Сполохи

АРТЕФАКТ
В вагоне метро. Проходящие, прокатывающие в инвалидных креслах, проползающие на культях нищие или псевдонищие. Пожилые, среднего возраста мужчины, женщины – зевающие, дремлющие, глазеющие по сторонам или уставившиеся в одну точку, читающие газеты про спорт и президента с премьер-министром, глянцевые журналы про кулинарию, моду, автомобили, частную жизнь звёзд... Молодые люди, девушки, отроки, отроковицы - читающие планшетники, отправляющие с мобильников, айфонов, айпадов СМС-сообщения, просматривающие новости в Интернете, играющие в игры, гогочущие... И вдруг взгляд задержался на девушке с томиком стихов, погружённой в чтение. Одухотворённой. Как в былые времена. Это так поразило, что, любуясь, я проехал свою станцию.
22.02.12

С ПУМ-ПОНОМ
Утром вышел за машиной на охраняемую стоянку во дворе. Охранник стоит с милиционером (сиречь полицейским, если можно из милиционера в одночасье по указу президента России превратиться в полицейского). «В чём дело?» - интересуюсь. «Джип «Lexus» вчера вечером ушёл, - с нервическим смешком отвечает охранник. – Новый, из салона». - «Что значит – ушёл? Куда?» - «Хозяин приехал, паркуется, а перед радиатором, на территории стоянки, молодой человек стоит в куртке-пуховике, в спортивной вязаной шапочке с помпоном, приветливо ему так улыбается... с ноутбуком в руках...» - «А ты где был?» - спрашиваю. «С другой стороны машину парковал, не видел за сугробами». – «И что дальше?» - «Поздравил молодой человек хозяина с удачной покупкой, чёрный «Lexus» и впрямь был красавец, со всеми наворотами. Руку пожал, мол, от всей души... А сам код считывал на ноутбуке. Счастливый хозяин, хрипловато-блатным голосом под Григория Лепса напевая «Рюмки на столе», позвякивая бутылками, поторопился домой обмывать приобретение. А через минуту – хозяин и до подъезда не дошёл – молодой человек в шапочке с помпоном открывает центральный замок с одновременным отключением сигнализации, садится за руль и неторопливо так выезжает со стоянки. Ушёл «Lexus». Миллиона три как минимум. Незастрахованный». - «С пум-поном, говоришь?» – задумчиво уточнил милиционер-полицейский, что-то помечая у себя в блокнотике. «Ага, с помпоном», - подобострастно улыбаясь, отвечал охранник. – «Так какого ж рожна стоишь-то здесь, как истукан?! – вдруг заорал на весь двор блюститель. – Мигом закрыть шлагбаум!».
Теперь нам всем подолгу, притом и ночью, приходится сигналить, чтобы дежурный, тотально просматривающий телепередачи, услыхал и поднял шлагбаум. Плату за охрану повысили. Охранник почему-то стал носить вязанную спортивную шапочку с помпоном.

КОММЕНТАРИЙ
Смотрели с дамой футбол. И было почему-то неловко.
- …До финального свистка остаётся менее трёх минут! – голосил комментатор. – Сисин выбивает из вратарской, Онанидзе проходит по левому краю, отдаёт Малофееву, тот пасует назад, на Влагалищева, передача ****ько, тот едва не упускает мяч за боковую, но переводит на правый край, где остроумно открылся Членов, обыгрывает одного, второго, пас Совокупленко, тот играет в стенку с вышедшим на замену Паебоевым, хорошо, ну!.. И вот наш дебютант Елпыздыко Паебоев выходит один на один вратарём, обманное движение корпусом, вводит мяч во вратарскую – го-о-ол!!. С почином, Паебоев!..
Шало посверкивали и затуманивались глаза любительницы футбола.
30.03.12

ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ
Первого апреля, в воскресенье вечером возвращался из имения в Тверской области. Садилось солнце, лёд на Волге ещё едва ли не в метр толщиной, снег вокруг стабильный, уверенный в себе, что нонсенс для начала апреля. Но приоткрываешь окно в машине – врывается запах весны, от которого хочется жить. Ехал по Ленинградке и думал о том, что никто меня не обманул в это первое апреля, никого я не надул, с ностальгией вспоминал былые первые апреля. Ах, какие же приколы мы чинили в редакции!.. Всё проходит... На въезде в Клин - пробка. Решил свернуть направо и по сорокакилометровой перемычке выехать на Новорижское шоссе, которое, как правило, более свободное и скоростное. Не доезжая до нашего национального автобана, на перекрёстке увидел блондинку лет двадцати пяти в белом BMW с включёнными «аварийками». Остановился, спросил, в чём дело. Оказалось, кончился бензин, она вызвала по мобильному телефону своего бойфренда, но он едет уже два с лишним часа и, возможно, вовсе не приедет, а она замёрзла. У меня в канистре оставалось немного бензина, вылил ей в бак, BMW утробно мягко заурчал. Осведомился, нельзя ли к Новой Риге проехать по той дороге, по которой она выехала, вроде ходили слухи, что откроют проезд. Девушка, улыбнувшись, отвечала, что срезать, разумеется, можно, а это короче километров на двадцать пять или все тридцать. На прощанье она продиктовала свой мобильный и неожиданно чмокнула меня в краешек губ холодными мягкими губами. Радостный, можно сказать, счастливый (как мало нужно для счастья) я решил рискнуть и помчал по неизведанному пути. Темнело. Дорога становилась всё хуже, постепенно перешла в просёлочную. Повернув раз десять направо, налево, пару раз развернувшись, чтобы объехать очевидное бездорожье, я перестал ориентироваться. Похолодало, высыпали звёзды. А я всё ехал, хотя понимал, что отмахал уже гораздо больше тридцати вёрст и давно должен был бы оказаться в Москве. Бензина становилось всё меньше, загорелась жёлтая лампочка. Я ехал, слушая музыку, думая о первом апреля, об этой девушке, о её поцелуе, свежим холодком сохранившемся на уголке губ, о её бойфренде, гадая, каким он может быть, о том, что совсем недавно я отметил полтинник, но вот уже не за горами и... Эх, где твои семнадцать лет!.. Посреди поля, с грохотом (бедные шаровые!) угодив в яму с жижей и льдом на дне, моя Volvo встала. Пытался выбраться - буксовала, летели брызги, но ни вперёд, ни назад машина не двигалась. С коробкой-автоматом это особенно неприятно, шофера поймут. Часа через полтора, раньше, чем я предполагал, кончился бензин... Лишь в половине восьмого утра, когда уже рассвело и я чуть не окоченел, удалось остановить «Москвич»-«каблучок» и уговорить шофёра отлить мне немного бензина. Сработала шоферская выручка – Никитич, так его звали, даже от денег поначалу отказывался. Объяснив, как ехать, но усомнившись в моей сообразительности после ночи в лесу, он проводил почти до автобана и, многозначительно махнув рукой, уехал. А я, выбравшись наконец на Новорижское шоссе, помчался к Москве. Набрал номер блондинки, забитый в мобильник, но раздражённый мужик ответил, что не туда попал. И я подумал: никто тебя не обманет, если сам себя не обманешь. Даже первого апреля. Как у Пушкина? «Ах, обмануть меня несложно, я сам обманываться рад».
2.04.12

СПОЛОХИ
Конец мая. Парит. Носятся ласточки на бреющем полёте. В тёмно-коричневых торфяных прудах, не подёрнутых ряской, отражаются ели, сосны, берёзы. Всё замерло в томлении. Лишь белоснежные чайки кричат на бескрайнюю лиловую тучу, нависшую над миром. Темнеет. Всполох. Ещё и ещё. Тут и там сполохи. Беззвучные. Смолкают даже чайки. Кажется - и не было звуков. Никаких. Ни пения птиц. Ни криков «осанна!». Ни криков «распни!». Ни Моцарта, ни Чайковского. Жутко. И лишь сполохи словно пытаются прорвать немую тьму. Докричаться. И когда уже совсем хоть глаз выколи, от обессилившего сполоха, как от последней спички, вспыхивает небо – и громом низвергается в тартарары. И начинается, но тут же обрывается ливень. И с новой силой сверкают сполохи. И в какое-то мгновение мир виден с такой ясностью, будто только сотворён. Не замутнён. Не обесценен. И всё ещё впереди.
30.05.12

НА РЮ ДАРЮ В ПАРИЖЕ
Летнее воскресное утро в Париже. По пустынному прохладному городу направляюсь на утреннюю службу в русский православный собор Александра Невского на рю Дарю. Не был там больше двадцати лет. И почему-то волнуюсь. Тогда, в 1988 году, таким же ранним летним утром я пришёл на службу с художником-эмигрантом Анатолием Путилиным, с которым познакомился в русском ресторане «Балалайка», где он пел под гитару цыганские романсы. И был потрясён: таких одухотворённых лиц, таких прямых и тонких профилей, таких выправок, таких лебединых девичьих шей я в жизни не видел, разве что в кино. Я зачаровано стоял со свечой в углу. Священник вёл службу. Пел хор. Выделялся голос божественной красоты, похожей на Сикстинскую Мадонну девушки. И звучали во мне строки Александра Блока: «Девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю...» После службы Анатолий представил меня большой весёлой компании, состоящей в основном из детей дворян-эмигрантов, от звучания фамилий которых захватывало дух: Трубецкие, Оболенские, Голицыны, Капнисты, Чернышовы-Безобразовы, Тизенгаузены... И я был приглашён на воскресный обед в пригород Парижа Медон.
Посреди вишнёвого сада стоял длинный, покрытый белой скатертью изысканно сервированный стол. Съезжались гости, чинно троекратно расцеловывались, приветствовали друг друга в основном по-французски, в ходе разговора переходя на русский, смеялись чему-то своему. С террасы выкатили старика в кресле-каталке, ноги которого были укрыты шотландским пледом. Меня к нему подвели, оказалось – князь. Седой, светло-голубоглазый, с кистями рук, казавшимися слишком большими для его сухопарого тела. И с абсолютно прямой спиной. Анатолий потом поведал мне, что князь воевал в Гражданскую войну у Корнилова, был пленён красными, его пытали, и особую ярость вызывала выправка, поставленная чуть ли не с рождения и в Пажеском корпусе. То, что он не мог им кланяться. Били прикладами по спине, перебили позвоночник. Но сказалось это много позже, уже во время Второй мировой, когда воевал в Сопротивлении. Парализовало ноги. Но спина по-прежнему была пряма. И светел взгляд.
Помолились. Начался обед. Пили вино и водку, наполняя лафетнички из запотевших лафитников, хрустя малосольными огурчиками, нахваливая грибочки и белужью икру, привезённую мною из Москвы, живо обсуждая, почему у нас она почти ничего не стоит по европейским меркам, что первой ценительницей икры была царица Древнего Египта Хатшепсут, что слово «caviar» восходит к древнегреческому «avyon» – «яйцо», что в Англии каждый отловленный осётр считался собственностью короля, а в Провансе во время народных праздников практиковалась «Игра в осетра»: на запряжённую лошадьми телегу устанавливали лодку, наполненную водой, и обрызгивали всех встречных женщин, символизируя оплодотворение, потому что с античных времен чёрная икра считалась сильным афродизиаком... Все смеялись, мне же было не до смеха: застыв, как истукан, я глазел на дивной красоты княгинь и графинь в белых платьях, в перчатках и шляпках. Потом играли на фортепьяно, пели под гитару старинные русские романсы... «Так пел её голос, летящий в купол...»
И вот с волнительно (знаю, что не совсем по-русски, но более точного слова не нашёл) бьющимся сердцем, будто предстояло свидание с некогда любимой женщиной, по улице Дарю я подхожу к Свято-Александро-Невскому Кафедральному Собору. Где отпевали Тургенева, Шаляпина, Бунина, Тарковского, Окуджаву... Те же пять куполов, символизирующих Христа с четырьмя евангелистами. На фасаде то же мозаичное изображение «Благословляющего Спасителя на троне». Поднимаюсь по ступенькам, вхожу, осенив себя крестом. Тот же иконостас, тот же Крест-Памятник, воздвигнутый по почину и трудами Союза Ревнителей Памяти Императора Николая II «Императору Великому Мученику, Его Царственной Семье, Его верным слугам, с Ним мученический венец принявшим, и всем Россиянам, богоборческой властью умученным и убиенным». Но поискал глазами и не нашёл я – хотя втайне надеялся на чудо - в полумраке девушек с прямыми спинами, с лебедиными шеями, с тонкими скульптурными запястьями. Вместо них - приземистые низкорослые чернявые выходцы из бывшего соцлагаря, из СССР, эмигранты четвёртой, пятой и уже непонятно какой волны: русские, евреи, хохлы, румыны... Сутулые. Будто сызмальства согласные и привыкшие кланяться. И тут я осознал, что все эти годы – девяностые, нулевые, когда разрушали и добивали великую империю (или она сама себя добивала) – душу мне согревало воспоминание о той утренней службе в храме на рю Дарю. Я слышал молитву. Слышал церковный хор. Слышал, как пела та девушка. «И всем казалось, что радость будет...» И вот я вернулся двадцать с лишним лет спустя, а былого и след простыл. Почти век хранили традиции дедов и отцов, держали спины. А за несколько лет исчезли. Словно не было и в помине. Я не тот час обнаружил, точнее, смог сформулировать причинно-следственную связь между существованием Советского Союза и выправкой «белой гвардии» во многих поколениях. Но она безусловна.
Я вышел из обшарпанного, нуждающегося в ремонте храма, и побрёл по воскресному Парижу. Вышел на набережную, перешёл на другую сторону Сены... Тут и там нищенствовали выходцы из бывшего социалистического лагеря. Особенно много - из бывшей Югославии и представителей чуть ли не всех «республик свободных» нашей бывшей великой империи. В кафе «Куполь» прочитал в газете, что прошлой ночью под Триумфальной аркой задержаны сыновья российских олигархов из списка «Forbes», устроившие в пьяном виде гонки по Елисейским полям на «Ламборгини» и «Мазератти» и подравшиеся с полицией. Поздно вечером гулял по бульварам, прилегающим к площади Пигаль, где по-прежнему скопление секс-шоу и секс-шопов, по улице Сен-Дени... Всюду теперь слышна славянская речь, подавляющее большинство парижских проституток – из наших. «И голос был сладок, и луч был тонок...».