Детский кошмар

     На лето нас с сестрой и бабушкой родители отправляли в горный посёлок и с лёгким и ликующим сердцем возвращались в город, дабы целиком посвятить себя науке. Главным бабушкиным делом было нас накормить и уложить на ночь спать, а чем мы занимались днём, её не касалось. Мы были предоставлены сами себе.
     Июнь пролетал обычно быстро, тем более что в середине его начинался наплыв отдыхающих, было много детворы, и скучать не приходилось.  А вот к середине августа публика, как правило, разъезжалась. Взятые нами на отдых книжки были прочитаны по третьему разу, альбомы изрисованы, карандаши и краски истрачены или утрачены, пластилин превратился в грязный комок серо-буро-зелёного цвета, колода карт поредела, как, впрочем, и шашечно-шахматные и лотошные ряды. Одним словом, заняться было особенно нечем. Хотелось уже поскорей вернуться в город, и даже надвигающаяся школа не казалась катастрофой.
     И вот однажды, в августе, проболтавшись без друзей и развлечений дня три, я вдруг подумала, а не собрать ли мне по-быстрому коллекцию бабочек. Скомстромив из подручных материалов сачок, я вышла на охоту, и уже к вечеру в "Трёх мушкетёрах" была заложена основа: довольно потрёпанный махаон, несколько мелких синих бабочек, названия которых я не знала, и одна жёлтая капустница. Однако занятие это мне не очень понравилось, потому что пойманным бабочкам надо было раздавливать грудку, чтобы их убить, а это было неприятно. Очень неприятно... Так что на следующий день я придумала делать бусы из шиповника и больше бабочек ловить не стала. А вскоре и лето подошло к концу, и нас перевезли в город.
     Где-то через неделю после того, как уже начались занятия, мама мне сделала выговор, что я до сих пор не разобрала привезённую коробку со своими вещами. Раскладывая всё по местам, я добралась до "Трёх мушкетёров" и вспомнила о своей заброшенной коллекции. Я стала листать книгу. Сначала мне попался развалившийся на части махаон. Потом синяя бабочка. А потом в одном месте книга как бы раскрылась сама, и там была капустница. Она была ещё жива. Почувствовав свободу, она затрепетала крылышками и попыталась оторвать от листа  раздавленное и присохшее тельце. Она билась, а я смотрела на неё в ужасе, в груди что-то сжалось до боли с такой силой, что перехватило дыхание. И в голове пульсировала одна мысль: она здесь уже почти месяц... она здесь уже почти месяц... Трясущимися руками я отскребла её от бумаги и сжала ей головку с такой силой, что она затихла. Это было всё, что я могла для неё сделать.