История любви. Эпилог

ЭПИЛОГ

Слова Жоржа Жака Дантона оказались пророческими. После его казни правительство Робеспьера не продержалось и четырех месяцев. Всё неумолимо шло к развязке.
Возможно, и сам Неподкупный чувствовал это и пытался как-то исправить ситуацию. Но разве можно было это сделать, когда единственной "спасительницей" свободы и республики была назначена "святая гильотина"? Террор ужесточился до крайности... После провального "суда" над Дантоном и его друзьями, все судебные разбирательства сделали закрытыми. Публика больше на них не допускалась. Но этого Робеспьеру показалось мало, и 10 июня 1794-го года или 22 прериаля II-го года республики, единой и неделимой, был принят чудовищный Прериальский декрет, по которому судопроизводство упростилось до предела, а трибуналы превратились в скорую расправу. Речь шла уже не о каком-либо правосудии, а о возможности как можно больше убивать. Предварительный допрос обвиняемых, институт защитников и свидетели полностью отменялись.
"Если налицо имеются моральные или вещественные доказательства, вне зависимости от свидетельских показаний, то свидетели не заслушиваются..." - так гласил новый закон. Мерилом для вынесения приговора считалась "совесть судей, руководствующихся любовью к отечеству". Расширили и понятие "подозрительный". Теперь в эту категорию мог попасть абсолютно любой человек.

Всё это напоминало какое-то страшное и безумное кровавое наваждение, но к сожалению, было печальной реальностью. Люди отправлялись на гильотину пачками, словно по конвейеру. "Враг республики", арестованный в 10 часов утра, в 11 уже стоял перед трибуналом, заседание которого шло обычно меньше часа, а в два часа дня или чуть позже человек уже оказывался без головы. За прошедшие два месяца было казнено больше, чем за последние два года. Многочисленная публика, ранее любившая наблюдать за казнями, значительно поредела. Большинство людей испытывали теперь лишь один страх и отвращение. Тележки, везущие осужденных на гильотину, проезжали по практически пустым улицам. Увидев печальную процессию, люди, наоборот, старались скорее спрятаться, а многие окна в домах были наглухо закрыты.
Страх за свою жизнь висел теперь, как дамоклов меч, над головой каждого.  Теперь уже и члены Комитета общественного спасения испытали его в полной мере. Достаточно было просто не понравиться Робеспьеру или случайно сказать что-то, не подобающее для вкуса Неподкупного. Его благосклонностью по-прежнему пользовались только Сен-Жюст и Кутон. Именно в эти летние дни у остальных и появилась убежденность, что от "диктатора" надо избавиться.

На одном из заседаний Комитета Робеспьер возмущался особенно громко.

- Я ни в ком не вижу поддержки! - желчно бросил он, - всюду заговоры.
Я знаю, что в Конвенте есть партия, желающая меня погубить. А ты, Билло... - он уставился своим светлым немигающим взглядом на Билло-Варенна, - ты защищаешь ее лидеров.
- Значит, - нашел в себе смелости возразить Билло-Варенн, - проще говоря, ты хочешь отправить на гильотину весь Национальный Конвент.
- Я этого не говорил! - взвизгнул Робеспьер, и его бледное лицо стало совершенно белым. - Вы все здесь свидетели, что я не говорил, будто бы хочу гильотинировать весь Национальный Конвент.
Он обвел своим пронзительным взглядом членов Комитета, но они отводили глаза и молчали.
- Да, Максимилиан, конечно... мы верим тебе, - ехидно протянул Барер.

Робеспьер потянулся к графину с водой, но задел его. По полу разлетелись осколки. Вскочив, Неподкупный быстрым шагом направился к выходу. Хлопнула дверь.
Участники Комитета переглянулись, переводя дыхание.
- С этим надо что-то делать, - заметил Ленде. - Сколько можно это терпеть...
- Да, - поддержал его Колло д'Эрбуа, - я думаю, не мне одному надоели диктаторские замашки Робеспьера.

Через несколько дней Робеспьер взошёл на трибуну Конвента. На нём был одет шелковый камзол небесно-голубого цвета,  в руке он торжественно держал листок со своей речью.

- Меня обвиняют в тирании! - начал Робеспьер, обводя строгим взглядом притихших депутатов, - меня, мученика свободы, который столько сделал для неё и для счастья всего французского народа...
- Сейчас он просто льёт воду, - шепнул Тальен сидящему рядом Билло - Варенну, - но если дойдет до каких-то конкретных обвинений, надо будет его остановить.
Билло кивнул, нервно сцепив пальцы.

- И кто же обвиняет меня? - Робеспьер повысил голос, гневно сверкнув очками в золотой оправе. - Те, кто сами стремятся покрыть собственные многочисленные преступления! Они боятся строгого и справедливого возмездия, ибо оно уничтожит их гнусные замыслы. В недрах Конвента зреет заговор. Но все эти люди не смогут избежать правосудия, оно настигнет их и сразит.

На этой пафосной ноте, Робеспьер свернул лист с речью и начал спускаться с трибуны.
- Но он никого конкретно не назвал... - растерянно прошептал Билло, наклонившись к Тальену.
- Да, - Тальен кивнул, - и это даже хорошо. Я думаю, нам пора действовать.

Он сделал глубокий вдох и решительно встал со своего места.
- Ты не назвал имена, Робеспьер! - над залом пронесся его резкий громкий голос, -  это серьёзное обвинение в адрес всего Национального Конвента, - назови имена заговорщиков. Кто они?
- Имена! - раздалось сразу несколько голосов, поддерживающих Тальена, - мы ждём имена!
Робеспьер, не ожидавшей такой реакции, вздрогнул и остановился, прижав листок с речью к груди.
- Сейчас... сейчас не время! - сбивающимся голосом выкрикнул он. - Имена узнаете через несколько дней.
- Ну уж нет! - воскликнул Лежандр, поднимаясь со своего места, - такие вещи нельзя оставлять без указания конкретных лиц. Назови имена, Робеспьер!

Депутаты вскочили со своих мест.
Имена! - кричали они. - Мы требуем назвать имена!

Робеспьер как будто весь съежился и, втянув голову в плечи, быстрым шагом направился, почти побежал к выходу из зала. Но несколько человек практически одновременно схватили его.
- Ты не уйдешь, пока не назовешь имена тех, кого обвиняешь! - выкрикнул Тальен.
- Вы не имеете права! - подал голос Сен-Жюст. - Это беззаконие!

Робеспьер, с трудом вырвавшийся от державших его рук, вновь метнулся к выходу, но путь ему был прегражден. Он бросился вправо и почти упал на свободные деревянные сидения, переводя дыхание. Но и здесь ему не дали покоя.
- Убирайся отсюда! - зло выкрикнул Лежандр, схватив Робеспьера за шиворот, - это  места благородных людей - Дантона и Эро, которых ты убил!
Робеспьер вскинул голову, собираясь ответить. Но от волнения сильно закашлялся, согнулся и прижал к губам платок.
- Кровь Дантона душит тебя! - выкрикнул ему прямо в лицо практически неприметный до этого времени молодой депутат Гарнье де-Сент.
- Бессовестные, - прохрипел Робеспьер, - почему же вы тогда не защитили его?
- Все боялись тебя, тиран! - парировал Гарнье.

Прозвучавшее слово "тиран" произвело эффект пускового механизма.
- Тиран! - раздался дружный хор голосов, - Долой тирана!

Робеспьер побледнел и опять закашлялся.
- Требую слова! - просипел он, рванувшись в сторону трибуны.
Но его удержали сразу несколько рук.
- Ну уж нет, - ехидно сказал Билло-Варенн, - слово тебе было предоставлено раньше.
- Я взываю к законности! - воскликнул Робеспьер.

Он опять ринулся к трибуне, но его всё также крепко держали, не давая пройти.

- Предлагаю декрет об аресте Робеспьера! - раздался голос депутата Луше.
Эти слова были встречены одобрительными возгласами и дружными аплодисментами.
- А также об аресте его ближайших сподвижников Кутона и Сен-Жюста, - уточнил Колло д'Эрбуа.
- Поддерживаю! - воскликнул Тальен. - Предлагаю арестовать этих людей и объявить вне закона!

Депутаты одобрительно зашумели. В этот момент Робеспьеру каким-то чудом удалось вырваться и пробраться к двери, где уже находились Сен-Жюст и Кутон.
- Максимилиан, нам надо укрыться! - прошептал Сен-Жюст, увлекая Робеспьера за дверь. - Скорее!

***

Солдаты Национальной гвардии были усталыми и голодными. Уже больше суток прошло, как они находились на площади перед зданием городской Ратуши. В ней нашел укрытие Неподкупный вместе со своими соратниками. Давно стемнело, и уже несколько часов подряд накрапывал мелкий противный дождь.
- Какого чёрта мы торчим здесь! - пробурчал один из гвардейцев, устало присаживаясь на корточки.
- Да уж... - откликнулся второй. - Да ещё с самого утра.

В небе сверкнули молнии, и неожиданно хлынул сильный ливень.
- Не расходиться! - проорал начальник Национальной гвардии, - это приказ! Всем оставаться на своих местах!

Но гвардейцы разбредались, не обращая внимания на его крики. Площадь стремительно пустела.

- Пойдем что ли и мы... - гвардеец, сидевший на корточках, сплюнул и поднялся, - пусть Анрио сам охраняет этого поганого тирана.

Участь Робеспьера была решена. Во время своего ареста он пытался сопротивляться. В руках Неподкупного был заряженный пистолет, который случайно выстрелил во время борьбы и раздробил ему челюсть.

Спустя некоторое время из здания Ратуши вывели арестованного Сен-Жюста, Кутона и ещё нескольких их приверженцев. Раненного Робеспьера несли на носилках. Он стонал и прижимал руку к лицу, обмотанному окровавленной тряпкой.

Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и ещё несколько их сторонников были объявлены вне закона и казнены на следующий день без суда. Посмотреть эту казнь собралось много народа. Парижане не скрывали своей радости. Многие улыбались, а некоторые даже танцевали и держали в руках букеты цветов, как на празднике.

- Пришёл и твой черед, тиран! - раздавались крики, обращенные к тележке, на которой ехал раненый Робеспьер.
Ему было тяжело стоять и его поддерживал сзади за плечи один из гвардейцев. Сен-Жюст, стоявший напротив, ехал с совершенно каменным лицом. С момента своего ареста он не проронил ни одного слова.

Первым был казнен Сен-Жюст. Следующим на эшафот втащили Робеспьера.
И... не верилось, что этот человек, так жалко выглядевший сейчас - невысокий, щуплый и с перебинтованным бледным лицом, наводил смертельный ужас на всю страну. Помощник палача быстро размотал окровавленный бинт, Робеспьера привязали к доске... через несколько мгновений Сансон дернул за веревку, и голова тирана скатилась в корзину под дружные крики радости.

Уже на следующий день были освобождены многие "подозрительные", арестованные во время террора. Среди них была и Адель де Бельгард, подруга Эро де Сешеля.


Париж, июль 1798 года

Светловолосый мальчик лет шести с живыми карими глазами протянул ручку и поставил зажженную свечу. Рядом, в нише, статуя мадонны смотрела на огоньки свечей своим всепрощающим взглядом. Мальчик посмотрел в ее печальные глаза и перекрестился.
- Молодец, Гораций, - прошептала стоявшая рядом с ним женщина лет тридцати пяти с густыми каштановыми волосами. - Твоя мама видит тебя сейчас и радуется. Ну, пойдем, - она взяла его за ручку и они направились к выходу из старинного собора Сен-Сюльпис.
- И папа тоже меня видит? - спросил мальчик.
- Да, конечно. Они тебя очень любят и оберегают.
Он на мгновение замолчал, потом поднял на нее глаза с длинными темными ресничками.
- А почему я их не вижу, тетя Адель?
Женщина погладила ребенка по голове.
- Потому что они сейчас в другом мире. Но придет время, и ты увидишься с ними. А сейчас, пойдем.
- Расскажи мне о них, - попросил Гораций.
- Ну, хорошо, - улыбнулась Адель, - сейчас я расскажу тебе, как они познакомились. Это было двенадцать лет назад в Люксембургском саду...


Маленькое послесловие

В заключение хотелось бы вкратце рассказать о других героях этой истории.
Отец Люсиль - месье Дюплесси - умер через несколько дней после казни дочери. Слабое сердце не выдержало.
Отец Камилла Демулена, проживающий в Гизе также скончался через несколько месяцев после казни сына. У него оставались еще два младших сына и две дочери, но смерть Камилла его подкосила.
Сын Люсиль и Камилла Демулена - Гораций воспитывался старшей сестрой Люсиль - Аделью Дюплесси и бабушкой - мадам Дюплесси. Для мадам Дюплесси он был светом в окошке и последней памятью о погибшей дочери.
В 1817-ом году, в возрасте 25-и лет, Гораций Демулен отправился на корабле на Гаити. По странному стечению обстоятельств он умер в возрасте своего отца - в 34 года. Но прежде успел жениться. У него родились две дочери, которых он назвал Люсиль и Камилла.