Новости доходили поздно. Иногда из сельсовета приносили газеты, которые, собрав мужиков, кто-нибудь зачитывал вслух. А в тот вечер Сергей Рядов подлил масла в огонь, предварительно пояснив, что одного человека надо будет назвать кулаком и выслать из родных мест. Ругались до хрипоты, спорили, доказывали, время уже было за полночь, а народ не расходился, никому «врагом народа» не хотелось стать. «У нас нет таких людей!»- вынесли тогда решение, голосовали за это. Еремей в шутку толкнул в бок Микася и посмеялся:
- Давай мы тебя и выберем кулаком, будешь за всех отдуваться. Всё равно ты в деревне лишний человек, ни на что негодный. Как раз будет правильно!
  Все, согласно кивая, засмеялись. Над Микасем часто так шутили. Его оттопыренные уши покраснели, как спелые помидоры. Разозлился – вот-вот пар из него вылетит. Микась шуток не понимал, с детства туповатый, как пень в ясный день. Дождался, пока Еремей выйдет. Топтался, смолил махорку. Когда Азикаев поравнялся с ним, сквозь зубы выдавил:
- Ты зачем меня перед людьми худшим из худших выставляешь? Я – пролетарий! У меня ничего нет. На себя посмотри: в твой двор только птица сверху может заглянуть, скотины полно, и в колхоз последним записался, почти силком тебя затащили.
- Ах ты, голяк!- не выдержал Еремей.- Почему у тебя пусто и в огороде, и в мозгах? Потому что лентяй высшей марки! Всю жизнь валяешься на печи, а туда же, завидовать стараешься. Ты знаешь, сколько часов в сутки я сплю? Лыжи, санки, сани для лошадей, телеги, колёса, столы, стулья и шкафы, грабли и прочий инвентарь... Вот чем я зарабатываю и кормлю семью. Тем, что сделано моими собственными руками, пользуется вся округа. Ты, что ли, приходил и помогал мне работать? На жалость людскую давишь, стеная и плача, что маленьким со своим слепым отцом ходил по деревням, милостыню просил. Забыл, сколько раз я тебя кормил, неблагодарную твою утробу? Не прогонял со двора, как другие, которые собак на тебя спускали. А сколько ты по чужим огородам лазил да с грядок воровал? Желания научиться какому-нибудь ремеслу у тебя никогда не возникало. Несчастной уборной и той у тебя нет, ходишь на задворки до ветру. Но зато плясать и петь ты мастак! Счетоводом заделался! Тяжелее ручки с пером ничего в жизни не поднимал, записывать каракулями кто, сколько яиц сдал - это запросто. А собранная овечья шерсть с подворий и те же яйца до района доходят в полном объёме или нет – это ещё неизвестно. У тебя же две тетради: одна – для проверяющих, другая – для личных подсчётов. Жулика ведь не переделать, обратно в материну утробу не засунуть. Колхозникам на премию присылают рубашки, ситец, обувь. Раздаёте с председателем тем, кому сочтёте нужным. Вы скоро солнечные лучи будете с Сергеем Рядовым по жребию выдавать. Оба вы с ним ярым-ятасы. Тьфу!!!
  Еремей, высказав всё, что накопилось у него на душе, закурил и пошёл прочь, в сердцах поддал по попавшемуся под ноги самодельному мячу из коровьей шерсти, забытому детьми на улице. С глухим звуком тот отлетел в темноту.
  Микась, закусив губу, прошипел ему вслед:
- Ты ещё засунешь свои слова себе же в рот вместо кляпа! Жди! Очень сильно пожалеешь!
  Еремей был востёр на ухо, услышал всё-таки. Развернулся, выставил кулак с кукишем под правую ногу и ответил:
- На, вот тебе!
  Теперь Еремей, страдая от голода, выполняет двойную норму где-то на уральской делянке, а Микась с Сергеем катаются на тарантасе, запрягая в него лучшего племенного жеребца Зорника. Увозят по два мешка отборного зерна в соседнюю татарскую деревню, меняют хлеб на водку и гуляют всласть, коль в руках у них власть. Дома яйца варят, как картошку, в чугунке. В тот год в конюшне колхоза умерло с голоду двенадцать лошадей... Одна из них, закрытая отдельно, стояла без воды и без еды, изгрызла стойла. Приняла мучительную смерть. А этим ничего!
  Мало этого: Сергей Рядов стал по ночам похаживать к Зое Азикаевой, овладевал женщиной под страхом отправки вдогонку за мужем. Одинокая, беззащитная, она не смогла оттолкнуть рыжего председателя. Когда Зоя забеременела от него, из фермы привёл стельную тёлку, скомандовал ещё, как хозяин:
- Будешь с коровой. Мой ребёнок должен пить молоко, а не пустую похлёбку из картофельных очисток и съедобных трав из оврага.
  Родилась дочка, рыжая да кудрявая, со светлыми цвета неба бабьего лета, глазами. Имя, на котором настоял Сергей Рядов, было ей дано и записано как... Павлина Еремеевна Азикаева. Таким образом, Рядов задумал ещё больше отомстить бывшему лучшему другу детства.

                *    *    *

...Прошло четыре года. В начале июня одна тысяча девятьсот сорок первого года в пятницу, Зоя затопила баню, чтобы помыться всей семьёй. С той стороны оврага, разделяющего Ветлино на две половины, по дну которого издавна вытекала из  бурлящих семиродниковых глиняных недр узкая безымянная речка, спускался человек. Первым его заметил Васёк:
- Мама! Нату! Павлина! Папа! Папа вернулся! Вон он идёт...
  Его крики резко оборвались, так как Еремей шёл не один. На руках у него была черноволосая с крупными кудряшками девочка примерно двух лет. Рядом шагала, неся сумку, небольшого роста, не старше Нату женщина с тонкой талией.
  Все выбежали на улицу. Навстречу выстроившемуся в ряд семейству приближался Еремей. Осунувшийся, почерневший лицом, с совершенно седыми волосами. Увидев держащуюся за подол матери с тряпичной куклой в руках рыжеволосую Павлину, Еремей сразу всё понял. Наклонившись, погладил её по голове и спросил:
- Кто твой папа?
- Лягушка со дна оврага,- был ответ.
- Ну, раз такое дело,- грустно улыбнулся Еремей,- называй меня своим папой. «Очима бо плачют со мною, а сердцем опосле смеются мися» - это обо мне сказал поэт. Эх, жизнь наша: «долог путь, зато особенно радостно, когда он завершается...» Пойдёмте в дом, чего мы тут стоим? Хотим дождаться длиннохвостую сороку? А мне, кроме близких, честное слово, никого сейчас неохота видеть.
  В тот день им не до бани было. Решили назавтра ещё раз протопить. Слишком много разговора накопилось. Почти всю ночь и проговорили, уложив младшеньких спать. Большей частью рассказывал и задавал вопросы сам хозяин. Перед глазами Зои вставала картина мытарств мужа на Северном Урале. Оттуда он несколько раз писал в Москву с просьбой пересмотреть его дело, восстановить справедливость. Дошло лишь последнее письмо, посланное с оказией. Поэтому Еремей смог уехать оттуда, но с Лизой Гержберг расстаться уже не смог. Дважды он был обязан жизнью этой хрупкой двадцатилетней еврейке. «Мы опирались друг на друга, как два дерева в бурю,- пояснил муж Зое.- Потом у нас родилась дочь. Когда пришла бумага о моём освобождении, то назвав Лизу женой, пришлось уже мне спасать её. С маленьким ребёнком она бы там не выжила. Вот я и вывез Лизу, привёз к тебе. Прости меня и не обижай её, Зоюшка! Хватило горюшка с лихвой и ей. Ты у меня умная и понятливая, всегда тобою гордился. Наш марийский язык она понимает – научил, так как иногда нужно было и посекретничать между собой».
- У Бога будем просить прощения мы оба, Еремей!- вздохнула и заплакала Зоя.- И я виновата перед тобой, но по-другому. Никогда не думала, что когда-нибудь смогу тебе изменить. Но нужно было здесь на свой лад выживать. Детей я одна не смогла бы поднять. Видишь Павлину? А как зовут Лизину... вашу, то есть, дочечку?
- Симхе,- ответила ей Лиза.
- Как? Ой, и не выговорить мне! Может, Симой стану звать, проще будет. Если разрешите.
- Симхе с еврейского означает радость,- внёс ясность Еремей.- Зови её, как тебе удобней. Лиза не обидится.

                *    *    *

  «Еремей, как татарин, с двумя жёнами живёт»,- посудачили в Ветлино да перестали вскорости. Всё зависело ведь в основном от Зои, а она не скандалила, не выгоняла непрошеную «гостью-соперницу». Смирилась, всем своим женским сердцем приняла Лизу. По возрасту у той больше должно было быть общего с Нату. Они и стали хорошими подругами, наперекор всем обстоятельствам. Лиза в доме у Азикаевых понемногу оттаяла, ушла печаль из её миндалевидных глаз. Некогда было сидеть и разбираться, кто, зачем, откуда и почему, работы же накопилось невпроворот. Оказалось, что Лиза отличная швея и кроить умела, и переделать, если нужно. У Зои имелась доставшаяся в наследство ещё от покойной бабушки старинная швейная машинка, но сама она, кроме как прошить края занавесок, ровным счётом ничего не умела. Лиза обрадовалась, захлопала в ладоши, запрыгала, обняла Зою, как мать, разобрала весь механизм, почистила, собрала и смазала. И дело пошло! Из-под её детских ручек выходила такая ладно сшитая вещь – не налюбуешься. Просто талант! Стали приносить материал соседи, потянулись женщины из другой деревни. Платили, кто, чем мог. Но зато Лиза стала чувствовать себя свободнее, она не сидела, ни у кого на шее!
  Лиза старалась во всём подражать Зое, бралась за любую работу, не чуралась выйти к скотине, даже корова её подпустила, когда та подошла с подойником, повязав Зоин платок. Подошла, погладила корову по спине, что-то шептала животине на ухо, вымыла вымя, села спокойно на опрокинутый табурет и подоила. Споро так получилось! Наверное, Лиза благодарила Олайку за молоко. Симхе приехала слабенькой, болезненной неулыбой, топать ножками у девочки силёнок не хватало. Поставишь – падает, поднимешь – валится. Мало говорила. И только парное молоко оказало чудодейственный результат. Постепенно ожила, потянулась, как росточек к солнцу, к жизни. Васёк любил таскать маленькую сестрёнку на руках, расчёсывать ей кудряшки. Звал её Симой-филинёнком из таёжных гнёзд. Пришёл час, когда Симхе улыбнулась и сказала: «Васёк... Ты хороший... Хочу ещё на ручки...» Лиза была счастлива, остальные радовались вместе с ней.
  Еремей сутками пилил, строгал, колотил, приводил пришедшее в упадок хозяйство в порядок, построил новую баню из прочного выдержанного временем сруба, какой-никакой, а сарай с крышей. Тот, в котором содержалась Олайка, старый с гнилыми досками, разобрал, разрубил на растопку. Хлев не успел. Началась война. Три повестки сразу принесли в дом Азикаевых, и ушли в один день втроём: Еремей, Лиза Гержберг и Нату.

                *    *    *

...Троих детей укладывала Зоя спать рядышком, садилась рядом возле кровати, задумывалась, разглядывая их: белоголовик Васёк, с огненными волосами Павлина, чёрненькая Сима. Зоя их любила, переживала за их будущее, просила Бога дать ей терпения и силы, чтобы вырастить их здоровыми, молилась, чтобы сберёг он на дорогах войны родных ей людей.
  В Ветлино не осталось дома, где бы ни плакали. Вместе с пятнадцатью мужчинами забрали из конюшни лошадей. Остались те, которые состарились или охромели. В правлении колхоза сидели одни женщины: бухгалтер – Плаги, счетовод – Рая, бригадиром в бригаде поставили шестнадцатилетнюю Онису.
  Зоины дети всё лето почти до осени лазили по оврагам, собирали землянику, грибы, щавель, кислицу, орехи. Что можно, сушили, что-то солили. Делали запас на зиму. Маленькая Симхе оставалась дома одна. С собой возьмёшь – устанет. Придут, ищут потом. А она, бедненькая, то под кровать забьётся, то под стол залезет, поиграет, хлебушка покушает и уснёт. И не плакала вовсе.
  Зоя ходила полоть колхозную картошку, ведь вырванную траву разрешалось брать домой на корма. Крутилась, уставала, как проклятая. Еле ноги таскала. С дровами совсем было туго. Того хвороста, который они с двенадцатилетним Васьком натаскивали, не хватало.
  Пошла как-то раз за вениками. Набрела на сочные ветки, наломала целую ношу. Попыталась поднять, но не смогла. И оставить не хотелось. Попробовала волоком тащить. Нет, никак. Села на эту кучу и заплакала. А тут вдруг послышалось: «И-и, алла, ул нишли?! Апа, булыш! Тот!» Видит: несётся во весь опор конь, телега подпрыгивает на ямах и расщелинах. Хозяин, татарин из ближнего села, никак не мог догнать испугавшегося кого-то коня. Вожжи волоклись по траве, Зоя успела за них ухватиться. Конь потащил её, платье порвалось, зацепившись за колючий куст орешника, содрало кожу на коленях. Всё же Зоя сумела остановить тревожно прядавшего ушами, фыркавшего, взмокшего коняку. Вскоре добежал и мужчина в тюбетейке.
- Бик зур рахмат сызга! Э-э, Зоййа? Это ты?- перешёл он со своего родного на марийский язык, которым владел свободно. Достал носовой платок и обтёр потное лицо.
- Салам, Ильяс!- поздоровалась Зоя, пытаясь прикрыть порванным подолом открывавшиеся оголённые поцарапанные места, на которых кое-где проступила кровь. Она тоже узнала его. Поля рядом, в их магазин за продуктами иногда ходила, базар там был большой.- Не меня ли твой конь испугался? Вроде на лешачиху не похожа! Али на вашего Шурале смахивать стала?
  Они засмеялись уже оба.
- Заяц вроде проскочил. А ты что здесь делаешь, Зоййа джаным?
- Вениками запасаюсь, не рассчитала силёнок, пожадничала, получилось тяжело. Два раза нет времени ходить.
- И-и, зачем тащить? Конь есть, довезём мы тебя, джаным.
- Ой, спасибо, коли, правда, поможешь, Ильяс тос!- улыбнулась Зоя.
  Ехали, сидя на телеге, Ильяс наломал берёзовых веток ещё и дополнительно. Конь успокоился, шёл мерным шагом, отмахиваясь хвостом от назойливых оводов. Ильяс расспрашивал у Зои, как она справляется одна, и такой был у него сочувствующий голос, что женщина откровенно с ним поделилась заботами и буднями, ведь праздников для неё давно не существовало.
- Конца той войне нет, Ильяс. Как получила похоронки на Еремея и Лизу, три дня лежала в лёжку. На далёкой белорусской земле сложили они головы. Где их могилы? Может, просто холмик над ними? О дочке Нату никаких вестей третий год. Выучилась на радистку, одно письмо успела послать, потом замолчала. С тремя детьми кручусь, Ильяс тос. За Симой приходили, хотели забрать в детский дом, но я не отдала. Девочка от Еремеева семени рождённая. Да и в чём её вина? Проживём как-нибудь. Сам посуди, как в чужие руки отдам, когда она за мной хвостиком ходит и «мама» да «мама» - только и слышно. Свою начала забывать. А как твоя жена? Зульфия, кажется, её зовут? Видела – милая женщина, нарядная всегда ходила. Приносила в бидонах катык продавать, я у неё выменяла на платок.
- Ещё был на фронте, а мне написали, что Зульфия неверна мне. Фотографию носил в нагрудном кармане, наглядеться не мог. Жуляр! Когда узнал, фотографию кирзовыми сапогами топтал, след делал, потом отправил ей домой. Ранило меня, в госпиталь в тыл отправили, в Челябинск. Комиссовали было, домойга отправили. Узнал, что Зульфию бык насмерть забодал на ферме. А-ай, Зоййа джаным, война никого не жалеет, что в тылу, что на фронте. Родители мои состарели, живу с ними.
- Тебе без женщины никак не прожить. Жена сварит, в доме чистоту наведёт, замёрзнешь – согреет, голодного накормит,- размышляла вслух Зоя.- Лишь бы какая-нибудь супайка не попалась...
  С тех пор Ильяс стал постоянным не гостем, нет, помощником семьи Азикаевых. У него был гужевой транспорт: дрова привезёт, муку достанет, доброго слова не пожалеет. Дети к нему привыкли, бежали ему навстречу, крича «Дядечка Илюша!»
  Васёк уже понимал, мать не осуждал, с Ильясом за руку, как солидный мужичок, здоровался. Пусть война, пусть горе, а женщина, давно не знавшая мужской ласки, взяла и в сорок пять лет родила, теперь татарчонка.
- Везёт тебе на мужиков, Зойка,- восхищённо говорила приехавшая погостить да на малайку посмотреть дальняя родственница по мужу Орина.- А я как старая мышь, ни один кот не посмотрит.
- А ты возьми, достань водоросль из пруда длиной со свой рост, да и съешь её целиком, точно залетишь,- смеялась та, кормя грудью Фаатика.
- Попробовать что ли? Ты откуда знаешь, что это помогает? Так хочется мамой стать – моченьки моей нетути! Тебя вон и сплетни не берут, ещё лучше стала. Ильяс-то каков! Выглядел марийку в татарском овраге. Ха-ха-ха!
- Кому охота, пусть себе говорят. Ртом скажут – носом обратно те слова втянут. Когда сумеют сосчитать, сколько всего волос у них на теле растёт, тогда только смогут злыми языками меня свалить.

                *    *    *
...В день, когда кончилась война, девять женщин деревни Ветлино сеяли рожь вручную. Из сельсовета примчалась на лошади верхом посыльная и кричала им на всё поле:
- Бабы! Войне конец!
  Женщины бросились друг друга обнимать, встали в круг и хором зарыдали, но решили работу не бросать. Земля желала беременеть, требовала семян в своё лоно. Пять гектаров засеяли ветлинки в тот счастливый день девятого мая.
  В Ветлино с фронтовых дорог вернулось пять солдат. Микась, тот «воевал» в отряде, который занимался подбиранием и похоронами погибших в бою. Его уж точно никакая пуля не задела. Сорняк, он и есть сорняк: сколько его ни вырывай, а он всё равно растёт. Зато трофеев привёз – нахвалиться не мог. У него ничего не болит. Заметив Зою, старается избежать встречи, сторонится.
...Через два года после окончания войны вернулась в деревню Нату Азикаева. Проходя мимо дома Микася, увидела его, молча подняла побледневшего и задрыгавшего в воздухе ногами фронтовика, успевшего уже и в школе перед учениками выступить, порассказать об атаках, вспомнить разные случаи. Чётко произнося каждое слово, сказала девушка-солдат:
- Ты! Будущий корм для дождевых червей! Не смей примазываться к настоящему имени гвардейца! Понял? Мне стыдно, что ты ветлинец...
  Микася чуть «кондратий» не хватил...

_______________________
* И-и, алла, ул нишли?! Апа, булыш! Тот! – И-и, боже, что он делает?! Сестра, помоги! Держи! Хватай! (на татарском)

                2008 год, Новые Параты.