Из цикла Война. Воспоминания. И всё таки любовь. 3

               

                Посвящается моим родителям,  участникам ВОВ.


      Прошло немало погожих  и ветреных вечеров, после  прошедшего мая, когда отец рассказывал о вещем сне, а сейчас за окном вьюжил февраль. У нас были в гостях коллеги отца из гор финотдела. Пришли поздравить отца с наступающим днём Советской армии. Мама пригласила всех к столу, попить чаю со сдобными булочками и рулетом с маком. Разговорились. Кто-то из молодых сотрудников спросил:
    - Иван Иванович, а как Вы с супругой встретились? Она, судя по акценту, не сибирячка?
    - Не сибирячка, но стоит десятерых! Она мой ангел  - хранитель! Да! Кстати – она ведь тоже на фронте была. Можете и её поздравить.
Так он начал свой рассказ о встрече с нашей мамой.    

   - К маю 1945г., после ампутации правой ноги,  меня перевели в госпиталь СЭГ - 1060 в городе Будапеште. Это был госпиталь, где долечивали и ставили на костыли, а затем  и на протезы. Я попал на второй этаж, где находились сержантский и рядовой состав раненых. Среди медсестер заметил черноволосую, с тяжелыми косами смуглую Марию. Обращалась она ко всем ровно, корректно, справедливо и заботливо. Ни на какие подарки не реагировала. Мы к ней привыкли, и вдруг ее не стало. День нет, второй и третий. Запереживали. Отправили ходоков к начальнику госпиталя. Оказывается, ее перевели на третий этаж к офицерам, тем же нужен особый уход - гулять их на носилках девчата носили каждый день. Но ведь «отвоевали» мы свою медсестру назад:
   - Мало того, что нас на прогулку не выносят, так еще и медсестру нашу забрали. Верните! - так сказали ходоки начальнику госпиталя.  И вернули.

   Однажды помню, еле вышел на костылях, держась ближе к стенке, на площадку второго этажа (я по ступеням был еще не ходок). Смотрю, девушка поднимается с большим букетом полевых цветов. Проходя мимо меня, уронила несколько маков и ромашек на пол. Я хотел было помочь, но она опередила. Когда выпрямилась, я узнал Марию, говорю:
   - Девушка, а мне цветочек можно? Как  будто с Родины запах ветром нанесло!
   - Отчего же нет, да ради Бога! Я их в палаты собираюсь поставить.
И подает мне букетик полевых цветов. Вот тогда мы и обратили внимание друг на друга, но до самого отъезда в Россию она меня, как и всех, держала на расстоянии, особо не выделяя.

   В январе 1946 года я был уже на долечивании. Шел на поправку, и вдруг узнал, что многих медсестер демобилизуют, в том числе и Марию. Я расстроился, кинулся к старшему в палате, Зубенко Ивану Гавриловичу (лет 40 ему было), и говорю:
   - Слушай, что делать? Потеряю дивчину. Марусю могут отправить с эшелоном!
   - Сватать надо, как положено.
И пошли мы сватать ее к начальнику госпиталя. Он выслушал и говорит:
   - Попробую помочь, дело доброе! Вы мне оба нравитесь.
 
   Подготовили меня к выписке, Марию ко мне сопровождающей назначили до места, в Сибирь, значит.
Тут она запереживала. К начальнику пошла:
   - Я же мимо дома буду ехать. Да и вдруг у него там жена и семеро по лавкам?
   - А я тебе билет в оба конца выписал. Поживешь, посмотришь. Нет, так собирайся и уезжай, но парень надежный.

   Ну и вот, сделали нам вечер. Маруся жила у венгров на квартире, вот они - то и были у нас посаженными родителями. Они нас все Манечка и Ванечка величали, а сами четверых сыновей в войну потеряли, остались со снохами и внуками доживать свой век. Они приняли всех наших гостей и провожающих. Проводили нас на вокзале в Будапеште, и поехали мы в разруху, голод, но в Россию - домой.
 
   Ехали в теплушке военного эшелона. Подушку маленькую нам старики – мадьяры подарили. Маруся перед отъездом купила себе шапочку белого пуха с ушками длинными и такие же белые варежки. В Сибири в беретике не погуляешь! (В этом комплекте потом дочка Светочка ходила.) Все наше, можно сказать, было на нас. Оба мы были одеты в шинели, гимнастерки, сапоги и долго еще волею судьбы ходили в этой, привычной для нас, военной одежде. Очень Марусю было жаль. Все - таки невеста, и в солдатской одежде. Я ей только часики швейцарские подарил. Но она и вида не подавала. Когда прощались, нам комиссар госпиталя говорил:
   - Ребята, вас на Родине на руках носить будут! А на Родине пришлось еще много чего пробивать и доказывать. С собой у нас было два чемодана – фанерные, крепкие, они служили  и сиденьем, и столом. А в чемоданах то, что  не успели и поносить. Там были отрезы на пальто, костюм, рубашки, галстуки, нижнее белье, туфли зимние, летние, пара бутылок хорошего виноградного вина. Это мне был подарок. Всем раненым за границей были в День Победы сделаны такие подарки. Еще шоколад и сигареты. Все это впоследствии ушло на уплату ссуды при строительстве дома. Медсестрам таких подарков не было. Были только сигареты, но так как она не курила, обменяла их на шоколад, печенье, туфли и нижнее белье.

   Когда пересекли границу России,наш эшелон остановился. Я тоже выбрался из теплушки - не мог усидеть. Несмотря на январь, снега было мало. Многие падали на колени, припадая к родной земле, обнимали деревья. Могу подтвердить, что у всех на глаза навернулись слезы. Многие потеряли родных, детей и ехали, по сути, «в  никуда». Но вот паровоз дал протяжный гудок, все потянулись к теплушкам. Состав дернуло, и мы поехали уже по родной земле. У нас была возможность сравнивать. Та разруха, что выпала на долю Украины и Белоруссии, «загранице» и не снилась. Люди, пережившие фашистскую оккупацию, выглядели, как старики, даже дети. В эшелоне была военно-полевая кухня, и детей, которые выходили к станциям встречать отцов и матерей, как могли, подкармливали – смотреть без слез на них было невозможно. Особенно Марусе – она две голодовки пережила.

   Но с нами был баян, который я обменял на сигареты в Вене, перед отъездом, но это другая история. Он здорово скрашивал длинный путь – ехали до Сибири месяц. Бегать за кипятком я не мог, зато играл и пел,  публика была довольна.

                «Беленький скромный халатик
                Лучше, чем синий платок.
                Ты говорила, что мне поможешь –
                Дашь мне для сна порошок…»

                (На мелодию «Синий платочек»)


                *   *   *

                Черный ворон,  черный ворон,
                Что ты въёшься надо мной,
                Ты добычи не дождешься,
                Черный ворон - я не твой…


   За этот месяц, проведенный в теплушке военного эшелона, мы лучше узнали друг друга, много вспоминали, беседовали. Мария продолжала следить за моим здоровьем – у нее была санитарная сумка со всем необходимым. Я тоже ее в обиду не давал – разные «ухари» находились. Гораздо позже она мне сказала, что еще в СЭГ  присматривалась ко мне. Ей нравилось, что я не сквернословил, мало курил, умел держать слово, обещание. Нам обоим было не по 17 лет. Мы повзрослели на войне. После пережитого нам не хотелось ошибиться  друг в друге. А я? Я просто не мог подвести ее, упасть морально в ее глазах. Перед той, которая не посмотрела, что я без ноги, что за мной всю жизнь будет нужен определенный уход и помощь; перед ее бескорыстностью и отзывчивостью, скрытыми за серьезным, строгим видом. И хотя я часто шутил, говоря:
   - А скажи, Марусь, что ты меня как в карты выиграла? Она всегда отвечала:
   - Или ты меня!
   - Ну, что скажешь, мать? Вроде ничего не упустил? Обратился он к нашей маме.
   - Не упустил, но мне кажется, гостей утомил! Отвечала мама, подавая свежий чай.
   - Что Вы! Ваш супруг прекрасный рассказчик! Воскликнули гости.
   - Ну, что же… О войне повспоминали, о любви поговорили. Давайте я вам на баяне сыграю.
Мы подали ему баян, и он заиграл «Синий платочек», «Тонкая рябина». Гости подпевали. Время летело незаметно. За окном потемнело, и все стали собираться домой, благодаря  хозяев за тёплый приём.
Так завершился ещё один вечер воспоминаний.