Месть

В старших классах той школы, где я учился, подарки девочкам и мальчикам на гендерные праздники делались традиционно: противоположный пол скидывался по рублю, активисты закупали даримое и в нужный день раскладывали его по партам перед началом уроков: девочкам — зеркальца, расчесочки, заколочки,  мальчикам — блокнотики, ручечки и всякую прочую ерунду. Всё это, естественно, сопровождалось открыточками с наилучшими пожеланиями.

А вот в младших классах процесс был менее казенным и более драматичным. Все дети были поделены на разнополые пары, и каждый ребёнок персонально одаривал своего напарника или напарницу, причем не чем-нибудь, а обязательно книгой. По замыслу учительницы девочка А. дарила мальчику Б. на 23-е февраля книжку про Чапаева, а тот ей потом на 8-е марта книжку со стихами Барто — как-нибудь так. Девочки-мальчики с годами, кажется, перетасовывались, но из всех годов мне запомнился именно тот, когда парой моей была Марина М., обыкновенная русоволосая девочка, не хватавшая звезд с неба ни умом, ни красотою, и не вызывавшая у меня никакого интереса.

Двадцать третье февраля далёкого года, школьный коридор. Уже прозвенел звонок на первый урок, но в класс пока ещё не пускают: девочки-дежурные под руководством Ларисы Викторовны завершают в нём необходимые приготовления — развешивают, наверное, по углам картонные звёзды или выводят мелом на доске какую-нибудь очень красивую надпись. А книжки — книжки, наверное, уже лежат на своих местах. Для каждого мальчика — своя. Украдкой я бросаю косяк на Марину М., скромно стоящую в сторонке: интересно, что она там мне подарила?..

Но вот — распахнуты двери, и резвой толпою, сметая с пути Лену П., пытавшуюся встретить нас поздравительными стихами, мы рвёмся к своим партам. Походу глаз завистливо фиксирует несколько ярких глянцевых обложек на партах справа и слева: ух ты, кажись Костику книгу про самолёты подарили!.. А Валерке — про войну, вон какой танк нарисован!.. И внутри наверняка с картинками... Везёт же... Ну, а мне?.. А мне...

Не помню — удержался ли я от того, чтобы заплакать, или нет. По-моему, все-таки, удержался. Весь урок сопел, моргал, натужно смотрел в окно, даже не раскрыв тетради. Лариса Викторовна не сказала мне по этому поводу ни слова; по-моему, она всё понимала. Книга, которую мне подарила Марина, насчитывала не то десять, не то восемь страниц, стоила 3 (три) копейки, а размером была с записную книжку. Адаптированный пересказ «Принцессы на горошине», изд-во Детская Литература. С картинками. Ни один из наших мальчиков не получил в подарок ничего подобного — даже близко.

Промужавшись весь день, дома я дал волю чувствам. Рыдая, потрясал у матери перед носом книжонкой и был близок к тому, чтобы разорвать её. Называл Марину всякими нехорошими словами.

— Ну что ты, ведь дорог не подарок, а внимание, — насколько могла честно пыталась урезонить меня мать. Но по лицу её я видел, что и она расстроена.

«Ну погоди...» — мысленно прошипел я самому себе, когда немного успокоился. — «Ты ещё не знаешь, что получишь от меня на 8-е марта!..»

Собственно, я ещё и сам не знал. Хуже того, что мне подарила Марина, подобрать было что-нибудь трудно. А хотелось. И вдруг я вспомнил, что видел на балконе у пожилого дядьки Александра Петровича, соседа, ящик со старыми детскими книжками — совсем детскими. Коровка говорит «Му». Собачка говорит «Гав». Такого плана. Дети давно выросли, а книжки остались.

— Александр Петрович, а дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь книжку из того ящичка, что у вас на балконе.

— Пожалуйста. А зачем тебе?

Вкратце я объяснил ему в чем дело. Александр Петрович покряхтел, покачал головой и куда-то ушёл. Потом вернулся с толстой книгой в хорошем переплете, на обложке которой была нарисована собака лайка с хвостом-колечком. Про геологов.

— На. Лучше подари эту.

— Но вы не понимаете. Мне же нужно отомстить!

— Это будет самая лучшая месть.

— Но...

— Подари, подари. Увидишь.

Книга была отличная, отдавать было жалко, хотелось оставить себе. Но Александра Петровича я уважал, решил послушаться. К тому ж было интересно: что же такое я должен увидеть, что же такое должно случиться?..

*   *   *

А случилось то, что Марина М. пришла в смятение и густо покраснела. Наблюдая за ней со своей парты, стоявшей позади её, я видел, что девочке было очень не по себе. Старик оказался прав, отмщение удалось: вид нравственных терзаний моей обидчицы доставлял всем моим фибрам глубокую сатисфакцию. Ко второму уроку фибры окончательно насытились, и мне стало Маринку просто жалко. И чем дальше — тем жальче. На третьем уроке я уже считал себя последним негодяем, а Александр Петрович казался мерзким колдуном.  Поэтому когда Маринка подошла ко мне после занятий, смущенная и бледная, я в ужасе заорал:

— Нет, нет, не говори мне ничего! Это не я виноват, это не я!

— Я просто хотела сказать... может, хочешь пойти ко мне в гости?

Это был не тот ещё возраст, когда мальчиков радуют такие предложения от девочек, поэтому меня оно скорее удивило и даже несколько напрягло. Идти к Маринке в гости? И зачем? Делать мне, что ль, нечего?.. Но чувство вины заставило пойти.

Длинная кирпичная девятиэтажка. У подъезда Маринка вдруг бросила портфель и достала из кармана банку из-под гуталина — «битку».

— Сейчас. Подожди.

Весна была ранней, на асфальте перед подъездом кто-то уже расчертил классики. Минут пятнадцать, совершенно забыв про меня, она увлеченно скакала, а я стоял и смотрел. Стоял и смотрел, как дурак. Потом спохватилась: — Ой! Пошли.

Однокомнатная квартирка с микроскопической кухней. В эпоху тотальной уравниловки какие-то семьи уравнивались лучше, какие-то хуже. У кого-то были ковры, хрустали и цветные телевизоры — мерила благосостояния по тем временам — у кого-то не было ничего, кроме двух-трех предметов фанерной мебели, как у Маринки с её мамой. С мамой, да. О маме она говорила, была мамина фотокарточка. А папой там и не пахло. Впрочем, я лишь теперь способен обратить на подобную деталь внимание — ретроспективно, задним числом.

Маринка играла в хозяйку. Для того, чтобы вскипятить по чашке чая и выставить на стол конфетницу с колотым сахаром, совершенно необязательно надевать передник — она его надела. Ретроспективно меня это умиляет, тогда — нет. Довольно скоро я заскучал и отпросился домой.