Приемыш

- Такой странный… - не сдержавшись, протянул Вико, бренча ложкой по краям чашки с неостывшим кофе, косясь на объекта свое нелестного высказывания. Обижать он его не хотел, ни в коем случае не хотел, но такой вывод напрашивался сам собой.
Отец, хмыкнув, незаметно кивнул, не решая не соглашаться с очевидным. Мать лишь горестно вздохнула, делая вид, что не заметила этого, лишь улыбнувшись тому.
Тому.
В угол кухни, не желая присоединяться к трапезе, забился приемыш.
Назвали его Людвигом. Мать так назвала, не встретив возражений с его стороны. Назвали его в честь Бетховена. Опять-таки по инициативе матери – она была музыкантом и души не чаяла в сем, желая привить свою любовь к этому искусству всем членам семьи, что у нее получалось, в том числе и Людвигу, хотя это и было парадоксально, ведь уже в приюте ей сказали, что мальчик глух на одно ухо. Собственно, это только способствовало его имени.
- Ничего-ничего! – говорила мать, гладя его по черным, как смоль, волосам, заглядывая в глаза и улыбаясь, - Бетховен тоже был глух, зато каких высот добился!
Людвиг ничего на подобное не отвечал, он вообще не разговаривал, чем вызывал сомнения, глух ли он, или немой на самом деле. Но его неразговорчивость лишь спихивали на психические проблемы, возникшие из-за трудного детства. О, да. Та тетка из детдома рассказывала такие плачевные байки о нем, о том, как его биологическая мать отказалась от него после рождения, узнав, что у него есть склонность к потере слуха, о том, как он жил в приюте, который еле-еле содержался государством, о том, как его забрали в семью, откуда ушел отец, а мать постоянно подвергала его побоям и ту лишили родительских прав и о том, что последние годы он гниет заживо своей душой здесь. Все вышеперечисленное заставляло мать плакать, и та в слезах решилась забрать его, хотя причина ее желания принять в семью сироту крылась не только в жалости.
- Ну ты посмотри на него! – улыбалась мать, любуясь новым родственником, - Он же совсем, как Дези!
Вико лишь пожимал плечами в смятении, не понимая, почему он так похож на того, кого никто никогда не видел и, к превеликому горю, не увидит, на что мать лишь взахлеб говорила, что представляла она его себе именно таким.
- Посмотри на эти глазки! На этот носик! На эти губки! Он же вылитый Дези!
Дези – так должны были назвать ее второго ребенка. Не будем углубляться в те трагические подробности той аварии, в результате которой та осталась бесплодной, лишившись плода на пятом месяце, просто будем знать, что тогда на ее светлое сердце легла огромная тоска и горе, которому, казалось, не было предела. Да и несмотря на то, что она была в возрасте, еще и уже со взрослым ребенком, она хотела себе еще одного, страстно хотела, в конечном итоге взяв мужа и первенца под руки и поведя их в приют, повстречав Людвига.
Людвиг хоть и был вылитым Дези, однако всех мечт и грез матери он не оправдал. Дези представлялся ей столь же светлым, как и она сама, человечком, с уст которого не будет сходить улыбка, кто продолжит ее музыкальное дело, а Людвиг был совсем иным. Весь его лексикон состоял из слов «да», «нет», «не знаю» и нескольких исключительных нераспространенных предложений, которыми он отговаривался от вопросов, на которые невозможно дать ответ, руководствуясь «да» или «нет». Да, музыку он полюбил, это было видно, ведь он не расставался с плеером, подаренный ему при принятии в семью, слушая его единственным ухом, однако вряд ли «дез метал» мог сравняться с «классикой», желаемой матерью. Кроме того, врачи не тешили прогнозом, дескать, ушки ребенка нужно беречь, он так и совершенно глухим остаться может, однако Людвига это совершенно не волновало. Словом, плеер, подаренный Людвигу, вызывал лишь одни проблемы, тем более, что он с ним не расставался, а когда кто-либо пытался с ним заговорить, то он лишь поднимал взгляд, чуть повернув голову на бок, как обычно поворачивают голову на звук псы, тихо вопрошая «а? Что?»
«А? Что?»
«А? Что?»
«А? Что?»
Это «ачтоканье», которое уже слилось в один сплошной звук, не могло не раздражать, однако все, без исключения все, пытались относиться к приемышу лояльно, в том числе и Вико, питающий невероятной любовью к матери, чье сердце чуть не остановилось, застань он ее тихо плачущей ночью на кухне. Оплакивала она Людвига.
- Где мой мальчик, - хныкала она, вытирая слезы прихваткой, - Где же мой милый Дези..?
С одной стороны, поведение Людвига была действительно неприемлемым. С другой стороны, думал Вико, попытка поставить его на место может обернуться тем, что он окончательно забьется в себя, что было еще хуже, тем более, если у него действительно столь ужасное прошлое, то может стоит дать ему время адаптироваться..?
На момент изъятия из приюта Людвигу было тринадцать лет. С тех пор прошло от силы недели две и ничего, собственно, не изменилось. Вел себя приемыш и впрямь странно: за столом не питался, ел мало, воротил от чужих глаз взгляд, ничем не занимался, сидел себе в углу и слушал свой дез метал, будто иного в жизни для него и не было.
Отец только хмыкал, стараясь не обращать на это внимания, будучи уверенным, что пройдет время и все уладится, без его непосредственного участия.
- А давайте, - объявила одним воскресным утром мать, накрывая на стол, - А давайте сходим в оперу! Сегодня как раз билеты за полцены выставлены! Давайте, а?
Опера, честно сказать, было не самым любимым развлечением этой семьи, семейства Мори, однако раз уж билеты за полцены – грех не воспользоваться, верно?
Нет, конечно же. Это была попытка вновь взять всех под руки, но на этот раз прихватив с собой и Людвига, не за тем, чтобы приобщить его к прекрасному, а чтобы просто высунуться с ним за пределы дома.
Людвиг не возражал. Он просто промолчал и никак не отреагировал на предложенное, даже когда его спросили, что он имеет на этот счет, тот лишь пожал плечами, что трактовалось не как «я не знаю», а как «отстаньте»
«Он просто еще не привык к нам!» - тешила себя мать, наматывая на шею приемного сына шарф, интересуясь, не слишком туго ли, - «нужно просто подождать…»
Было тогда в достаточной мере прохладно, однако Сицилия всем своим обликом готовилась к приходу весны, которая уже ломилась в город, и эта суета, пускай даже столь промозглая, уже грела сердце. Мать держала Людвига за руку, как маленького ребенка, в шутку, конечно же, вот только судя по его выражению сердца, тот воспринимал это всерьез, будто его считают за малыша, который нуждается в подобном. Малышей, как раз, на улице было много – видимо, возвращались из младшей школы, или с подготовительных курсов, или из садика…
Шла и стройная дамочка с коляской и с маленькой девочкой, лет пяти, не больше, остановившись у перехода на светофор на перекрестке. Машины мчались, как бешеные, благо еще, что луж на дорогах не было, не то бы они непременно забрызгали бы ими всю улицу. Людвиг лениво наблюдал за этой картиной исподлобья, все еще дуясь на то, что его держат за руку, будто он сам не в курсе, что есть правила дорожного движения.
И тогда по небу пролетел пестрый надувной шарик, подхваченный ласковым ветром, несясь куда-то через дорогу.
- Шарик! – радостно вскрикнула девочка, выскользнув из рук мамы и выбежав на проезжую часть…
- Дебора, стой!!! – в истерике завопила мамаша, чуть не выпустив из рук и коляску, в кромешном ужасе созерцая то, что девочка послушалась и остановилась, как на нее со всей скорости несся «Пежо»
…мы лишь догадываемся, чем бы все это закончилось, но знаем мы одно – отец семейства Мори выхватил девчушку с дороги, буквально за секунду до трагедии.
- Боже мой! Спасибо вам! Господи, Борри, никогда так не делай, слышишь?! – в слезах, выскочивших от внезапного ужаса и уже свежих слезах радости голосила мамаша, прижимая ничего не осознавшего ребенка к себе.
Мать улыбалась, не желая думать ни о чем более, что ее супруг – герой, и что сегодня для кого-то счастливейший день в жизни.
Вико улыбался тоже, хоть еще не отойдя от шока – еще чуть-чуть, и произошло бы непоправимое, невольно решив понаблюдать за реакцией на подобное Людвига.
А он улыбался.
Явно не доброй улыбкой.
Впервые за все эти недели их знакомства Вико удалось разглядеть эмоции на его лице, но это были совершенно не те чувства, которые должно было ожидать от прототипа Дези.
Чуть отойдя в сторону, чуть сжавшись, чуть склонив голову, тот закрывал рот руками, дабы из его рта не посыпался оглушительным градом смех. Его глаза блестели безумством, будто некто из темных миров вселился в него, будто…будто…
- Вико! Что случилось? Ты так побледнел…все хорошо же, не переживай! – обняла его за плечи мать, хихикая.
- Нет, просто…
Просто Вико единственный, кто видел, как реагирует на такие кошмарные вещи Людвиг.
Наверное, не стоит обращать на это внимание. Никто же не виноват, что Людвиг…
- …такой странный…
Вико лишь придется надеяться на то, что все это сугубо временно.
Что у Людвига такой возраст.
Что он нахватался не самых лучших манер у своих соотечественников.
Что его еще можно перевоспитать.
В оперу тогда сходить так и не удалось. Пришлось разбираться с водителем «Пежо» и полицией, которые еще долго пытались упрекнуть непутевого водителя в нарушении правил дорожного движения из-за неприемлемой скорости.
Пришлось вернуться домой.
У матери было невероятно хорошее настроение, она то и дело носилась за папашей, обращаясь к нему на «мой герой!», суетясь с готовкой праздничного в эту честь ужина, а потому папаша, во всю используя предоставленные ему почести, маялся бездельем, чем и довольствовался. Вико не было спокойно на душе.
И не будет.
- Людвиг…Людвиг, можно к тебе? – робко постучался он в дверь комнаты, выделенной приемышу, где, разумеется, поначалу планировалось поселить Дези. – Людвиг, я…ЛЮДВИГ!
Людвиг лишь повернул голову на голос сводного брата, когда тот высунул голову в проем двери. Сидел приемыш как всегда, на полу, в углу, держа в руках вырывающуюся из плена дворовую псину, а другой замахнулся на нее рабочим молотком.
- Ч…что ты делаешь?! Отпусти ее! Где ты ее достал?! – суетился тот, еле изымая из цепких рук Людвига собаку, которой, судя по всему, тот уже успел переломать пару костей. Та жалобно взвизгнула, захромав куда-то прочь, выскользнув из комнаты, скуля. – Зачем ты это сделал?! Отвечай!
Людвиг не отвечал. Лишь смотрел на него своим сухим взглядом, жаждущим уединения, жаждущим, чтобы тот наконец отвязался и позволил бы завершить начатое, жаждущим…
- Та…там какая-то собака! Мальчики, вы не знаете, что…что вы тут делаете? – заглянула мать, обеспокоенно заглядывая во все комнаты, остановившись на этой.
- Мы? Мы…
В глазах Людвига не читалось ни намека на просьбу о прощении, чтобы тот не выдавал его перед матерью.
- Мы…мы просто играем, мама.
Да уж, Вико был явно, скажем, старым для игр, как-никак тому было уже двадцать лет, да и сложно перечислить ряд игр, в которых использовался бы молоток, однако та поверила, вернувшись к мысли о собаке, бросившись за ней, оставив сыновей наедине друг с другом, на что старший лишь тяжело вздохнул, закрыв лицо руками.
- Что ты делаешь, чертенок? Неужели тебе не объясняли…что такое хорошо, а что такое плохо? А? Нет, прости, я понимаю…я прекрасно знаю историю твоей не самой легкой жизни, конечно же, мне легко тебя судить, человеку, не пережившему таких тягостных событий, ага…просто…просто…эх, а давай мы завтра отправимся в наш сад, а? У нас есть хороший участок за городом. Скоро начнется сезон. А мы уже купили несколько саженцев импортных яблонь, давай приедем туда с тобой, и ты посадишь деревце, ты назовешь его своим именем, ты пройдешься пальцами по ее слабому стволу, ты ощутишь его слабость и беззащитность…ты ощутишь, что без тебя оно не выживет…ты ощутишь, что эта, казалось бы, бездушная деревяшка не спроста здесь…потому, что ты сам ее посадил…а потом…а потом я возьму топор и срублю эту яблоню на корню, чтобы у тебя все переклинилось внутри, чтобы ты увидел, как ужасна смерть, как кошмарно разрушение, а ведь казалось бы – всего лишь деревяшка!.. Никто не будет ее оплакивать, а ты будешь, потому, что ты видел в ней плод собственных усилий, прошлых и будущих, в этом и есть счастье, которого я лишу тебя, чтобы вызвать хотя бы что-то с твоей стороны…чтобы ты понял, что все на свете, будь то маленькая девочка, будь то бездомная псина есть свой кусочек меньшего или большего счастья, а уничтожение не может принести счастья, и как страшно глумиться над этим, ведь смеяться над чужим горем может только…конченный человек…ты понимаешь меня…Дези?
Тот лишь приподнял голову, повернув ее так, как поворачивают псы.
- А?
…что?..