Люди в небе

РУССКОЕ СЧАСТЬЕ

Год: 1992
Жанр: документальный фильм
Страна: Белоруссия
Режиссер: Юрий Хащевацский.
Приз «Останкино» за лучший телефильм, премия на международном кинофестивале в Екатеринбурге, Golden Gate Award» (Сан-Франциско, 1998).

Белорусский одессит Юрий Хащевацкий и челябинец из Осташкова Владимир Васильков были старыми друзьями. Оба, по первому образованию — технари, оба сквозь тернии пробивались в звёзды кинематографа.
В 1992, где-то зимой, Хащевацкий привез в Москву кассету со своим новым фильмом «Русское счастье», и все были так взволнованы просмотром, что остались ночевать на студии Василькова на Пролетарке — в оборудованном подвале жилого дома. Кто-то спал в кресле, кто-то на стульях, и Хащевацкий всю ночь ходил и укрывал то одного зрителя, то другого какими-то солдатскими одеялами, которых в том подвале хватило бы на Таманскую дивизию.
«Русское счастье» понравилось не всем, и в первую очередь — Василькову. Видимо, потому, что до своего художественного фильма «А в России опять окаянные дни», к сожалению, единственного, Владимир Иванович был знатным кинодокументалистом. Киногруппа же Хащевацкого по ходу съёмок уж больно активничала, можно сказать, играла в богов, и Васильков сказал, что «это не есть документальное кино».
Я был согласен со всеми, и в моем варианте рецензия для «Экрана» называлась «Стрёмно быть Богом».
Демин попросил Мишу Зуева добить материал маленьким интервью с Хащевацким, сам черкнул пару слов, и в таком виде, под шапкой «Человек в небе», все это вышло, где-то через год, в номере с траурным портретом самого Виктора Петровича.
Вообще, был какой-то сюрреализм в том, что мы смотрели этот ни на что не похожий фильм — интерактивное шоу в постмодернистском дискурсе «Манипуляция» — не только в присутствии автора и других кинематографистов, но и Василькова.
Надо сказать, что харизму Василькова чувствовали все — от Демина, мл. Рериха и Володарского до бабушек-вахтерш в Доме кино.
Достаточно было сказать на входе: «к Василькову», а то и вовсе — «к Владимиру Ивановичу», и тебя чуть ли не с поклоном запускали вовнутрь.
Когда же в Дом Союза кинематографистов заходил сам Владимир Иванович, бабушки крестились и шептали друг другу: «Вылитый Достоевский, царство ему небесное!»
Так вот, возвращаясь к нашим классикам. Ирония судьбы в том, что Толстой и Достоевский — близнецы братья русской литературы. Оба — глыбы, оба с бородой. Рейтинг обоих тоже, где-то, в общем, соизмерим, если брать некое среднее по планете. Но, на самом деле, они, если и братья, то не близнецы, это уж точно. Да и, честно говоря, братья они друг другу примерно такие же, как мы с вами. Даже братьями во Христе их можно назвать с очень большой натяжкой. Нет, если сравнивать с литературой нашего времени, они, конечно, братья во Христе. И даже не просто братья во Христе, а братья-близнецы. И не просто близнецы, а в некоторых местах и сиамские. Но это только, если сравнивать их с литературой сегодняшнего дня. А так чтобы по-настоящему, по Гамбургскому счету, то нет. «Не брат ты мне!» — сказал бы, Достоевский Толстому, а Толстой бы ответил: «Ты кто таков? Чьих будешь, смертный прыщ?» Впрочем, нет, Достоевский, может быть, и мог сказать Толстому: «Брат! Ты же брат мне!» А вот Толстой — этот — никогда. Очень принципиальный был.
Короче говоря, как это ни странно, но вся эта история с фильмом — это история про Толстого (на фото слева), его земляка и героя фильма Юрия Хащевацкого — фермера Василя Кургузова — и одного японского продюсера.
Продюсер этот, надо сказать, совсем юный и безусый, был большим почитателем Льва Николаевича Толстого. Толстой в Японии — большой авторитет, чтоб вы знали. Круче Толстого в Японии только Месима, да и то потому, что Месима сделал себе сэпуку. Впрочем, уход из Ясной в позднюю осень тоже был своеобразным сэпуку.
И вот этот юный русофил из Японии и его босс Кабаяси заказали нашим, то есть белорусским, документалистам фильм о русском селе. Причем, сразу же выставили условие: что бы снимать непременно под Тулой, «у самого Льва Нихолаися».
Ну, нашим-то белорусам — без разницы. Хозяин, как говорится, барин. У Льва Николаися, так у Льва Николаися.
Ну, в Ясной, понятно, никаких идентичностей нет, а вот рядом — хоть горстями. Хоть рядом с Ясной, хоть на сто верст отмахай — все тоже самое.
Прилетают, значит, люди с камерами в какое-то село, недалеко от Ясной Поляны. Походили по домам и остановились на одиноком фермере — Василии Кургузове.
Внимание! Для тех, кто не посмотрел фильм, дальше спойлер пошел!
Всей группе герой понравился. Мимо не пройти! Просто — вылитый Толстой. Жизненный такой, без разлюли малины. То он будет сниматься в кино, то он не будет сниматься в кино. То привезите ему невесту из самой Тулы — он ее по радио слышал и запал.
Разыскали через тульскую радиопередачу с брачными объявлениями Васину «невесту». Показали фотокарточку. Шура Васе показалась. Симпатичная женщина, не старая. Будет кому кружку воды подать.
Показали Васино фотов молодости Шуре. «Ничего, так, говорит. Хозяйственный. Воды с лица не пить».
Приземляется, значит, вертолет, с киногруппой и невестой на борту в деревне, а Василий — в отказ. Летите, с Богом, мол, люди добрые, и ничего мне от вас не нужно.
Потом, ну, ладно, сходимся, мол, с разных сторон деревни, и объясняет режиссеру, как снимать свидание. Но на встречу не явился. Спрятался в сарае, и давай через киногруппу заслать невесте записки.
«Шура! — пишет. — Мы с тобой попали в руки проходимцев. Они на нас большие миллионы заработают. Давай сорвем с них на свадьбу!». (Толстой, кстати, тоже поначалу невесту записками засыпал: «Б.М.Ж.» (будьте моей женой). Софья Андреевна вертела эти филькины грамоты в руках, вертела — так ничего и не поняла. Но ничего, сговорились, и сколько лет прожили, детей нарожали, романов понаписали).
Но Шуре каракули Василия не показались. Дикой какой-то этот ваш мужик, говорит. Вылитый граф Лев Николаевич, царство ему небесное!
В общем, как прилетела невеста на вертолете, так на нем же ее и доставили назад в Тулу.
А Василий залезает на купол церкви и вопит оттуда благим матом: «Как креститься — покажите! Я буду у Бога землю требовать, должок за ним — за все мои страдания!» (Хащевацкий в этом кадре небо закрасил черным — как квадрат Малевича).
В общем и целом, японцам фильм показался. Странным каким-то показался.
— Какой-то уж больно странный этот ваш Лев Николаися, — сказали японцы. — Глыба прямо какая-ся, матерый уж больно челосище!
Им вежливо объяснили, что Лев Николаевич Толстой — великий русский писатель, зеркало революции и гений мировой литературы, а это — его земляк фермер Василий Кургузов, хотя и тоже с бородой. (А без бороды — какой он фермер?)
Только японцы совсем прищурились.
— Да ну вас! — говорят. — Все вы, русские, на одно лицо!
Так, басурмане, ничего и не заплатили. Впрочем, как всегда.