мухи

Оберштурмбанфюрер Грасс не отличался добротой. Он был надзирателем в концлагере уже 2 года, и это придавало ему уверенности в завтрашнем дне. Сорокалетний мужчина с красным лицом и аккуратными усами а-ля Гитлер. Он курил крепкие сигареты и очень стеснялся этого, фюрер бросил, а он все не мог. Он считал это своим единственным пороком. Педант от природы, он всегда ходил в наглаженной форме и имел при себе несколько носовых платков. Все знали о нем только две вещи: он ненавидел мух, и не мог заснуть, если под его кроватью не было свежего трупа. Заключенных убивал собственноручно, поэтому в бараки ходил в перчатках. На его счету было около 600 убитых, и он очень гордился этим. Перед сном он заходил за проволоку, находил тощего мужчину и измывался над ним около пяти минут. Затем одним ударом валил на землю и добивал ногами. Сопротивляться было бесполезно, жертвы ничего не просили, не кричали, все знали, если Грасс выбрал жертву, сам Господь ему не помеха. Идеальным вариантом был тот, кто умирал не сразу. Его тащили оберштурмбанфюреру в комнату, и уже там, под кроватью жертва доходила. Она постанывала в свежем бреду боли, так Грасс засыпал лучше, колыбельная никому не помешает.
 
  Заключенные боялись его, подчиненные уважали, единственным врагом надзирателя были мухи. Проклятые назойливые существа. Он заказывал множество приспособлений, избавляющих его от одной горести в жизни. Дверь в комнату Грасса всегда была заперта, на окне мелкая сетка, но если враг все таки пробирался к нему в комнату, об этом знали все, он визжал, топал ногами, его, и без того красное лицо, становилось свекольным. Он не просто ненавидел крылатых навязчивых существ, он боялся их. Панически.
  Он говорил, что они его раздражают, не годится оберштурмбанфюреру бояться мелких насекомых.
 
  Во всем концлагере был только один человек, ненавидящий Грасса по-настоящему. Это был его секретарь Гааке. За все оплошности и ошибки, которые допускались, Гааке получал по полной программе, терпеть вопли надзирателя было делом поистине благородным. Гааке был виноват в пережаренной курице, недосоленном салате и слишком большом количестве документов на подпись. Особенно секретарь страдал, если упаковки с препаратами от мух задерживались или когда жертва мало стонала ночью.
  В последний раз, ребята, обычно заносящие тело почти убитого по кровать, были заняты, и Гааке пришлось собственноручно тянуть страждущего в комнату Грасса, тело оказалось достаточно тяжелым, и он бы бросил эту затею, но знал, как Грасс будет вопить за задержку, и продолжил тянуть за шиворот стонущего мужчину. Помощники Грасса, обычно несли жертву на руках, у Гааке такой возможности не было. Все бы прошло гладко, но Гааке не заметил острый камень, и жертва ударилась головой как раз об угол и затихла. Страждущий затих. Секретарь вспотел от ужаса, Грасс знал, что избил его только до полусмерти, ему как раз сегодня хотелось длительной колыбельной. Гааке бросился к телу и начал судорожно его осматривать, смертник еще дышал, но все попытки привести его в сознание, которое подкрепилось бы стонами, были тщетны.
  На следующее утро, Грасс был зол. Он гонял секретаря, давая ему изощренные задания, он приказал ему почистить уборные заключенных, испарение экскрементов несколько раз доводили его до обмороков, затем заставил принимать участие в пытках. Для такого человека как Грасс, пытки были одним из любимых занятий, то ли дело Гааке, он ненавидел любые издевательства над чужим телом, не от доброй души, ему было гадко, он боялся крови и раздражался от визгов. Он занимался только бумажной работой. Пытки заключенных были его собственной, и Грасс это прекрасно знал.
  Под конец дня он приказал Гааке пойти и самому отделать сегодняшнего подкроватного гостя. Гааке, переборивая брезгливость и отвращение, отправился в барак.
 
  Когда Грасс заснул, секретарь наловил мух, подкрался к окну, прорезал сетку и впустил добрый десяток надоедливых существ. Оберштурмбанфюрер мирно похрапывал.
  Заключенный лежал под кроватью и смотрел на внешнюю часть пружин, Гааке отделал его недостаточно, жертва вела себя подобающе своей роли, все было сыграно по сценарию, давно написанному самим Грассом. Заключенный стонал и выворачивался от боли. Хрипел, выл и корчился.
 
  Теперь он боялся пошевелиться, такой шанс бывает раз в жизни. Полуживой, захиревший от бурды, которую давали вместо пищи, измученный пытками, он знал, ему не справиться со здоровым огромным надзирателем, если он проснется. Все знали, Грасс спит чутко. Он мог убить его только во сне; еще надо было оружие, желательно нож или тяжелый предмет. Он тихо выполз из-под кровати, еле слышно подкрался к столу, на нем стояла статуэтка, тяжелая, бронзовая, как раз то, что нужно. Он пригляделся, на ней был выгравирован портрет фюрера. Он собрал всю силу в кулак, удар должен быть точным и мощным, чтоб наверняка. Бывший владелец парфюмерной фабрики, бывший отец двух сыновей, отставной муж повернулся, чтобы нанести удар.
 
  Грасс смотрел на него сосредоточенным взглядом. Никакого намека на сон, даже на усталость. Все тот же взгляд, когда он приходил за очередной колыбельной. Он резко подхватился и бросился на бывшего парфюмера.
  Мухи доселе спавшие, проснулись от оживления и начали жужжать, а главное летать. Летать и жужжать. Такого количества мух в закрытом помещении Грасс не видел давно. Не видел и не слышал. Его схватил очередной приступ паники, он начал визжать, топать ногами и размахивать руками, то и дело, прикрывая лицо. Заключенный знал, через несколько минут, на его крики сбежится все крыло этого здания. У него есть минуты две, не больше, вероятно меньше. Он схватил надзирателя за волосы на затылке. Грасс от неожиданности перестал размахивать руками, и теперь заключенный ясно видел его испуганные глаза, перекошенный рот, безумно красную кожу. Он ударил его статуэткой в висок. Резко, оборванно. Со всей силой мира.
 
  Еще несколько секунд оберштурмбанфюрер Грасс, надзиратель концлагеря, бормотал «мухи, мухи, мухи...»