Наблюдатель

Завалов сидел на своей железной кровати с тем недоуменным выражением лица, которое появлялось у него в моменты суровых испытаний. Глаза печальные, собачьи, рот горестно скошен, ямочка на подбородке оттеняет обиду на весь мир.

Гомосексуалист Усиков курил длинную сигарету «Кэмел», и сочувственно улыбался. Они мне вкратце рассказали ситуацию: Завалов выдавил нехотя, Усиков добавил подробностей.

- Пока ты шлялся, заходили парни, они сейчас по общаге ходят. Зовут наблюдателями на выборы. Обещают 100 тысяч рублей.
- Сто тысяч рублей?! А что надо делать?
- Да ничего особенного, наблюдать. Ну, мол типа, чтобы все по закону, выбирали честно и так далее.
- Славик, вы согласились? А мне можно? Деньги как раз нужны.

Завалова перекосило от моих слов.  Душевное терзание проступило на его лице, но он взял себя в руки и глухо ответил:

- Деньги всем нужны. Но там паспорт нужен, а у меня украли. Не помнишь?
- Да, да – сокрушенно покачал я головой.
- А вы с Усиковым идите, идите. Денег заработаете, - немного, как мне послышалось, ехидно выдал он. Но поощрительно кивая.

Паспорт вместе с рюкзаком и кошельком у Завалова стащили в электричке, когда он несколько дней назад возвращался из Москвы, задремавший и счастливый после двух дней, проведенных там с Танечкой. Таня осталась в Москве еще на пару дней у какой-то подруги или тетки, вот он и ехал один.

Он утешал себя, что и так много денег поднял на выборах, собирая подписи по 1500 рублей за штуку по заданию Кирилла Иванова - пузатенького китайского болванчика на кривых ногах, по кличке Удмурт. На самом деле тот был уйгуром. Хитрый монголоид, студент истфака и патриот, по уму и развитию нас опережал многократно. Комната Кирилла была густо оклеена плакатами и наклейками КРО, Конгресса русских общин Александра Лебедя. Иванов принимал участие в создании местного отделения КРО, вроде бы зачинал молодежное движение в городе, агитировал за депутата от Конгресса, и организовывал выступления Лебедя в Народном доме, бывшем Политпросвещения. Чтобы было красиво и эффектно, он набрал наших студентов, велел их вырядиться в пиджаки и галстуки (у половины они оказались малиновыми и ярко-зелеными) и выстроил по всему Народному дому в качестве почетного караула. Сурово так, ноги на ширине плеч и руки сцеплены за спиной.

На выборах президента Кирилл умудрялся работать на все штабы сразу.  За подпись за Явлинского давал своим работникам по 1500, а, например, за Горбачева меньше, хотя и добыть было ее труднее – 1300. А за Федорова 1600, но поди найди желающего подписаться за Федорова, если только в филиале его глазного центра на окраине города, в Анненках. Зато там все подпишут: и незрячие, и персонал не отвертится.

Работа сборщика подписей нудная, тяжелая, унизительная. Я брался да бросил. Надо стучаться в бедные, часто агрессивные квартиры, тараторить как свидетель Иеговы, упрашивать, вызывать сочувствие к своей жалкой фигуре бедного студента, проявлять непреклонность сектанта, твердость политического активиста, и ту отчаянную, жесткую алчность и уверенность в необходимости этой скудной копеечки, без которой в таком деле никуда. Надо искренне демонстрировать веру в, если не победу Люция Суккума на выборах президента России, то хотя бы в его реальное существование, если ты взялся собирать за него подписи.

Хорошо собирались подписи в старых пролетарских домах, недалеко от общаги. А народец там проживал мрачный, и местные гопники общажных не любили, так что и опасно было. Матом Завалова посылали, но откровенно бежать нужно было всего лишь разок, когда за дверью послышался недовольный бас профессора Зеленецкого, заваловского преподавателя, грозы немецкого отделения иняза.

Иванов торговался за каждую подпись, нещадно браковал, препирался повизгивая, и из ста подписей мог не одобрить 80, зато за остальные Завалов получал деньги. Деньги! Кирилл, презрительно оглядев мои пробные опыты, утащил листы, и потом небрежно сказал, что подписи не прошли. Я сразу бросил, а Слава был упрям.

Я помогал Кириллу задарма, расписывался левой рукой за украденные из вахтерской амбарной книги подписи, и свою Надю подряжал на это дело и Усикова.  Иванов кривлялся, обещал гостинцы, все это было весело.

И лишь Завалов был серьезен и решителен. Заработок наблюдателя мог бы стать отличным завершающим аккордом в этой предвыборной гонке, но он плыл в карманы явно менее достойные.

Когда  молодой активист, зашел вписать нас с Усиковым в свой волшебный список, Завалов так печально посмотрел на меня, что через месяц я потерял паспорт. Его Таня случайно прихватила мой паспорт, спутав его с заваловским. И случайно увезла, так и не открыв его к себе в Обнинск.

И я вынужден был пробираться домой на каникулы (за границу!) по посольской справке, за которую солидно брали 20 долларов, но которую достоин был разорвать на мелкие кусочки любой омоновец в аэропорту. Уезжал я не сразу, в первый раз проскочить не удалось, наивный я хотел уехать по справке о потере паспорта из ментовки.

Дома я надеялся обрести паспорт. Но на моей родине нового паспорта мне не выдали, сказав, что я уже в списках не числюсь, и везет мне, что я в них не числюсь. Я уезжал назад по чудом вымоленной индивидуальной справке от российского посла, потому что нормальных свидетельств о возвращении в РФ мне не полагалось.

Когда я вернулся, и Слава загадочно спросил спустя несколько дней возобновившихся моих пустых хлопот в паспортном столе – а «что ты бы сделал с человеком, который вернет тебе паспорт?», я застонал и заматерился. Завалов сказал: она ведь случайно, не нарочно, выдав подругу и приготовившись ее защищать, но я был счастлив и совсем не сердился. Вот как меня довели в посольствах, на границе и в мрачных присутственных местах.

Но это будет потом, а пока мы с Усиковым, удачливые, собираемся в завтрашнюю поездку.

- Усиков вынь кольцо из носа. Там Юхнов, там не поймут.

Усиков, похожий на разумную, добрую крысу из мультиков, пытается незлобиво возражать, объясняет, что пирсинг часть его имиджа, но я непреклонен.

- И пожалуйста, надень штаны завтра. Я понимаю, что ты архангельский помор, тебе тут жарко, но надо ведь выглядеть прилично…

На самом деле Усиков ходил в облегающих шортах (обрезанные выше колен джинсы) чуть ли не с апреля по октябрь, видно совсем не потому, что ему было жарко. Вернее можно было утешаться, что ему было жарко, и именно поэтому он ходил в шортиках и в расстегнутой и завязанной узлом на животе обтягивающей рубашке, но ясно ведь, что эстетические соображения заставляли его так наряжаться. Он хотел быть элегантным и нравиться мужчинам. Это было опасно, в этом был определенный истеричный героизм.

Кольцо из ноздри упрямец вынул, но зато в ушах оставил. Что вкупе с подкрашенными в радикальный черный цвет редкими волосенками на когда-то раскроенном черепе, черным пятнышком крохотной эспаньолки на подбородке, одним баком (второй не рос и Усиков решил превратить один бак в свой фирменный стиль) и многочисленными бусами и фенечками придавали наблюдателю неправильный вид, но я уж махнул рукой.

Авось обойдется – в нашей общаге жили отборные пираты, и ничего Усиков был жив на протяжении целого учебного года. Череп раскроили ему когда-то совсем не у нас, а в продвинутой Москве, на Ленинградском вокзале. Кто и зачем Усиков не помнил. Он вообще очень долго потом не приходил в сознание, можно без натяжек сказать выжил чудом. Это было сразу после поступления, в сентябре. Пришлось лечиться целый год, для чего брать академический отпуск, и вернуться на курс младше.

Вышел из этой случайной и трагической передряги Усиков настоящим инвалидом. Он вынужден был постоянно пить таблетки, чтобы не съехать с рельсов и показываться врачам. Голова была как склеенный из осколков кувшин. Мы ему очень сочувствовали. Это и вправду было страшно и зловеще. Ходила версия, что именно после этого удара по голове, у Усикова там все помутилось, и несчастный стал гомосеком. Другая версия гласила о том, что он уже был геем, а это была месть сообщества за какие-то грехи. Слабым утешением был бесплатный проезд по удостоверению инвалида и пенсия.

Пенсия давала Усикову небольшой, но стабильный доход. Еще он получал переводы от мамы. Кроме матери у него никого не было.

Жил он в долг, занимал у нас,  Завалов аккуратно записывал суммы в блокнотик. Слава был в этом деле мастером: считал пельмени, с помощью линейки обмерял и делил кружочек любительской колбасы, на глаз точно высчитывал массу и объем американского куриного окорочка.

Когда подходил срок получения пенсии или перевода, Усиков исчезал, а вернувшись к полуночи, печально улыбался и разводил руками. Завалов скрежетал зубами, я поддерживал его праведное негодование.

- Денег у него нет! На мальчиков потратил! – гневно констатировал Завалов. Иногда раздраженно шипел и прибавлял: «Пидар гнойный». За глаза впрочем, он был парень культурный, репатриант из Литвы.

Доверять Усикову  наличные деньги было еще страшнее. Несмотря на его честный и добрый, в общем то нрав.  Раз я дал ему 50 долларов на покупку толстовки, Усиков собирался в Москву. Я ждал еще и сдачи. Ничего он мне не купил, а сообщил смущенно, что спустил все мои деньги в гей-клубе «Шанс».

- И все зря, хоть бы кто-нибудь снял…

Я сжимал кулаки, но что было делать с таким бедолагой? Усиков выплачивал потом долго мне эти деньги, маленькими частями. Надо отдать ему должное он по большей части долги возвращал, да еще и угощал нас. И стриг, ведь у него был профессиональный набор ножниц, он заканчивал курсы парикмахеров-любителей, и была у него алая парикмахерская накидка и даже механическая архаичная стальная машинка. Он быстро обзавелся клиентурой, но денег не брал, а всего лишь две пачки «Кэмела», желательно «длинного» в мягкой пачке, за стрижку. Девушкам он еще и красил волосы, и прокалывал уши, и все это удавалось ему хорошо. К тому же умел он шить, пришивать пуговицы и чинить одежду, что было очень кстати.

Неудачник Завалов печально завалился спать, приказав выключить верхний свет, люминесцентные лампы на белом, побеленном потолке. При свете маленькой лампочки в бра из пивной банки я пытался учить английскую грамматику, готовился к экзамену по старому советскому пожелтевшему учебнику. Усиков слушал свою любимую Мадонну в кассетном Walkman Sony. Мадонна была его второй страстью после мужчин, а может и первой. Он фанатично скупал все, что о ней можно было найти: кассеты, видеокассеты, постеры.

Ложиться спать мы и не собирались, вставать надо было очень рано. Какой смысл в коротком тревожном сне, когда боишься проспать сто тысяч рублей? Летом в двадцать лет от роду можно вообще не ложиться.

Сто тысяч рублей – это двадцать долларов США.  Завалов был способен на эти деньги рачительно жить неделю, и еще Танечку сводить в бар «Старая подкова» при нашем корпусе универа. Усиков мог заказать до двадцати пицц в модной пиццерии у Центрального рынка.

- Что я могу для него сделать? Разве, что в пиццерию сводить! – сокрушался Усиков, думая о своей любви,  звезде гей-сообщества города. Это был совсем молодой, лет восемнадцати статный, смазливый типчик с напуганными и одновременно наглыми глазами и модными бачками. К его ногам бросали дорогие подарки, туалетные воды и модные шмотки, самые крутые гомосеки города.

Мы пришли в пункт сбора в Народном доме первыми. Шли пешком с полчаса, троллейбусы еще не ходили. Прохладный летний рассвет исторического дня – 16 июня 1996 года.

Без проволочек и всяких формальностей сразу получили деньги. Сидели на дерматиновых креслах, как в кинотеатре, выходили курить. Постепенно помещение наполнялось молодыми людьми, которые подходили, получали деньги, расписывались в журнале.

И вдруг выкрикнули наши фамилии, загудели. Подходите, мол, деньги получать!

Посмотрев страшными глазами на растерянного и пытавшегося что-то сказать Усикова, я пошел к столу, увлекая его строгим взглядом.

- Где вас носит?! Вам что особое приглашение нужно? – недовольно прокричал парень за столом. – Деньги получать собираетесь? Из-за вас все задерживаемся, уже выезжать пора.

Я стал чинно расписываться, бросив тяжелый взгляд на Усикова, готового захихикать. Мы получили деньги во второй раз.

- Дурак, сделай серьезный вид - шипел я. – Нефиг лыбиться!

Вышли покурить.

- Ты чуть не раскололся!
- Ну я офигел… - тянул гей.
- Не надо офигевать, надо держаться спокойно. У них денег много – тихо сказал я. – Может свалим, пока не догадались?
- Да ладно тебе, раз так хорошо заплатили - грех не съездить, не поработать. Неудобно.
- Да, ладно, съездим.

Нас вскоре погрузили в автобусы, чтобы развести по участкам. За окном был сонный еще, унылый город, а когда мы из него выехали, стало свежо и живописно. Хотелось спать, но и было взвинченное настроение.

Что мне известно про Юхнов? Что через город отступали войска Наполеона? На трассе попался и памятный знак. Но, чу, мы подъехали к Юхнову, зеленому сонному городочку. Автобус остановился на въезде, и мы стали получать инструктаж и сопроводительные документы. И тут у меня резко возникли проблемы.

- Да он не гражданин России?! – недовольно протянул один из наших вожаков. Мой паспорт пошел по рукам – Да это, это вообще не его паспорт, фотография переклеена!

Паспорт был мой, просто фото небрежно наклеил наш кишлачный паспортист. Не поставил все нужные оттиски на фотографию, с оборотной стороны оттиск не просматривался, у кого был советский паспорт - тот знает. Вместо оттиска на оборотной стороне было мерзкое желтое пятно клея. Ни у кого таких пятен я не видал. Клей какой-то подозрительный, а должен быть  специальный, фото отходит, оттиска нет, наклеено плохо и криво… Заподозришь тут.

- Мне приходят повестки на выборы… Я прописан вот… в общежитии, и повестки в комнату приходят, - отбивался я, замыливая вопрос о гражданстве. - А паспорт мой, чей еще? Кому еще нужно такое ФИО? Вот на фото есть штампы, а то, что на обратной стороне нет, я что ли виноват? Такой выдали. Я на самолете летаю, и ничего мне никто не говорил.

Возражал я из принципа. Мне не понравился этот нелепый наезд. Я бы совершенно не расстроился, если бы меня не допустили на эти чертовы выборы. Допустим, они конфискуют у меня сто тысяч, но ведь у меня останутся еще сто.  Неплохо за потусоваться и за проезд на автобусе до Юхнова, даже, если я буду обратно добираться за свой счет.

А повестки на выборы мне в комнату приходили. Это была чистая правда. И я имел право на открепительное удостоверение, не взял только потому что было лень и все равно. Но гражданином России я тогда не был, тут они были правы.

- В чем дело? – спросил старший разводящий, мужик лет сорока. Мы толпились в проходе автобуса.
- Не гражданин вот. На двух языках паспорт.
- У моего племянника тоже на двух языках паспорт. Он из Якутии. Что теперь он не россиянин? – примирительно сказал мужик.

В общем, прошел я отбор в наблюдатели, и получил распечатанную на принтере бумагу с печатью, в которой сообщалось, что я наблюдатель от движения НДР, «Наш дом Россия», которую возглавлял Черномырдин. Партия власти, во как. Усиков получил такую же бумажку, только там было написано, что он корреспондент журнала «Огонек». Гей выпятил грудь и загордился.

Нашим участком была школа на отшибе. Мы вошли, поздоровались, осмотрели пустые урны, чинно удостоверились, что они пустые, осмотрели кабинки, информационный стенд с кандидатами. При нас урны опечатали и опломбировали. К нам относились предупредительно, выдали стулья. Вскоре голосование началось, стали заходить первые робкие пенсионеры с авоськами, косились на нас, уважительно здоровались и шли голосовать.

Открылся буфет, и мы радостно купили пирожков, сосисок в тесте и пива. Со стотысячной купюры буфетчица в белом кокошнике с трудом нашла сдачи. Пить пиво на участке было наблюдателям неудобно, и мы решили отойти. Рядом была речка, мостик, и брод на настоящий островок, на нем мы и решили устроить завтрак.

Вокруг зелень, тишина, запах травы, вода, роса. Кажется, что на много километров леса, поля, а не чахлая рощица и речка-вонючка.

Потом вернулись и Усиков по открепительному важно проголосовал за Явлинского. И Завалов тоже был за Явлинского, но проголосовать не мог. Усиков очень смешно ходит, отметил я про себя, пытаясь вчитываться в параграф Gerund. Осанка неестественно прямая, как будто нанизан на штырь, при этом семенит и повиливает бедрами.

А тем временем народ пошел активнее, выборы набирали обороты.

Cлучилось страшное – врубили музончик. Псевдонародный такой, истеричный. Очень громко.

Больше всего, хуже самой страшной мигрени, похмелья, тошноты и зубной боли доканывала меня похабная песня: «А сто граммов Любка, а сто граммов бабка, а сто граммов ты моя сизая голубка»! Ее крутили много раз, перемежая другими подобными хитами, и мое сознание, поддавшись стокгольмскому синдрому запело эту хрень у меня в голове. Моим голосом. Я напевал: « А сто граммов Любка…» Ааа ухх ты черт! И выбегал курить. И мозг мой вопреки моей воле пытался разгадать эту бессмыслицу. Какая бабка? Кто такая Любка?

Учить английскую грамматику в таких условиях было никак невозможно. А в понедельник экзамен.

Больше всего меня удивляло, а почему так громко? Почему? Но я поначалу стеснялся спросить, потом риторически вопрошал у кого-то из комиссии, но эффекта никакого не было. Диск-жокей оставался невидим, и казалось, музло становилось все громче.

К нам подходили люди и интересовались нами, пытаясь перекричать истеричные, по идее организаторов видимо долженствующие веселить их песни.

- Ух ты… Угу… Из самой Москвы…  Из столицы значит будете? – больше из этих скороговорок я ничего не разобрал, но разочаровывать тем, что мы не из столицы я не хотел и кивал. Люди были разные и угрюмые и подшофе слегка, и критически настроенные к властям, и втирающие какие-то нелепости про кандидатов. Как же не пообсуждать Ельцина, а тем более кандидата в президенты Брынцалова?

Нам, а скорее всем окружающим, так сказать миру, риторически жаловались на жизнь в стране и местные проблемы, и мы кивали, ничего не понимая как из-за шума, так и вообще ничего не понимая в этой их жизни. 

Местные гопники, алкаши и хулиганы заходили, озирались, кто-то пытался что-то сморозить, но в общем были почтительны к процедуре - местный дядя милиционер на участке, видимо, внушал почтение к себе.

Корреспондентка местной газеты попыталась взять у нас что-то вроде интервью.

Я пробормотал смущенно, что я из НДР, и более уверенно, что никаких нарушений не зарегистрировано, потому что их и вправду не было. Не считать же агитацией бредни отдельных типов, которая и то пресекалась насмешливыми ремарками членов комиссии.

Усиков важно заявил, что он корреспондент журнала «Огонек» из Москвы, и «коллега» даже зарделась, застеснялась его интервьюировать. Впрочем, что-то там он ей все же умудрился наболтать.

Гей куда-то пропал, я бессмысленно корпел над грамматикой. Через некоторое время Усиков явился довольный, улыбающийся.

- Там мужики едут с урной бабок объезжать. Там надо понаблюдать. Можно я с мужиками? – и лицо его сделалось томным.
- Можно, но ты поосторожнее там… Смотри… - покачал я головой. Что с ним поделаешь?

Я вышел с Усиковым, заодно и покурить. Местные солидные, пузатые кабаны в неловко нацепленных галстуках грузились с урной в «уазик». Его зажали на заднем сидении.

Я вернулся к бабке и Любке. Вялый кошмарчик продолжался. Грамматика, ох а попробуйте позубрите про глагольные времена на въедливом советском филологическом английском языке 60-х годов, под сто граммов для Любки.

Я думаю пресловутый «носитель языка» сдулся бы даже без музыки. Он не подозревает, что можно написать так сложно про его грамматику. Меня стала одолевать дремота, тем более никаких нарушений процесса волеизъявления граждан, которые могли бы взбодрить меня, не наблюдалось. Разве, что почитатели Жириновского разок громко дружески подискутировали со сторонниками Лебедя.

Усиков вернулся довольный, с целым черепом.

- Меня на заднем сиденье зажали, здоровые такие. А машина на ухабах подпрыгивает ух!

Я его оптимизма не разделял. День показался очень длинным, и я уже хотел, чтоб он кончился наконец. Внутри духота, бабка и Любка, снаружи духота и проселочная пыль. 

Наконец долгожданные сумерки, и тетки с начесами поторапливают избирателей и выталкивают зазевавшихся. Закрываемся изнутри, вскрывают урны, всех зовут считать голоса. Нас приглашают. Мы как настоящие ответственные лица наблюдаем во всю.  Я наслаждался тишиной, приятно шелестели бюллетени. 

Избирательная комиссия действовала очень ловко и споро. Каждому кандидату полагалась отдельная стопочка, быстро росли стопочки Зюганова, Лебедя и Ельцина. У Явлинского и Жириновского тоже были солидные кучки, а вот голоса за всех остальных можно было сосчитать на пальцах. Дело шло без запинок, только один разок комиссия смутилась. Дело в том, что в одном из бюллетеней напротив фамилии Лебедя была нарисована ручкой миниатюрная птичка, точно, однако поместившаяся в нужный квадрат. Как будто ребенок нарисовал…

- Да эт же Витька-алкаш, он за Лебедя, вот он птичку и нарисовал, - сказала одна из женщин. – Точно он.
- Так засчитываем голос?
- Вот дает! Что не мог как все нормальные люди птичку поставить?
- Так он и поставил птичку.
- В законе говорится - знак. А тут и есть знак, и если знак один, то голос засчитываем – важно сказал мужик.

Мы тоже в знак согласия покивали. Наконец все сосчитали, составили протоколы, мы  их подписали. Темнело. На нашем участке победил Зюганов. На втором месте был Лебедь, и только на третьем – Ельцин.

За нами заехали и приятной летней ночью повезли назад, в город.  Привезли в центр, но попросили не расходиться – в кинотеатре «Центральный» нас ждал банкет.  Хотелось спать, сказывалась бессонная ночь накануне, но не посетить халявный банкет – было бы неправильно.

Зал украшен шариками и всякой символикой. Рассадили за столы, где сначала ничего не было, а потом появилось «шампанское» и какие-то овощные салатики, которые проснувшегося зверского голода все равно бы не утолили, а пробовать их было неудобно. За столом кроме нас еще четыре человека, и сидят как смущенные истуканы.  Шампанское у меня вызвало тоску. Хотелось водки и пожрать. Усиков улыбался, держал хорошую мину. Так продолжалось довольно долго. Мы изнывали от голода, я мечтал то о жареной картошке то о макаронах с тушенкой, приготовленных на нашей вонючей кухне. Можно было купить консервов в ночной палатке. Я уже подумывал, что надо валить, когда начался шум и гвалт. Наши соседи по столу устало, но с энтузиазмом заулыбались.

Какой-то парень, молодежный активист правящей партии, с микрофоном в руке, стал орать: «По результатам выборов побеждает Борис Николаевич Ельцин! Ураа!».

«Ельцин, Ельцин! Россия, Ельцин, победа!», - подхватили остальные активисты-энтузиасты. Сидящие за столами смущенно поулыбались, похлопали для проформы и бросились открывать шампанское, как при бое новогодних курантов.

Выключили свет, включили светомузыку, принесли долгожданную водку и еду. Разомлевшие мы выпивали с нашими соседями по столу. Болтать особо не было сил, да и музыка мешала.

Oh, Max, don't have sex with your ex. Ля-ля, бумс-бумс!

- Что-то так хочется потанцевать! Дискотека вон началась. Пойдем потанцуем, - задрыгался Усиков.
- Сиди уже…
- Ну один танец.
- Ладно… Поди спляши, только осторожно.

Я опасался, что поднабравшийся Усиков начнет по своему обыкновению приставать к парням в танце. Радостный, он метнулся к танцующим. Я развалился на стуле, очень устал, мне хотелось уйти, но лень было встать, и обрывать чувство какого-никакого, но праздника.

На третий выход на танцпол я его не пустил.

- На нас уже косятся. Надо валить, а то кренделей навешают! Точно навешают.

Усиков валить не хотел, и пришлось для убеждения ткнуть его кулаком под ребра. Оставлять его с такими лихорадочно блестевшими глазами в этом цветнике было нельзя.

Мы вышли в пустой, сонный город.  Светало. Самое хорошее время, гопники уже спят. Ко мне Усиков никогда не приставал, я был не в его вкусе. О чем он мне когда-то сообщил.