Малая переправа

                МАЛАЯ  ПЕРЕПРАВА

- Привет Федор Иванович.  Давно тебя не видно было , где ты был? Не  приболел,  случаем?
- Угадал Володя, болел. Давление, понимаешь, стало подводить. Скачет и скачет. То 170, то 210 и такая слабость… Покололи маненько и, вроде,  полегчало.  Да и не мог ты меня видеть. Меня дочка к себе увозила. Подруга ейная, медсестрой работает, она и приходила  уколы ставить.

Весна всё же наступила снова, хотя уже и не верилось.  Шибко запоздалая она нынче. Сколько раз  выпадал снег на почти сухую землю, и столько же вытаял. Привыкать начали, что вечно будет так грязно и не мечтали уже, что  туфли  скоро обуем. Попривыкли к сапогам. Сегодня солнце с утра греет аж по летнему. Благодать. Федор Иванович прислонился к гаражным воротам, сидя на старом ящике и щурится.
- Ну, а как твои дела Володька, пишешь чё  аль нет? Сколько человек уже прочитали твои рассказы?
-Пишу, Федор Иванович, потихоньку. Вчера смотрел страницу в Интернете, прочитали чуть  более семисот человек.  В библиотеке народу не видно, а оказалось, что читают люди, не все потеряно.
- И ты, значит, не зря стараешься.

Федор Иванович, ветеран отечественной войны, является бессменным председателем нашего гаражного кооператива. Уважают его люди, и из-за этого «внимания», скорее всего, он и заболел. Это  бич не только нашего гаражного кооператива. Как только наступает весна, так и пропадают мужики в своих гаражах. В каждом ряду есть хотя бы один гараж, где ворота открыты с утра до вечера. Там обычно пьют. Без разницы – есть техника или ничего кроме велосипеда нет, но ползут туда одни и те же лица, что бы скинуться или «толкнуть»  кому-нибудь запчасть, металлолом или просто посадочную семенную картошку. Никто из них не работает, но к вечеру как-то умудряются напиться все. Нельзя говорить, чтобы они там дрались все время, но   без того безобразия хватает. Матерятся уж больно и опорожняются, что стыдно туда ходить с женами, а тем более детьми. Оно, конечно, стараются незаметно проделать всё это, но так бывает только до третьего или четвертого стакана.
Мы уже все владельцы гаражей знакомы,  а Федора Ивановича знает, как говорится, каждая собака.  Вот и повадились они с начала этой весны ходить к нему и угощать. Не было раньше такого, а тут ,видимо, допустил старик одного из них, да и выпил с ним. Вот они и потянулись к нему. Правда, теперь он понял, что к чему и в свой гараж со спиртным никого  не впускает.
- Ша!- кричит он, выставляя свою ладонь, растопыренной пятерней, - Я на игле, ребята!   Даже и не уговаривайте!
Мужики понимают и больше к нему не ходят. Я интересуюсь, пьет ли он аспирин, чтобы не дай Бог, не схлопотать инсульт. Говорю ему, что многие люди таким вот образом разжижают свою кровь, чтобы не застопорила тромбы головного мозга. Это я и сам услышал от других, не особо уверен в правильности, но употребляю время от времени.   А ещё мой сосед говорит, что время от времени стоит выпивать чуточку, ибо хороший алкоголь тоже разжижает кровь. Этому я почему-то поверил сразу. Никаких сомнений даже не возникло.
- Это действительно так, - согласился Федор Иванович тоже , - тем более коньяк, да к тому же  всего лишь четвертушка на двоих. Это в самый раз. Давай, но только зайдем к тебе. Тут не дадут поговорить.
 

-Слушай, Федор Иванович, - говорю я ему, - может, все же чайком только побалуемся. Неудобно как-то, будто спаиваю тебя больного.
Он у меня дома  уже не в первый раз. Обошел снова  всю квартиру и устроился на стульчике в кухне. Это , можно сказать, его именное теперь  место.
- Не пори чепуху, Володька,- говорит он, - Это в гаражах пьют всякую отраву по двадцать рублей за бутылку. Да к тому же мы и выпьем с тобой всего лишь маленькую.  С коньяку, вот сам увидишь, только польза будет. А если честно, то я все равно сегодня выпью и ещё неизвестно что за дрянь мне в магазине без тебя подсунут. Выпьем с тобой,  и я пойду спать. Давай, наливай уж, не томи старика. Я тебе расскажу еще один случай из фронтовой жизни, только ты сначала скажи мне, отец твой много тебе рассказывал про войну.
- Нет, Иван Федорович.  Нас детей в семье много было, я из младших и когда я начал интересоваться всем этим, уже  было поздно. Мне, когда  более - менее серьезно  начинал писать стихи, было далеко за тридцать , а он уже был старенький. Это сейчас я надумал  удариться в прозу и оставить после себя рассказы фронтовиков. У тех, кто за нами подрастают и старятся следом,  вообще в  башке пусто по этой теме.  Книг на фронтовые темы мало кто пишет,  читают их тоже немногие. Не думал я, что заинтересуюсь этим, и отец немногословный был. Только и помню, как говорил, что после ранения на Прибалтийском фронте, его на оленях с передовой вытаскивали. Интересный факт, но придумывать ничего не хочется. Я и  стихи-то и то боялся писать о родителях, уж больно сильно я их любил и считал чуть ли не святыми. Все казалось, что не дорос до этого, чтобы писать о них. А отца к тому же и побаивался. Строгий он был очень, хотя ничего кроме почитания не осталось. Такое у нас было в семье воспитание.
- А вот скажи мне Володя, ты матерился дома при родителях? – Смотрит испытывающим взглядом.
- Нет, Федор Иванович, ты что? Такого и быть в нашей семье не могло. Понимаешь, мы –дети родителей своих- так, видимо, хорошо впитали в  себя это воспитание, что не надо было даже  замечания делать. Я, как младший из сыновей, первый раз закурил перед отцом уже после армии, а брат, который был старше меня, наверное, до конца жизни стеснялся курить при родителях. Веришь, Федор Иванович  он сорокалетний  мужик курил, прячась от отца? Материться перед родителями? Даже невозможно и представить такое. Помню, совсем маленький, играя с сестрой,  сказал нецензурное слово, а мама сделала замечание, совершенно при этом не ругала, а я на всю жизнь усек, что нельзя такое допускать при родителях.
- Это не шибко они перегибали палку?
- Да нет, Федор Иванович. Они же не заставляли нас быть такими. Это мы уже сами как-то держались такого мнения.  Не обижались на них, до сих пор испытываю только благодарность. Но ты, Федор Иванович, не уводи меня в сторону. Давай- ка выпей и начинай рассказ свой. А то забудешь.

Было это где-то осенью 1944 года. Тогда советские войска наступали  на территории Польши, и именно батальону где служил сержант Свалухин Федор Иванович,  предстояло  переправиться через одну небольшую реку. Река действительно была  такой, что в то время никто особого внимания не  обращал. Их брали в основном с бою, почти не останавливаясь. За широкие и известные всему миру реки, типа Днепра, Волги, Дуная могли десяткам людей вручать золотую звезду героя, а здесь будет в самый раз, если объявят благодарность по дивизии. Даже в больших картах по географии такие  реки рисуют не всегда. Однако с бою переправиться не получилось, хотя  основные силы уже где-то за рекой, но гораздо  южнее. Батальон, а за ним и вся дивизия,  должна переправиться именно на этом участке и отвлечь дополнительные части врага, которые могли ударить по основным силам с Севера.  Возникала угроза окружения южного крыла  частей нашей армии.  Однако получилось, что  подойти даже к берегу было невозможно, враг знал каждый кустик на нашей стороне и стрелял так прицельно, что от берега батальон отступил сразу, оставив большое количество убитыми.  Под огнем врага была территория, которая начиналась  перед самым берегом, и только стоило отойти, как враг прекращал огонь,  и не было известно, сколько их и где расположены огневые точки.  Подошел и второй батальон, рассредоточил поротно свои силы вдоль берега, но их ожидало то же самое.
Было понятно командирам обоих батальонов, что огневые точки врага пристреляны так удачно  что,  не выяснив их месторасположения и не уничтожив,  о дальнейшем наступлении лучше забыть. Пробовали завязать небольшую перестрелку во многих местах, чтобы отправить разведчиков совсем в  другом месте. Не получилось.  Даже ночью немцы выстрелами подвешивали осветительные фонари на парашютах, а их минометы били с той же точностью. Все свои огневые точки они не открывали и старались бить сразу по всей ширине обороны. Засечь было невозможно.
Командир  дивизии Реутов Петр Николаевич собрал у себя всех, вплоть до младших командиров, и поставил задачу такую. По его приказу все имеющиеся орудия и минометы были собраны  на трех точках, на расстоянии двухстах метрах от берега  и подальше друг от друга и перед каждой этой точкой, с наступления более темного времени,  должны отчалить по несколько макетов плотов. Нужно было создать видимость такую, чтобы враг несколько не сомневался о начале переправы.  Вся артиллерия должна бить только по огневым точкам, не жалея снаряды, а переправу нужно было начинать за несколько минут до окончания канонады по приказу командиров в двух местах между этими  точками.  Петр Николаевич понимал, что фашист до начала переправы не откроет свои карты, будет маскировать огневые точки,  а во время переправы   способен  перебить  всю дивизию. Видимо, у фашиста было время подготовиться. Враг так же понимает и, похоже, действительно готовит окружение левого крыла  войск  нашей армии.  Помощи им с нашей стороны они не  хотели допускать.  Нужно спешить. Прорвать  их оборону здесь – значить помешать окружению тамошней группы.
С наступлением темноты  множество  таких легких плотов, которые и ребенка не выдержат, отошли от берега в  трех местах реки. Их было много, с пустыми искореженными ящиками напоминающими в темноте людей,  а двадцать четыре бойца, раздетые, приняв небольшое количество спирту чтобы не замерзнуть совсем, плыли и подталкивали эти  «плоты» сзади. Никто за ними особо и не следил. Все внимание нашей стороны были заняты только тем, чтобы фиксировать одновременно   заработавшие огневые точки врага. Наша артиллерия стала бить  с опозданием от фашистов на десять-пятнадцать минут, но  отправляла свои снаряды исключительно по огневым точкам врага, занятым стрельбой по поверхности реки, где плыли уже разбросанные на отдельные куски  частицы различного хлама. Батальоны начали переправу  по общей команде в двух местах, когда у фашистов были  уничтожены  почти все огневые точки, держащие под  огнем этот участок.  Стрельба продолжалась уже из ручного оружия.  Плывущих и просто идущих по мелким местам наших бойцов  прикрывали пулеметы через  ширину реки, стреляя не спеша  по уже по обозначивших себя фашистам. 
Бой, который завязался утром уже на вражеском берегу,  оттянул их силы  с южного крыла армии  и планы немцев с целью их окружения так и остались на бумаге.  Батальон, где служил Федор Иванович, продолжал наступать на броне переправившихся после них танков в качестве десанта.

Я интересуюсь у Федора Ивановича о судьбе тех бойцов, кто двигал в сторону врага «плоты», по сути,  выступая в качестве наживки.
- Я боюсь тебе наврать, Володя, - говорит он,  -  не помню сколько человек из их осталось в живых, но очень мало.  Почти все они  утонули  мертвые или раненные не в силах плыть среди всякого рода бревен, фанеры и ящиков. Остались несколько человек, о которых писали тогда армейская и дивизионная газеты.  Нет. Не помню. Давай помянем их, Володя.

Помянули, конечно, но  мне не хочется на этом остановиться и говорю ему, что маловато тут информации, даже для рассказа. А Федор Иванович, он  иногда может  такое ляпнуть, что я не перестаю удивляться.
- Ну, это уже, Володька, ты значит купил маленькую, чтобы заметку маленькую написать можно было. Если бы рассказ хотел написать – купил бы большую бутылку.
Сейчас, конечно, помню не дословно, говорил он как-то иначе и смешнее, что то, вроде «писульки» вместо «заметки», но я всегда смеюсь не от слов его, а от вида. Когда смеется, он становится сам таким смешным, что невозможно выдержать. Маленькое его лицо становится таким морщинистым, а глаза образовывают треугольники, что  остаться серьезным не получается. Я всегда хохочу.
- Да вот еще что могу прибавить, - говорит он, - командир нашей дивизии  Реутов был кавалером ордена, о котором, я думаю, ты никогда не слышал. Можешь это указать тоже в своем рассказе. И даже не думай, голову не ломай. Мы и сами тогда не знали о существовании такого ордена, пока в тех газетах не написали о его регалиях. «Командир дивизии , -там писали, - кавалер орденов таких-то и таких-то». Тогда мы только узнали, что он является кавалером  ордена  «Полярная звезда». Так вот.
Я, конечно, сознаюсь перед ним, что действительно впервые слышу про такой орден, развожу руками, а он и доволен, снова улыбается, собирая лицо в морщинистый круг. Я естественно – хохочу. 
- Не буду тебя мучить,- говорит Федор Иванович довольный собой, - этот орден, как оказалось, он получил на Халхин-Голе.  Его взвод или рота , не помню кем тогда командовал, толи спасли жизнь , толи освободили из плена кого-то из командиров монгольской армии.  Это монгольская награда.
- А у тебя, Федор Иванович, сколько орденов? – спрашиваю его, хотя такой вопрос мог бы его озадачить. Как можно такое спрашивать, разве в этом дело. Мне и вправду стало неудобно, пока он сам меня не успокоил. 
- У меня один только орден  «Красной Звезды», -  говорит он, но гордо добавляет, - но у меня есть медаль, которая ценилась не меньше ордена. Эта медаль «За отвагу». Её давали в самом начале войны и за такие подвиги, за которые потом стали вручать ордена Славы. 
Я пытаюсь вытянуть у него историю этой  медали, но он неумолим.
- «Ты, похоже, и вправду сегодня хочешь вытянуть информацию на 0.5 литра, хотя сам купил всего 0,25, - говорит он  и снова  улыбается.
Похоже, ему тоже нравится, как я хохочу, вот и улыбается раз за разом. Хитрый старик.