***

                Наталья Бондаренко
                Сызрань
   
                СТЕПАН – СЫН КРЕСТЬЯНСКИЙ

                Документальная повесть
               
      Удивительная вещь - человеческая память. Она хранит так много… Перед глазами встают то события тридцатилетней давности, то моменты вчерашнего дня...
     В написании этого жизненного документа мне помогла память одной моей хорошей знакомой - Анны Степановны Гришиной. Она - дочь главного героя повести Степана Москаева, человека, прошедшего сложную жизненную школу. Судьба Степана и его семьи – зеркальное отражение эпохи великих потрясений, которые выпали на долю нашей Родины в жестоком ХХ веке.
      Прошлое не терпит свободного толкования событий. Поэтому в повести приведены факты. Я сознательно старалась не облекать их в художественную форму. Мне хотелось донести до читателя события прошлого как можно достовернее, не нарушая исторической целостности. Надеюсь, они помогут читателю взглянуть на Россию через призму времени.   
      Так что же сохранили исторические документы, дневниковые записи Степана, а также память 80-летней женщины и других людей?

     СЕЛО АЛЁШКИНО И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ
     В 1839 году в Старо-Рачейскую волость Сызранского уезда Симбирской (ныне – Самарской) губернии входило 11 сёл, 10 деревень, 4 посёлка. Одно из этих сёл – Алёшкино - состояло из двух длинных улиц и нескольких переулков и с каждым годом прирастало новыми домами. Большинство изб в ХIХ - начала ХХ веков были крыты соломой, но встречались иногда и под тесовыми крышами. Кое-кто из крестьян рубил бревенчатые дома с нарядными наличниками и неповторимыми деревянными кружевами, они имели искусно вырезанные из дерева коньки, завершающие крышу.
    Алёшкино… Оно затерялось в сосновом бору меж рек Усой (когда-то в ней водилась форель – «царская» рыба) и Костей, где среди вековых деревьев и бьющих из-под земли родников возвышались каменистые горы: Лысая, Змеиная и Степана Разина. Теперь они значительно ниже: ветер, вода, солнце, мороз и время сделали своё дело. Гора Степана Разина располагается между хутором Гремячий и Алёшкино и тянется в длину на несколько километров. В её окрестностях и пещерах, как рассказывают старожилы, когда-то обитали разбойники вместе со своим отчаянным главарём. С тех пор и приклеилось к горе, изобиловавшей родниками, это название. В начале прошлого века возле неё ещё можно было увидеть смолёные бочки, старые колёса, смазанные дёгтем, столбы... Кто знает, возможно, всё это осталось с тех далёких времён, когда разбойники совершали налёты на проходившие по Волге судна купцов, а потом прятались в окрестностях рек, в том числе и Усы, скрывались в пещерах?
    Удивительной достопримечательностью этих мест являются каменные глыбы - остатки древних скал. Валуны, отполированные ветром и дождём, выщербленные и треснувшие, напоминают гигантских доисторических животных. Создала их природа более 40 миллионов лет назад! Больше всего таких скальных останцев около хутора Гремячий. Есть здесь чему подивиться!
    Горы, валуны, сосновый бор, тайга, овраг с семью ключами - Семиключье, Моховое и Узилово болота (раньше они были озёрами), расположенные в долине, многочисленные родники – вот природные богатства края, сохранившиеся до наших дней! В таких красивых местах жили, да и сейчас проживают, чуваши и мордва, а также русские и немногие латыши. Самые ранние записи о здешних поселениях датируются приблизительно началом восемнадцатого века. Но сами жители считают, что первыми поселенцами были предки нынешних чувашей и мордвы, которые уцелели после покорения и разгрома Батыем в ХIII веке Волжской Булгарии и Мордовских земель.
   Относится ли это к жителям Алёшкино, остаётся только гадать. Но уж больно тесно располагались сёла друг к другу - в нескольких километрах. Возможно, и судьба их возникновения одинакова. Люди, спасаясь от преследования монгольских завоевателей, селились в глухих лесных уголках, вдоль оврагов, даже на малоплодородных землях, но непременно поближе к воде. По преданиям, за лучшие поля чуваши из Смолькино устраивали  кулачные бои с мордвой из соседних сёл Алёшкино и Ерёмкино. Существовала примета: хорошо подерутся парубки – уродится горох. Происхождение названий этих сёл, по словам местных стариков, таково. Их владелец был богатым помещиком. Сёла он назвал в честь своих сыновей. Одно именовалось от Ерёмы, а другое, что всего в двух километрах, - от Алёши.
    На косогоре, в живописном месте у Ерёмкино, барин выстроил церковь в честь святого Николая Чудотворца. Из всех близлежащих деревень люди, надев на себя всё самое лучшее, шли в храм помолиться, кое-кто приезжал на лошадях. После революции большевики уничтожили церковь, и до девяностых годов прошлого века косогор пустовал. Рядом с этими сёлами раскинулись прекрасные луга, принадлежавшие в то время священнику храма. По сей день сохранилось старое название одного из них - Пуп-Сярань, что в переводе с чувашского означает «Попов луг».
    Недалеко от Алёшкино был пруд. Он возник от перекрытия Усы плотиной. Её поставил кто-то из зажиточных сельчан, для мельниц. Днём к пруду пастух пригонял стадо коров, и животные, спасаясь в жару от слепней и других надоедливых насекомых, входили в воду и пили её. А на берегу готовились к дойке хозяйки. Здесь же парни поили, купали и чистили своих лошадей. Детвора любила понырять, поплескаться в воде, поиграть и понежиться на песке.
    В стороне от Алёшкино, рядом с маленькой деревушкой Оклино, находилось красивое озеро с таким же названием. Оно примечательно тем, что в нём водилось много рыбы. Сельчане ловили её бреднями, жаками, сетками, а дети – решетом. Эх, и вкусны, наверно, были жареные мелкие огольцы!
    До сих пор славится сосновый бор, окружающий Алёшкино. Он протянулся в сторону села Старая Рачейка на двадцать километров и занимал в те времена площадь в 1250 га. Бор разбит был на делянки, до 1917 года имел частных владельцев - лесопромышленников. Здесь специальные бригады заготавливали сосну. Бор пережил не одно поколение лесоводов. Только в отдельных местах, благодаря стройным рядам сосен, можно догадаться, что он создан людьми.
    Между Алёшкино и Ерёмкино рос большой фруктовый сад, который местные жители называли «китайским». Его хозяин до прихода советской власти торговал яблоками, смородиной, крыжовником. Во время революции, когда многие бежали из деревень кто куда, а чаще – в непроходимые леса, владелец усадьбы тоже исчез. И сад оказался брошенным; всё было растащено, деревья порублены.
    Сразу за Алёшкино простиралось поле, а за ним - большой массив Чёрного леса, в котором водились волки и кабаны; местные их серьёзно опасались и поодиночке туда не ходили. Лес кормил, одевал и обувал людей. Сколько было в нём боярышника, диких яблок, малины, земляники, брусники, костяники и других ягод! А грибов - видимо-невидимо! Белянки, маслята, рыжики, грузди, сыроежки…  Их и сейчас много в этих местах. Хватает этого лесного богатства и местным жителям, и грибникам-горожанам. В те времена леса изобиловали также и орешником. Сельчане возили фундук подводами. Наклоняли не очень высокие деревья, трясли их, наполняли орехами мешки и на лошадях доставляли домой. В хорошие годы мешками запасали и сушёные грибы, собирали лечебные травы: зверобой и бессмертник – от печени, липовый цвет – от простуды… На зиму заготавливали красную рябину. Везли её из леса, как и орехи, подводами. Хранили рябиновые кисти на чердаках, там же подвешивали и кустики земляники. Оттаявшая ягода в зимнее время была для детей настоящим лакомством. А сколько было клюквы на болотах! Её собирали вёдрами. Теперь ягод значительно меньше. Ну а сами болота Рачейского бора уникальны, представляют большой научный интерес. Ведь они - остатки тундровых болот после ледниковой эпохи. Тысячелетиями складывались столь редкие для нашего края северные таёжные пейзажи, они бесценны.
    Чем же ещё жили сельчане? Осенью солили в двадцативедёрных бочках огурцы и помидоры, а также грибы и капусту (зелёные листья - отдельно от белых, зелёные шли на щи), закладывали в погреба картошку. Но не все готовились к зиме столь тщательно. У некоторых были пусты и закрома, и погреба. Правда, такие ленивые семьи можно было по пальцам перечесть. Деревенский люд, повторюсь, жил лесом и своей землёй. Площадь огородов доходила у крестьян до тридцати и более соток. Как правило, их было два или три. На том, что находился рядом с домом, выращивали картошку. Возле речки надел засаживали капустой, тыквами, огурцами и помидорами. Выращивали также коноплю и лён. Кто имел плодородную землю, жил богаче, а тот, у кого огороды были на песке, - бедствовал. До 17-го года землю давали по числу мужчин в семье. Много дочерей – лучшей доли не жди. Только после революции отменили этот несправедливый закон. Так что хорошая земля, сыновья, трудолюбие - вот факторы благополучия того времени. С колхозами, как казалось многим, жизнь пошла на лад. Каждой бригаде дали корову, лошадь. Крестьян кормили на полевых станах – это представлялось символом сказочного благополучия. Люди дружно работали в колхозе и на своих сотках: выращивали картофель, зерновые. Если говорить о посевах, то в большинстве своём поля в окрестностях Алёшкино и Ерёмкино – песок, поэтому хорошо родились лишь неприхотливые культуры: рожь, овёс, просо, горох, чечевица да конопля, из которой вили верёвки, ткали полотно. Но сажали и пшеницу - на более плодородных участках. Скот и орудия труда - плуги, бороны, серпы, косы, сохи, цепы - люди приобретали сами. Домашний ток – гумно - до революции имела почти каждая семья. На утоптанную землю раскладывали веером колосья и молотили специальным деревянным катком - выбивали зерно. Затем его пропускали через веялки и ссыпали в мешки. После этого чистую пшеницу везли на частные мельницы, на размол. Если нужна была мука высокого качества, то её просеивали через густое сито. Если же нет, то получался грубый помол. Отруби шли на корм скоту. Были в хозяйствах соломорезки. С их помощью мельчили солому, посыпали её отрубями - получался корм для скота.
    Крестьяне в те времена ревностно присматривались к тому, кто что посадил, у кого хуже или лучше урожай. Иногда обменивались рассадой, саженцами, сами выводили новые сорта картошки. Люди были трудолюбивыми, слыли хорошими работниками. По характеру они отличались добротой и доверчивостью, готовностью прийти на помощь. Калитки в сёлах никогда не запирали, воровства не было. Подростки, правда, иногда проказничали – лазили на огороды, проявляя своё молодечество и удаль. У самих дома овощей – хоть пруд пруди, так нет же, подавай им приключений! В селе Студенец (названо по одноимённому холодному ручью) бывало и так: под покровом темноты прокрутятся мальчишки, лёжа на спине, по огуречной грядке, нащупают рёбрами твёрдые плоды и - за пазуху их! Утром женщины коров провожали в стадо рано, глядят, а на огороде все плети перемяты. И понеслось: «Ах, паразиты такие! Ночью все огурцы собрали!» - «И у меня были, ну, правда, немножко собрали. Видно, кто-то спугнул», - слышалось  в ответ. Отцы, узнав о разбойном набеге на чужую частную собственность, устраивали сыновьям дознание: «Кто из вас огородничал? Признавайтесь!» И пороли своих чад, будь здоров! Родители в то время были строгими и суровыми, но справедливыми. Случалось и такое: уволокут подростки с огорода кочан капусты и, сдирая с него листья, отправляются туда, где играет гармошка. По этим листьям, разбросанным на дороге, не составляло особого труда найти хулиганов. Нападали юнцы и на сады, чтобы запастись лакомством для девчат на посиделках. Проказничали и по-другому. С полей таскали подсолнухи, а с пасеки - соты. Рамку с мёдом – в речку, пчёл намочат, обезвредят, и – пожалуйста! – лакомься на здоровье. А ещё набирали ребята из-под крыши воробьиных яиц и шли к дочкам птичницы.
    - Дайте нам по куриному яйцу! – просили мальчишки у девочек.
    - Нельзя. Мамка будет считать! - те им в ответ.
    - А вы вместо них положите воробьиные! – говорили им хитрецы и протягивали крошечные яйца.
    Наивные девочки в конце концов поддавались на уговоры. Можно только удивляться изобретательности ребячьего ума! Но всё тайное становилось явным, и мальчишкам влетало от рассерженных отцов как следует. Ремень в доме обычно висел на видном месте, напоминал: не делай плохо. Взрослые себе такого не позволяли, какими бы голодными, неурожайными ни были годы. Честный народ был в сёлах, жил своим трудом.
    А какие кулачные бои устраивала ребятня по выходным – улица на улицу! Заранее сговаривались в школе о том, где и когда будут биться, звали на подмогу ребят постарше, сходились в сражении и расквашивали друг у друга носы. А в понедельник - снова все друзья!
    Деревни Сызранского уезда славились своими ремёслами и промыслами. Например, был лесной промысел. Состоял он из рубки и валки деревьев, заготовки дров, выжигания древесного угля, гонки смолы. Заготавливали лес с 1918 по 1924 годы поперечными и лучковыми пилами, вывозили конной тягой (около 120 лошадей). Древесный уголь делали в Алёшкино, Смолькино, Ерёмкино, а также других сёлах, расположенных по дороге в Тереньгу. Изготавливали его на продажу. Ремесло углежога было очень распространённым: звонкий, дающий много жара берёзовый уголь охотно раскупали для самоваров жители купеческой Сызрани. Делали его так. В специальные ямы-печи закладывали сучья, древесные отходы и поджигали. Когда они обугливались, но не сгорали, всё это засыпали землёй. Вскрывали яму через неделю - древесный уголь был готов. 
    К деревообделочному ремеслу относились тканье из мочала рогож и кулей и плетенье из лыка лаптей и ручных мукомольных решёт. Этот промысел долгое время существовал и при советской власти. За сто рогож колхоз платил полпуда муки. Кули изготавливались кустарями в большинстве случаев по заказу хлебных торговцев или скупщиков. Некоторые кустари-кульевщики в поисках рынков сбыта уходили работать в другие волости. Доходы рогожников были ничтожны – от 40 до 100 рублей за зиму. Этот промысел стал переживать упадок из-за уменьшения спроса на изделия, дороговизны и недостатка материала. В некоторых семьях имелись ткацкие станки, на них изготавливали холсты. Занимались этой работой в свободное от сельскохозяйственных дел время  - осенью и зимой. Но прежде крестьяне вырастят коноплю или лён, кустики вымочат в речке, просушат, растеребят на волокна, помнут, потолкут, на прялке спрядут нити, а затем – на ткацкий станок. Сельские умелицы делали полотно даже на тонкое бельё, сами расшивали полотенца. И мужчины не оставались в стороне: самодельными просмолёнными суровыми (конопляными) нитками подшивали валенки. Всё шло в дело у деревенского люда, ничего не пропадало, например, из семян выжимали конопляное и льняное масло.
    Был в ходу в те времена плетёночный промысел. Крестьяне делали из вязовых прутьев корзины. Некоторые кустари изготавливали ещё и гнутую мебель из черемуховых ветвей (дюжина стульев на заказ до революции стоила 6 рублей, кресло – от 80 копеек до 1 рубля за штуку), а также плетёнки для экипажей. Были в сёлах свои шорники, они ладили сбрую, хомуты, сёдла. Практиковалось в деревнях Сызранского уезда и бондарное ремесло. Кустари делали бочки, кадки, цветочные банки, ушата.
    Из промыслов по химической обработке дерева основное место занимали добыча дёгтя и смолокурение. Первый крестьяне получали из берёзовой коры. Но были умельцы, которые выгоняли чёрный дёготь из корней дуба.
    Узнаем, как делали дёготь. В сарае в топках жгли берёзовые дрова. Густой дым при этом валил из печек и выходил на улицу сквозь дыры в крыше. Выше топок стояли железные короба, в которые закладывали бересту, их плотно закрывали металлической крышкой. Жестяными лотками короба сообщались с железными бочками, врытыми в землю за печками. Топили сразу все печи. Причём до тех пор, пока по лоткам в бочки не потечёт маслянистый дёготь. Гнали его и для себя, и на продажу. Он в хозяйстве был нужен: смазывать сапоги, оси телег.
   Смолу-живицу в Рачейских сосновых лесах до революции и после, до 50-х годов прошлого века, добывали в промышленных масштабах. Она поступала на скипидарные заводы. За пуд смолы платили 25-30 копеек, некоторые крестьяне сбывали и вдвое дороже. На старых деревьях до сих пор видны следы подсочки, в лесу валяются проржавевшие жестяные конусы, в которые стекала живица. После такой процедуры сосны называли «подоенными». Древесина из них, потеряв маслянистость и эластичность, становилась сухой, качество её низким; доски были недолговечны, быстро гнили; стружка из-под рубанка выходила рыхлой.
   Чем ещё занимались деревенские жители? Многие семьи до революции держали лошадей. Мужики занимались извозом, работали на лесозаготовках. Между Ерёмкино и Старой Рачейкой существовала деревянно-рельсовая дорога. По ней везли брёвна с делянок. Зимой дорогу из досок поливали водой, чтобы лошадям легче было тащить тяжёлые сани.
    В селе Никольском имелся спиртовой завод. Выжимки от переработанного зерна – барду - вывозили жители окружающих деревень для корма скота.
    В деревнях хорошо было поставлено мукомольное дело. Чаще возводили водяные мельницы. А там, где не было реки, - паровые и ветряные. Мельницами владели богатые семьи. Крестьяне везли к ним свой урожай, за размол расплачивались зерном. 
    Кое-где существовало шерстобитно-валяльное ремесло. Им славилось большое (5 тыс. жителей) село Студенец. Кустари делали из овечьей шерсти валенки, чёсанки (более тонкие, носятся с галошами) и пинки (укороченные комнатные валеночки). Была у кое-кого из сельчан шерстобойка, на ней били овечью шерсть, превращая затем её в мягкие, пушистые пласты. Из них кроили форму, а уже потом из неё делали валенки: для продажи на рынке - из своей шерсти, если же по заказам крестьян и местных скупщиков, то из их запасов. В последнем случае плата бралась с фунта шерсти (10-25 копеек) или с пары валенок (до 60 копеек).
    Был хорошо развит в этом селе и скорняжный промысел. Мастера выделывали овчины и мерлушку, сами же дубили их для нужд местных жителей и жителей окрестных деревень.
   Одна крестьянка, по рассказам старожилов, занималась кожевенным делом. Из шкур кошек и собак она шила тонкие кожаные перчатки, на продажу.
   А портняжничество?! Существовало оно повсеместно. Портными часто были мужчины. Они ходили из села в село и выполняли заказы. Крестьянскую одежду делали, как из овчины, холста, так и из фабричного материала. Отдельные мастера занимались пошивом шапок и картузов. Всю работу от начала до конца портные выполняли вручную. Кто-то специализировался исключительно на верхней одежде – тулупах и шубниках, а кто-то - на пошиве платья и рубашек. Юбки кроили по моде – в мелкую складочку или в пышные сборки. Был в  старые времена отличный мастер. Говорят, он даже обшивал всю Сызрань. Но таких умельцев можно было по пальцам перечесть.
    У одного сельского портного, кочующего из избы в избу, спросили как-то: «Вы, наверно, хорошо живёте, ведь у Вас золотые руки!» На что тот ответил: «С моей женой хорошо жить не будешь». Транжирой, видимо, была.
    Одна бабка, по рассказам бывшего жителя Студенца, имела такую широкую – по моде - юбку сарафана, что, лёжа на печи, умудрялась прятать под неё от разгневанного отца напроказничавшего внука. Бабкин любимец мог нырнуть ей под юбку и тогда, когда та хлопотала в избе. Спрячется шалунишка в её многочисленных складках, а отец – ну отчитывает проказника, приготовив ремень! И не смеет приподнять он матери подол. Пока мужик «выпускает пар», бабуся - боком, боком к двери вместе с дитятей… А тот улучшит момент, вынырнет из спасительного укрытия прямо в открытую дверь – и был таков! 
    В 30-е годы прошлого века в селе Рачейка на Базарной площади организовали промартель им. Дзержинского, назвали её «Смычка». В ней делали оконные рамы, табуретки, лопаты, плашки для кадушек и бочек, сохи и бороны, ткацкие станки, выездные тарантасы, другую продукцию. Была при артели пилорама с паровым двигателем (реквизировали с мельницы Кузьмы Непопалова, что стояла в Лыковке), бондарка, два чана в скорняжном цеху (в войну два мастера – эвакуированные польские старики-евреи – выделывали здесь шкуры на солдатские сапоги). В поле за лесозаводом держали дегтярную яму – гнали дёготь для смазки деревянных колёс. В другой яме жгли древесный уголь для кузниц. Промартель сгорела в 1946-ом. Спустя какое-то время выстроили новые цеха: одеяльно-матрацный, бондарный, распиловочный, сапожный, а также гараж. Портнихи из швейного цеха объезжали деревни, принимали у населения заказы и развозили готовые изделия клиентам. Позднее в «дзержинке» производили черепицу для крыш, делали валенки для солдат.
   Были в Сызранском уезде и другие ремёсла: кружевное, верёвочное (изготовление верёвок, возжей, тяжей, канатов, шлей) и красильно-набивное (окрашивание пряжи, холста, скатертей).
   Большой доход людям приносил столярно-плотницкий промысел. Из дореволюционных книг известно, что в уезде производили в большом количестве оконные рамы. Лесов в округе много, поэтому со стройматериалами проблем не существовало. Местные мужики из одного хорошего дерева с мощными ветвями могли сделать цеп для молотьбы, каток - мять просо, рукоятку для косы, валёк для глажения белья. Лес после революции в леспромхозе выписывали. Дома крестьяне рубили, как правило, сами. Избу могли построить за месяц, если, конечно, брались за дело всем миром. Брёвна распиливали на доски вручную. Вставляли бревно в козлы вертикально, врезались в него сверху широкой пилой и пилили вдвоём до самого конца. Труд тяжёлый, к тому же надо было знать технологию этого дела.
   Тонкости плотницкого ремесла познавались в селе с раннего возраста и передавались из поколения в поколение. Например, между брёвнами обязательно прокладывали мох-сфагнум для тепла. Стоя по колено в воде, его собирали и везли с Мохового и Узилова болот, высушивали, теребили и только после этого использовали. Перед домами люди строили саманные кладовые – амбары, разделённые на два-три помещения. Выкладывали их из ломпачей – кирпичей, замешанных на глине и соломе. Глину месили ногами и взрослые, и дети. Скажет отец: «Ну-ка прыгайте и танцуйте!» И ребятня  мяла босыми ногами это глиняное месиво. Летом в кладовых было прохладно. Там обычно кто-то из домашних спал в душные ночи. В одном из отделений кладовой стояли сундуки с одеждой, там же – деревянные полати. В другом держали зерно, муку, крупы. Почему же кладовые строили вне двора? На случай пожаров. Они тогда часто случались в сёлах, ведь все строения были из дерева. Например, в 1921 году выдалось засушливое лето, и одна жительница Смолькино (чувашское название Аса-Пусе, т. е. родники Усы) принесла сноп с поля и решила подсушить его в устье печи. От случайной искры сгорела половина села, многие остались без крова, а бушевавший несколько дней лесной пожар дошёл почти до Алёшкино.
    Интересная деталь: одна из дверей кладовой выходила на улицу, чтобы при спасении добра во время пожара вытаскивать вещи можно было прямо на дорогу. Опасаясь возгорания, предусмотрительные люди и сенники - помещения для сена и соломы - строили в отдалении от дома, поближе к речке. Во время огненного бедствия всем селом бежали на помощь. У каждого во дворе висела дощечка с рисунком того, что необходимо хозяину прихватить с собой на пожар: лопату, ведро, топор и т. д.
    В особом почёте, как и плотники, были в деревнях кузнецы. Их промысел заключался в оковке конных экипажей, изготовлении разного рода домовых принадлежностей: замков, засовов, дверных петель и крючков, заступов, веялок, ножей, ножниц, накладок, щеколд, сошняков, серпов, кирок, ухватов, решёток, топоров, грабель и прочей железной продукции. Чистый доход кузницы колебался от 100 до 250 рублей в год.
    «Не потопаешь – не полопаешь», - так говорили исстари. Крестьянский труд был хлопотным, трудоёмким. Люди старались не только хорошо работать на полях и огородах, но и заботиться о домашних животных. Во дворах возводили добротные конюшни для лошадей и хлев для скота. Рубили их, как и дома, из брёвен, но только тонких. Затем хорошо утепляли. Ведь морозы бывали до сорока градусов. Снаружи сараи обивали соломой – тоже для тепла. Между брёвнами прокладывали мох. На время отёла в хлевах ставили печки-буржуйки, которые согревали не только скотину, но ещё и кур (под потолком был насест). Новорождённого телёнка первое время держали дома, а потом, протопив буржуйку, переводили в сарай. Всё было продумано у сельчан, хорошо они заботились о домашних животных.
    Ну а бани… Их строили в деревнях на две-три семьи, у речки. Топили «по-чёрному». В банях не только купались, но и стирали бельё, которое потом полоскали прямо в реке, причём даже в зимнее время. Для этого женщины обычно делали на берегу из брёвен запруды, чтобы увеличить объём воды. Бывали случаи, когда женщина умирала в бане прямо за стиркой. Таким трудоёмким был процесс.
    О русской печке - разговор особый. Её недаром воспевали в стихах, и заслуженно. Вот несколько строк из стихотворения сызранской поэтессы Надежды Подлесовой (увы, ныне покойной) «Баллада о печи»:
                Жила когда-то печь на свете,
                Её душа была тепла.
                И, просыпаясь на рассвете,
                Она варила и пекла.
                Жила она и не скучала,
                И людям было веселей.
                Бывало, деда привечала,
                В морозы грела малышей…
    Да, печь обогревала, пекла, парила, томила, варила и… лечила. Расскажем о ней подробнее.
    По своим размерам печь была на полдома. Выкладывалась она из сырца (глиняно-песчаных кирпичей, высушенных на солнце), снаружи обмазывалась глиной и белилась. Внутрь неё (в топку) на под (дно) и шесток ставили чугуны, а чело (отверстие) закрывали полукруглой заслонкой - металлической крышкой с ручкой. Но сначала в ней жгли дрова до раскалённых углей, которые сгребали в одну сторону и покрывали золой, надолго сохраняя тем самым тепло. С другой стороны ставили чугуны. В больших семьях они были двухведёрными. Чугуны вкатывали в топку на специальных катках, придерживая ухватом. С этой работой хозяйка справлялась сама. Перед выпечкой хлеба дно печи вытирали мокрой тряпкой, намотанной на палку, и на чистые кирпичи с помощью деревянной лопаты круглые караваи вталкивали в творило. Пекли хлеб «мытый» и «немытый», в зависимости от того, смывали ли водой поверхность пока ещё не испечённой ржаной буханки. На вкус такой хлеб практически не различался. Всё было продумано в русской печке до мелочей. Под неё складывали ухваты и лопаты, или эти орудия труда подвешивали сбоку - между стеной дома и стенкой печи. Там же было несколько выемок (печурок) для сушки рукавиц и носков, впереди - для спичек. А сзади к печке приставлялись деревянные ступеньки. На печи, постелив матрац из соломы, сена или шерсти, укладывались спать, сушили семечки. Как уже было сказано, согревая своим теплом, печь прогоняла хвори. «Быстро полезай ко мне на печку и отогревайся у меня! Ишь, пострелёнок, как валенки промочил!» - приказывала бабка, укоряя посиневшего от холода внука. Или заболевший забирался прямо в остывающее нутро печи и ложился на расстелённую в ней солому. Творило закрывали снаружи крышкой, и человек в тепле парился, как в бане.
   Располагалась печка в избе между чуланом и кухней. Грамотный мастер умел сложить её так, что можно было натопить дом одной охапкой дров, в противном случае их сжигали гораздо больше. Мало осталось в наши дни печников. Теперь в обезлюдевшие деревни приезжают горожане, скупают дома, перестраивают их под дачи и ломают печи, таящие в себе что-то человеческое и душевное, заменяя их модными ныне каминами. А жаль… Придёт время, и мы не увидим больше русскую печь (может, только в музее?), безвозвратно утратим её, никогда не согреемся её теплом, а ведь она служила человеку на протяжении многих столетий.   
   Были в домах и печи-голландки... Они имеются и сейчас, и будут до тех пор, пока не газифицируют все деревни. Голландки хозяйки топили тогда, когда не надо было варить еду. 
    А вот как проходила трапеза в большой семье, со слов бывшего сельчанина. Обедали и ужинали в доме строго по часам. И попробуй только опоздать – останешься голодным! Достанет мать ведёрный чугун из печи, нальёт в огромную миску щи, и только после того, как сядет за стол сама, по разрешению отца все начинают хлебать деревянными ложками. «Черпайте!» - отдавал глава семьи заключительную команду, когда щи заканчивались, и тогда все брали по кусочку мяса со дна миски.
    Мясную пищу ели по выходным и праздникам, в будние дни - постную: лепёшки, похлёбку, варёную картошку, пареную тыкву и свёклу, оладьи, кашу из разных круп, но чаще - пшённую. В мордовских семьях, кроме этого, готовили вери-прайста – вареники на сале, баланду – лебеду, варёную в молоке с крутыми яйцами; национальный напиток из мёда – пуре. На десерт детям давали сушёную тыкву или семечки. По праздникам матери пекли пироги, блины, ватрушки. Нарезали лапшу из круглых тонких пластов теста – сочников. Иногда её сушили в печке и складывали в мешочек – для будущих обедов. Ребятишки с нетерпением ждали праздники: вкусной еды было много, да и гости навещали, было весело. Если же детишки ходили к родственникам, то их вместе с друзьями обязательно там чем-то угощали: либо кусочками сахара, либо семечками.   
    В больших семьях нагрузка на матерей была колоссальной. Наготовить, обстирать, обштопать, сделать заготовки на зиму, растеребить лён, наткать холсты, нашить, напрясть, навязать… Одной матери, без детей и снох, было не управиться. Сама она - весь день у печи или в бане за стиркой. Убрать в доме, заготовить дрова, а скотине - сено, напоить животных, принести воды, полить и прополоть огород – в этих делах помогали дети. Родители от зари до зари в поле, поэтому с вечера давали ребятне задание на следующий день и, если кто-то не выполнял, - наказывали. Большая семья жила как хорошо отлаженный часовой механизм. Умный отец не допускал сбоев в нём, ведь от слаженности действий всех домочадцев зависели благополучие и достаток в доме. Все работы выполнялись сообща. Вечерами в избах жгли керосиновые лампы, в трудные времена – лучины, и после тяжёлой работы в поле ночами напролёт монотонно жужжали веретена – женщины без устали пряли пряжу; стучали самодельные ткацкие станки – ткали льняное полотно и грубые холсты из конопли.
    Вокруг некоторых сёл били родники, деревенские называли их «жилками» или «ключами». Воду – чистую, холодную - брали для питья именно из них. Кое-кто рыл во дворах колодцы. Но вода в них не всегда оказывалась пригодной – много щёлочи, её гасили золой. В Алёшкино и Студенце родников было много, они до сих пор бьют из-под земли фонтанчиками. А вот в Никольском их совсем не было. За чистой водой жители этого села ездили в Студенец на Попов-ключ. Когда-то рядом с этим родником стояла церковь. Со временем её снесли, планируя построить здесь школу. Здание заложили, начали дело, но так и не закончили. Возвели потом школу на другом месте. А Попов-ключ… Он по сей день выручает сельчан. 
    Ещё кое-что об Алёшкино...  Располагалось село вдали от железной дороги - на одинаковом расстоянии (15 километров) от станций Рачейка и Безводовка Инзо-Рузаевской линии. В старых книжных изданиях о нём сведений нет. Но сказано о других ближайших к Алёшкино сёлах и станциях. Например, в 1901 году в Рачейке имелось 3.200 жителей, училище, волостное правление, 19 лавок, овчинные заведения, сукновальни, шерсточесальни, проводились ярмарки и еженедельные базары. А в сёлах Нижние Коки и Верхние Коки проживало до 3.000 и 2.000 жителей соответственно. В каждом из них были школы, а в первом – ещё и овчинные заведения и кожевни. Средний размер собственности крестьянского двора при составе семьи в шесть душ на тот период времени колебался в разных губерниях в пределах от 7,4 десятин до 28,5 десятин.
    Как уже было сказано, в Алёшкино жила мордва. Семьи у них были большие. Отец являлся безапелляционным судьёй в домашних делах. Воспитание строилось на взаимной любви младшего поколения и старшего, повиновении детей взрослым и боязни огорчить их. О родительской воле говорит пословица: «И царь хотел, да отец не велел». Отношения между супругами строились в большинстве своём на уважении и сердечности, муж советовался с женой по всем вопросам.
    Особенностью Алёшкино была добропорядочность, а также гостеприимность его жителей. В горе и нужде люди были много добрее и дружнее. Сугубо деревенский человек никогда не брал денег с односельчанина за помощь в чём-либо. Сегодня помог ты – завтра придут на помощь тебе. Всегда существовала между людьми взаимовыручка.
     В старые времена рядом с селом располагалось кладбище. По мере того, как Алёшкино росло, строилось, оно тоже увеличивалось. И постепенно погост сросся с селом. Здесь стояла часовенка, в ней отпевали усопших. С открытием нового кладбища на месте старого высадили деревья - получился сквер.
         
    СТЁПА. ЕГО «УНИВЕРСИТЕТЫ»
    В 1895 году в селе Алёшкино в крестьянской семье у Андрея Ильича и Анастасии Ивановны Москаевых родился сын. Назвали его Степаном. Семья к тому времени имела скромный достаток и причислялась к середнякам. В хозяйстве имелось три коровы и две лошади. До рождения Стёпы у Москаевых уже были дети: Дмитрий, Дарья и Анисья. Росли они в родительской любви и заботе, воспитывались на примере родителей – в трудолюбии.
   Дошкольные и школьные годы Стёпушки проходили благополучно. Пока был маленьким, за ним присматривала одна местная старушка, так как детских садов не было. За небольшую плату она весь день возилась не только со Стёпушкой, но и с другими сельскими ребятами, которых ей поручали родители. Нянька водила их на речку Костю, на пруд, в лес, где детишки вволю резвились, собирали цветы, бегали за бабочками, ловили жучков, а зимой катались с горок на салазках.       
   В восемь лет Стёпу отдали в церковно-приходскую школу, что находилась в Ерёмкино. Мама мальчика в благодарность за то, что священник записал её сына в первый класс, принесла ему курицу. Училась в этой трёхлетке детвора из сёл: чувашского Смолькино, мордовского Алёшкино и своего - Ерёмкино. Только после 1905 года построили школы в каждом из этих сёл, и дети стали учиться четыре года. Обучали ребятишек чтению, письму, арифметике (четырём математическим действиям), славянскому языку, Закону Божьему (два раза в неделю). По выходным и праздникам Стёпушка пел в церкви - у него был сильный красивый голос. По окончании третьего класса мальчика, как и всех других детей, допустили до экзаменов. Принимали их в волостном управлении. Для этой процедуры здесь собирались школяры со всей волости, из сёл Рачейка, Студенец, Лобановка, Алакаевка, Алёшкино, Смолькино и Ерёмкино. На экзаменах присутствовали учителя, священники, земский начальник и инспектора народного училища. Задачи и диктант каждый выпускник писал на классной доске, на виду у всех учеников и начальников. По итогам экзаменов Стёпе вручили свидетельство об окончании школы и похвальную грамоту, а его учителю  – благодарность за хорошую успеваемость учащихся.
    Шёл 1907 год. На дальнейшую учёбу, уже платную, средств в семье не было. Зная об этом, Стёпушка в тайне от близких всё же не переставал мечтать о ней. Впереди было лето. Целыми днями он помогал родителям: убирал за скотом, кормил кур, работал на огороде. В праздничные и выходные дни вместе с товарищами ходил на рыбалку, в лес, взбирался на гору Степана Разина, чтобы исследовать её.
    Как-то в самый разгар летних месяцев Стёпа встретил на улице своего бывшего учителя Якова Ильича, которого очень любил и уважал. Священник поинтересовался у мальчика, чем он занимается, читает ли. Стёпа ответил с сожалением, что книг у них дома нет.
    - Приходи ко мне, я дам почитать два произведения, - сказал, прощаясь, учитель своему способному ученику и слово своё сдержал.
    Когда Стёпа прочёл сочинения Лермонтова и Достоевского, Яков Ильич стал расспрашивать его о содержании этих книг и, похвалив за знания и вдумчивость, спросил:
  - Стёпа, а ты хочешь учиться дальше?
  - Конечно, хочу! – с жаром сказал мальчик, тая в душе надежду.
  - Я постараюсь устроить тебя в реальное училище Симбирска, - пообещал Яков Ильич.
   Лето прошло. Наступила пора начала учебного года. Стёпа не находил себе места, всё думал: «Зачем учителю бесплатно за меня хлопотать?» Но Яков Ильич опять сдержал своё слово. Он пришёл к отцу мальчика и, протянув направление, сказал, что выхлопотал в Симбирске одно бесплатное место для Стёпушки. Андрей Ильич пообещал обязательно отвезти сынишку в училище, он так мечтал, чтобы хотя бы младший из сыновей получил образование, что было редкостью для людей из лесной глуши.
   О том, что родители отправляют Стёпу на учёбу в город, в тот же день узнал старший сын Дмитрий, который не отличался особым послушанием, как младшие дети семьи, напротив, если с чем-то бывал не согласен, - бунтовал. Часто в его поступках играла роль зависть. Дмитрий зарычал на отца, как волк, высказав свои обиды: мол, меня не учили, а брата повезёте за сто вёрст! Отец успокоил Стёпу:
    - По его не будет! Послезавтра отвезу тебя на лошади.
    Прошло после этого случая два дня. Рано утром простился Стёпушка с мамой, поклонился ей в ноги, поцеловал... Матушка пожелала сыну хорошего здоровья и прилежной учёбы.
    - Береги себя, - сказала она на прощание, - бережёного Бог бережёт!
    Приехали отец с сыном в Симбирск поздно вечером, пришлось заночевать на Хлебной площади. А утром пришли они в училище и предъявили заведующему документы: направление, свидетельство об окончании школы, похвальную грамоту и удостоверение личности. Директор сразу зачислил Стёпу на первый курс, сказав: «Учиться будешь три года на полном государственном обеспечении. Кроме специальности получишь среднее образование. А по окончании училища направим тебя на работу по усмотрению руководства. Выбирай сам специальность». Степан выбрал железнодорожное отделение. На прощание отец дал сыну пятьдесят копеек на первое необходимое и уехал. А Степан остался «на чужой стороне один одинёшенек». В тот же день ему показали койку в общежитии, дали постельные принадлежности, бельё, обмундирование и повели в баню. Так Стёпа стал студентом. Вскоре он подружился с ребятами, которые понаехали из разных мест, и стало ему повеселее. Постепенно Стёпа привык к новой жизни. По воскресеньям вместе с друзьями ходил в город, спускался к Волге, неплохо проводил время.      
     В первые рождественские каникулы отпрысков из богатых семей разобрали по домам; приезжали за ними на лошадях или на поезде. А дети бедняков – их было немного – остались в общежитии. За Стёпой никто не приехал. Пешком идти домой одному опасно - можно замёрзнуть в дороге, пришлось мальцу вместе с другими учащимися заготавливать дрова для школы, носить кирпичи, доски. За это ребят кормили. С началом летних каникул, успешно освоив годовую программу, попрощавшись с учителем и ребятами до осени (но сердце подсказывало, что прощается навсегда), Стёпа отправился домой, пешком. Надел на себя обмундирование, чтобы не нести в сумке, ботинки – через плечо, вышел на большую дорогу и – вперёд! Отмахать надо было сто вёрст. Шагающего по обочине дороги мальчика, одетого в красивую форму, то и дело обгоняли подводы. Иногда его подвозили. Как-то раз посадил Стёпу в телегу один мужик - ехал он в противоположную сторону, да и повёз назад, в город, решив, что малец сбежал из училища. Стёпушка насилу убедил отпустить его, объяснил, что идёт домой на каникулы. Как бы ни было трудно, но двухдневный путь он одолел. Дома, когда переступил порог, была только мама. Встретила она сына радостно, всплакнула и рассказала, как Дмитрий постоянно ругался с отцом из-за него – не мог смириться с тем, что младший брат учится. Вечером пришли с работы отец с братом. Дмитрий не подал вида, как будто был рад приезду Степана. Но… Чуть свет он отправил обессиленного, уставшего с дороги мальчонку в поле, сказав ему:
    - Как позавтракаешь, пойдёшь с бабами в поле траву дёргать, просо полоть. - И тут же попенял, - целый год дурака провалял в своей школе!
    Мама на ушко Стёпе:
    - Сынок, участок недалеко, тихонько дойдёшь. А то греха от брата не оберёшься.
    Незаметно прошли летние каникулы. Наступила пора возвращаться в Симбирск учиться. До занятий оставалось пять дней. В субботу вечером мама затопила русскую печку, наготовила на дорогу еды: пожарила курицу, наварила яиц, другой снеди... Спать лёг Стёпа радостный – душа пела от предвкушения поездки в город на учёбу. Утром проснулся в кладовке, посмотрел в щёлку, и ему показалось, что солнышко уже ох как высоко! Всполошился – эх, проспал!.. Вскочил и видит: мать на кухне плачет. В чём дело? Оказалось, Дмитрий взбунтовался: мол, интеллигента хотите взрастить, а мне ишачить на него! И он пригрозил родителям. После этого скандала отец отступился, не повёз сынишку в город. И образование мальца на этом закончилось. Всю жизнь, став взрослым, жалел Степан, что не ушёл пешком в своё училище, не ослушался родителей. Стал он познавать плотницкое ремесло в своём селе у богатого мужа сестры, который торговал лесом, выпиливал доски маховой пилой, рубил дома и продавал. По просьбе сестры зять взял Стёпу к себе на работу учеником. Так прошёл ещё один год. 
    Однажды - было это в 1912 году - у двора Москаевых остановилась лошадь. В пролётке сидели двое мужчин. Один из них спросил Стёпу, который стоял как раз у калитки, здесь ли проживает Андрей Ильич Москаев? Узнав, что это его дом, мужчины-латыши вошли в избу, позвав с собой и Стёпушку. А приехали они вот для чего. В то время грамотных людей в деревнях днём с огнём было не сыскать, а Стёпа целый год занимался в училище, и об этом знало всё село. Латышам нужен был человек, который хорошо считает. Порасспросив местных и узнав о Стёпе, они приехали побеседовать с его отцом. Разговор получился основательным: работа предстояла нешуточная. У Стёпы гости выяснили, хорошо ли считает, где учился…  И после этого наняли его десятником в свою артель. Им нужно было обработать сосновый лес, который закупили в этих краях, на шпалы, а для этого требовались люди, в том числе и грамотный учётчик. Так с разрешения отца подростка приняли на работу. За два дня он должен был собрать бригаду из четырнадцати вальщиков, пяти пар пильщиков и шестерых тесовщиков. Сразу договорились и о зарплате, которая причиталась за работу. Уезжая, один из латышей достал из кармана серебряный рубль и дал Степану «на магарыч». На следующий день парнишка нашёл рабочих, сколько было необходимо, и переговорил со старшим десятником Михеем Ароновичем - опытным в таких делах человеком (работал на лесопилке купца первой гильдии Ошанина). Вот чему научил тот Стёпу. Он сказал ему: «На фанерных табличках – весь учёт. Что вальщик за день сделает, за ним надо будет завершковать и заточковать на этой дощечке, вечером посчитать, а утром сказать вальщикам, сколько они кубов леса сделали за вчерашний день».
    С этими скудными знаниями Стёпа приступил к новому делу. Утром следующего дня у дома Москаевых собрался рабочий люд. Приехали и работодатели. Оставив молодому десятнику 25 рублей на первое необходимое, пилы, топоры, напильники и цепи для окантовки леса, латыши повезли его в лес показать границы делянок. И начался самостоятельный рабочий путь Степана. Несмотря на небольшой возраст, парнишке доверили и людей, и инвентарь, и артельные деньги. Зарплата с начальных двенадцати рублей в месяц вскоре выросла до двадцати пяти. Брат снова не удержался от злобы: дескать, нашёл Стёпка лёгкий хлеб. Лёгкий?! Ой, вряд ли! Иначе не подарили бы работодатели начинающему десятнику лес на постройку целого дома. Проработал Стёпа у этих людей до 1914 года.


     ЖЕНИТЬБА
    Во время Первой империалистической войны Старо-Рачейскую волость Сызранского уезда наводнили беженцы: без имущества, с жалкими узелками, потерявшие близких люди: дети без родителей, матери без детей… Прибывали в волость партиями в 60-80 человек, всего в Рачейке их скопилось до шести сотен. Всех определяли на постой, помогали им сельчане чем могли. Тогда же открыли в Рачейке два лазарета для раненых воинов, провели мобилизацию призывников.
   Степану в это время было неполных 19 лет. Работал он учётчиком у крупного промышленника Ошанина (имел лесопильный завод на станции Рачейка и два таких же предприятия в Балаково). Но прежде чем доверить парню это ответственное дело, хозяин отправил его познавать азы лесозаготовок в Балаково. И вскоре Степан стал настоящим мастером. Вернулся он домой в феврале 1915 года и сразу встал на военный учёт. До призыва в армию по совету родителей («пока мы живы, женись, ведь если нас не будет, ты с Дмитрием и дня не проживёшь») подыскал девушку и женился. Неповиновение матери и отцу считалось в те времена грехом («Бог может навеки наказать»), поэтому Стёпа всегда прислушивался к мнению родителей. Свадьба прошла, как поминки: ни плясок, ни песен, ни водки – война! К счастью, девушка оказалась хорошей, и молодые зажили дружно, в любви и согласии.

    КРЕСТ ЗА ХРАБРОСТЬ
    Недолго продолжалась семейная жизнь Степана. Первого мая того же года его призвали в армию и через сызранский сборный пункт отправили в Омск (там формировали сибирские полки), в школу младших командиров.    Проучился солдат три месяца и получил звание старшего унтер-офицера. Приписали Степана к 32-ому сибирскому полку, стал он командовать взводом в маршевой роте. Вскоре полк отправили на Западный фронт. Привезли военных на станцию Сморгонь, солдаты выгрузились, разобрались, отдохнули трое суток и пошли на передний край - в леса и болота. Но не успели за короткое время хорошо укрепиться на позициях. Неожиданно на рассвете немцы пошли в наступление. Послышались пушечные, винтовочные и пулемётные выстрелы, на позиции русских обрушился шквал огня. В окоп, где находился Степан, зашёл командир роты и сказал солдатам, чтобы спасались каждый кто как мог, поскольку немцы застали полк врасплох. Рядом с наспех возведёнными русскими окопами находилось большое озеро. Оно было помехой на пути к отступлению, и полк оказался в окружении. Пришлось солдатам прорываться сквозь кольцо, причём с большими трудностями. Выходили из окружения по одному. После горького отступления войска дошли до Минска, оставив за собой 500 вёрст. Под городом остановились, разобрались по частям, получили пополнение. И, немного отдохнув, решительно пошли в наступление. Немцы, видя такой напор противника, стали сдавать свои позиции без боя. А русский полк дошёл до того места, откуда стал отступать. Вскоре началось похолодание, земля замёрзла, и наши войска остановились в лесу на зимовку. Солдаты вырыли окопы, сделали ходы сообщения, натянув перед ними проволоку в три ряда, построили землянки, блиндажи, покрыли их брёвнами в два-три наката и на колючих еловых ветках стали встречать холодные тёмные ночи. Зимовка продолжалась до марта 1916 года. В условиях окопной жизни людей заедали вши. В лесу холодно, сыро, грязно, темнело рано…
    В марте сделали солдатам замену, отправив их на отдых на станцию Залесье. Первым делом военным устроили баню. В землянке истопили печку, натаскали в неё камней – получилась парная. Воду грели на улице в железных бочках. После бани заменили воинам бельё, починили они гимнастёрки, приоделись, постриглись и снова были готовы к защите Родины.
    25 марта 1916 года из всех кавалеров Георгиевского креста, каким являлся и Степан Москаев, организовали полк Западного фронта для встречи с Его Императорским Величеством Николаем II и его наследником Алексеем Николаевичем. Она состоялась на станции Молодечно. Полк построили в квадрат, в середине поставили трибуну. Степан угодил в третий ряд от передней шеренги. В два часа дня заиграла музыка, и командующий парадом генерал армии Есаулов подал команду для встречи Его Императорского Величества: «Парад, слушай, на караул!» Приложил руку к головному убору и направился к царю. После принятия рапорта и команды «вольно» Николай II, проходя по плацу с правого фланга и останавливаясь возле солдат, принялся расспрашивать каждого о том, на каком участке воевал и за что получил награды. При этом он доверительно клал руку на плечо собеседника. Лицо у него было добрым. Наследник престола Алексей был при отце. Ростом уже догнал его. Спустя примерно час к Николаю II подбежал посыльный и доложил: «Ваше Императорское Величество, Государь, Вас срочно приглашают в Высочайший Сенат». Царь повернулся к строю и сказал, что больше не может оставаться. Пожелав солдатам удачи и победы, он удалился.
    В мае на станции Залесье на реке Вилейка полку дали пополнение и вновь отправили на передний край. Погода стояла тихая, тёплая. Расположился полк близ реки, в лесу. Солдаты сидели в палатках. Время близилось к вечеру, когда командир вдруг приказал построить батальон по ротам. Перед строем он рассказал, что химики известили о возможной немецкой газовой атаке. И тут поступила команда ротных проверить маски и жидкость для них. После выполнения солдатами приказа прозвучала команда «отбой», все разошлись по палаткам. В ту ночь на дежурстве стоял химический взвод. Перед самым рассветом, в тихую безветренную погоду вдруг раздался голос: «Немцы пустили газы!» Солдаты быстро поднялись, надели маски, как было приказано, и развели костры. Для чего? Огонь обезвреживал и развеивал газы. Жертв в этот раз в батальоне, к которому был приписан Степан, удалось избежать. Но неподалёку стоял второй батальон 336-го Челябинского полка, и несколько солдат там серьёзно пострадали: глаза у них стали белыми, словно с бельмами, изо рта шла кровяная пена. Немало погибло артиллерийских лошадей. Полк простоял на этом месте до конца мая, а потом по приказу командования его направили на Южный фронт. На станции Молодечно началась погрузка солдат в эшелоны, и вскоре состав держал курс правее Карпат, конечная остановка - близ города Дубна. На передний край, к Австро-Венгрии, войска шли пешком. По дороге встали на пополнение. А утром, перед самым рассветом, начали наступление и с боями дошли до реки Золотая Липа. Это случилось 16 августа 1916 года. У реки войска сделали небольшой привал. И, получив пополнение, опять пошли наступать. Через три дня, 19 августа, убило командира роты. Его заместитель подпоручик Коченов взял командование на себя. Гремела бесконечная канонада, свистели пули… И вдруг над Степаном взорвался шрапнельный снаряд, его ранило в плечо, ногу и спину. Он потерял сознание. Ротный санитар Дряхлов оказал раненому первую помощь, привёл в чувство и оттащил под кусты. После артподготовки наши части продолжили наступление. Убирать раненых не было возможности –  канонада не стихала почти до вечера. Ближе к ночи к Степану подошли санитары, спросили, из какой он части, и донесли его до полкового перевязочного пункта. Грязное бельё с солдата сняли, надели чистое, перевязали и отправили в тыл. Только на тринадцатый день после ранения Степан попал в город Дубна, где ему снова сделали перевязку и отправили в Москву, в госпиталь. Там Степана обследовали, выдали заключение и отправили теперь уже в глубокий тыл, в Самару. Дорога до Волги казалась Степану нескончаемой. Он дошёл до крайне тяжёлого состояния, был на грани смерти - слишком долго ему не делали операцию. Спас георгиевского кавалера профессор - хирург из Москвы: извлёк из тела осколки. Но один всё же остался в тканях, и Степан всю жизнь носил его в миллиметре от сердца, прошёл с ним ещё две войны. Видно, святой Георгий – небесный покровитель русского воинства не оставлял солдата в беде, помогал. А Георгиевский крест и другие награды с приходом к власти большевиков ему пришлось закопать в землю, как это делали многие солдаты, – хранить их в избе было опасно.
    После почти пятимесячного лечения в первых числах января 1917-го Степан вернулся домой. Четыре раза вызывали его на врачебную комиссию и всегда признавали негодным к строю. Но в перерывах между ними он всё же служил - сопровождал военные грузы. В общей сложности пробыл Степан в этой должности четыре месяца. Потом по болезни его комиссовали.    
 
   МАРУСЯ
   В декабре 1917 года в молодой семье Москаевых родилась дочка, назвали её Марусей. Но радость появления ребёнка на свет была омрачена: от быстротечной болезни умерла жена Степана. Остался он один с малышкой на руках, удручённый своей долей. Вот горе так горе!.. После того, как с поминок разошлись, стал мужик думать, как жить дальше в это смутное, тяжёлое время. Сгоряча хотел уехать куда глаза глядят, но добрые люди посоветовали построить дом и начать жизнь заново. Родители посоветовали ему отделяться: «С Дмитрием всё равно не уживётесь». Так Степан и сделал. За месяц вместе с плотниками он выстроил дом под тесовой крышей из заработанных в детстве брёвен (отец сберёг лес для него, пока сын воевал), поставил сарайчик для дров, подвёз поленья. И – заходи, живи! В одно из воскресений пришли посмотреть на новый дом родители и сёстры Степана. Он им понравился – добротный, срублен на совесть... И тут мать вдруг обращается к сыну:
    - Степан, давай Марусю отдадим твоей сестре Дарье на воспитание. У них своих детей-то нет. Ведь ты же знаешь, брали они приёмышей, но что-то не пошло с ними. Может, с Марусей уживутся. Она у них нужды не увидит.
    Эти слова поразили Степана в самое сердце. Он ответил матери с горечью:
    - Неужели я не в состоянии прокормить своего дитя? Это перед Богом будет грех. Ни за что не отдам!
    На этом разговор закончился.
    Что касается Дарьи, она жила с мужем в Иващенково (ныне это Чапаевск), причём очень богато. У них имелась бакалейная лавка, и не одна, супруг Дарьи был лесопромышленником. Но вот деток им Бог не дал. Брали муж с женой в семью приёмных ребятишек, но все они умирали.
   
    РАБОТА В СОВЕТАХ    
    Пятое декабря 1918 года стало для Степана началом его деятельности в органах местной власти. Сначала в родном селе, а затем в Старой Рачейке – центре волости. А в скором времени, в конце декабря, его избирают делегатом на второй уездный съезд Советов. Проходил он в Сызрани и длился пять дней. В нём участвовали депутаты Верховного Совета: Емельянов, Фролов, Берлинский. На съезде Степана утвердили заведующим отделом продовольствия и коммунального хозяйства Старорачейской волости. Председателем волисполкома стал Щеглов – бывший морской офицер. Секретарём парткома избрали Табенского.
    С 1 января 19-го Степан приступил к исполнению своих обязанностей. Новое дело было трудным. Сельские кулаки, хотя их было не так уж и много, ещё держались очень крепко. Опасно было ходить ночью по улицам, так как они охотились за неугодными именно в это время. Однажды уполномоченный от партии большевиков товарищ Рогожин шёл из села Студенец, его догнали и у леса, недалеко от станции Рачейка, убили. Злодеев так и не нашли, они пропали бесследно.
    После вступления в должность Степану в первую очередь нужно было принять продовольственные склады. Хлеба в них оказалось настолько мало, что его не хватало даже на одну выдачу рабочим и служащим, которых в волости было достаточно много. Это - труженики железной дороги, лесозаготовок, больницы, средней и начальной школ. Всех необходимо было накормить. Пришлось делать развёрстку – забирать хлеб у кулаков. В этом деле Степану помогали сельские активисты. У них всё получилось: вместе с колхозниками удалось свезти в склады тысячу пудов зерна. На первое время этого хватило. Заготовки хлеба необходимо было продолжать и дальше. И на помощь пришли продотряды.
    Следующим этапом в работе были: учёт всех государственных построек и сооружений, а также национализация кулацкого имущества – лесо- и маслозаводов, мельниц. На заседании волисполкома приняли решение: из трёх лесопильных заводов оставить один - Ошанина, а к нему присоединить те, что принадлежали Жидову и Огневу. Когда эти процедуры завершили, объединённое предприятие заработало на полную мощь, лесопродукции стало достаточно. Труднее было с железной дорогой. Там не было дров, и из-за нехватки топлива постоянно простаивали поезда. Депутаты приняли решение мобилизовать всё население: безлошадных на валку леса, а имевших конную тягу – на подвозку дров к железной дороге. Люди беспрекословно выполнили задание. Но вот беда – дрова оказались совершенно сырыми, в топках горели плохо, и машинисты были недовольны. Степан пошёл в лесничество - надо было договариваться о доставке сухих дров. Местный лесничий подсказал ему: летом один купец из Сызрани вёл здесь заготовки на двух делянках. Правление тут же конфисковало лес, и люди стали возить его на станцию. Дела на железной дороге наладились. Но ежедневно возникали новые задачи, которые необходимо было решать быстро, с умом, что Степану и удавалось. Проработал он в новой должности до мая 1920 года, уволился по болезни.   
    Теперь вернёмся на год назад - в 1919-й. Зашёл как-то Степан в родительский дом, смотрит: сидят за столом отец и мать, а с ними - его сестра Дарья. Сидят, разговаривают и будто поджидают Стёпу. Дарья сразу же стала уговаривать брата отдать ей на воспитание Марусю. Родители тоже бросились убеждать сына: мол, девочка никуда не денется, подрастёт и вернётся к нему. Степан поначалу – ни в какую! Как это отдать своё дитя?! В конце концов Марусю забрали. Не смог Степан ослушаться родителей – это считалось грехом. После отъезда дочери Стёпа остался в доме совершенно один. Жена умерла, Марусю увезли… Состояние - хуже некуда. На тот момент ему исполнилось 22 года. Спасаясь от одиночества, он начал опять общаться со своими сверстниками, ходил на посиделки, знакомился с ребятами и девчатами, и уныние стало постепенно отступать.

    АКУЛИНА
    Недалеко от дома Степана жил Михаил Киряшов. Доводился он родным братом сельскому богачу Ивану Ивановичу Киряшову. Михаил был служивым. Забрали его в рекруты молодым, и в царской армии он отбыл полный срок – 25 лет. Мужчина много повидал в своей жизни и умел о ней интересно рассказывать. Стал Степан захаживать к нему по-соседски - повечерять. И неизвестно, как сложилась бы его судьба, если бы не одна нежданно-негаданная встреча. Она состоялась в доме Михаила. Однажды, когда мужчины беседовали, зашла с морозца племянница Михаила Ивановича - Акулина. До того она была красива и румяна, что сразу завладела сердцем Степана, мгновенно запала ему в душу. Как только она вошла, Стёпа встал, поклонился и вышёл. После смерти жены, которую он очень любил, многие сельчанки пытались прильнуть к молодому красивому мужчине, но Степан не отвечал им взаимностью.    
   Что было потом? Жизнь с чистого листа.
   Как-то при очередной встрече Михаил спросил Степана:
    - Что ты не женишься? Невест, что ли, нет?
    - Да невест полно, - ответил он, – но не по душе они мне.
    На этом разговор закончился. И вот однажды, когда Акулина направлялась к дяде Михаилу, Степан увидел её издалека, но подойти к ней сразу не решился. Подождал и, когда она вышла от Киряшова, проводил девушку до дома на другой конец села. Прощаясь, он взял Акулину за руку - она её не отняла. Вернувшись в избу, затопив печь и наварив картошки, Стёпа поужинал и погрузился в раздумья. Долго не мог заснуть он в ту ночь, много всего передумал. Были мысли: хорошая женщина за него не пойдёт, так как был уже женат, а плохую брать в жёны не хотелось. Из головы так и не выходила красавица и скромница Акулина. На следующий день Стёпу пригласил зайти повечерять Михаил. Побеседовав о революции и о том, как жить дальше, он опять спросил соседа, которого, видимо, полюбил как сына, что тот думает насчёт своей женитьбы. Стёпа откровенно поделился: дескать, понравилась ему Акулина, а подойти к ней не смеет, всего-то раз проводил её до крыльца.
    - А женись-ка на ней! Такая девушка хорошая! – сказал Михаил и пообещал помочь соседу в этом деле. И, действительно, помог.
   В назначенное время зашёл Степан к Киряшову, а в доме – Акулина. Думала ли она, что станет женой Степана, понравился ли он ей – неизвестно. Но слово за слово, завязалась между молодыми людьми беседа. И после этой встречи стали они общаться чаще. Вскоре их дружба переросла в крепкую любовь, и Степан предложил своей избраннице руку и сердце. В конце января 1919 года молодые обвенчались в церкви, сыграли свадьбу, и началась у них совместная жизнь, началась с обустройства дома Степана, в котором пройдут их долгие годы семейного счастья.
   
    КИРЯШОВЫ
    Родители Акулины - Иван Иванович и Екатерина Сергеевна Киряшовы - были зажиточными, богатыми людьми. В Алёшкино они владели тремя мельницами, сосновым лесом, а также имели много скота, два пруда, в которых водились карпы. Семья была дружной, культурной, добродетельной. Ивана Ивановича - высокого, плечистого, умного, хорошего хозяина - добрыми словами вспоминали односельчане даже многие годы спустя после его смерти. «Эх, Анечка, какой у тебя был дед… - говаривал с восторгом и уважением в голосе местный лесник Никифор, говорил он это внучке Киряшовых, дочери Акулины и Степана. - Видный, грамотный, порядочный…»
    Екатерина Сергеевна родила Ивану Ивановичу шестерых детей: Николая, Михаила, Алексея, Василия, Прасковью и Акулину.
    Рождение младшенькой отец встретил так. Приехал он как-то раз из Сызрани, куда часто ездил по делам, слез со своего умнейшего коня (слушался только хозяина). И тут к Ивану Ивановичу навстречу вышла жена. Говорит Екатерина мужу:
    - Иван, а у нас дочка родилась! Как раз в день святой Акилины. Я хочу назвать девочку в её честь - Акулиной.
    - Ещё чего! Никаких Акулин! Назовём дочь Линой! – сказал муж твёрдо.
    Вскоре собралась вся родня – брат, сёстры, бабушки-дедушки - и решила: быть малышке Акулиной. Иван рассердился и долго звал свою любимицу по-своему - Линой.
    Детство и юность девочки прошли в хорошей семейной обстановке, в благополучии и достатке. Её, младшую из детей, отец просто обожал, ни в чём ей не отказывал, заботился о её будущем.
    Был такой случай. Маленькая Акулиночка зашла как-то в горницу. Иван Иванович сидел как раз в это время там и раскладывал на большом красивом столе золотые монеты стопочками. Девочка смутилась, увидев за этим занятием отца, хотела прикрыть дверь, но Иван Иванович позвал её:
   - Иди сюда, Линочка! – И взял на руки.
   - Зачем нам столько денег? – спросила дочка.
   - Ты же растёшь. Выйдешь замуж. Тебе нужно будет богатое приданое. Вот для этого они – денежки, - пояснил отец.
   Когда дочери исполнилось четырнадцать лет, он привёз ей швейную машинку марки «Зингер», радостно сказал жене:
   - Смотри, что я купил в Сызрани Линочке в приданое!   
   О такой машинке мечтала старшая сноха Ненила - она хорошо шила.  Она-то и прибрала сразу покупку к рукам. Старший сын и его жена в то время считались в семье главными, им, как правило, доставалось из нажитого родительского добра больше, чем остальным детям. Поэтому сноха, видимо, сочла, что машинка будет принадлежать только ей, причём вечно. Когда Ивана Ивановича не стало, Ненила вместе со своим мужем Николаем так и остались жить с Екатериной Сергеевной и продолжали владеть всем родительским имуществом, в том числе и машинкой.
      Умер Иван Иванович в 1915 году, когда его любимой дочке было 14 лет. Остались в Алёшкино его брат Михаил (тот самый рекрут) и две сестры: Аксинья и Наталья, а также жена и дети.
    Минуло после смерти отца три года. Акулина, обвенчавшись со Степаном, собралась перейти жить в дом мужа. Уходя из родительского гнезда, она сказала:
   - Мама, я возьму свою машинку.
   - Да что ты! Не делай этого! Сколько будет шума! – заволновалась Екатерина Сергеевна.
   - Мама, я тоже умею шить! А машинка – моё приданое! – Акулина была тверда.
   После этих слов мать решилась. Выбрав время, когда дома не было ни старшего сына, ни снохи, и, завернув машинку в одеяло, она задами, чтобы никто не увидел, отнесла её дочери. Хватившись пропажи, Ненила с Николаем пришли к Акулине, и невестка говорит:
   - Отдай машинку! Тебе она зачем?
   - Не отдам, - заявила золовка ей в ответ. – Её мне папа к свадьбе купил.
   Ненила отстала, но на всю жизнь затаила злобу на Акулину.
   Были и другие случаи, не очень лестно характеризующие старшую сноху. Ненила вела себя иногда вызывающе, забывая про совесть. Например, заказали матери в Студенце валенки, а она, как только их привезли, схватила тут же обновку, сказав при этом невозмутимо:
   - Они - мои!
   …Благополучие многих сельских жителей было порушено после революции, когда наделённые властью люди в каждом крестьянине, имевшем хозяйство, видели кулака. А потому применяли к нему самые жёсткие меры – вплоть до того, что отнимали всё имущество, а членов семьи отправляли на поселение в отдалённые районы страны. В ходу в то время был лозунг: «Ликвидируем кулачество как класс на основе сплошной коллективизации!» Вот и Киряшовых раскулачили в 1918 году. Большевики забрали у вдовы всё:  мельницы, инвентарь, зерно, муку, крупы.
   - Нате, возьмите ключи, забирайте всё, - сказала Екатерина Сергеевна, когда к ним пришли за зерном.
    Но большевики приказали вдове самой показать, где что находится. Тогда она стала умолять их, сделать всё самим. Одному из пришедших это не понравилось. Он вскинул на хозяйку ружьё, приготовился стрелять. Рядом стояла сестра Ивана Ивановича Киряшова - Наталья, одетая в чапан. Увидев, что на Екатерину Сергеевну наставили ствол, она быстро прикрыла родственницу полой, и пуля застряла в чапане. В полубессознательном состоянии хозяйка дома отправилась в амбар, и большевики выгребли на её глазах всё зерно - буквально подчистую.
    В это самое время старшего сына Екатерины Сергеевны двое большевиков повели в овраг, на расстрел. Они уже направили стволы на свою жертву, но один из них вдруг сказал:
   - Чё пачкать руки? Давай не будем.
   И они отпустили мужика. Николай какое-то время скитался по лесу. А дома его ждали жена, четверо детей, мать, сёстры. Когда Николая всё-таки поймали, дали ему десять лет поселения и отправили в астраханские степи. Ненила вместе с детьми вскоре последовала за мужем. После отбытия положенного срока Николай с семьёй в Алёшкино не вернулся, а выбрал постоянным местожительством Казахстан, город Алма-Ату.
   Спустя годы внук Николая и Ненилы Андрей Дунаев получит образование и дослужится до генерала МВД. С ним мы встретимся в конце  повести.
   Чуть лучше, чем у Николая, но тоже тяжёлой, оказалась доля у его брата Михаила. Во время смуты он уехал в Оренбургскую область, избежав тем самым ареста. Спустя какое-то время он вернулся в Алёшкино и под покровом ночи увёз с собой жену и троих детей.
    Так распалась некогда большая семья: разъехались по разным сторонам братья, а позднее и их сёстры покинули родные места.
    Расскажем теперь о другом Михаиле, том, который сосватал Степану свою племянницу Акулину. Он, как и его брат Иван Иванович Киряшов, был высоким, плечистым, красивым, умным. В 45 лет, достойно отслужив царю и Отечеству, прибыл Михаил домой в Алёшкино, а там - ни жены, ни детей. Не успел их завести русский солдат. С двадцати лет, кроме службы, ничего другого не видел и не познал - ни любви, ни радости отцовства. И вот сидят оба брата в горнице за столом, разговаривают. На русской печке лежит маленькая Акулиночка – дочка Ивана. Ей весело. Рядом с ней разные гостинцы, которые привёз ей дядя Михаил со службы. Слушает она взрослых, коленка на коленочку, улыбается. И вдруг девочка запела: «Солдат, солдат, солдатина, солдат - чёртова скотина!» Откуда у неё в голове эти строчки взялись? Ей и самой неведомо. Михаил удивился и тут же позвал племянницу:
  - Акулина, иди-ка сюда!
  Та, радостная, спустилась с печки, а дядька снял с себя широкий солдатский ремень, задрал ей платьице и отхлестал по голой попе, сказав:
   - Солдат – не чёртова скотина, а как свечка перед Господом Богом!
   Теперь о девице Наталье. Она - одна из двух сестёр Ивана Ивановича и Михаила Ивановича Киряшовых. Была высокой, стройной, красивой и ко всем этим качествам вдобавок - благочестивой. Замуж Наталья никогда не выходила. Осознанно. В православной семье существовал такой порядок: в ней должен быть человек, который бы молился за весь род - ныне живущих и усопших. Им могла стать только девственница. Благочестивая Наталья молилась за свой род и не создала семьи. Был у неё в Алёшкино дом, жила она в нём одна, посвящая много времени Богу и целительству. К Наталье шли люди, она помогала им молитвами и траволечением. С началом революции богомольная Наталья вместе с родной сестрой Аксиньей бежала за 80 километров от дома в лес, поближе к озеру, по сути – в глухомань, в неизвестность. В то неспокойное время многие сельчане снимались с насиженных мест. Не от хорошей жизни они это делали - спасали от большевистской власти себя и своих детей. Обосновавшись, люди давали новым поселениям свои названия. Деревни постепенно разрастались: в семьях рождались дети, которые, повзрослев, оставались здесь же. Наталья и  Аксинья со своей семьёй - вместе срубили два дома, стали жить отдельно друг от друга на новом месте. Наталья прожила в благочестии до конца своих дней, помогая людям, а они – ей. От богатых родителей девушке досталась большая, пухлая, в золотом переплёте книга – Библия. Об эти героинях разговор впереди...   

     СТЕПАН И АКУЛИНА
     Молодая семья Москаевых поселилась после свадьбы, как уже знаем, в доме Степана. С первого же дня между супругами воцарились любовь и взаимопонимание. Акулина оказалась хорошей хозяйкой и отличной матерью. Невысокая, с красивым лицом, добрым и мягким характером, чистоплотная, трудолюбивая и очень скромная - такой была жена Степана. Она родила мужу восьмерых детей: Николая, Петра, Михаила, Александру, Анну, двойняшек Юлию и Ивана, правда, он умер в 1,5 года, и Екатерину.
    Дети Москаевых росли в атмосфере добра, любви и взаимопонимания. Отец был не менее внимателен к ребятишкам, чем мать. В хорошие времена он любил покупать им одежду и обувь впрок, навырост. Костюмчики, платьица, ботиночки – всего этого у детей было много, целый сундук. Жена порой пеняла мужу:
   - Степан, ну что ты всё большое покупаешь?!
   - Эх, Акулина, ведь дети растут быстро… -  говорил ей Степан.   
   По выходным и праздникам молодая семья, приодевшись, отправлялась в Ерёмкино, в церковь, которую пока ещё не снесли, стояла службу, молилась. 
   Но вернёмся в 1919-й, в конец года. В это время в молодой семье родился на радость родителям первенец Николай. С появлением сына забот прибавилось. Но они были отцу с матерью не в тягость. Больше тревожило другое. Шла Гражданская война, и условия жизни в Алёшкино, как, впрочем, во всей стране, ухудшились просто до невозможности. Доходило до того, что у людей не было самого необходимого: соли, спичек, керосина, мыла. Попробуй тут выкручиваться! Акулине порой нечем было даже постирать  платочки. Да и с керосином – то же самое... Ночи тёмные, встанет мать заменить сыну пелёнку, засветит вместо лампы лучину - как в первобытные времена. Степан ездил на лошади в Усолье за 120 вёрст за солёной водой. Из неё выпаривали на печи кристаллы. На вид - словно глина, но всё-таки соль. Ко всем этим житейским трудностям крестьян добавились и другие. Кулачество организовало чапанное восстание. Молодая супруга проводила мужа до конца села, и пошёл Степан воевать с дубиной в руках против мятежников.

    Из доклада командующего военными силами   Шевердина о действиях отрядов против мятежников-«чапанов»:
     «Вечером 7 марта 1919 года я выступил из Самары с отрядом численностью 400 человек пехоты при 5 пулемётах и эскадроном кавалерии в 75 человек для подавления восстания, организованного кулаками, контрреволюционерами среди крестьян против коммунистов в Ставропольском районе. Восстание было ликвидировано 14 марта с. г.
…Из донесения главного отряда о повстанцах-чапанах: банды чапанов находятся в с. Старая Биндарка численностью более двух тысяч человек, вооружены пиками, вилами, мотыгами, топорами и винтовками (не более 30-40 штук).
 …С получением второго донесения 9 марта мною было выслано подкрепление - два раза по 50 человек, а также отдан приказ начальнику отряда т. Кудрявцеву вести наступление по двум направлениям – на Пискалы и Ерёмкино, во что бы то ни стало занять их, но ввиду сильного бурана пришлось выступить утром 10 марта в 5 утра, и ровно в час дня с боем в штыки были заняты вышеупомянутые сёла, где потери с нашей стороны были – убитых один и легкораненых четыре человека, со стороны же противника около 30 убитых и 30-40 раненых…»
    Остаётся только гадать, сколько же было среди восставших настоящих кулаков, а сколько отчаявшихся крестьян… 

    ГОЛОДОМОР   
    Наступил тяжёлый для Поволжья 1921 год - случилась засуха. С весны до глубокой осени не выпало ни одного дождя, выгорело на полях буквально всё. Хлеба высыхали, так и не созрев. Осенью собрали сельчане немного озимой ржи, а яровые не выросли. И даже овощи не уродились. Люди стали распродавать скотину и уезжать в Мордовию, Чувашию, в богатые сёла, где положение было хорошим: картошка, овощи, овёс выросли в большом количестве. Спасаясь от голода, беженцы брались на чужбине за любую работу, а немощные, старики и дети жили подаянием.
     Хотя в Алёшкино свирепствовали голод и болезни, семья Степана осталась в селе и даже сохранила корову. Продавать её не стали из-за маленького ребёнка. Накосил глава семьи на озере Оклино осоку, в лесу набрал палую листву, а на поле – ржаную солому. Вот и весь корм для бурёнки. Чтобы выжить самим, крестьяне искали в поле прошлогоднюю прелую картошку, оставленные в земле мелкие овощи, ели липовые листья, толкли почки орешника и добавляли их в муку.
   А жесточайший голод всё надвигался. Надо было что-то предпринимать, иначе – смерть. И Степан надумал. Поговорив с алёшкинскими мужиками и заручившись их согласием, стал он собираться вместе с ними в поездку за хлебом. Решили всемером ехать за зерном на Украину. Так делали и соседи - рачейские мужики. Взяли алёшкинцы с собой кое-какие вещи, деньжат, попутно в Сызрани купили мясо баранов (тушек двадцать пять) и около 50 килограммов колбасы. Приехали они в Москву, удачно всё продали, а деньги разделили поровну. Так мужики оправдали затраты на дорогу. Из Москвы на Украину выехать было очень трудно. Народу в столице, особенно на Брянском вокзале, с которого надлежало отправиться дальше, тьма тьмущая! И все – из голодающего Поволжья: Самары, Пензы, Симбирска. Алёшкинцы остановились на Брянском вокзале. Степан, как самый грамотный из делегации, к тому же он воевал и успел поработать у Ошанина на ответственной должности, то есть имел опыт общения с людьми, взял все хлопоты на себя. Узнал, как можно добиться разрешения на выезд из Москвы, и сказал своим товарищам, что поедет за нужными документами. Оставив утром односельчан на вокзале, он отправился в ЦК партии. Но там не помогли. А направили на Лубянку к члену комиссии по оказанию помощи голодающим, к Дзержинскому. Там же, на площади Лубянка, как позже выяснилось, располагалось и железнодорожное ведомство. «Садись на трамвай №12, - сказали Степану, - доедешь до конца, а там тебе покажут». Добрался он до нужной остановки, нашёл учреждение, а в нём - толпа народа, и все с одним вопросом: спасение голодающих. Степану удалось всё же достать пропуск в кабинет Дзержинского. Феликс Эдмундович принял посланца хорошо. Пригласил присесть ближе к столу, стал расспрашивать: из какой губернии приехал, каковы условия жизни сельчан и т. д. Степан рассказал всё в точности. Дзержинский спросил у него и о том, в какую губернию хотел бы он поехать со своими товарищами. На что получил ответ:
    - В Черниговскую.
    - Нет, отправляйтесь в Гомельскую, там неплохой урожай зерновых и картошки, - сказал Феликс Эдмундович и, подняв телефонную трубку, стал звонить железнодорожному начальнику, чтобы тот выделил делегации тёплый вагон с инвентарём до станции Брянск. После этого он написал распоряжение начальнику Брянского вокзала, чтобы тот обеспечил посадку бригады Москаева согласно предъявленным документам. У алёшкинцев с собой были удостоверения личности, заверенные печатью сельского совета. Вторую бумагу Феликс Эдмундович написал начальнику продпункта на получение продовольствия из расчёта на четыре дня на всех названных Степаном людей.
    Тем временем мужики и девять прибившихся к ним семей с детишками с нетерпением ждали Степана на вокзале. Вернулся он поздно вечером. Только подошёл к своим, тут же услышал голос милиционера:
    - Где бригада Москаева?
    - Я – Москаев, – представился Степан и спросил: - Что скажете?
    - Возьмите мешки и идите получать на дорогу продукты.
    Людям выдали два мешка хлеба, сахару, чаю, немного масла и полмешка сухой рыбы. Только Степан вернулся назад, этот же милиционер снова кричит:
     - Москаев, идите на посадку во вторую дверь!
     Поднял Степан мужиков, семьи с ребятнёй, позвал их за собой:       
     - Айдате на посадку, едем в Гомельскую губернию.
     Люди от души были рады и благодарны алёшкинцам. Доехали все до места, наменяли хлеба... И тут мужики встретили людей из своего района – Тумкинских и других. Обрадовались: земляки! Доставили зерно на станцию, сложили мешки на платформу, но с отправкой вдруг возникли сложности: ЧК запретил вывозить зерно, так как шла централизованная заготовка хлеба для голодающего Поволжья. С помощью уговоров и подарков Степану удалось-таки добиться нужного разрешения. Но до этого пришлось обратиться к железнодорожному начальнику Брянска по поводу вагона. Согласно предъявленным документам тот его выделил. Вагон загрузили мешками, опломбировали и отправили до Безводовки. Сами алёшкинцы уехали, кто как смог. По пути следования, к сожалению, вагон наполовину разграбили, но семьи сельчан всё-таки получили по десять килограммов гомельского зерна, спаслись от голодной смерти.
   После поездки Степана свалил тиф. Но, к счастью, обошлось... Дожили Москаевы кое-как до тепла, еле-еле продержались до нового урожая, используя извечное деревенское подспорье, - лес. Сохранилась у них бурёнка-кормилица, было молочко для маленького сынишки. Корова, как и все животные того голодного периода, была неприхотлива в еде, жевала всё подряд, словно понимала, что довольствоваться надо малым - тем, что накосили хозяева летом на выгоревших лугах, что с таким трудом выросло на земле в засушливый год, что еле-еле насобирали под деревьями в поникшем без влаги лесу. Людей в тот период поддержал русско-американский комитет помощи голодающим детям. Сынишке Москаевых ежедневно выдавали двести граммов белого хлеба, которого ему почти хватало. Выжила семья!
    Однажды к Москаевым в дом постучали. Открыли дверь, на пороге - беженка. Накормили её, чем смогли. От души благодарила она Акулину за доброту, видела, что та делилась последним. В разговоре с этой женщиной выяснилось, что когда-то давно она попала в алёшкинские леса, будучи в составе экспедиции, которой руководил профессор. «Больше, чем в ваших местах, - сказала она, - лекарственных трав мы нигде не видели и не собирали. Благодатный край». Да, Старорачейская волость всегда славилась природой, богатой растительностью. На болотах в изобилии росли такие травы, которых нигде больше не встретишь в губернии. Местные, да и не только, до сих пор не обходятся без лекарственных трав, собирают их и исцеляются ими от разных болезней.
  …Наконец, голодный год подошёл к концу. Весна на радость всем оказалась тёплой, дождливой, трава полезла вовсю, зелень ожила. Но коров осталось к этому времени всего лишь семь-восемь на всё село, лошадей - и того меньше. Один из братьев Акулины зимой купил себе коня, но сам вскоре заболел. Степан весной на этой лошади вспахал наделы, посеял яровые и брату жены, и себе, даже с излишком. Дожили-таки, слава Богу, до нового урожая. А он оказался хорошим, и народ стал потихоньку оживать, дела пошли на поправку. Но всё налаживалось с большим трудом - люди уехали из села осенью, поля побросали, поэтому только третья часть из них была засеяна, а все остальные площади заросли травой. Алёшкинцы постепенно возвращались из дальних краёв в свои дома. Но восстанавливать хозяйства им было сложно, в первую очередь требовалась тягловая сила. Лошади стали первой необходимостью - куда без них в селе с заброшенными полями?! Мужики начали ездить за ними в Сибирь, Мордовию и Чувашию. Привозили лошадей целыми платформами и приступали к пахоте полей.
    К 1930-32 годам некоторые из семей сельчан стали крепкими, середняцкими. Степан с Акулиной от людей не отставали, трудились, не покладая рук. К 1925 году у них появились лошадь, ещё одна корова, а также овцы и птица. Сеяли много хлеба – семья-то увеличилась! Акулина всю себя посвящала заботам по дому, крутилась у печки с утра до вечера. Степану в жаркую крестьянскую пору – во время прополки и жатвы - приходилось нанимать людей, одному было не под силу тянуть эту ношу.
     Дети у Москаевых родились в такой последовательности: в 1923 году - Пётр, в 25-м – Михаил, в 28-м - Александра (Шура), в 31-м - Анна. В том же 31-м умерла бабушка - Екатерина Сергеевна Киряшова.



   РАСКУЛАЧЕННЫЙ
   В конце 20-начале 30-х годов по всей стране создаются  колхозы. Только-только семья Москаевых встала на ноги (хозяйство стало середняцким), как в 31-м их лишили избирательных прав, применив к ним соответствующую статью, хотя по-настоящему богатыми они никогда не были. Забрали у них всё, что наживалось нелёгким честным трудом: скот, птицу, зерно – буквально подчистую.
   Было это так. Пришли уполномоченные люди выгребать амбары, а во дворе – Акулина с трёхнедельной Аннушкой на руках. Многодетная мать слёзно просила мужчин оставить хотя бы фунт (400 гр.) муки на соску для дочери, но её вместе с ребёнком грубо отшвырнули к сложенным во дворе брёвнам.
   В то время у Москаевых в хозяйстве был годный для военной службы конь Жилик с упряжью. Его пока оставили в семье - до особого распоряжения. Жилик был откормленным красавцем, хорошим скакуном, умным, ухоженным. Его любили, им гордились все домашние, он был большим помощником в полевых работах.   
   Осенью 1931 года в Поволжье проходили государственные военные манёвры. По приказу Ворошилова 100-й самарский и 101-й казанский полки наступали на пензенские войска. Степана вместе с Жиликом мобилизовали на манёвры, приставив к нему в провожатые депутата сельского совета. Этот товарищ довёз Стёпу до Безводовки и сдал с рук на руки военным. Принимал прибывших на станцию комиссар. Подошёл он и к Москаеву. Оглядев его коня, он подозвал ветврача и говорит ему:
   - Проверь эту лошадь.
   Тот осмотрел животное и дал своё заключение: конь здоров. Потом проверил и сбрую.
   - Принимаю Москаева в 100-й полк, - сказал наконец комиссар и тут же поинтересовался у провожатого депутата: - А не лишён ли Москаев избирательных прав?               
   - Никак нет! – ответил тот.
   Степан тихонько рассмеялся.
   - Ты что? – спросил его комиссар.
   - Очень строго принимаете! – Степан ему в ответ.
   Комиссар промолчал. После необходимых процедур солдат погнали на погрузку. Подали платформы, люди и лошади разместились на них, и повезли всех до станции назначения. Прибыли в Сызрань на сборный пункт - на формирование части. Встречающие взяли лошадей на коновязь, а людей отправили в баню. Получив бельё и бушлат, Степан снова, как в былые времена, стал воином. Назначили его в обоз первого разряда. Погрузил он на повозку оборудование телефонной связи и всё, что было ещё необходимо для переднего края, и с «боями» вместе с полком дошёл почти до города Кузнецка. Здесь Степан получил боевое крещение (в том «сражении» участвовал сам Ворошилов), а его полк одолел противника, стал победителем. После этого солдатам дали пять дней отдыха, обеспечив их усиленным питанием. А потом военнослужащие разъехались по своим частям. Степан тоже вернулся туда, откуда призывался, - в Сызрань. Сдал он обмундирование и всё, что полагалось, ему же на дорогу выдали хлеб, консервы, а его лошади – фураж. Подсчитав, сколько дней солдат был на манёврах, вручили ему довольно много денег. С тем и вернулся Степан домой.
   Едет солдат мимо гумна, смотрит своим хозяйским глазом по сторонам, а на току нет ничего, хоть шаром покати. Колхозных телят загнали в сараи - их тоже не видно. Кругом пусто. Подъехал Стёпа к своему дому – жена и детишки встретили его радостно: наконец-то вернулся! Раздал Степан всем гостинцы и сел обедать. И тут Акулина говорит мужу:
    - У нас мука вся кончилась, есть больше нечего.

     КОЛХОЗНИК
     На следующее после возвращения Степана с манёвров утро зашёл к Москаевым нарядчик и говорит:
    - Дядя Степан, айда со мной, тебя вызывают в правление колхоза.
     Отправились к председателю Тибушкину. Тот - сразу к Степану со словами:
     - Отслужил ты хорошо. Теперь будешь возить лес. Надо строить конюшню.
     Степан возражать не стал. В обеденный перерыв колхозники выпрягли лошадей, стали их кормить, а для Жилика овса нет. Тут подошёл председатель колхоза, Степан ему и говорит:
    - Еду обедать, а есть в семье нечего, да и лошадь кормить нечем.
    - Поехали! – сказал председатель.
    Сел Тибушкин к Стёпе в телегу и приказал править к складу. Кладовщик отпустил новому работнику два мешка муки и 50 килограммов пшена. После обеда Степан снова возил лес, работал до самого вечера. Колхозники распрягли лошадей к концу дня, поставили их в колхозной конюшне и ушли домой. Москаев тоже отправился к жене и детям на своём Жилике. Едет, а навстречу ему - председатель сельского совета, председатель колхоза и парторг. Попросив возницу остановиться, они взглядом оценили коня и принялись расспрашивать его о том, как воевал. Потом попросили подвезти их до правления колхоза. Стёпа так прокатил начальников, что они едва устояли на роспусках.
  - Подожди. Не уезжай, - сказал Тибушкин Москаеву, сам же вместе с остальными зашёл в контору.
   Тут к Степану подбежали сынишки – Николай и Пётр, стали спрашивать отца, почему он здесь, чего ждёт? Но тот и сам не знал, что от него хотят руководители колхоза. Наконец, все вышли из конторы и с ними - завхоз. Тибушкин говорит ему, указывая на книгу, которую тот держал в руках:
    - Пиши: Москаев Степан Андреевич, при нём лошадь военно-годная стоимостью 125 рублей, сбруя и хорошая упряжь – 50 рублей. – И тут же, обращаясь к Степану, приказал: - Плуги, бороны и другой инвентарь привезёшь в колхоз сам.
    Ну а дальше… Взял завхоз Жилика под узцы и повёл в колхозную конюшню. Опустились руки у Степана, сжалось сердце от тоски и предстоящей разлуки с любимцем, многие годы выручавшим семью. Крепче прижались к отцу сыновья, горько заплакали... Так в один миг стали Москаевы безлошадными. Тут пригласили Степана в правление и говорят:
    - Иди, распишись за своё имущество, за то, что сдал.
    Расписался. Председатель сельсовета, положив руку пригорюнившемуся Степану на плечо, сказал по-доброму:
    - Вот, теперь считай себя колхозником. Ты нам очень нужен. И в правлении, и в поле, и на стройке...
    Да, Степан был отличным работником, всё умел. Хороший плотник, столяр, грамотный счетовод... Вышел он из правления, смотрит, а его мальцов и след простыл. Услышав, что отца приняли в колхоз, они побежали рассказать матери эту радостную весть.
    На следующее утро идёт Степан в правление без наряда, идёт и не знает, на какие работы его пошлют. И вот бригадир плотников просит, чтобы Москаева дали в его бригаду, так как на строительстве – завал, нет хороших плотников и столяров. Бухгалтер говорит, что и ему нужен помощник - один не успевает. Полевые бригадиры кричат: им, мол, необходим учётчик, так как некому принимать работу.
   Послали новоиспечённого колхозника всё-таки в плотницкую бригаду строить конюшни - зима подходит, лошадей стало много, а размещать их некуда. Чертежей в колхозе не было, проектировать конюшню предстояло самостоятельно. Степан сразу взялся за чертежи, а потом и за строительство. С работы он уходил, не чуя ног, зато на душе - будто воскрес из мёртвых: шёл со всеми вместе, его ждали товарищи, видны были и результаты труда. В семье тоже радовались, что стали колхозниками. Как все.
    Степан оказался работником востребованным. Его, грамотного, тянули во все стороны. Он легко мог и трудодень рассчитать, и штабеля леса свести в кубометры. Не успел Степан отработать десять дней плотником, как вызывают его в правление и просят оставить строительство, поскольку надо помогать бухгалтеру. Но прежде послали на семинар в район. Там о колхозном учёте рассказали в общих чертах. Надо, дескать, сначала завести книгу под номером один. В неё внести основные средства производства колхоза - постройки и сооружения, их стоимость. В книгу под вторым номером - весь скот и его оценку. В третью – мелкий инвентарь: сохи, бороны, телеги, колёса. И в последнюю книгу занести всех членов колхоза с семьями. По возвращении домой Степан сделал всё в точности, как его учили. Только наладил он бухгалтерские дела в своём Алёшкино, его сразу же пригласили в секретари сельсовета соседнего Ерёмкино. Долго не соглашался Степан на эту должность – не  любил бумажную работу, по душе ему было плотницкое ремесло. Разные меры пытались применить начальники к несговорчивому колхознику. Были и уговоры, и угрозы… И заставили-таки Степана принять дела в сельском совете. Было это так. Встретил его как-то председатель сельсовета Иконников и с глазу на глаз сказал:
    - Если не пойдёшь секретарём в Ерёмкино, пеняй на себя. Лишим тебя избирательных прав и отправим на Колыму. Запомни это раз и навсегда! Я раскулачил пятьдесят семей... Вышлем тебя как противника советской власти. Вот подумай. Мне жалко твоих детей...
    Пришлось дать своё согласие. Проработал Степан в новой должности до 1935 года, после чего перевели его в более крупный сельсовет - села Коки (Сосновка), в соседний Тереньгульский район. Туда Степан взял с собой всю свою большую семью. Стали Москаевы жить в заброшенном флигеле. Когда-то усадьба, на территории которой он, больше похожий на сарай, располагался, принадлежала богатому помещику. Во время революции барин сбежал, бросив все свои постройки. Флигель давно обветшал и был едва ли пригоден для проживания. Но Степану ничего не оставалось, как только смириться с такими условиями и работать. С тех пор, как его семью подвергли раскулачиванию, он не чувствовал себя хозяином жизни, на него давило недавнее горестное прошлое.
    В Коках у Москаевых была рыжая коровёнка. Она-то и спасала семью в трудные годы вынужденного переселения. Как полноправный член семьи, корова жила вместе со всеми домочадцами под одной крышей, поскольку сарай для неё не был предусмотрен. Рыжуха располагалась в одном углу флигеля, а дети – в другом, поближе к большой русской печи. Но в лютые морозы ребятишек не спасала даже она. Дети укутывались в разное тряпьё, лишь бы спастись от холода.
    Обосноваться на новом месте, как следует, Степану не удалось, и его семья бедствовала. Да и какие тогда были времена!.. За свою работу люди в колхозе почти ничего не получали на трудодень, ещё и власть душила налогами. Все выживали, как только могли, опираясь на свой огород и окружающий село лес.
    Осенью 36-го на Степана написали докладную в райисполком. В ней сообщалось, что Москаев был лишён избирательных прав и не должен работать в советском учреждении как бывший лишенец, раскулаченный. Степана уволили, и он с семьёй вернулся в свой колхоз, стал налаживать там бухгалтерские дела.
    В апреле 1937-го Москаева вновь командируют через райисполком бухгалтером, но уже в другой колхоз - Смолькинский имени Сталина. А это за четыре километра от дома. Колхоз был крупным. Кроме сельского, имелось в нём ещё и лесное хозяйство.
   До вступления в должность Степан едет в сызранский райисполком в отдел сельского хозяйства, чтобы высказать свои сомнения по поводу того, достоин ли он трудиться в колхозе имени Сталина. Ведь когда-то был лишён избирательных прав, хотя рекомендации и характеристики у него хорошие. Там у него поинтересовались, за что применили к нему ту самую статью, а также - какой он человек. Степан всё честно рассказал о себе. Служащий выслушал, на минуту вышел, а когда вернулся, сказал твёрдо:
    - Поезжай домой и принимай бухгалтерию колхоза. Работай. За тебя отвечать будем мы.
    Так пришлось Степану налаживать отчётность ещё и в Смолькино. Бывший бухгалтер оттуда давно сбежал. К счастью, в колхозе сохранился отчёт за 1936 год. Сличил Степан Андреевич балансовые остатки согласно наличию имущества, расход же семенного материала установил после всходов посевов, тем самым определил расход на гектар. До уборочной составил он полугодовой отчёт по лесному хозяйству и поехал в Куйбышев его сдавать. Степана хорошо приняли в учреждении и отчёт утвердили. Увольняясь через два года, бухгалтер подробно отчитался за свой труд перед колхозниками на общем собрании.
    Уволился Степан с этой должности с большим трудом. Работая с бумагами, он задыхался в кабинете: не любил сидячую работу, руки так и тянулись к плотницкому ремеслу. Да и организм нуждался в свежем воздухе. Плотничал же Стёпа, как мы знаем, с детства. Написал однажды он заявление об увольнении, но руководство колхоза его не подписало, так как дела принять было некому. Тогда Степан поехал в Сызрань, в отдел сельского хозяйства с просьбой освободить его, сослался на болезнь. Там велели принести справку о состоянии здоровья. Врач, к которому Степан обратился, узнав, что у человека в миллиметре от сердца осколок, а также то, что от бумажных запахов в конторе ему тяжело дышать, написал заключение: в помещении работать Москаев не может. И наконец-то Степан вернулся в Алёшкино к своей семье.
   В том же году, ещё до своего увольнения, Степан, как и обещал своим дочкам - восьмилетней Шуре и шестилетней Анне, повёз их в Рачейку показать паровоз. Кроме лошади с телегой дети не знали другого транспорта, и девочкам так хотелось увидеть «железного коня»! Пока тряслись в бричке, пока спускались с горы к станции, пока пересекали переезд, поезд уже ушёл. Приехали – а его нет! Дочки расплакались: «Ну вот, папа, паровоза-то мы не увидели…» Повёл Степан девочек в столовую. На обед заказал: молочный суп-лапшу, манную кашу – в середине много масла, компот в стаканах на ножке и огромные, душистые ломти белого каравая. Шура с Аннушкой не особо ели: так, поковырялись только. Отец знал, что дочки голодные, уговаривал их: «Поешьте хотя бы манную кашу…» Но они, расстроившись, что не застали поезда, потеряли аппетит. Так уж им хотелось увидеть железную машину на рельсах!..
   Обед заканчивался, и тут Степан заметил у порога подростка лет шестнадцати. Был он в грязной рваной рубашке, таких же брюках - на коленях зияли дыры. Видно было, что он бездомный. Степан Андреевич поманил его к себе, спросил: «Сынок, ты хочешь кушать? Садись, ешь!» Парнишка обрадовался, начал быстро работать ложкой. Кашу доел – мало. «Ешь всё!» - сказал Степан. Малец подналёг, и тарелки мигом опустели. «Вот как надо кушать!» - сказал дочкам отец. Мальчик поблагодарил Степана за еду, причём многократно. На прощание Степан Андреевич говорит подростку: «Возьми с собой весь хлеб». Быстро засунув ломти каравая за пазуху, мальчонка исчез. После обеда повёл Степан дочек в магазин. Сам что-то покупал для хозяйства и в то же время показывал девочкам разные товары в витринах: им было всё интересно и необычно - они смотрели на товары, широко раскрыв глаза. Не доводилось девчушкам до этого бывать в большом селе и в таких магазинах. Пока делали покупки, время прошло, пора было возвращаться на станцию, чтобы увидеть прибытие очередного поезда. Тут он и подоспел. Колёса у паровоза большие, сам пыхтит, дымит… Экая махина!.. Страшно даже к ней подходить!.. Очень впечатлил паровоз девчушек. Они были так рады!..
    В Рачейке располагался санаторий, в нём работали замечательные врачи. Двое из них были охотниками. Они приходили в Алёшкино к Тихону, родственнику Степана, и вместе с ним охотились на лосей, кабанов, зайцев, лисиц. В лесах живности тогда было много. Поэтому охотились всегда успешно. К тому же Тихон держал для этого собак. Степан общался с этими докторами, бывал у них в Рачейке. Но в ту свою поездку встреча с ними не получилась. Отец посвятил всё время Шуре и Аннушке, показал им село. Надо сказать, что оно уже в то время считалось большим – много домов, лесопильный завод, промартель «Смычка», санаторий, станция. Девочкам всё здесь понравилось, было что рассказать своим братьям и сёстрам.
     Завершив экскурсию, Степан повёз детей домой. По дороге завернули на колхозный огород. Сторож, увидев гостей, вышел к ним из своей будки и  показал урожай. Выдернул морковь – большая! Арбузы лежат на земле огромные! Огурцы, помидоры, капуста, яблоки разных сортов - всё аппетитное, наливное! Хороший урожай вырастили колхозники-сталинцы! Нарвал сторож детям на дорогу овощей, Степан простился с ним и тихонько тронул лошадь с места. Ехали отец и дочки по лесу не торопясь. Красиво кругом, птицы поют… Степан что-то рассказывал девчатам по дороге, они слушали отца, затаив дыхание. Любили дочки, когда он вот так откровенно с ними беседовал. Вот и про поезд… Степан его так хорошо когда-то расписал словами, что сестрёнки загорелись. И увидели-таки, наконец, запомнив свои впечатления на всю жизнь.
    Как-то раз, было это в 1939 году, Степан поехал в Сызрань по рабочим делам и захватил с собой Аннушку - захотел показать ей город. Девочка его никогда не видела. Какой поезд, какой город?! Жили-то в глухом лесу... Приехав в Сызрань и закончив с делами по работе, пошли на барахолку. Располагалась она на площади перед кремлём. Площадь показалась Аннушке большой. Рядом виднелась река. Чем только на отлогом склоне Сызранки не торговали! Коровами, курами, овцами, шерстью, керосином, продуктами, одеждой, кузнечными изделиями, хомутами… «Папа, а что это дети так кричат?» - спросила Аня, проходя с отцом вдоль рядов. Но потом и сама увидела: ребятишки носили чайники и за символическую плату предлагали воду – было жарко. При этом они громко зазывали покупателей. Нальют в кружку живительной влаги – им за это дадут денежку. Кто-то покупал воду, а кто-то и морс. Его тоже продавали прямо на улице. Степан купил дочке стакан морса, и тут он вдруг увидел у одной продавщицы красивое голубое платьице с бантиком, а потом - и другое. Померили оба. Выбрали всё-таки к лицу - голубое. Аннушка была так рада! Пошли отец с дочкой по магазинам. И Степан Андреевич накупил подарков всем детям и жене – отрезы ситца. Отец всегда знал, кому сколько надо материи на платье, старался купить разной расцветки. Акулина была мастерицей, шила сама ребятне одежду, поэтому лучшего подарка, чем ткань, было не найти. Привезли домой, кроме ситца, бублики, сушки, баранки. И, конечно, конфеты-подушечки - такие ароматные, что запах от них разносился потом по всей избе.      
    Москаевы… Что касается этой семьи, то в ней никогда не было ни хамства, ни грубости, ни мата. Она считалась на селе культурной, добропорядочной. Все дети, подрастая, тянулись к работе и знаниям. Повзрослевшие сыновья, как и отец, никогда не курили. Степан если и выпивал, то только по большим праздникам, причём чуть-чуть. В семье всё ладилось и спорилось, а для этого обязанности между детьми распределялись поровну, каждому по силам. Скромная Акулина никогда не ходила туда, где пляшут, она всё своё время посвящала ребятне, вела домашнее хозяйство и  на трудности – а их хватало с лихвой! – никогда не роптала. Степан – человек трудолюбивый, порядочный - был надёжной опорой для семьи, пример своим детям во всём, потому и выросли они честными, работящими, как их отец и мать.
   В доме был определённый уклад. По субботам обязательно тщательно убирались: скоблили добела некрашеные полы косырём, а также стирали бельё, мылись в бане. Пищу Акулина готовила ежедневно, в русской печке. Для этого в доме имелась различная кухонная утварь: штук шесть ухватов - по размеру чугунов, конечно, горшки, миски и прочее. Ухваты, кочергу и каток складывали, как и положено, под печь. Имелся в избе и ведёрный медный самовар – предмет семейной гордости, кстати, большая редкость по тем временам. Его еженедельно чистили, причём до блеска: летом – на речке песком, а зимой – крошкой красного кирпича (его натирали до порошка). По субботам домочадцы топили собственную баню, топили «по-чёрному». Именно такую считали старые люди лечебной. Баня, как и у всех сельчан, стояла у речки. В ней над топкой на решётке лежали камни – они долго сохраняли тепло. Собирали их в карьере. Топили же баню чаще всего дубовыми дровами. В большом чугуне грели воду, которую носили с реки, а в липовом корытце запаривали берёзовые веники. В середину их Акулина обязательно вставляла кустики лечебных трав - мяты и душицы. И стоял в бане такой здоровый дух! Пахло дымком, смолой, берёзой, травой… Как правило, маленьких детей купали в первую очередь, сажали их на полати и похлопывали веничком, независимо от того – нравилось им это или нет.
    После бани взрослые кипятили самовар на древесном угле, и за большим столом к чаю собиралась вся семья. Во время чаепития (да и другой трапезы) был такой порядок: каждый член семьи садился за столом строго на отведённое ему место, во главу стола усаживались родители. Опаздывать не разрешалось – с этим тоже было строго. К чаю на стол ставили стеклянную сахарницу с кусочками сахара. Кололи его специальными щипцами. Выдавали сахар всем поровну - по одному кусочку, причём размер его соответствовал возрасту члена семьи: взрослому – большой, ребёнку – маленький. Это всё делал Степан. Бывало и так, положит ребёнок сразу весь кусочек в рот, сахар быстро растает, а чай ещё остаётся в стакане почти весь. Если отец это увидит, то обязательно скажет, чтобы теперь Шура или Аня допивала чай без сладкой добавки. Что ж, и допивала, а куда деваться! Послушание – это был главный закон семьи. Чай обычно наливали в чашечки или стаканы, но пили его из блюдца. Подавали к чаю, когда имелись, сызранские баранки, сушки, иногда конфеты-подушечки, а по воскресеньям – сдобные лепёшки, пироги с картошкой, тыквой и пшённой кашей, которые пекла труженица-хозяйка. Самовар ставили и в воскресенье, опуская в него в марлевом мешочке яйца. И в печке всегда стоял чугун с травами – ароматный бальзам, это тоже был чай. На обед подавали наваристые щи и кашу на топлёном молоке. Ели взрослые члены семьи из одной большой миски деревянными ложками. Малышам мать ставила отдельные маленькие чашечки, чтобы они не тянули руки к середине стола. Когда щи заканчивались, отец, как это было принято в деревенских семьях, обязательно стучал по миске ложкой, и после этого сигнала все брали по кусочку мяса со дна посудины. Кроме щей Акулина тушила картошку с мясом (его ели в хорошие времена с осени и до весны) в глиняном горшке, парила тыкву, свёклу, жарила пирожки или пылушки. Всё было за столом чинно, строго, без баловства. Отец следил, чтобы за обедом дети не вертелись, не разговаривали, иначе могли получить по лбу ложкой. А если кто заплачет после этого, получал ещё. Не допускались в семье и пререкания. Во всём соблюдались дисциплина и порядок. Отца дети побаивались и в то же время уважали. В кухне на гвозде висело прорезиненное кольцо, он мог им шлёпнуть напроказничавшего ребёнка. Но это только за дело. Без спросу детям в семье брать ничего не разрешалось, было такое правило: подойди к папе или маме – спроси.
   Как и большинство деревенских жителей, семья заготавливала на зиму квашеную капусту с яблоками – антоновкой, грибы, солёные огурцы и помидоры (молочного созрева). Квасили всё это в огромных дубовых кадушках. Солёных овощей хватало до нового урожая, да ещё и соседей угощали. Акулина часто посылала дочек к знакомым старушкам с соленьями, молоком, мукой - заботилась о немощных.
   Работали по дому дети Москаевых с малых лет. Степан покупал ребятне по возрасту ведёрки: младшим – маленькие, старшим – большие и приучал к труду.
    Акулине, кроме прочих дел, приходилось перешивать из старых вещей. Но к Светлой Пасхе она обязательно мастерила всем новые одёжки: кому-то платье, кому-то рубашку или брюки, а кому-то – косынку. Сама ткала холсты, пряла, вязала... Трудилась от зари до зари.    
   Так, в постоянных трудах и заботах жила большая дружная семья.   
 …Вернувшись осенью 1939-го домой из соседнего колхоза, Степан зиму отдохнул, подлечился и весной взялся перестраивать избу (семья разрослась). Лес был напилен, гвозди закуплены. Всё было готово для строительства. К осени Степан дом расширил, рамы вставил, печь сложил. И уже зимовали в новых стенах. Через год пристроил хозяин к дому ещё и веранду. Только закончил дело, пригласили Степана в колхоз на должность завхоза. Проработал  он там до самого призыва в армию, до 1941-го.

    БЫЛО У ОТЦА ТРИ СЫНА…   
    Николай
   Старший сын Акулины и Степана Николай пошёл в школу с семи лет (в то время дети учились с восьми). Случилось это как-то само-собой.
    Тридцатые годы. Начало сентября. Сидит маленький Коля на завалинке, мимо него идут в школу соседские дети.
   - Николай, айда с нами в школу! - позвал его один из первоклашек, тоже Николай.
    Мальчик вскочил и пошёл вместе со всеми. Школа находилась рядом с домом. В два этажа (потолки по четыре метра), из брёвен на кирпичном фундаменте - она возвышалась на фоне низких домишек колхозников. Зашёл Николай вместе с ребятами в класс и сел за парту. Учитель дал новенькому букварь и тетрадку. После уроков прибежал малец домой и с порога радостно сообщил:
    - Мам, а я в школе был!
    На следующее утро Николай встал рано и снова пошёл вместе с детворой учиться. Степан сказал на это жене:
    - Да пусть ходит, если нравится.
    Так у мальчика началась школьная жизнь. Учеником он оказался смышлёным. Задаст учитель вопрос классу - Николай тянет руку. И так было всегда. Быстро стал он лучшим учеником школы, хоть сажай его сразу в третий класс.
   Осень подходила к концу. Встречает однажды Степана директор школы Татьяна Васильевна и спрашивает:
    - Что будем делать с вашим Николаем? Он самый способный среди всех учащихся.
    - Пусть дальше учится, раз успевает, - сказал отец.
    С того дня остался мальчуган в школе окончательно. Оценки в ту пору выставляли такие: «отлично», «хорошо», «посредственно», «плохо» и «очень плохо». Все семь лет старательный и смекалистый Николай получал только высшие баллы.
    В те годы детвора из близлежащих деревень училась в семилетке села Алёшкино. Многие ходили в неё пешком за несколько километров. Школа была одна на всю округу.
    И вот окончен седьмой класс, перед Николаем встал вопрос: куда в четырнадцать лет идти учиться дальше. А на дворе – голодный 1933-й. Сельчане еле-еле сводят концы с концами. То там, то тут от недоедания умирают взрослые и дети. Зимние припасы уже закончились, а до нового урожая ещё ждать да ждать. И Москаевы оказались в бедственном положении: у детей лица - полупрозрачные от недоедания. Жили они в это время в Коках, во флигеле, том самом, напоминавшем собой сарай-времянку.
    Наступил август. Николай слёзно попросил отца:
    - Отвези меня на учёбу!
    Повёз Степан сына в Сызрань - за восемьдесят километров от дома. Зашли они в один техникум, а там приём документов закончен. В другом – то же самое: списки студентов составлены. Отец с сыном отправились в конце концов в медицинский. Секретарь техникума, узнав, чего они хотят, сказал:
    - Вы опоздали.
    Услышав это, Николай не выдержал и расплакался навзрыд. Прижался к отцу и говорит ему:
   - Я же тебе говорил, что хочу учиться! Почему мы раньше не приехали?
   А сам обливается слезами. Всё это услышал директор техникума. Вышел он из кабинета и спрашивает:
    - В чём дело? Почему мальчик плачет?
    Николай, всхлипывая, говорит ему:
    - Хочу учиться, а меня никто не берёт!
    Тогда директор взял у отца документы, а там – одни «отлично».
     - Ты хочешь стать врачом? – спросил руководитель техникума у Николая, внимательно вглядываясь в подростка.
     - Да, хочу! – незамедлительно последовал ответ.
     - Десять человек исключу, если надо будет, а тебя возьму! – твёрдо сказал директор и тут же добавил: - Приезжай в сентябре, будешь учиться!
     Николай так обрадовался!.. К назначенному сроку отец отвёз сына в общежитие техникума, а сам вернулся к семье – в Коки.
    Спустя время сын напишет домой письмо: «Папа, приезжай за мной. Кушать мне абсолютно нечего, надеть тоже нечего…»
    А в это время родители вместе с остальными детьми жили в большой нужде. Всё, что зарабатывалось годами, – скотину, зерно, инвентарь отобрали у семьи в 31-м. А что можно было купить колхознику за «палочки», которые проставляли в тетрадке как трудодни?! Это были не реальные деньги, а всего лишь возможность осенью получить центнер зерна. К тому же на чужбине семье жилось во сто крат тяжелее, чем дома. Всё хозяйство, которое они захватили собой из Алёшкино, было при них – это их корова. Рыжуха-то и выручала, кормила многодетную семью. Помочь Николаю родители ничем не могли. Степан, как цепями, был скован после лишения его избирательных прав. Переезжал из села в село, соглашался поднимать соседние колхозы, где ему приходилось жить с женой и детьми во времянках в полной нищете, не по своей он воле.   
    Пока Степан, получив от сына письмо, собирался в Сызрань да пока приехал, жизнь у Николая немного наладилась.
    - Не брошу техникум, - сказал Николай отцу при встрече. – Я нашёл способ как зарабатывать. Папа, они, эти дети богачей, все лодыри, не хотят учиться. Просят меня: сделай по математике, напиши сочинение… И за мою помощь приносят мне из дома пироги, всё несут из еды. Я для них как второй преподаватель. Водили нас как-то в театр, а мне надеть было нечего. Один снял с себя костюм и отдал мне, сказав: «Иди, Николай, я всё равно не люблю спектакли».
    Надо сказать, что с того первого своего посещения театра парнишка полюбил его по-настоящему. Там не только играли спектакли, но и пели. А Николай, как и все дети Москаевых, был очень музыкален. В их семье имелся полубаян-хромка. Все три брата наяривали на нём так, что ноги сами отбивали такт. Играли они также на балалайке и мандолине.   
    Итак, Николай выживал в городе сам. Постепенно, благодаря своему уму, оказывая помощь однокурсникам, он стал лучше одеваться (ему несли и одежду). Жизнь у него наладилась.
     А Степан, побывав у сына, в тот же день отправился назад. Отец был рад за Николая, что тот уже может сам себя содержать. А ему - главе семьи -  кормить детей было нечем. Осознавая это, Степан находился в состоянии отчаяния. Идёт он из Сызрани домой пешком вдоль железной дороги и горюет. Душа его горит, рвётся на части. И тут ему навстречу - поезд. Хотел Степан броситься под колёса - такой был порыв, но какая-то неведомая сила вдруг оттолкнула его в сторону, и он кубарем скатился в кювет. Состав пронёсся мимо. Встал Степан, ошеломлённый, просто ошарашенный своим необдуманным поступком, отряхнулся и подумал: «Что же я делаю?.. Ведь у меня не сегодня-завтра родится ребёнок…»    
    А в это время Акулина рожала. Натаскала она с детьми на кухню перемешанной со снегом и льдом соломы (та хранилась под открытым небом – сенника не было) и послала двенадцатилетнего сына Петю за повитухой. В тот же день на свет появилась дочка – Юля. Родилась она в «рубашечке»: тоненькой плёнке (считалось, что если ребёнок родится в «рубашке», будет счастлив, что эти дети – от Бога).
    И тут вдруг повитуха говорит:
    - Кулина, ещё ребёнок!
    И родился Ванюшка. Этот беловолосый чудный ребёнок прожил всего полтора года.
    Откуда же у хрупкой Акулины – полуголодной, озабоченной сельскими хлопотами и детьми - находились силы, было молоко?.. Вот загадка!
    Но вернёмся к Николаю. В положенный срок парень блестяще окончил медицинский техникум и получил направление на заведование медпунктом в Кинеле. Спустя какой-то срок работал он по специальности в Ростове-на-Дону,  после чего поступил в Киевский медицинский институт.
    Время шло. Приехал однажды Николай домой на каникулы (дело было перед войной) и привёз акварельные краски. А также две картины, на которых были изображены Дмитрий Донской и Александр Невский. Художественное исполнение картин замечательное! В те дни он написал портрет своего отца. А однажды утром Николай поймал удачный момент, когда Акулина переступила порог избы (была она в кофточке из ткани, вытканной собственными руками из своей же конопли), и решительно остановил её:
    - Мама, стой прямо так! Только не шевелись!
    Холст у Николая был уже наготове – натянут на рамку. Сын быстро набросал эскиз и сказал:
    - А теперь, мама, можешь идти.   
    До конца нарисовать портрет матушки сын так и не успел. Началась война с финнами, и Николая вызвали телеграммой в Киев, где ему оставался год учёбы в мединституте. Так жалеет сестра Николая Анна, что не сберегла портреты родителей, написанные рукой Николая, – эти святыни.
    Акварельных красок в тот свой приезд Николай привёз много. Они были такие разнообразные и красивые, просто необыкновенные по тем временам! Откуда они взялись у него? Вот что рассказывал он сам. Когда был на практике, он лечил одной 16-летней девочке глаза. Она была слепой. Сделал ей операцию, и девчушка прозрела. Когда родителям пациентки сказали, что их дочь оперировал молодой парень, они привезли врачу подарки. А узнав, что доктор пишет картины, присовокупили ещё и краски, которые Николай считал настоящим богатством.   
   По воспоминаниям сестры Николая Анны, брат любил во время своего приезда домой подбрасывать под потолок самую младшую сестрёнку - Катеньку. Мама, всплеснув руками, испуганно говорила:
   - Ой, Николай, ты уронишь дитя!
   - Мама, не уроню! – успокаивал он мать, крепко прижав сестру к себе.
    В 39-40-е годы семья жила уже в достатке, дети были сыты. Катенька росла полненькой и красивенькой. Николай её очень любил, как, впрочем, и всех своих сестёр и братьев.   
    Получив телеграмму из Киева, провожали Николая родные до околицы ночью, освещая дорогу фонарями. Мама пожарила на дорогу курицу, что-то испекла… Степан проводил Николая до станции Рачейка. Обнял на прощание отец своего старшего сына, как оказалось, в последний раз. 
     В 1940-м Николай прислал единственную фотографию, на которой был запечатлён с красивой девушкой. Оба на карточке - радостные. Девушка - в беретике набочок, по моде тех лет. В приложенном к фотографии письме говорилось, что это – его невеста и что когда они приедут домой, то сыграют в селе свадьбу. Тот снимок, к сожалению, не сохранился. Но родные сберегли дорогие, тёплые, проникновенные, умные письма от любимого сына и брата. Потёртые от времени на сгибах, ветхие, пожелтевшие от старости, по краям совсем обтрепавшиеся солдатские треугольники. Написаны они химическим карандашом, красивым круглым почерком. В них сквозят забота и ответственность Николая за сестрёнок, за мать, волнение за отца и братьев, которые, как и он, сражались с врагом на фронте, а также надежда на скорую встречу, любовь и скупая мужская нежность к родным людям. Письма наполнены нетерпеливым желанием знать о них всё-всё, каждую мелочь, переживаниями за домашнее хозяйство, за сельские проблемы, интересом к землякам. Все треугольники проштампованы военной цензурой. Анна Степановна, которая много рассказывала о семье, доверила мне и эти письма. Вот они – дорогие долгожданные весточки с фронта, последние приветы от живого Николая. Им – более семидесяти лет. Привожу письма дословно.
     12. 01. 1942 г. Здравствуйте, мамаша и сестрицы! Теперь я знаю, какие изменения произошли в Вашей жизни: отца с Вами нет, Миши тоже нет, вобщем, ни одной мужской души в Вашем семействе. Конечно, особенно грустить не нужно, потому что все пока живы и в полном здравии и надеются возвратиться домой. Надежда эта сбудется. Только вот что плохо: Вы что-то не отвечаете на мои письма. Возможно, мои до Вас не доходят, возможно, Ваши не доходят ко мне. Ведь Шура может написать ответ. Может. Я несколько раз посылал денег, послал аттестат денежный на содержание семьи и не знаю, получили всё это или нет. Немножко я беспокоюсь. Ведь деньги Вам нужны, а посылать – ни то ни сё: дойдут они или нет. Вот в этом-то и загадка. Получил два письма от отца. Мама! Вы не горюйте. Меньше тужите, а делайте своё дело. Берегите ребятишек. Не запускайте хозяйство. Хотя Вам и трудно придётся, но что ж сделаешь? Приходится мириться. Будьте настоящей Русской женщиной. Будьте тверды. А мы поддержим, чем можем. Придёт время, соберёмся все в кучу к себе в новый дом и затеем пир за Славу Русскую, за наш народ, удаль его, за его бычачье терпение, за его гордость. А Вы, мамаша, будьте покойны. Пока я жив, Вы не останетесь одна. Ну пока. До свиданья. Целую тебя и сестриц. Пишите, какие новости. Мой адрес: Действующая Армия. Полевая почта 1466 158 ВЗА Москаев Н. Ст.
     Николай очень любил младшего брата Михаила, переживал за него и посылал личные письма.
     Здравствуй, братишка Миша! Спасибо за письмо, которое ты отправил 13. 01. 42 г. Узнал кое-что о Вашей жизни. Хорошо, когда знаешь о домашних делах. Ты, Мишутка, напрасно ругаешься, что пришлось обучаться трактористом. Ведь и эта специальность не помешает в твоей дальнейшей жизни и учёбе. При том нужно понять, что сейчас война, люди в большинстве воюют, а работать кому-то нужно. Вот теперь Ваша задача засеять поля, убрать урожай будущий и снабдить армию продуктами. Если Вы не будете прилежно работать, то поля останутся голыми, а армия и народ рабочий – голодными. Как по-твоему, хорошо это или плохо? Ты скажешь, что плохо. И от Вашей работы зависит в будущем (тут стёрто от времени – авт.)  …прилежно и самоотверженно работать, работай всей силой. Ясно, браток? Так вот учти. И что б я больше жалостных слов от тебя не слыхал. Это тебе говорю как брат и как человек военный. А ты гражданин своей Родины и должен…(стёрто от времени – авт.) по положению. Не думай, что из трактористов не выходят в знатные люди. Ты сумей работать, а работа покажет тебя вовсю, и тебя ценить будут только по работе, а не по твоему хныканью. Напиши, как мать, её здоровье, как сестрицы. Напиши Петру, чтобы он написал мне.
    Извещение с фронта:
   158-й отдельный зенитный девизион. ПВО
    28 августа 1942 г. №361-2
    Гражданину Москаеву Степану
    Ваш сын военфельдшер Москаев Николай Степанович, уроженец Куйбышевской области Теренгульского района, дер. Алёшкино в занимаемой должности фельдшера 158 Отдельного Зенитного артиллерийского Дивизиона ПВО 31 июля 1942 года пропал без вести в районе Красное Курской области.
   Командир 158 ОЗ АД Капитан Дущенко 
   Извещение попало в руки Анны, она не решилась сразу отдать его маме. И Акулина долго была в неведении, что её сын Николай пропал без вести. Пропал… И не осталось от него даже документов.

    Пётр
    Пётр был вторым сыном у родителей, рождён в 1923-м. Учился он в школе, как и брат Николай, успешно. Когда в 39-м парнишка закончил семь классов, летом к ним в Алёшкино приехала старшая сестра Маруся (она воспитывалась, как мы уже знаем, в семье её тётки Дарьи). Приехала не одна, а вместе со своей семьёй - мужем и дочкой. К этому времени Мария получила хорошее образование, вышла удачно замуж за Михаила - инженера завода, родила Людмилу. Жили они в Нижнем Тагиле. Погостив у родных, перед самым отъездом домой Мария вдруг говорит отцу:
    - Пап, я хочу взять с собой в Нижний Тагил Петра. Он будет у нас учиться.
    Зять поддержал её, стал тоже уговаривать Степана разрешить забрать его сына. «Раз так, если у Марии возникло желание заботиться о младшем брате, то почему бы не отправить Петра в город? Пусть получает образование. В городе он обеспечит себе будущее», - просто рассудил отец, понадеявшись на то, что потом Михаил возьмёт Петра к себе на завод.
   И Пётр поехал в Нижний Тагил. Но жизнь в семье сестры не заладилась. С первого же дня Мария стала хладнокровно строить брату козни втайне от мужа, вероятно, сказалась обида за то, что когда-то давно отец отдал её на воспитание своей сестре. Женщина выплёскивала на брата переполнявшую её злость отвратительнейшим способом! Не захотела Мария принять нелёгкое положение отца многолетней давности, понять его. Теперь, считала, видимо, она, ей выпала возможность отомстить ему, пусть за счёт Петра, но всё-таки отомстить. И Мария в этом преуспела. Жизни у Петра не было, старшая сестра поедом ела его. Подросток не знал, что ему делать, как быть. И вот сидел он как-то на берегу речки, бросал в воду камешки и плакал. Домой идти не хотелось. Тут подошёл к нему мужчина и говорит:
    - Эх, сынок, что же ты плачешь?
    Петя всё про себя рассказал.
    - Туда я тебя не пущу! Будешь жить у нас! - твёрдо сказал незнакомец. – У меня сын такого же возраста, как и ты, подружитесь с ним. Поживёшь пока у нас, сынок, потом устрою тебя в общежитие.
    С этого дня Пётр стал жить у чужих людей, оказался он в надёжных руках.
    Мария долго не знала ничего о местонахождении своего брата, пока вместе с мужем не стала искать его. А мужчина, приветивший Петю, устроил его на завод, взял к себе учеником на станок, приголубил, отогрел. Кроме того, как и обещал, выхлопотал место в общежитии. Переехав туда, Пётр часто бывал в гостях в этой семье, которая стала для него родной. К Марии он тоже приезжал, но крайне редко.   
    Со временем Пётр стал хорошо зарабатывать, приоделся, накупил подарков домой. Сельский житель, парнишка хорошо знал деревенскую нужду, поэтому был очень бережлив. Оторвётся пуговица, он её – в мешочек, зная, что дома нет ни пуговиц, ни ниток, ни иголок, ни ткани. К своему отпуску Пётр скопил сорок кусков мыла для дома, потому как знал, что и с ним в селе проблема, купил сёстрам и маме отрезы ситца, братьям и отцу – рубашки. Тщательно готовился он к поездке, хотел порадовать близких своими подарками.
    Но грянула война. Завод, на котором уже стал своим семнадцатилетний Пётр, перевели на выпуск боеприпасов, и рабочие, получив бронь, трудились для фронта, для победы. Отца и старшего брата - Николая с первого дня войны забрали на  фронт. Вот-вот должны были призвать в армию и Петю. Предполагая, что скоро придёт повестка, он засобирался в Алёшкино. Ему хотелось отвезти гостинцы, повидаться с родными и уйти на фронт из дома.
    Когда наступил момент отъезда, он, как и подобает родственнику, зашёл к Марии попрощаться.
    - Я уезжаю домой, - сказал ей.
    - Когда? – спросила сестра и сразу ударилась в слёзы. – Возьми меня с собой, Петя!
    Она упала на колени, а потом обняла Петра и совсем разрыдалась. Её муж уже воевал, и они с дочкой жили одни. Страшно Марии было оставаться в городе в это неспокойное военное время, очень ей хотелось уехать в безопасное место - в глушь, в село. Пётр не устоял перед слезами Марии.
    - Собирайся! – сказал он. – А я пойду за билетами на вокзал.
    Сестра всё предусмотрела перед отъездом. А главное - заказала контейнер. Погрузила в него своё добро, Петины подарки и отправила до Рачейки. И брат с сестрой и её дочкой поехали на поезде. Стояла глубокая осень. Слякоть. Было холодно, под ногами чавкала грязь... В эту непогоду прибыли они на станцию Рачейка. От неё до Алёшкино - 15 километров. Как добраться в село? Пётр оставил Марию с ребёнком на вокзале, сам же отправился домой пешком, за подводой. Обняв мать, он сказал с порога:
    - Я не один, со мной Мария с Людмилой.
   И попросил маму найти лошадь, чтобы привезти старшую сестру и племянницу. По прибытии в село Мария с дочкой стали жить у мачехи - Акулины, то есть в доме отца Марии. Приняли их обеих хорошо, всё было общим. Марию, грамотную, образованную, сразу назначили секретарём сельсовета. И она тут же сняла квартиру у местной старушки, сказав Акулине:
    - Мама, ухожу я от вас.
    - Куда ж ты, Мария, пойдёшь? Поживи зиму, места всем хватит, - та ей в ответ (Акулина долго не знала, как Мария издевалась над Петей в Нижнем Тагиле).
   Но Мария сделала по-своему: переехала. Положила Акулина на санки мешок муки, и дочки - Шура с Аней отвезли его Марии. Потом дала ещё мешок с картошкой. Возили ей сёстры и другие овощи, а также ежедневно носили молоко и яйца. Словом, кормили Марию и её ребёнка полностью, пока они не перестали нуждаться в помощи.
   Что удивительно для военного времени, контейнер, который отправили из Нижнего Тагила, пришёл на станцию в положенный срок. Он был, как сказала соседка Марии, опломбирован, то есть цел. Но Мария слукавила, когда её сёстры пришли к ней за мылом, заявив, что контейнер по дороге ограбили, что много вещей пропало, в том числе и все подарки брата. Не досталось семье Петино мыло…    
   А война продолжалась. После отца и Николая забрали на фронт и Петра. Его сразу отправили под Сталинград, где были ад, мясорубка. Дома остались Акулина с четырьмя дочками и сыном – подростком Мишей.
          
     Михаил
     Михаил, как и старшие его братья - Николай и Пётр, учился в школе хорошо. Был он очень музыкальным, играл на струнных инструментах. Паренёк не чурался никакой работы. В поле, в огород, в лес за ягодой и грибами – он с братьями и сёстрами. Купать в пруду всеобщего любимца, умнейшего своего коня – тоже вместе со всеми. Скоблить в избе пол широким ножом брались братья все разом. Натаскают мальчишки воды, заточат косырь и ну чистить некрашеные доски добела! В большой семье не обойтись без живности на подворье. И тут братья не отставали. Помощь в семье от сыновей была ощутимой. Вышел толк из ребят.
     Когда началась война, Михаил учился в седьмом классе. Почти всех мужчин села забрали на фронт, и обрабатывать поля стало некому. Как-то во время урока зашёл в седьмой класс заведующий МТС и отобрал из ребят тех, кто был повыше ростом, в колхоз ремонтировать трактора. В ту группу попал и Миша. Так в неполные четырнадцать лет закончилось его детство. Стал он механиком. Вместе с ним в тракторный отряд, который располагался в двенадцати километрах от Алёшкино, взяли ещё двух ребят и столько же девочек. Летом, когда солнце в небе нещадно палит, а кругом - пыль, гарь, копоть, мальчишки бились за урожай на полях. Их отцы, деды и старшие братья тоже бились на полях, но не мирных, а ратных. Михаил не хотел быть всю жизнь трактористом, говорил сестре Анне: «Да, Николай – врач, а я кем буду?» Война разрушила его мечту продолжить учёбу после школы. Он проработал в МТС до самой отправки его на фронт.
    Принесли на Михаила повестку в марте 43-го. До этого дважды по ошибке приходила похоронка на Петра и одно извещение на Николая: пропал без вести. Извещения почему-то попадали Аннушке. Однажды пришло письмо от Петра, но почерк был корявый, не как у Пети (все сыновья Москаевых писали красиво). В нём сообщалось, что он жив. Анна и раньше не говорила маме про похоронки, а делилась бедой только с Мишей. Прибежит к нему в тракторный отряд, наплачутся они вдвоём, оба - полуголодные, брат к тому же – весь в мазуте... Но маме не скажут о похоронке ни слова. Берегли её. А тут вдруг пришло письмо, написанное чужим почерком (раненый под Сталинградом Пётр, когда очнулся после операции, попросил написать домашним своего товарища). Аня говорит Мише:
   - Это почерк не Пети!
   - Точно, не Пети!
   Не поверили брат с сестрой этому треугольнику, не отдали его матери. Но мамино сердце – вещун, его не обманешь. А в селе уже шли разговоры о погибших Москаевых. Акулина спрашивала у старших детей, почему они молчат, ничего не говорят ей о похоронках? Те – ни слова!
    Чтобы всё точно разузнать о Петре, а заодно и о Николае, отправилась Акулина в Тереньгу, в военкомат. Стоял март 43-го, снег ещё лежал. С собой в дорогу мать взяла лишь две картошины – дома другой еды не было. Преодолев пешком 35 километров, Акулина зашла в помещение и села на стул в коридоре отдышаться. Вдруг слышит из-за двери слова:
    - Срочно на фронт Москаева Михаила!
    Когда военный положил трубку, Акулина вошла в кабинет и говорит:
    - Это же мой сын! Вы последнего сына у меня забираете!
    - Фронт не ждёт! – сказал военком и толкнул мать к двери.
    Акулина тут же забыла, зачем приходила... И ушла она ни с чем, не спросив ни про Петю, ни про Николая.
    А тем временем дочки Акулины, узнав, что Мишу забирают на фронт (им сообщили работники сельсовета после телефонного звонка из военкомата), в четыре голоса стали реветь. Как им провожать брата? Ведь мамы нет дома!.. Миша заявил:
   - Пока мама не придёт, я никуда не пойду!
   Акулина между тем шла из Тереньги вся в слезах. Плакала и плакала, убитая горем. Когда до дома оставалось около пятнадцати километров пути и стало темнеть, она поняла, что зашла неизвестно куда. Спустилась в овраг передохнуть, понимая, что заблудилась. А там – кое-где проплешины в талом снегу. Стала она рыть в них ямку, чтобы как-то присесть. Только опустилась на землю, слышит: воют волки. Акулина знала, что в марте они голодные, могут запросто загрызть человека, но до того обессилела от усталости и голода, что вой на неё не подействовал. А хищники – вот уж удача! - не почуяли человека. Не заметила мать, как стала забываться, засыпать. Вся её жизнь, в трудах и заботах, пронеслась в те минуты перед глазами, будто и не жила вовсе. Дремлет Акулина, и сквозь сон одолевает её тревога: «Как же так? Ведь Мишу, наверное, отправили на фронт!» Стряхнула она с себя остатки сна, взбодрилась и пошла по своим следам назад. Стояла лунная ночь. Вокруг сквозь рассеянную мглу виделось лишь заснеженное поле. И ни души. Наконец вышла женщина на дорогу. А куда идти дальше – направо или налево - не знает. Где же её Алёшкино? Встала Акулина и заплакала от растерянности и тоски. А небо уже сереет. Рассветало. Вдруг она увидела: далеко-далеко что-то чёрное. Подумала сразу: волки! Но, не осознавая своего поведения, побрела в ту сторону, где чернело. Подошла Акулина ближе – человек! Кажется, женщина. От усталости не вглядываясь в прохожего, она спросила, как ей дойти до Алёшкино.
   - Тётя Акулина! – бросилась к ней навстречу её знакомая из Ерёмкино. – Как Вы сюда попали? – удивилась она и обняла Акулину за плечи.
   Эта знакомая ночевала в Выселках – деревне, расположенной в восьми километрах от Алёшкино, и направлялась в это утро домой в свою деревню. Счастье, что она повстречалась Акулине, а иначе не избежать было беды. Пришлось ей вернуться. Довела она продрогшую, голодную женщину до Выселок и постучала в окно крайней избы. Дверь им открыла хозяйка. Узнав, в чём дело, та не растерялась: быстро положила Акулину на горячую печку, напоила парным молоком (только подоила корову) и дала кусок хлеба. Немного передохнув, Акулина вместе со своей провожатой отправилась дальше - надо было спешить: её сына забирали на войну. Вот и Алёшкино. Только мать переступила порог избы, все четыре дочки бросились к ней со словами:
    - Мама, Мишу забирают на фронт! А у нас ему нечего дать с собой…
    Послала Акулина за хлебом к Марии Аннушку. Падчерица давно жила в достатке, так как работала кладовщицей и всё, что было на складе, имелось и у неё дома.
    - Мария, Мишу забирают, нет ли у тебя кусочка хлеба для него? У нас ничего нет из еды, - сказала Анна старшей сестре.
     Мария в хлебе отказала. Но потом всё же принесла три маленькие булочки.
     А на дворе стояла весенняя ростепель: сверху - снег, а внизу – вода. Проделав длинный путь в Тереньгу и обратно, Акулина простудилась и стала харкать кровью. Пришлось ей лечь на печь - прогреваться. Дети укрыли мать тряпками, она полежала, отогрелась, выпила настой трав и с трудом, ощущая слабость во всём теле, встала – Михаила надо было провожать на войну.
    Мишу в тот день они не отправили – Акулина плохо себя чувствовала. Проводили его на следующее утро. Положили в маленький заплечный мешочек, сшитый из холста, три булочки и немного варёной картошки. И это всё, что смогли ему дать. Было это 27 марта 1943 года. Провожали Михаила Шура и Аннушка, а также их родственница Маша. Дошли они до конца села, до питомника. Обнял Миша Аню, поцеловал и сказал на прощание:
    - Сестрёнка, пиши мне!
    Стоит семнадцатилетний безусый подросток-воин на растаявшем снежном месиве… стоит в промокших лаптях с котомкой за плечами…. прощается с сестрой… и не ведает, что расстаётся с ней навечно.
    Шура с Машей проводили Михаила ещё три километра – до Гавриловки: там пролегала основная дорога. Дальше до Тереньги он пошёл один.
    Акулина ещё до проводов Михаила на войну увидела сон. Как будто она потерялась в лесу и не может из него выйти. И вдруг смотрит, стоит перед ней старичок с бородой, в руках - палочка. Говорит он ей:
   - Что, дочка, потерялась?
   - Потерялась, дедушка, не знаю, где тропка моя.
   - Идём, я тебе покажу.
   Повёл её старичок по лесу, а на пути стоят палатки. Отодвинул он у одной из них занавеску и говорит Акулине:
   - Смотри, вон твой воин лежит!
   Проснулась Акулина и поняла, что тем старичком-провожатым был святой Николай Чудотворец.
   Сон оказался вещим. В это время её сын Пётр, весь израненный, находился на излечении в точно такой же палатке. Совпадение это или нет, но именно тогда написал товарищ Петра письмо корявым почерком родным друга. Акулина же, когда прочитала тот треугольничек, сказала детям, что это точно Петино письмо.
   Но вернёмся к Михаилу. Из Тереньги его сразу же отправили в танковое училище в город Копейск, на Урал. Он присылал домой письма, вот два из них.
   Ульяновская обл. Тереньгульский р-н Ерёмкинский с-совет, с. Алёшкино, Москаевой Акулине Ивановне.
   28 июля 1943г. Привет с Урала. Добрый день. Здравствуйте, многоуважаемые родители, дорогая милая мама и дорогие сестрёночки. Посылаю свой пламенный привет и желаю всего хорошего в вашей жизни, а также и здоровья. Во первых строках моего письма сообщаю, что в настоящее время нахожусь в гор. Копейске, учусь на танкиста. От вас из Мелекесса не получил ни одного письма. Оттуда уехал 20 июня. Учиться буду 6 месяцев. Живу пока хорошо, питания хватает, здоровье тоже хорошее. Мамаша, как живёте насчёт хлеба. Где отец, брат Петя, пишут или нет. Если есть адреса, то передайте их мне. Хорошая или нет картошка. 
     До свидания. Целую вас. Ваш сын Миша. 
     Мой адрес: Челябинская обл. гор. Копейск. Полевая почта 24891-Н
   
    26 апреля 1944 г. Добрый день! Здравствуйте дорогие мамочка и сестрёночки Шура, Нюра, Юля и Маруся. Шлю я вам свой пламенный привет и наилучшие пожелания в вашей жизни, а также здоровья. Во первых строках моего письма сообщаю, что в настоящее время нахожусь на старом месте. Здоровье хорошее. Дорогая мамаша, почему не пишите писем. Неужели жалко листка бумаги или времени нет. Я вам пишу очень часто. Недавно послал вам фотокарточку. Если получили, то напишите. В этом письме шлю ещё одну. Дорогая мамочка, напишите как живёте насчёт питания. Как с хозяйством, отелилась или нет корова, как со здоровьем. Берегите своё здоровье, здоровье детей. Мамочка, пропишите, как урожай. Хороши нет ли озимые. Вообще пропишите все новости. Кто приехал домой раненый. Кого взяли. Мамаша, пропишите, как праздновали пасху. Пропишите обязательно. Нюрочка, пиши письма, я тебе пришлю фотокарточку. Пропиши, как учишься, какая погода, тёплая или нет. Пока до свидания. Ваш сын Михаил Москаев. 26. 04. 44 г.
      Через два года после того, как Михаила призвали на войну, от его товарища пришло письмо. В нём он сообщал, что были сильные бои под Берлином и что при форсировании реки Одер танк, в котором находился Михаил, сгорел.
     А это – страшная весть, уже официальная, с проклятой войны.
     Тереньгульский Рай Военный Комиссариат Ульяновской области. 17 декабря 1959 №88 сел. Тереньга.   
                Извещение
     Ваш сын старшина Москаев Михаил Степанович 1925 г. рождения уроженец Ульяновской области, Теренгульского района, сел. Алёшкино. Находясь на фронте Отечественной Войны был убит 27 марта1945 года и похоронен дер. Гроненберг Герман. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии.
    Тереньгульский Рай Военком (Лонин)
    Старший офицер РВК капитан (Васецкий)
     Копия с подлинным верна. Б-Борлинский с-с заверяет
     Пред.с-сов.-  А.Фуз (подпись сокращённо)
     Секретарь - Кафидов   
 
   МАТЬ И ДОЧКИ
   Акулина, проводив мужа и троих сыновей на войну, осталась с дочками: Шурой (13 лет), Аней (10), Юлей (6) и совсем крохотной Катей. Мал мала меньше... Ох, и наголодались, настрадались они в военную пору... Почти весь урожай с огорода комиссия из Тереньги забирала на фронт, вечерний удой – тоже в райцентр. Налоги военных лет были такими: в год семья должна сдать десять килограммов топлёного масла, сто штук яиц (даже если нет кур), кило двести шерсти с овцы, сорок килограммов мяса. Еле-еле Акулина с девочками дотягивали до весны на мелкой картошке (крупную - сортировали с помощью решета и отправляли на фронт).
   Ранняя весна - самое тяжёлое время года. Припасы уже закончились, а до нового урожая ещё далеко. И кормилец лес подрёмывает после зимы. Поэтому в домах пусто, хоть шаром покати. Дети, женщины – все с серыми, истощёнными лицами, впалыми щеками, руки-ноги – словно палочки. С разгаром весны люди – те, что выжили, - переходили на подножный корм, ели, как кролики, траву. И дочки Акулины питались порослью да кореньями. Семьям, у кого были старики, жилось несколько легче. Помощь их в доме была ощутимой. Акулина же билась одна как рыба об лёд.
   Однажды младшенькая Катюша так сильно плакала, хватаясь за мамину юбку, всё просила есть. Девочка ещё не понимала, почему её не кормят. Дать Акулина ей ничего не могла - дома не было ни крошки. Долго же плакала девчушка в окружении таких же голодных сестёр. И вдруг она впала в голодный обморок. Все ужаснулись: Катенька умерла! Одна Аннушка не растерялась, кинулась в погреб, перерыла всю землю и отыскала-таки три мизерные картошинки. Их быстро сварили, разломали и втиснули кусочки в ротик малышке. И она – вот так чудо! - открыла глазки. Ребёнок был спасён!
   За годы войны дети Москаевых забыли вкус хлеба... И откуда же в постоянно голодных организмах брались силы? «Голод страшнее страха», - так говорят те, кто его испытал. 
   В Алёшкино жила семья Дмитрия – старшего брата Степана, того самого, который с детства завидовал младшему. Но помощи Акулине во время войны от неё не было.
   Вот как проходили дни в Алёшкино в те годы. С ранней весны до поздней осени все трудоспособные сельчане – женщины, старики и дети - пахали, сажали, пололи, косили, жали, молотили. Получали за это немного зерна в конце года на трудодни. И стар и млад – все были в поле. Дома оставались лишь немощные да самые малые ребятишки. Все остальные гнули спину под палящим солнцем, проливным дождём дотемна. Картошки сажали на огородах помногу, именно она выручала людей исстари. Спасибо земле - не дала крестьянам умереть в военные годы, она кормила и гражданское население, и бойцов. Но выстоять в тяжёлых условиях удалось не всем. Акулина и её дочки цеплялись за жизнь, как могли.
    В одну из зим плачет мать: корова умирает! И у самой бурёнки на глазах стояли слёзы. Да ещё какие! Акулина с дочками плачет, а корова грустно смотрит на них: мол, как же я вас оставляю без молока? То поднимет она свои огромные печальные глаза на детей, то опустит, то поднимет, то снова опустит... Катятся, катятся из глаз её крупные слезины. И ничем-то помочь корове-кормилице женщина не может, а только всхлипывает. И коровушка тоже бессильна в своей и человеческой беде. А случилось вот что. Раздулся у неё живот. И всего-то надо было проткнуть его шилом. Но откуда Акулине было знать об этом? И никто не подсказал. Остались детишки без молока… А что это значит - остаться без молока в голодное время? Дали, правда, Москаевым в колхозе тёлочку (возможно, Акулина сдала взамен мясо этой коровы), но молока от неё надо было ещё ждать и ждать.
    Беда пришла не одна. Раньше в деревнях семенную картошку закладывали в ямы, которые выкапывали во дворах. На зиму их накрывали для сохранения тепла соломой - чтобы не заморозить клубни. Пришло время посмотреть Акулине, как там в яме семена? Открыла женщина творило, а там… картошка сгнила, превратилась в жуткий кисель! А посему засаживать тридцать соток будет нечем. Что ждёт теперь семью? В погребе осталось немного клубней, но только на суп. Каково было матери, ответственной за четверых детей, пережить такое!
   Не посмела Акулина обречь своих дочек на голодную смерть. Собрала она чемодан с детскими вещами, теми, что Степан покупал своей ребятне навырост, сверху положила две пары новых галош, взяла с собой Аннушку, и пешком отправились они к родственницам - Анисье и Наталье, которые во время раскулачивания переехали в глухомань. Пошли, толкая перед собой двухколёсную тележку с поклажей. Предстояло им преодолеть 80 километров. Тётка Анисья была всегда зажиточной, жила с семьёй в достатке, и Акулина очень надеялась обменять у неё семенную картошку. Вышли мать с дочерью на заре, а добрались до места, когда садилось солнце. С собой у них было всего несколько варёных картофелин. Голод и долгий путь отняли все силы. Нашли они дом родных в тот момент, когда семья тётки Анисьи сажала с помощью лошади картошку на своём огороде.
   - И как вас солнечный гром не стукнул, в такую даль пришли!.. – узрев нежданных родственниц, сердито буркнул хозяин дома (он не воевал по возрасту).
   - Ох, Кулина, давайте, помогите с картошкой, а потом покушаете, - сказала тётка и дала еле стоявшим на ногах гостьям по ведру с семенами.
   А со двора доносились вкусные запахи. За день до этого приехала к Анисье дочь - Екатерина. Она-то, видно, и стряпала. Варила для важных гостей - руководителей колхоза. Их в тот день здесь кормили-поили...
   - Как вкусно пахнет, - тихо сказала Анечка матери.
   - Потерпи немного, - вздохнула Акулина, наполняя семенами очередное ведро.
    Да, Акулина с дочкой здесь были явно лишними... Аннушка падала от усталости. А когда присела на крылечко, мгновенно заснула. Насилу разбудили её потом.
    Проводив начальство, самовар со стола хозяева убрали и поставили перед  родственницами по кружке молока, положили по куску хлеба и по картошине. Аннушка всего-то полкружки выпила – голод давно уж притупился, пошла спать. Проснувшись на рассвете, приподняла она крышку сундука, на который её уложили, и увидела: ниток, пуговиц, иголок - каких только в нём нет! Не утерпела девчушка, сунула за пазуху три катушки - дома совсем не было ниток. На завтрак тётка Анисья подала то, что не доели гостьи за ужином – по картошинке. А взамен привезённых вещей (их забрали вместе с чемоданом) она дала Акулине две железные банки из-под варенья семенной картошки и такую же банку зерна. На том и расстались. И отправились мать с дочкой к благочестивой тётушке Наталье - за восемнадцать километров в гору. Вышли рано утром и брели до самого вечера, толкая впереди себя тележку. Накопившаяся накануне усталость ещё давала о себе знать, шли они еле-еле. Как увидела тётушка Наталья свою племянницу, прямо так и ахнула:
   - Акулина, а у ребёнка животик-то опухший! И сама она вся опухшая от голода!..
   Быстро напоила она Анечку козьим молочком, дала ей настоящего хлебушка и только потом поставила самовар и спустила в него яйца в марле. Девочка хорошо поела и сразу же заснула.
   - Акулина, - спросила тётка Наталья, когда поужинали, - какая нужда вас заставила прийти? Ведь не от хорошей жизни столько вёрст прошагали?
    Акулина всё рассказала Натальюшке. Накормив, напоив и обласкав родственниц, тётушка попросила их остаться ещё на денёчек, чтобы отдохнули, как следует, и набрались сил. Но они торопились: дочки дома остались одни, и посев картошки подгонял. Наталья дала им с собой мешок семенной картошки, полмешка зерна и много лепёшек. Потом сходила на маслозавод и договорилась там с человеком, чтобы он довёз её гостей на лошади до конеколхоза. Привязала Акулина свою тележку с поклажей сзади телеги, сели мать с дочкой рядом с возницей и поехали в обратную сторону - домой. Дорога шла с горы, лошадка бежала резво, возница только и успевал её притормаживать на склоне. Быстро остались позади восемнадцать километров, и вот он – конеколхоз. Когда слезли с телеги, Акулина вдруг хватилась: дочкиного пальтишка, которое брали с собой в дорогу, - нет! «Эх, потеряли…» - расстроилась она. И тут же кинулась за ним назад. Побежала в гору и вернулась с пропажей в руках. Где нашла она пальто – неизвестно, но нашла. И тут женщина с жажды выпила кружку холодного обрата, и у неё мгновенно отнялись ноги. Стали они словно ватные. Сгубила мать свои ноги!.. Как ей теперь быть? Надо быстрее домой, а ноги не идут! Взялась тринадцатилетняя Аннушка за тележку с поклажей и говорит:
   - Мама, зацепись сзади, я тебя доведу.
   Неуклюже переставляя ноги, словно они были неживые, Акулина пошла, держась за тележку. С трудом дошли до горы. Дальше подниматься – хоть караул кричи. Аннушка оставила маму у подножия, сняла с тележки мешок, поставила его на землю, а оставшийся груз повезла по склону вверх. Выгрузив всё прямо на дорогу на расстоянии видимости, она вернулась назад - за мешком и Акулиной. Потом всё повторилось. Вперёд-назад – и так много раз до самой вершины горы. Акулина на полусогнутых ногах, зацепившись сзади за тележку, следовала за дочкой.
    Вот и Гаврюшкино (Гавриловка). Вошли они в село, когда уже порядком стемнело. Постучали в дверь одного из домов (в то время прохожих не очень-то пускали на постой), и Анечка с отчаянием, со слезами на глазах говорит выглянувшему на стук мужчине:
   - Пустите нас, пожалуйста, мы издалека идём, мама совсем разболелась!
   Увидел хозяин измождённую девочку и рядом с ней хрипящую (Акулина потеряла голос) женщину, пожалел их. Открыл ворота, вкатил во двор тележку и повёл мать с дочкой в дом. Хозяйка приветила гостей. Накормила картошкой, дала им тёплой воды и с помощью мужа подняла Акулину на горячую русскую печь, предварительно натерев женщину салом и замотав в тряпки. Аннушку хозяева уложили на лавку. Утром проснулись и – о чудо! - Акулина сама слезла с печи!.. Хозяйка разожгла поленья, сварила картошку, напоила всех молоком, накормила и проводила гостей до ворот. Мир не без добрых людей!
    К вечеру Акулина с Аннушкой добрались наконец-то до дома. Видят:  соседи уже сажают картошку на огородах. Узнав о том, что у Москаевых сгнили все семена, они стали приносить им свои: кто ведро, кто полведра - выручили попавших в беду соседей! Да и тех семян, что привезли, было у Акулины мешок с лишним. Сажали мать и дочки картошку экономно - почти кожурой и одними глазками.
     Хлебнула горюшка жена Степана сполна... Но несмотря на извечные заботы и беды, она никогда никому из односельчан не жаловалась, не обременяла своими проблемами, не докучала просьбами. Помогала сама им. Свято храня для дочери Юленьки «рубашечку», в которой она родилась, Акулина всё же отрывала по кусочку от высушенной плоти, когда о том просили её сельчанки - для сыновей, отправлявшихся на войну. Матери надеялись, что положив им с собой частицу «рубашечки», они тем самым сохранят детей. Верили, что она приносит счастье.
    Однажды ночью зашли к Москаевым в дом люди с пистолетами, стали рыскать, наступая на спящих на полу детей. Под предлогом того, что, мол, мясо нужно для фронта, они взяли из сарая овцу. Животное блеет, не даётся в руки... Но что такое против здоровых мужиков какая-то худосочная овечка?!.
    Дети алёшкинцев ходили в свою школу – деревянную, в два этажа. На зиму дрова для неё заготавливали ребята сами. Была при школе худющая полуголодная пегая лошадёнка, на которой возили брёвнышки, но она вскоре пала. Поэтому приходилось детворе возить дрова из Чёрного леса на санках, за два километра. Мальчики рубили сухие ветки и деревья, а девочки им помогали – стаскивали ветки в кучу. А под ногами, как обычно бывает в зимнем лесу, – месиво из рыхлого снега. Ноги проваливаются в сугробы, санки застревают… Некоторые из ребят были обуты в лапти, кое-кто – в жалкое подобие валенок. И вот в один из таких дней, подрубив очередное дерево, одноклассник Аннушки крикнул ей: «Отходи! Сейчас упадёт!» Аня метнулась в сторону, но не удержалась и упала на санки - прямо головой на два торчащих из них ржавых гвоздя! Кровь хлынула рекой. Увидев красные струйки, дети как закричат!.. Прибежала учительница, сняла с себя кофту и обмотала пострадавшей ученице голову. Как доставили Аннушку домой, девочка не помнила. Акулина не растерялась, быстро состригла дочери длинные косы, промыла голову настоем из лекарственных трав, который всегда был в печке в чугунке, покрепче замотала рану тряпочкой. Обошлась мать без врача. А раны оказались глубокими, долго не заживали. Остались у Анны на голове два следа от гвоздей на всю жизнь - как напоминание ей о трудном военном детстве.
    Другой случай произошёл с той же Аней. В годы войны всех детей и взрослых колхоз отправлял на поля вырубать пласты снега и ставить их к щитам - для задержания влаги в земле. Ходили на эти работы и Москаевы. Всё бы ничего, но у Ани валенки стёрлись от времени, были без пяток, и ноги у девочки всегда мокли и мёрзли. Но на снегозадержание – можешь не можешь - идти надо. Говорит Аннушка учителю:
   - Михаил Иванович, куда я пойду в таких валенках…
   Но он не вник в её проблему – не освободил от работы. А ведь мог бы! Было уже далеко за полдень, когда Аня вдруг стала падать, не понимая, что это с ней творится. Слабость, головокружение… Домой девочку привели подружки под руки. Акулина тут же положила дочь на сундук и позвала фельдшера.
    - Акулина Ивановна, у девочки очень высокая температура, – сказал лекарь и назначил лечение.       
   Аннушка мечется в лихорадке, бросается на стену, кричит:
   - Мама, я хочу хлеба! Дай хлеба!
   А его в доме давно уже не было. Кроме мелкой картошки, сушёной картофельной кожуры и грибов ничего из еды не осталось. Акулина послала старшую дочь Шуру к Марии. Жила она недалеко.
   - Няня, сильно болеет Аня и просит хлеба. Дай ей кусочек! – попросила девочка.
   - Нет у меня для неё ничего! - сказала Мария и толкнула сестру к двери.
   Лекарственными травами, своей материнской любовью и молитвами выходила Акулина дочь. Анечка выжила.
   У Марии, кроме караваев белого хлеба, было и всего другого достаточно. Как уже знаем, она заведовала складом со всеми колхозными продуктами и брала то, что там имелось, домой. Завелись у неё такие же, как и она сама, подружки. С ними в застольях время проходило весело.
    Осенью крестьяне собирали оставшиеся от уборки колоски с полей, и Мария обязана была выдавать им за это по 300 граммов хлеба в день. Караваи пекли её подруги. За хлебом к концу дня на складе выстраивалась очередь. Аннушка тоже после работы вставала в неё.
   - Иди в конец толпы, потом возьмёшь! - приказывала Мария Анне, когда та, сдав колоски и дождавшись своей очереди, тянула руку за ломтиком хлеба.
   Делать нечего, голодная девочка безропотно шла туда, куда ей указывала сестра.
   - Хлеб кончился! – строго говорила Мария, как только Анна снова подходила за положенным ей кусочком каравая.
    В другой раз она могла дать сестре в два раза меньше положенного – уголочек от куска хлеба. Это было открытое издевательство!
   Как-то в очередной раз, когда Мария не дала Анне хлеба, Акулина трудилась с младшими дочками на огороде и увидела приближавшуюся к дому плачущую Аннушку. Идёт девочка к маме, слёзы льются ручьём… Акулина, поняв всё без слов, только и смогла сказать:
   - Дочка, не плачь. Ладно, как-нибудь проживём...   
    Ещё случай. Послали Акулину на сортировку зерна. Практичная Мария и там была в начальниках.
   - Акулина, сними сапоги, вытряхни зерно, - говорит она своей мачехе в конце работы.
   - Мария, нет в них ничего! – та ей в ответ.
    А в то время за колоски, унесённые домой с поля, одна сельчанка получила семь лет тюрьмы. И такая практика была повсеместно. Как ни пыталась Мария уличить Акулину в воровстве, но так и не смогла. Женщина работала честно, потому как воспитана была с детства совестливой, никогда в жизни не брала чужого. Приказ Марии снять сапоги был унизительным для неё. И тогда падчерица со своими подругами насильно стащили с неё обувь. И Мария демонстративно стала стучать сапогами о дерево, стараясь превратить в хлам.
    Так Мария мстила, причём всю жизнь, семье отца за то, что воспитывалась в детстве у родственников. Что она этим добивалась, сказать трудно… В голодные годы, когда семья Степана бедствовала, она жила у сестры отца в сытости и достатке, получила хорошее образование, которое позволило ей в дальнейшем работать только на престижных должностях.
    А война шла и шла. Казалось, ей не будет конца. Не все деревенские голодали так, как Акулина с детьми. Если в доме был мужчина, не важно – старик или инвалид, семья жила сносно. Конюху, например, давали жмых, свёклу. Акулине ждать помощи было неоткуда, но она не жаловалась. Правда, старшие - Шура и Анна - старались всё делать по дому. Меж сёстрами негласно были распределены обязанности. Но основные дела – на плечах матери. Акулина научила девчат шить, вышивать и вязать. И они каждую свободную минутку использовали, чтобы принести пользу не только семье, но и фронту: вязали варежки солдатам, носки, хотя сами ни носков, ни лишних рукавиц не имели. А ещё было так: найдут они белую тряпочку, вышьют на ней цветочек, напишут письмецо и пошлют неизвестному солдату. Акулина тоже старалась для защитников. Осенью, когда поспеют в огороде тыквы, насушит от них семечек и положит полный мешочек вместе с детскими подарками в посылочку, помня: на фронте от их семьи воюет четверо.
    Акулина, с детства приученная к чистоте, прививала это качество и  девочкам. По субботам старшие дочки скоблили косырём добела пол в доме, да так, чтобы пахло деревом и смолой. А потом все мылись в бане.
   Её старшие девчата работали в колхозе наравне со взрослыми. Молотили зерно, таскали снопы, носили дрова, топили школу. Словом, выполняли всю, имеющуюся в селе, работу.
   В тринадцать лет Аннушку поставили плугарём. Что это за работа? За  трактором сидит семнадцатилетний мальчишка, а сзади – девочка-плугарь. Когда плуг застревает в земле, его необходимо крутить и поднимать. Вот Анечка и поднимала этот плуг. Это был очень тяжёлый труд! Выполняли его полуголодные дети.
    Зимой Шура с Аней трудились в колхозе на ферме – поили коров. Две худенькие девочки справлялись вот с чем. Рано утром на полуживой лошадёнке они отправлялись на речку и там пробивали лёд в замёрзшей за ночь проруби. Потом вёдрами черпали из проруби воду и наполняли ею бочки, что стояли на телеге. После этого, подталкивая лошадь, направляли её в колхозный сарай. Там воду девочки переливали в другие бочки, те, что стояли на печах. Печки же им необходимо было растопить двухметровыми обледеневшими брёвнами. Часто бывало так: засунут девчата их в топку, а они не горят. Ох, и намучаются, пока разожгут печь! Тёплой водой сёстры поили бурёнок, а горячей обдавали мёрзлую солому. И накормить коров было не так-то просто. Сначала требовалось солому размельчить лезвием косы. Это для девочек был поистине адский труд. Просто уму непостижимо, как они справлялись!   
     О Марии. Забегая вперёд, скажу, что после войны она жила в Ульяновске, родила ещё одну дочку и троих сыновей, работала директором дома быта, жила с семьёй в достатке и благополучии. Когда Волга после перекрытия её плотиной поднялась и дома срочно надо было переносить с берега повыше, дальше от реки, Мария написала отцу письмо с просьбой приехать и помочь. Степан отправился в Ульяновск на три месяца и перевёз дом дочери с берега на новое место. Зять был деловым человеком, помогал Степану во всём, не оставался в стороне. Прошло какое-то время, Мария снова написала отцу: приезжай, мол, нужна ещё помощь плотника. А время покосное. Трава стоит высокая, косы ждёт. Несмотря на жаркую пору, отец снова поехал к дочери на выручку. Пока Степан Андреевич плотничал, Мария нашла ему невесту в городе, хотела, чтобы он остался в Ульяновске насовсем. Узнав об этом, отец сказал:
    - Мария, о чём ты? Ты что, хочешь разлучить меня с семьёй? У нас же – дети, внуки!
    Обиделся Степан на дочь, уехал и больше у неё не бывал.

     СТЕПАН АНДРЕЕВИЧ   
     Узнаем, как Степана Андреевича забирали на фронт. Случилось это в августе 41-го. Вызвали его в военкомат и направили на медицинскую комиссию. А когда признали годным к службе, дали направление в пересыльный пункт Сызрани.
   Степан вышел во двор, посмотрел вокруг и сказал жене и детям:
   - До свидания. Может быть, уезжаю навсегда.
   Привезли воинов в Сызрань на сборный пункт и разместили их на ночь в казарме. А погода… Сутки беспрестанно лил дождь! Утром отправили Степана и его товарищей на военную базу в Сердовино и, промокших до нитки, разместили в сарае, в котором хранились солдатские вещи. На следующий день все получили распределение. Степана, как человека грамотного и опытного, направили в школу младших командиров на переподготовку, где он проучился три месяца. После чего присвоили ему звание старшего сержанта. После врачебной комиссии здоровых сразу отправили под Сталинград, а Степана, признав больным, - в Москву, в штаб снабжения. После десятидневной учёбы старший сержант уже умел правильно оформлять документы, знал, кому должен подчиняться на пути следования в военные части. Получив должность младшего воентехника, Степан отправился колесить по всему Советскому Союзу. Получая на заводах и складах военное обмундирование, продукты питания, военное снаряжение, боеприпасы и доставляя их в части, он побывал во многих городах, начиная от Владивостока и Комсомольска-на-Амуре и заканчивая другими городами, уже на западе страны. Часто Степана командировали в Сызрань, в Сердовино. Все пять военных лет прослужил он «на колёсах», на транспорте, и видел войну своими глазами, доставляя боеприпасы на линию фронта. Однажды с эшелоном вооружения Степан доехал почти до переднего края. Немцы не дремали. Налетели фашистские самолёты и разбомбили состав в клочья. Вспоминая этот случай после войны, Степан Андреевич говорил Анне:
   - Эх, дочь, не за себя было страшно, а за составы с боеприпасами... Ведь мы почти доехали до линии фронта, и тут вдруг на наших глазах от шестнадцати вагонов остался всего лишь один! А ведь люди делали эти снаряды, работали по шестнадцать часов в сутки!.. Видел в одном цеху мальчишек, когда принимал на заводе боеприпасы… Ночь, а они за станками почти спят, но норму стараются выполнить.       
  …О сыновьях Степана и Акулины. По очереди, как уже знаем, взяли на фронт всех – Николая, Петра и Михаила. Николай прошёл финскую войну (призвали его с последнего курса Киевского мединститута), служил в звании лейтенанта фельдшером. Во время Великой Отечественной он попал на Курскую дугу. Видел, как горела земля, как плавилось железо, как гибли в огне его товарищи. Вскоре после этого сражения на Николая пришло извещение: пропал без вести. Всю жизнь Акулина ждала сына с фронта, надеялась, что вернётся, отыщется, никогда не поминала его об упокоении, всё ждала...  Степан убеждал жену:
   - Напрасно ждёшь, Акулина. Под Курском была такая мясорубка! Операции врачи делали в палатках прямо на месте боёв. Нет нашего Николая.
    Но мать ждала сына до самых последних своих дней и всё вглядывалась в его фотографию.
    Второй сын Москаевых – Пётр - на войне был радистом. По минным полям под свистящими над головой снарядами он налаживал связь. Был трижды ранен. Хватил лиха под Сталинградом. Две недели Пётр с товарищами был в окружении. Голодали. Чтобы выжить, солдаты съели свои сапоги, ремни – всё, что было из кожи. От голода уже бредили. Спасли их подоспевшие советские войска. После Сталинграда Пётр воевал и дальше, дошёл до Австрии. К счастью, он остался жив. Как и его отец, участвовал потом в войне с Японией. Двумя орденами Славы (третий, такой же, к которому представили героя, затерялся и не нашёл ветерана, хотя он ждал его всю жизнь) и многими медалями отмечены его подвиги. Пришёл Пётр с войны в 46-м с маленьким чемоданчиком, в котором лежало только самое необходимое. Вот как это было.
    За день до прибытия Петра домой Степан повёз жену в Москву, решил показать ей столицу. Ведь Акулина в городах, а тем более в Москве, не бывала. Прошли они до Безводовки, откуда собирались отправиться на поезде (в те времена на этой станции они останавливались), пятнадцать километров. Заночевали. И вдруг Степан почувствовал, что заболел. Пришлось им вернуться назад. А в это время ночью прибыл в Алёшкино Пётр с войны. Со станции он тоже шёл пешком, но разминулся с родителями. Стал стучаться солдат в свой дом. Но сёстры не узнали голос брата и не открыли дверь. Надо сказать, что после войны по ночам ходили по сёлам неизвестные личности, воровали мелкую скотину, выгребали всё из кладовок, и потому люди боялись по ночам выходить на улицу и открывать посторонним дверь. Долго Пётр разговаривал с сестрёнками через дверь, уговаривал их впустить.
   - Шура, - просил он старшую. - Открой! Я - ваш брат!
   Наконец ему поверили и впустили в дом. Как все радовались встрече! Внешне Пётр сильно изменился: уходил совсем юным, а вернулся возмужавшим, с орденами и медалями на груди. Да и девочки за эти годы стали другими – вытянулись, похорошели.
   К вечеру того же дня вернулись домой родители. Акулина, увидев Петра, чуть не упала в обморок от счастья – сын вернулся с войны!..
      Пётр со временем переехал в Сызрань. Всё у него сложилось в жизни хорошо: семья, работа водителем в таксопарке... Любил он играть на пианино, петь, фотографировать. За хороший труд Пётр был премирован туристической путёвкой: совершил круиз, побывав на теплоходе в семи странах. Ветеран никогда не пользовался пайками, которые одно время давали участникам войны, говорил: «Неужели я пойду за колбасой? Ведь защищал Родину не за это…» Умер он пятнадцать лет назад.
    Младший сын Акулины и Степана – Михаил - не дожил до Победы чуть больше месяца. 27 марта 45-го он сгорел в танке. Случилось это под Берлином при форсировании Одера, причём спустя два года после призыва, буквально день в день. Так жестоко распорядилась судьба…
    В Тереньгульской районной газете «Знамя Ленина» за 2 февраля 1993 года приведена выписка из Книги памяти, которая вышла к 50-летию Победы. Среди прочих имён земляков есть фамилии и членов семьи Москаевых.
    Москаев Михаил Степанович, 1925 г.р. гв. старшина, погиб 27.03. 1945 года.
   Москаев Николай Степанович, воен. фельдшер, пропал без вести 3.06. 1942 года.
   Москаев Пётр Степанович, гв. красноармеец, пропал без вести.
   Москаев Степан Дмитриевич, 1911 г. р. гв. рядовой, пропал без вести 11.05. 1944 года.
   Последний в списке - Степан Дмитриевич - двоюродный брат детей Москаевых, сын Дмитрия Москаева.
   К сожалению (или к счастью?), в этот список закралась ошибка: Москаев Пётр Степанович, как уже знаем, вернулся с фронта.

    ОТЕЦ
    Наконец с войны пришёл отец семейства - Степан Адреевич. Дело было в начале осени 46-го. Аннушка вместе с подружкой Леной Елисеевой отправилась за шишками (ими топили печки) в лес. Смотрят девочки, навстречу им по дороге идут два солдата. Лена, как увидела их, радостно крикнула: «Это – мой папка!» И, подпрыгнув, побежала вперёд. Но её отца среди фронтовиков не оказалось, и она заплакала навзрыд...  Зато Аннушке была радость! Она узнала своего папу! Отец схватил дочь на руки, расцеловал, прижал к себе… Кое-как успокоили Лену. Она так ждала отца с войны! В конце осени того же года вернулся и он, приехал с Балтики на грузовой машине. Служил отец Лены старшим лейтенантом. Погрузив вещи на машину, офицер увёз жену и четверых детей в Светлогорск, к месту службы.
 …Пришёл с войны Степан, а на полях вместо хлеба рос бурьян. Скота в селе почти не осталось. Конюшни превратились в развалины. Ну а дома… То, что до войны Степан не успел доделать, расширяя избу, так и осталось незаконченным. К его огромной радости, заботливая Акулина сохранила и дочек, и корову. И в хозяйстве был порядок благодаря её труду и стараниям. Дети выросли просто до неузнаваемости! Похорошели дочки, поумнели...  52-летний фронтовик не знал, за что браться в первую очередь. Куда ни глянь – везде сплошное разорение.
    Первым делом Степан отправился в райвоенкомат - вставать на военный учёт. Добираться до Тереньги было не на чем. Пришлось 35 километров шагать пешком. Взял военком документы Степана и, приняв на учёт, тут же списал их по возрасту владельца. А потом вручил Степану Андреевичу подарки: один килограмм сахара, два килограмма сушёной рыбы и хлеба. И Степан отправился обратно.
    Началась для ветерана нескольких войн мирная жизнь.
    На следующий после поездки в район день Степана вызвали в правление колхоза на заседание и утвердили сначала секретарём сельсовета, а позднее - счетоводом. Проработал он в последней должности до 1956 года. В личном хозяйстве держал корову, телёнка, иногда поросёнка, три-четыре овцы, гусей, кур. С кормами всегда было трудно, колхозникам их не давали. Поэтому приходилось до работы и после собирать траву по оврагам, в лесу и возить её домой на тележке. А косили себе сено только после того, как заготовят корма колхозному скоту. Жили люди в колхозе без денег, работали за трудодни, «за палочки». На них выдавали по 500-600 граммов зерна в день. Доходы у колхоза были небольшими, хватало их на то, чтобы только рассчитаться с государством.
 …Много не пришло алёшкинцев с войны. Молодые красивые вдовы воспитывали одни своих детей. Замуж больше не выходили. Соседка Москаевых тётя Тоня осталась вдовой в 29 лет с четырьмя ребятишками. Другая женщина – Мария - вырастила шестерых детей, и тоже одна. Молодые парни, вернувшись с войны, навестив родителей, сразу же уезжали в город.

    АННА
    Шёл 1947 год. Дочери Акулины и Степана Анне 28 августа исполнилось шестнадцать лет. Образование у неё было пять классов.
    В декабре приехал в Ерёмкино вербовщик из Ленинграда набирать рабочих на восстановление разрушенного города и для производства. Степан Андреевич был секретарём сельсовета в Ерёмкино, о вербовке он знал. Как-то за ужином рассказал о ней семье. И Аннушка призадумалась… А вечером её подруга Зина (отец у неё погиб на фронте) говорит ей:
   - Давай завербуемся с тобой в Ленинград!
   - Меня родители не отпустят, - Аня в ответ.
   - Ну, тогда идём со мной в Ерёмкино, в сельсовет, просто за компанию, - позвала подруга девочку.
   Аннушка пошла. И с собой взяла зачем-то паспорт (документ ей оформил, имея такую возможность, отец). Пришли девушки в сельсовет. Степан Андреевич как раз закрывал кабинет - собрался уходить домой. Увидел он в коридоре Аню, спросил:
   - Дочь, ты чего здесь?
   - Я с подругой, - ответила Аннушка и зашла вместе с Зиной в соседний кабинет.
   А вербовщик уже выступал перед колхозниками, заливался соловьём. Мол, дадут подъёмные, суточные, будет хорошая зарплата, всем предоставят общежитие, жизнь в городе лучше, чем в деревне... Зина начала оформляться, толкнув в бок Аню: вербуйся, дескать, и ты. И та решилась. Тоже подписала договор. Вместе с ними в тот вечер завербовались ещё две молодые семьи из Алёшкино. В документе, который подписывали люди, было указано: за расторжение договора - выплата сто рублей. Эти деньги по тем временам были очень большими, а для колхозников – фантастические.
   Вечером Степан снова рассказал за ужином о вербовке. Тут Аня и говорит:
   - И я завербовалась!
   - Смотри, дочь, не дури! – не поверил отец.
   Прошло несколько дней. Перед самым отъездом колхозников в Ленинград Степан взял списки людей, подписавших договор, и увидел в них…свою фамилию. А рядом с ней - имя: Анна Степановна.
   - Дочь, что ты наделала? – расстроился он.
   - Я хочу наесться досыта, хочу одеться! – взволнованно ответила Аннушка отцу.
   - Со временем всё это будет!
   Мама расплакалась, а отец сказал, как отрезал:
   - Дочь, ты никуда не поедешь!
   В этот момент зашла Зина и говорит:
   - Степан Андреевич, ну что вы её не пускаете? Отпустите. Она будет под нашей опёкой.
   Зина только что вышла замуж и ехала в Ленинград не одна, а с мужем. С ними отправлялась ещё одна пара молодожёнов. Вместе им было легко решиться на эту поездку. После Зининых слов отец Анну отпустил.
   Погрузились отъезжающие в телегу и отправились в Тереньгу. А там завербованного народа – тьма! Люди устали трудиться «за палочки», рвались подальше от колхозной кабалы, хотели лучшей доли. Надоела им такая жизнь, когда государство душит непомерными налогами: не имеешь кур – за яйца всё равно плати, не можешь заплатить за плодовые деревья – вырубай их. Проверяющие то и дело ходят по домам и считают количество живности на подворье (иметь можно было только одну корову, а кур – десяток). Потому-то и рвались колхозники из деревни кто куда.
    Степан не утерпел – дочь уезжает!.. Приехал он на лошади в Тереньгу на следующее же утро. Купил пирожки для Ани, нашёл алёшкинцев – они уже сидели в кузове машины. Увидев среди них Анну, протянул отец к дочери руки и стал умолять:
   - Дочь, идём домой! Слезай! Идём домой! Ну идём же!..      
   Молодожёны ему в четыре голоса:
   - Степан Андреевич, никуда она не пойдёт! Аня будет под нашей опёкой!
   - Останься, дочь! Идём со мной!..  – просил и просил отец.
   Анна не осталась. Привезли всех в Ульяновск. Выдали суточные. И одна деревенская женщина тут же купила на них себе сапожки. Они были такие хорошие – модные, блестящие, просто необыкновенные по тем временам! Зина говорит Аннушке, обутой в валенки:
   - Купи и ты себе такие же сапоги!
   И девочка купила.
   До Ленинграда везли сельчан в холодном вагоне. Когда приехали, вышли на перрон, на улице - дождь как из ведра, сильнейший ветер! Посадили людей в открытые машины и повезли через весь город. Перед глазами колхозников предстал серый Ленинград с домами, пробитыми пулями и снарядами, всюду висела вывернутая из стен арматура… Ужасный, страшный вид!
    Промокших людей подвезли к Кировским воротам на улицу Стачек, 35. Поселили в комнаты - по сорок человек в каждую, получилось - на одну койку по трое. Приклонили головы к кроватям – ноги на полу. Потом повезли в баню на санобработку – у многих в одежде были вши. Народ понаехал, как оказалось, со всей страны, особенно много было сельчан из Белоруссии. После всех процедур дали каждому по отдельной кровати, а к вечеру повезли на Кировский завод, на распределение работ. Прибывшие встали в очередь. Дошла она и до Анны. Посмотрели принимающие: образование у девочки всего-то пять классов, и ремесла никакого. Направили её на Кировский лесопильный завод, в цех по распилу брёвен. Земляки попали в соседний цех - столярный. На следующее утро отправилась Анна на работу. Зашла в финский домик - в нём располагалась контора. Встретил её начальник лесопильного цеха Михаил Иванович. Долго старичок смотрел на хрупкую маленькую девочку с косами до пояса… Очки то опустит, то поднимет, они на нос спадут, он их снова поправит. Смотрит с удивлением на девчушку, мол, от горшка всего-то два вершка, ну и работницу прислали...
   - Куда ж я тебя, глупую, определю… - сказал в конце концов старичок и вновь взглянул на девочку-подростка, ну до того худющую...    
    Думал он думал… и надумал. Дал ей лом толще её руки, точно такой же - выдал приехавшему парнишке Василию, и отправил их разгружать вагоны с лесом. Брёвна были перетянуты толстой проволокой, её надо было сначала раскрутить. Подали вагон. Василий расположился в одном его конце, Анна – в другом.
   - Ну что ты, Аня, раскрутила, что ли? – крикнул Василий.
   - Вася, нет! Не получается! – донеслось с другого конца.
   Василий - бегом к Аннушке!
   - Эх, уж, - вздохнул парнишка и принялся за дело.
    Освободив брёвна от проволоки, открыли ребята борта вагона и стали скатывать лес в телегу. После чего повезли его в цех на распиловку. Мучились так целый месяц.
   Как-то раз Михаил Иванович вызвал Аню в контору и сказал:
   - Вот что, дочка, учись-ка ты работать на лесопильной раме. Ты смекалистая, освоишь дело быстро.    
    Та не соглашается, думает про себя: «Я что, приехала сюда деревья пилить? Если дам согласие, останусь без образования».
   Говорит Аннушка Михаилу Ивановичу:
   - Нет, я не пойду. Мне надо доработать этот год, договор закончится, и я уеду домой. А если выучусь на раму, вы меня не отпустите.
  - Отпущу! – твёрдо сказал начальник цеха. – Даю слово.
    Стала Анна учиться на пилорамщицу. Быстро освоила все тонкости дела и справлялась на двух станках одновременно. Получала она за свою работу неплохие деньги. Приоделась. На еде экономила, помня, что сестрёнки раздеты и разуты. Вот что покупала себе Аня из еды, когда отменили карточки на продукты: весьмисотграммовый белый «красносельский» батон, который увидела впервые в жизни, сто граммов сахарного песку и изредка – апельсин (их почему-то тогда продавали). Делала она так. Резала батон вдоль, сахар делила на две кучки и посыпала им обе половинки. Этого ей хватало на два дня. Корочки от апельсина заваривала в кипятке – получался душистый чай. Давали рабочим за деньги по три килограмма муки в месяц,  и Аня пекла из неё блинчики. Из овсянки, которую тоже продавали, она варила кашу. Во вторую смену брала с собой кусочек хлеба, намазанный маргарином так, чтобы только были покрыты поры.
    А вот как ели бывшие ленинградские блокадницы. Складывали деньги вместе и посылали кого-то одного за четырёхсотграммовыми батончиками в магазин. Потом садились за стол, расстилали перед собой салфеточки, чтобы не дай бог не попала на стол ни одна крошечка, гладили батончик, целовали неоднократно и только после этого приступали к еде. Они в блокадные дни не чаяли, что им когда-то доведётся есть такую хрустящую белую вкусноту...
   Прошёл год. Анна засобиралась домой. Её уговаривали остаться - и начальник цеха, и женщины... Она всем нравилась, так как была безотказной, послушной, доброй. Михаил Иванович говорил ей:
   - Аннушка, я люблю тебя, как дочь. Останься в общежитии. Иди учиться в вечернюю школу. Не уезжай домой. Ведь Ленинград – город скульпторов! Его восстановят, он будет красивым, как и прежде! 
   Но Анна уехала. Накупила целый чемодан гостинцев – всем без исключения. Привезла домой всего-всего!      
   Стояла зима. Степан Андреевич работал в колхозе счетоводом. Как-то раз говорит он Аннушке:
   - Дочь, мне нужен помощник-счетовод. Поезжай на четырёхмесячные курсы в Ульяновск, поучись.
  Анна поехала. Нашла в Ульяновске старшую сестру Марию, с которой не встречалась с войны. Увидев Аннушку в дверях, Мария расплакалась. А потом сказала своим детям:
   - Это ваша родная тётушка. Она поживёт у нас.
   Мария очень хорошо готовила, особенно - пекла. Сварит, а Аня ничего не ест. Из её памяти не стёрлись события, связанные с издевательством Марии над семьёй.
   Как-то раз во время занятия Ани на курсах в класс постучали. Преподаватель вышел на стук и, вернувшись, говорит:
   - Москаева, Вас вызывает сестра.
   - Зачем ты пришла? – спросила Анна Марию в коридоре.
   - Возьми, - протянула сестра тёплые пирожки. - Ну что ты, я же старалась, пекла…
   Вернулась Аннушка в Алёшкино, поработала с отцом немного, видит: перспективы у неё никакой. Всё та же прополка огромного огорода, образование – как и было: пять классов да курсы. Отец посоветовал ей пойти работать контролёром на птицеферму. Трудилась там одна знакомая семья. Аня посмотрела, как эти работнички целыми днями пьют колхозные куриные яйца, да ещё и домой их прихватывают, и уволилась. Поехала она в Куйбышев. Но работы там не нашла. Вернулась домой. А тут опять приехали вербовщики. И Анна снова отправилась в дальний путь. На сей раз завербовалась под Ленинград, в Пикалёво, на цементный завод. И что же? На лесозаводе в Ленинграде воздух был чистый, пахло свежеспиленными деревьями, а тут… Человека в метре от себя из-за пыли не видно! Придёт Аня в душ после работы и харкает цементной мокротой.
    У входа в её цех постоянно висел большой плакат: «Комсомольская бригада Москаевой выполнила план на 200 процентов!» Да, на работе Анна выкладывалась – по-другому не умела. Была она бригадиром и секретарём комсомольской организации цеха, а также членом бюро горкома. Мастер завидовала популярности девушки, злилась на неё, но поделать ничего не могла.
    Выдержала адский труд Анна ровно четыре года. Ей часто вспоминались родные места: лес,  речки, зелёные луга, на которых они, будучи детьми, собирали цветы на Троицу. А грибы?! За ними отправлялись гурьбой по десять и больше человек. Пели песни в лесу, выкликали друг друга, называя себя именами отцов. Когда, например, искали Аню или её сестёр, кричали: «Степан!» Других – так же, по имени главы семьи, был такой уговор. Собрав полные вёдра маслят, подвешивали их на коромысла и – к реке. Перемоют, почистят и только после этого несут их домой. А ягоды?! Их тоже собирали полными вёдрами и корзинами. И не считали эту работу за труд. Помогая родителям, дети делали всё без принуждения, с настроением, песнями. Всё это вспоминала Аннушка, вдыхая цементную пыль, и очень грустила по дому. Параллельно с работой она училась в вечерней школе. Когда закончила её, собралась увольняться. Директор завода стал уговаривать:
   - Анна, поступай в цементный техникум, а потом - в институт.
    Но девушка - ни в какую! А её не увольняют. Пришлось написать в обком комсомола письмо и рассказать о проблеме. Только это и подействовало, Аню наконец отпустили. Поехала девушка в Ленинград поступать учиться, и там произошло всё в точности так, как когда-то случилось с братом Николаем в Сызрани, когда они с отцом приехали подавать документы в техникум. Куда Аннушка ни обратится - напрасно (конец августа!). А хотелось ей быть врачом, как её брат Николай. Но в медицинский техникум она опоздала. Приехала в торговый - имени Чехова. Секретарь говорит ей:
   - Девушка, мы уже отправили документы поступивших. Вы опоздали.
   - Но я уволилась с работы! Хочу учиться!
   - Знаете, под Ленинградом есть станция Ольгино, там – годичная торговая школа. Поезжайте туда, вас примут.
    Анна поехала. Нашла двухэтажный корпус. Секретарь директора говорит ей:
    - У нас приём окончен!
    Аннушка – в слёзы. Они льются прямо рекой... Вышел директор, улыбнулся и спросил у секретаря:
    - Что девушка хочет?
    - Учиться.
   Взял директор у Ани документы, а там – почти одни пятёрки.
   - Вызовите, - сказал он, - преподавателей математики и русского языка. Срочно!
   - А вы, девушка, пока погуляйте, - обратился он к Анне.
   Пришли преподаватели, приняли у Ани экзамены прямо в кабинете директора и поставили ей по четвёрке. Когда девушка писала диктант, учительница нет-нет да и подойдёт к ней, подскажет, где надо поставить запятую. В общем, экзамены Аня сдала! 
   - Зачисляйте Москаеву на отделение продовольственных товаров, - сказал директор секретарю.
    Дали девушке койку в общежитии, назначили стипендию - 160 рублей, и стала Анна познавать азы торгового дела. В первый же день перезнакомилась с девчатами из своего отделения, подружилась с Галочкой – своей соседкой по парте. Буквально через неделю Анну выбрали председателем ученического профсоюза. И на её попечении оказалось около трёх сотен человек. Надо было организовывать для них поездки в театры, музеи, на концерты, обеспечивать девчат пропусками на вечера в медицинский и горный институты, другие учебные заведения.
   Анна часто смотрела спектакли и постепенно пристрастилась к театру. Однажды слушая в Мариинке оперу «Угрюм-река», она не всё поняла в ней. И вот приехала как-то домой, в Алёшкино, и увидела на столе книгу с таким же названием. Оказалось, отец взял этот роман В. Шишкова (полностью он вышел в 1933 году) в библиотеке. Аннушка попросила его пересказать содержание, что он с большим желанием и сделал. Степан Андреевич любил читать. Всю жизнь он выкраивал из своей маленькой пенсии деньги на подписку газет. С удовольствием читал и книги.
   Живя в Ленинграде, Аннушка, видела, как возрождался город, хорошел. Однажды сидела она на лавочке в парке, и к ней подсел пожилой человек. Разговорились. Мужчина вспомнил свою молодость, как трудился он до революции на частном судоремонтном заводе. Каждое утро рабочие этого завода выстраивались в шеренгу, владелец предприятия проходил перед строем и спрашивал людей, в чём они нуждаются. Узнав о проблемах, оказывал им помощь. Если у кого-то заканчивался уголь, то на следующий же день его доставляли рабочему прямо на дом. С теплотой и искренностью вспоминал собеседник дореволюционное время.
    С учёбой в торговой школе и общественной работой Аня успешно справлялась, везде успевала, старалась всё познать. На практику девушек-студенток посылали в самые престижные центральные гастрономы Ленинграда. Ответственная работа в них дала Анне больше знаний, чем последующие занятия в торговом техникуме. После учёбы Аннушке предложили на выбор два города для работы: курортный Зеленогорск и Старая Ладога. Когда она узнала легендарную военную историю города, расположенного на Ладожском озере, не раздумывая, выбрала его. И отработала в Старой Ладоге заместителем директора гастронома три года. Узнав о болезни отца, девушка вернулась домой, а потом обосновалась в Сызрани.
   Дальнейшая судьба Анны Степановны, ставшей после замужества Гришиной, сложилась удачно. Крепкая семья, двое детей, внуки, любимая работа, которой она отдала сорок с лишним лет... Во время своих отпусков вместе с детьми Гришины путешествовали по разным городам и привозили из этих поездок новые впечатления. Муж Анны Степановны Владимир Петрович, как и его супруга, не представлял жизнь без театра, покупал билеты на все спектакли сызранской труппы и постановки гастролирующих артистов.
   
   ОТЕЦ И МАТЬ
   Степан Андреевич ушёл на заслуженный отдых. Стал получать вместо пенсии два центнера зерна в год. Привыкший трудиться от зари до зари, работу он не бросил, стал заниматься любимым плотницким делом. Вот какие объекты построил он в колхозе до 1972 года: детский сад, правление, клуб, библиотеку, почту, мельницу, склад для хранения зерна. И сладил семьдесят семь(!) крестов на могилы односельчан. Делал их бесплатно, не принимая ни угощений, ни подношений (его слова: «ни у кого рюмки водки не выпил и копейки не взял»). Оставил Степан Андреевич работу в 75 лет.    
    Акулина Ивановна все годы жила скромно, не напоказ, никогда никого не осуждала, на гулянки и пляски не ходила – ни в молодости, ни потом. Будто знала, что ждёт её горькая доля. Как-то раз, когда ей было уже 84 года, напевала она тихонько песенку. И Анна, у которой она жила последние годы без Степана, услышала. Но не поняла: то ли по радио песню передают, то ли мама напевает. Зашла дочь к матери в спальню, спросила, не она ли пела? Акулина засмущалась и ничего не ответила.
   - Мама, ну что ты стесняешься? Спой, пожалуйста, ещё, - попросила Аннушка и обняла её. Но Акулина так и не спела.
   Последние годы Степан Андреевич с Акулиной Ивановной жили в Сызрани. Их пятеро детей, которые давно переехали в этот город, перевезли потом и родителей, купив им маленький домик. Единственный сын, оставшийся в живых, – заслуженный фронтовик Пётр Степанович Москаев - работал водителем в таксопарке и был внештатным фотокорреспондентом газеты «Красный Октябрь». Дочери Александра, Юлия и Екатерина, как и Анна, вместе со своими мужьями трудились в городе в разных местах. Внуки (один из них, Михаил Серов, – сын Юлии Степановны - погиб в Афганистане) и почти все правнуки живут в Сызрани и работают на благо родного города.
    Вот так в заботах, горестях и радостях прошла жизнь у старшего поколения Москаевых… Умер Степан Андреевич 6 апреля 1980 года в возрасте восьмидесятипяти лет. На Святую Пасху. В этот день, говорят, умирают избранники Божии. Похоронен он на Батракском кладбище. Через три года за ним последовала его жена – труженица Акулина.
    Однажды соседка Москаевых в Алёшкино - тётя Тоня - рассказала Анне Степановне свой сон. Будто на восходе солнца идёт она вдоль реки по траве необыкновенной красоты. Видит, на пригорке светится дом – этакий золотой теремок с петушком на крыше. И сидят в нём Акулина Ивановна и Степан Андреевич – красивые, довольные.
   - Откуда вы здесь? – спросила у них Антонина.
   - Мы здесь живём, - они ей в ответ.
   Для односельчан Акулина и Степан были образцом во всём. Поэтому они и приснились именно так: вместе, счастливые, в своём теремке – как в сказке.
   О таких людях, как Москаевы, должны знать повсюду: и в глухих деревнях, и в городах, ибо их трудная судьба тесно переплелась с судьбой нашей страны. А сами они являлись её достойнейшими гражданами, оставившими в памяти близких и односельчан свои добрые имена.
   Их дети вместе со своими детьми и внуками часто навещают могилы предков, отдавая дань памяти усопшим.

   ХРАМ
    В 1991 году Анна Степановна выкупила в совхозе (произошло объединение колхозов) сохранившийся родительский дом и вместе с мужем переехала в Алёшкино. Много труда и денег пришлось вложить, чтобы его капитально отремонтировать. Стали Гришины жить на своей малой родине. Колхоз в то время неплохо работал, были в нём и лошади, и техника, поля пахались, засевались... И никто не мог предположить, что пройдёт несколько лет и колхоз разорят до основания, люди лишатся работы, отличные земли станут пустовать, молодёжь уедет в города, село почти опустеет. А конюшни? Те самые, что строил Степан и его товарищи. Их продадут за бесценок частникам, те разберут стены по кирпичикам и увезут стройматериал в неизвестном направлении. А ведь все постройки когда-то принадлежали колхозу, его жителям! Теперь всё уничтожено, порушено, развалено.
   После войны люди так старались, поднимая родной колхоз…А что же сейчас? Поля заросли травой, скота почти не осталось. Люди - в основном старушки или предпенсионного возраста - выживают кто как может. Живут своим хозяйством: огородом, живностью. А поля не засеваются. Столько земли пустует! Пропадает столько травы! А раньше ничего не пропадало. Чахнет село. Вымирает.
 ...Пригласили в 90-е годы Анну Степановну в алёшкинскую школу выступить перед учениками. Захватив с собой солдатские треугольнички – письма своих братьев, она отправилась на встречу. Конечно, рассказывала школьникам о своём голодном военном детстве, делилась тем, что пришлось пережить. Ребята, распахнув глазёнки, засыпали гостью вопросами. «А Вы эту траву ели, да?» - «И эту, и другую…» «А как Вы сохранили письма с фронта?» - «Эти треугольнички – наши слёзы…» Узнавая о далёком времени, передавая письма из рук в руки, дети плакали… Не могли сдержать слёз и учителя.
  Анне Степановне, переехавшей в Алёшкино в родительский дом, постоянно хотелось построить небольшую часовенку на том месте, где на косогоре в Ерёмкино стояла когда-то церковь Николая Чудотворца. На эту тему она разговаривала со старожилами села, но никто её не поддержал, и задумка погасла. В душе женщина переживала за свою беспомощность.
   Прошло время. Как-то встретила Анна Степановна в селе свою двоюродную племянницу Марию и узнала от неё, что её брат Андрей Фёдорович Дунаев – генерал-майор в отставке - хочет построить часовню на кладбище. Анна Степановна сказала Марии: «Пусть Андрей лучше небольшую церковь возведёт на старом месте». Та пообещала поговорить об этом с братом, который давно живёт в Москве и на своей малой родине, в Алёшкино, бывает нечасто.
     Однажды Анне Степановне приснился сон. Будто с мужем и сестрой она стоит у того места, где была когда-то церковь, и видит, как с небес спускается сверкающая золотом икона огромной величины. На неё были направлены солнечные лучи. И тут вдруг появилась тучка в виде кружева. Она то закроет часть иконы, то откроет. Так было три раза. Муж и сестра торопят Анну Степановну, зовут куда-то, а она говорит: «Неужели вы не видите эту красоту? Это же спаситель наш – Иисус Христос!» На этом сон прервался. И не думала она тогда, что приснившееся сбудется. Та икона будто дала ей знать: «Не плачь, храм на этом месте будет!»
    Через пять лет из-за болезни мужа Анна Степановна была вынуждена продать дом в Алёшкино и переехать назад, в Сызрань. Её постоянно мучила обида на себя, что не смогла построить в селе часовенку. Через год приехали они с мужем навестить своих хороших знакомых, которые проживали в Ерёмкино, – недалеко от того места, где когда-то стояла церковь. И узнали, что Андрей Дунаев построил храм, а не часовню, как хотел поначалу. Возвёл его на старом месте - в Ерёмкино, на косогоре. 
   Алёшкино и Ерёмкино находятся в старом густом лесу, где много грунтовых дорог. По одной из них можно въехать в село и сразу не заметить церковь, которая стоит чуть в стороне. А храм возвышается на пригорке, словно лебедь, готовый взлететь в небо! При виде его Анна Степановна, как сама говорит, «чуть с ума не сошла от духовной и душевной радости». Мечта её сбылась!
   Андрею Фёдоровичу Дунаеву предлагали назвать храм в честь его святого – апостола Андрея Первозванного. Но он сказал, что название останется прежним. На следующий год на Троицу церковь освятили именем святого Николая Чудотворца. И была в ней первая служба. Звон колоколов разносился далеко по лесу и округе! Как и сто лет назад. А каково внутреннее убранство храма – не опишешь словами!
    Строила храм белорусская бригада из шести человек в течение года. За зиму успели сделать внутреннюю отделку. В подсобных работах принимали участие сёстры Андрея Фёдоровича – Клавдия и Мария: конопатили, отмывали и убирали церковь. Дунаев сам отвёз в Москву на реставрацию старинную икону Николая Чудотворца, где её оклад покрыли золотом. Заказал он и колокола.
    Огромное спасибо Андрею Дунаеву от всех сельчан и его родственников за храм, за его благородный поступок! Сам Андрей Фёдорович говорил впоследствии, что благословение на строительство церкви он просил у Митрополита Калининградской области Кирилла (ныне – Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси), с которым хорошо знаком с давних пор.
    Как только Анна Степановна впервые открыла дверь церкви (пола там ещё не было) и вошла в неё со своей шестнадцатилетней внучкой Яночкой (была она православной верующей; трагически погибла девять лет назад), девочка крикнула: «Бабуля, Господи, как хорошо!» А бабуля осматривала храм и не верила своим глазам. Выносила-таки она его в своём сердце!
    Вскоре после этого Гришины установили Крест Спасителю Иисусу Христу на пригорке, у родников. Когда-то родители Анны рассказывали, что на этом месте было явление иконы святого Николая Чудотворца. И люди построили церковь его имени. Правда, как уже знаем, её разрушили, а иконы сожгли.
    Который год новый храм открыт для прихожан, и священнослужитель отец Александр ведёт службы. Люди приезжают сюда со всех сторон, молятся за усопших предков, славят Господа Бога и исцеляются родниковой водой (лабораторный анализ показал: в ней много серебра). Рядом с церковью – Попов луг. Он всё такой же, как и десятки лет назад, - богат травой. Но пасти на нём некого.
    Люди истово молятся за своё родное Алёшкино и надеются всей душой, что село возродится.