За всё надо платить

  Говорят, что где-то наверху во Вселенной земные поступки людей записываются: ложь, терпение, вера, любовь, надежда, злость, преступление, тайна, грех. Какая же сила нужна, чтобы всё потом оценить? Ведь иногда и сам человек не может объяснить того, что с ним происходит и почему.
  «Избушка маленькая, а семью держит. Большой дом всех потеряет»,- говаривала бабушка. Вздыхала, долго глядела на улицу через окно и продолжала: «Но из печной трубы любого дома должен виться дымок...»
...Алюш своего отца не знает. Куда делся, где обитает? Нет и нет. Девочке всегда хотелось об этом узнать, но она молчала. Время придёт – узнает. Им вдвоём с мамой было хорошо, не на что обижаться. Лизавет успевала и работать, и много читать. Рукодельничала, приучала Алюшку, не баловала, несмотря на то, что дочь у неё единственная. Любила на все отвечать обстоятельно, находила ответы даже на необъяснимые её вопросы.
  Вот дочке и пятнадцать исполнилось. Теперь, они, не сговариваясь, старались всё выполнять на спор: кто лучше сварит борщ, кто красивее и чётче свяжет кофточку или варежки, кто чище выстрижет овечку, без огрехов скосит луг. Лизавет к тому же трудилась на ферме дояркой. Другой работы в деревне не найти. Несколько женщин-соседок нанялись ухаживать за рассадой в парники соседней татарской деревни, летом выращивали на полях капусту. Заработков там не видели – заменой были кочаны. Спасибо и на этом! Возили на базар и продавали. Крутились, как могли. Мужчины и вовсе уезжали подрабатывать кто - куда. Семьи-то кормить надо было.
  Лизавет поначалу мечтала учиться в городе, только родительский дом «не отпускал». Как его бросишь? А отцовский сад?
  С отцом Алюш она была всего лишь раз. Был у них в деревне многодетный папаша (Лизавет тщательно скрывала от дочери его имя). Нравился он девушке, решила Лизавет родить от него, но гнала от себя грешные мысли, робела и боялась. Только сердце выстукивало: «Если не от него, то не рожай». А ребёночка хотелось. Выйти за абы кого, впустить нежеланного в дом она не стремилась. Толковых вокруг не наблюдалось: ходят с бутылкой в кармане, лазают по одиноким. Зачем ей такие? Арсутка притягивал ласковыми глазами, мягким характером, но он был чужим мужем. Женился на суматошной да плодовитой. Чанук рожала чуть ли не каждый год.
  Как-то раз глубокой зимой, в метельную вихроверть повёз Арсутка жену на санях до трассы, куда должна была подъехать «скорая» и забрать её в роддом. Пока ехали пять километров, лошадь измучилась – небеса, будто перина с пухом прорвалась, валил и валил снег, дорогу нельзя разглядеть. Отправив Чанук, повернул Арсутка назад. Стемнело совсем. Лошадь пробиралась ощупью, неведомым чутьём угадывая свой прежний след. Арсутка укутался в большой овечий тулуп, словно в шалаш и полулежал в санях, вожжи ему не были нужны. Вдруг лошадь встала, фыркнула и потянулась, узнавая, к кому-то. Мужчина встрепенулся, стряхнул с себя мысли, огляделся. На расстоянии вытянутой руки ничего не видать.
- Что такое?- пробормотал Арсутка.- Карина, мы, чай, не заблудились? Довези уж, милая! Детишки дома одни, а ты у первого же оврага отдохнуть решила. Э-э, да тут, никак, кто-то есть!
  Арсутка встал на колени, дожидаясь приближения белой тени.
- Кто здесь?- крикнул мужчина.- Нечистая сила или дорожный дух?
- Возьми, пожалуйста, меня к себе,- послышался женский голос.
- Лизавет?! Ты? Твой голос не спутаешь, такого мелодичного другого в деревне нет. Услышишь раз – запомнишь навсегда. В твоём горлышке пятнадцать колокольчиков спрятались, не иначе,- засуетился Арсутка, освобождая рядом с собой место на соломенной подстилке.- Садись, садись.
- Твоя за очередным наследником поехала?- спросила Лизавет, сделав вид, что ничего не знает (упаси, Господь, догадается он, что специально караулила).- Ой, Арсутка, замёрзла я, промокла вся. Спасибо, что подобрал, когда бы я дошла, снегу по колено. Темно. Волков боюсь...
- Провожал. Шестой уже придёт в семью,- проворчал мужчина.- Как потом всех прокормим? Не слушается, говорит «бросишь меня, а так хоть дети будут удерживать». За кого она меня принимает?
  Арсутка распахнул тулуп и притянул Лизавету ближе к себе, чтобы теплее было, аккуратно подтыкал края, чтобы не дуло ей.
  Карина потихоньку шла вперёд. В хорошую погоду огоньки окон домов были бы видны, а сейчас не поймёшь: близко ли далёко ли.
  Лизавет колотило мелкой дрожью, она всё больше прижималась к Арсутке всем своим маленьким телом, утонула в этом своеобразном гнёздышке. А мужчина нашёл губы девушки, поцеловал крепким, долгим поцелуем, что она задохнулась. «Сейчас или никогда!»- промелькнуло в сознании Лизаветы.
  Так объединились в ту ночь два сердца. Вместо свадебных гостей кружились над ними хлопья снега, в свидетели записалась Карина, а загсом стал ближайший ельник. Уснувших в объятьях друг друга Арсутку с Лизаветой лошадь привезла до фермы...
  До возвращения Чанук из райцентра Арсутка попытался ещё раз встретиться с девушкой, бродил возле её дома, но Лизавет ему не открыла. Встретив на улице, поздоровавшись кивком головы, прошла мимо, сделав вид, что между ними ничего не случилось. Арсутка недоумевал: «Что это было? За что мне такой подарок? Не приснилось ли мне?»- думал он и долго смотрел вслед Лизавет, а самого будто огнём жгло, отчего он становился ещё красивее. Чанук же мыслила, что муж из-за неё так хорошеет, поэтому замышляла ещё об одном ребёнке.
  В начале декабря Лизавет родила дочь. В деревне этому событию не удивились. «На ферме все такие»,- был коротким «приговор» досужих сплетниц. «У девочки слёз нет. Недолгим будет её век,- прошёл слух.- Лизавет сама – голубка, дочка будет дикой горлицей». Народ ведь лишь однажды скажет, а прилепится навсегда.
  По просьбе Лизаветы в метрике девочки стояло отчество Абдухаликовна, таджикское имя, взятое спонтанно из головы. И после искали в облике Алюш восточные черты, но они не проявлялись. С маленьким ротиком, длинными ресницами, зеленоглазая, девочка хорошела с каждым годом, будто разрисованное для продажи выточенное на станке разноцветное веретено. А у Чанук каждый из детей был похож на неё, Арсуткиного ни в ком не было. Поэтому он, всегда любуясь своей дочкой лишь издали, тихо ею гордился.
  Потом каждый год в день рождения Арсутка получал по радио в подарок вальс Георгия Свиридова из кинофильма «Метель» по одноимённой повести Пушкина. Чанук приставала с расспросами: «Кто это тебя поздравляет? За что?» Арсутка знал, что к чему, но только плечами пожимал, притворяясь, что понятия не имеет. Хотя ведь прекрасно понимал, что это Лизавет, таким образом, его благодарит за дочь.
  Алюш росла аккуратной, а мать приучала её ещё и к холодной воде по утрам. Сама уходила на работу в четыре утра, но каждый раз будила и выводила девочку в сад и обливала её из ведра. Поначалу девочка хныкала и сопротивлялась. Попробуй из тёплой постели да в холод! А потом привыкла настолько, что сама просила.
  Так бы и жили. Только, как молния в сухую грозу, всё изменилось в одночасье. Лизавет съездила в районную больницу. Из их фермы в месяц раз поставляли молоко для больных в виде благотворительности. Вслед за ней оттуда же прибыл Алексей. Не только приехал – остался жить. Ничего нельзя было поделать. Лизавет гнала неожиданного знакомого, упрекала и объясняла невозможность такого поступка с его стороны. Оказалось бесполезно. Алексей коротко и ясно сказал женщине: «Не станешь моей женой – убью».
  Их стало трое. Через толстые стены каменного дома не было хода сплетням. Алексей был моложе Лизаветы на десять лет и столько же лет разницы был между ним и Алюш. Приходя в больницу навестить сына, мать Алексея, пожилая учительница Вера Максимовна, узнала, что он выписался и поехал за какой-то дояркой в деревню. Она нашла его. Долго с ним разговаривала, умоляла не поступать ему так. Алексей стоял на своём. «Мама,- сказал он,- не наступай на моё счастье. Кроме Лизы мне никого не надо. Люблю и точка! На что мне весь мир, чужие косые взгляды и осуждения? Может, порядочнее этой женщины я раньше не встречал. Прости меня, мама! Не вернусь назад домой».
  Э-эх, как им было хорошо! Чего только не навязали Лизавет с Алюш зимними вечерами: и свитера, и пуловеры для Алексея, платья и костюмы для себя. Хватило бы на целую выставку. Лизавет уходила на ферму, Алексей возился по дому. Парень оттаивал душой. Тяжелораненый во время службы, долго лечился, оформили ему инвалидность, пенсия была неплохая.
  Алюш бегала в десятый класс. Алексей для неё ни папа, ни дядя. Девочка стойко защищала мать, ловко увёртываясь от вопросов. Алексей в совершенстве знал английский язык, помогал ей делать уроки, гонял от и до. Смеялся: «Кроме пятёрки ничего в дом не приноси. Влетит по первое число!» Алюш придумала отчиму имя на английский манер и в шутку стала звать его Алиоша. Потом так и пошло: Алиоша да Алиоша. Ему это нравилось. У Алексея имелся прекрасный фотоаппарат, которым он гордился. Фотографировал много, любил природу, а Лизавету с Алюш старался застать врасплох в самых интересных ракурсах. Альбомов накопилось уйма.
  Беду, говорят, не жди – она сама придёт. Горя в их доме ничего не предвещало. Ан нет! Кто-то невидимый опростал мешок с несчастьем во дворе. Случилась целая катастрофа, перевернувшая налаженную ласковость в доме.
...На Земле властвовала Весна. Всё кругом пело, от запаха цветов кружило голову. Лизавет, как всегда, ушла на утреннюю дойку. Прихватив два ведра с родниковой водой, Алюш вышла в сад. Рассвет был так необычайно красив, солнце всходило будто праздник. Девушка разделась, замерла на минутку в сладком ощущении чуда и сама была вся весенняя. Вылив ведро за ведром обжигающе - приятной воды на себя, наклонилась, чтобы поднять халат и краем глаза увидела Алексея. Проснувшись, неодетым, он появился на крылечке неожиданно. Высокий, ладно сложенный, русоволосый, прекрасный и чистый молодой двадцатисемилетний мужчина – хоть картину с него пиши. Тёмно-серые глаза Алексея встретились со сливающимся зелёными листьями цветом глаз Алюш. «Горлица - дичок, горлица!»- пронеслось у него в голове. Словно позвав их на волшебный вальс, неведомый неуправляемый порыв бросил их навстречу друг другу. Розовый дым яблонь, алые солнечные лучи и ставшая алой ромашковая трава. «Алиоша! Алюш! Алиоша! Алюш!» Знали ли они, где находятся? Понимали ли, что происходит? Вряд ли...
  Через час из фермы прибежала напарница Лизаветы. Задыхаясь и рыдая, она говорила такое, чему невозможно было поверить:
- Алексей, Алюш! Лизавет... Она провалилась в яму, полную воды. Её экскаватор выкопал. Сейчас пытаются её достать. Побежали скорей! В прошлом году туда же провалился «Беларусь», тракторист погиб.
- Как Лизавет туда попала?
- Не видели мы. Поскользнулась, наверное.
  Лизавет утонула одна, а хоронили... троих: женщина была беременна двойней. Алексею и дочери не успела сообщить, хотела сделать сюрприз, тихо радовалась и лелеяла тайну.
  После похорон Алексей не смог смотреть в сторону Алюш. Заперся в чулане и пил, не пьянея. На него было страшно смотреть.
  Алюш то скулила, как маленький щенок, то начинала выть и кататься по полу. Она охрипла от слёз. Замолкала ненадолго, сидела, качаясь, как маятник часов. Алексею невыносимо было жалко Алюш, но он понимал, что нельзя уже ничем помочь. Между ними встала стена их чувств вины перед Лизавет.
...После полуночи Алексей застрелился, половина его головы превратилась в кровавое месиво. Приехавшие милиционеры пытались спрашивать у отупевшей от всего происходящего Алюш: «Ты знала, что у него есть оружие? Где он его хранил?» Не добились ничего, а она потеряла сознание и рухнула, как трава, скошенная острой косой.
...Алексея мать увезла и похоронила в городе. Ей помогали в этом люди из военкомата. Затем Вера Максимовна вернулась, помогла распродать домашнюю скотину, распорядилась соседям-мужикам заколотить окна и двери дома, забрала Алюш с собой. Осенью устроила девушку в строительное училище.
  Из мягкой тихони Алюш резко переменилась: стала курить – пачки в день не хватало, дралась – вцепится, не разнять. В первые месяцы девушку жалели, прощали, но постепенно даже мастер группы стал раздражаться, услышав в очередной раз «Ярушина так, Ярушина эдак». А когда Алюш сильно, до синяков, избила одногруппницу, выбив той зубы, родители которой подали в суд, пути назад не было. Из училища дали весьма отрицательную характеристику, не забыв упомянуть, что она таскала из карманов чужих курток деньги. Посадили Алюш на два года. Будучи в зоне, она родила сына. Назвала малыша Алиоша. Спорить с ней, что так неправильно, было бесполезно. Вера Максимовна, оформив нужные документы, забрала внука себе. Потеряв сына, она приобрела его продолжение и решила посвятить всю себя ему.
  Выйдя из заключения, Алюш вернулась в деревню. С неделю она чистила, мыла, скребла, вытряхивала, жгла ненужное в печи. Не оставила ни одного угла. Ждал начавший стареть сад, работы было невпроворот. Дом засиял, освобождаясь от пыли. И всё также, в четыре утра, Алюш обливалась под яблонями холодной водой, а ветер вычищал её душу.
  Надо жить. Пенсию по потере кормильца из-за вышедшего для этого возраста девушка уже не получала. В бригаду на капустные плантации Алюш ходить не пожелала, ей не хотелось быть среди людей. Варила самогон (сама не пила), продавала, благо, покупатели всегда находились. Алиошу не стала забирать, да и мальчик звал мамой Веру Максимовну.
  Алюш справила добротную одежду, выбирая в основном белый и алый цвета. Пройдётся по улице – картинка! Снова отрастила роскошную косу. У юности своя краска, свойственная годам.
...Арсуткины семеро детей поуезжали, иногда привозили полный дом внуков на радость старикам. После случившегося пожара Арсутка с Чанук не смогли отстроить большой дом, жили в крохотной избушке. Почти всю пенсию отдавали детям. Единственное, что осталось неизменным – Арсутка слушал теперь пластинку с записью того самого вальса в свой день рождения. Почему он так делал? Кто знает...
  Выйдет на улицу, сядет на лавочку возле ворот и подолгу ждёт, когда появится Алюш. Перекинется с дочкой парой слов – ему легче. А по ночам снятся ему Лизавет, метель и Карина...