Вознесение

Я остановил машину, вылез и поправил черные очки. Генри выскочил за мной и убежал на смотровую площадку. С прошлого раза почти ничего не изменилось: все те же бледно-зеленые деревья, гнущиеся под порывами морского ветра, толпы зевак, оставляющих за собой горы пестрого мусора и, конечно же, купол далекой ракеты на горизонте или перед ним, так сразу и не разобрать.

Я бросил взгляд на именные часы: до запуска — всего ничего. Спустился вниз, грудью проложил себе дорогу к изветшалой кованой ограде. Генри залез на нее с ногами и азартно смотрел вдаль. Над куполом ракеты реяло легкое марево из технических жидкостей. Я закурил и подумал мельком, что все-таки жутко здорово в кои-то веки выбраться за город, и не просто выбраться, а еще и воочию увидеть, как несколько тысяч тонн рухляди взмоют в небо на столбе огня.

— Взлетит? — неожиданно спросил Генри вовсе не мальчишеским голосом.

— Взлетит, — ответил я, вскользь оценивая возможные риски. — Куда она денется…

— Сколько?

Отвечать мне не пришлось. Рупор, подвешенный к верхушке флагштока, тоскливо зашуршал и изгнал прочь рой мошкары. Далее звонкий металлический голос поздоровался и начал обратный отсчет, попутно рассказывая обо всем на свете. В частности, о погоде, которая сегодня была знойной словно певица на бразильском карнавале. Я пожалел, что не взял свою дурацкую, фетровую шляпу с высокой тульей, и не без зависти глянул на бейсболку Генри. Ну и черт с ней: все равно слетит, если задрать голову повыше.

Защелкали затворы фотокамер, женщины принялись охать да ахать, а технически подкованные мужчины принялись наперебой рассказывать друг другу о преимуществах свежеиспеченного четырехступенчатого носителя. Стало быть, пять секунд до старта. Ракету поглотило кучевое облако дыма, и она лишилась гофрированных щупалец, которые со свистом отошли в стороны. Народ выгнул спины точно на церемонии награждения.

— Поехали! — бритоголовый малый процитировал классика.

Долину заполнил басистый рокот. Казалось, я запихнул голову в автомат с попкорном. Адская машина неторопливо поползла вверх. Генри даже пустил пару пузырей из слюны от счастья, но я смотрел совсем не на ракету, и вовсе не на Генри, а на чудаковатого старика. Сидел он поодаль от толпы, подогнувши ноги под себя. Головой он раскачивал взад-вперед, а его всклокоченные седые волосы придавали ему вид рехнувшегося профессора. Профессора ли?

И тут до моего оглушенного сознания дошло, что если я так и останусь стоять как вкопанный, то натурально нарушу клятву Гиппократа. Я неразборчиво промычал Генри, чтобы тот не сходил с места даже под угрозой смерти, а сам ринулся к старику, на ходу хлопая себя по карманам в поисках хотя бы чего-нибудь…

Старика страшно трясло, а с лица катился пот горошинами. Я присел рядом с ним и пару раз щелкнул пальцами над ухом. Напрасно. Он закатил глаза и обнажил белки глаз, испещренные набухшими сосудами. Я даже слегка отстранился. Старик был одет в затертую военную форму без знаков отличия. На месте последних торчали нитки и зияли прорехи. Еще у него отсутствовал мизинец на левой руке, а его лицо разрезал глубокий шрам. В виде змеи.

— Скорую! — крикнул я.

Несомненно, никто даже ухом не повел, так как от ракеты отделилась вторая ступень, которая на секунду зависла, а потом камнем понеслась вниз. Народ иступлено прихлопнул в ладоши. Я уже хотел бросить старика и ломануться к машине за телефоном, но кто-то подошел сзади и аккуратно схватил меня за плечо.

— Проблемы? — спросил тот самый бритый малый.

— Да, — я сказал торопливо, — телефон имеется?

Он растерянно кивнул.

— Значит, так, — говорю. — Звони: два нуля один... А, черт, дай мне трубку сюда … Алло! Срочно пришлите экипаж в космический центр, — в трубке забулькал девичий голос. — Нет! С  астронавтами все в порядке… Старику плохо… Тяжелый приступ…

Я так и не уяснил, разобрало ли молодое дарование на том конце провода, куда и кому нужно отправить экипаж. Оставалось только дожидаться. Генри я приказал ждать меня в машине, а сам снял пиджак и накинул его на плечи старика.

Через десять минут за спиной раздался скрип изношенных тормозов, и я услышал до безобразия знакомый голос.

— Какие люди! — выговорил владелец голоса. — Доктор Ахо решил податься в астронавты?

Я развернулся и без особой радости убедился, что сегодня на скорой дежурил почетный член местного футбольного фан-клуба. Еще он по недоразумению подрабатывал в нашем госпитале медбратом. Звали его то ли Гарри, то ли Бобби, а фамилии у него, кажется, и не было.

— Под завесу игры, — продолжил Бобби. — Финн по кличке «Пуля» с корнера положил мяч в девятку. А!? Такое и в кино не каждый день увидишь… 

Гарри, видимо, еще желал поведать, как они надрали задницы приезжим, как устроили гастроли по местным пабам и выпили цистерну темного, но вовремя осекся.

— Так что стряслось, начальник?

— Падучая. На носилки и грузим, — рукой я указал на старика. — Дайте ему успокоительного, и пусть там выяснят кто он и откуда.

— Будет сделано, — пробурчал он. — Вас подбросить?

Я спохватился, взял пиджак и выудил автомобильные ключи.

— А, понятно, понятно, — сказал то ли Гарри, то ли Бобби. — Нет, ну Финн — все-таки красавчик, пуля, ей богу.

Домой я воротился слегка обескураженным и весьма вспотевшим, за что и получил немедленно два строгих выговора от жены. Оказалось, за другое. Во-первых, я посмел оставить Генри без присмотра, а во-вторых, так и не починил кран в ванной, которым по незнанию (жена сказала «по наивности») воспользовалась мама, и ошпарила свою драгоценную ручку. Правильно гласит древняя мудрость: ничего от них не скроешь.

Ужинал я в гордом одиночестве, попивая холодный чаек с пересохшими гренками. Потом убрал посуду в раковину и завалился спать на диван. Но не тут-то было. Я ворочался и извивался, пересчитал всех овец на склонах Эльзаса и Прованса, потом еще один раз, но сон все не шел. Чертов старик крепко засел у меня в голове… Гм, может он контуженный, и форма его…

Я сполз с дивана и побрел к компьютеру. Решил устроить себе ликбез по обмундированию. Вокруг меня калейдоскопом завертелись шинели с мундирами, да пилотки с сапогами. Выяснилось, старик щеголял в форме военно-воздушных сил, правда, форма была старого образца и давно вышла из употребления. Глубоко удовлетворенный своим маленьким открытием, я наконец-то уснул. Прямо на стуле. И в одних трусах.

Утром меня настигла кара. Безобразно ломило спину, и возмутительно ныла шея. Пришлось даже пропустить физкультуру. Кряхтя и тяжело вздыхая, я насилу собрался и отправился в госпиталь.

Меня не ждали. Кассандра, — ветхая как одноименный персонаж древнегреческой мифологии, — держала оборону в приемной и шлифовала ногти хрустальной пилочкой. Ее глянцевый парик с ядовито-рыжими прядями играл на солнце, словно диско-шар.

— Шубу куплю, — сказала Кассандра сама себе или стене напротив. — Сколько там до получки, доктор Ахо?

— И вам доброго времени суток, — говорю. — Июль на дворе, какая еще шуба? 

— Из песца, — выговорила она в приятной истоме. — Можно и из бобра. Говорят, срок носки бобровой шубы доходит до двадцати лет.

Я уже хотел крайне неуместно пошутить, но закусил губу и сдержался.

— Ладно, — говорю. — Где мой больной? Старик такой, военный.

— Военные в военном, — отрезала Кассандра. — Армейских не держим.

Я не согласился с заведенным порядком, правда, крайне вяло.

— Да нет же… Его привез Гарри.

— Какой еще Гарри?

— Ну, Бобби, черт их разберешь.

— Так вы, доктор Ахо, с ним на короткой ноге? — Кассандра спросила язвительно и обнажила вставную челюсть, между зубами которой застряла нить капусты.

Я испытал легкий укол перевеса, а Кассандра молча достала из-под стола засаленный журнал приема больных.

— Сорок вторая, — она тыкнула пальцем в синюю закорючку.

В палате было глухо и одиноко. Большинство коек пустовало, мне даже показалось (правда, всего на секунду), что Кассандра меня разыграла, пока у самого окна я не приметил стул с аккуратно сложенной формой. Старик лежал на койке рядом, натянув покрывало до самых ушей. Снаружи он оставил лишь кончик красноватого носа и два здоровых глаза, которые настороженно следили за мной.

Не в моих правилах было начинать беседы с порога. Я неизменно выдерживал паузу: давал больному время привыкнуть к моему сообществу; старался показать, что я такой же человек, только в халате.

Отчужденно подошел к окну, изучил муху, угодившую в паутину, потом резанул к соседней тумбочке и смахнул на пол хлебные крошки. Пора.

— Меня зовут доктор Ахо, — нарушил я гробовую тишину. — А вас?

Старик не ответил, а лишь украдкой шмыгнул носом.

— Вы знаете, где находитесь? И почему?

Он продолжил изображать глухонемого.

— Погода, — говорю, — отличная. В такую погоду сидеть да пылиться в кабинете — должностное преступление. На рыбалку бы…

Над ухом прожужжала довольная муха, освободившаяся из оков паутины.

— Салли, — внезапно сказал больной совершенно здоровым голосом. — Салли Райд.

— Рад знакомству, — обрадовался я. — Как самочувствие, Салли?

— Не жалуюсь.

— А отчего вы тогда здесь?

— Вроде не самое плохое место.

— Но и не пятизвездочный отель, — заметил я.

— Не поспоришь.

Я сменил менторский тон голоса на более располагающий.

— Вы летчик? — спрашиваю. — Ну, в прошлом…

Старик промолчал и еще выше натянул покрывало, оставив снаружи лишь два здоровых глаза. Может больная тема, — подумал я между прочим.

— Родственники то у вас есть?

— Нет, — пробормотал Салли. — Друзей тоже нет.

Любопытно. Видно, я был не первым доктором, кто подверг его беглому допросу. Я смачно хрустнул шеей и стряхнул пепельный волос с белого как снег халата.

— До новых встреч, мой друг, — сказал и стремительно вышел из палаты.

В приемной был нарушен статус-кво. Кассандра обменяла хрустальную пилочку на пластиковую трубку телефонного аппарата. Она развесело гоготала и пересказывала хронологию событий вчерашнего дня. Я узнал, что на ноге у нее вылезла реденькая сыпь и набухла вена. Не будь я врачом, уже бы давно скривился и ушел прочь, но я был врачом и не шелохнулся, и лишь время от времени фальшиво покашливал, привлекая внимание к своей скромной (особенно, по меркам Кассандры) персоне.

Последний надрыв мне особенно удался, и Кассандра, неохотно приговаривая на ходу «перенаберу тебя, дорогуша», отложила трубку в сторону.

— Ну? — спросила она вальяжно.

— Сущая мелочь, — промолвил я. — Мне бы узнать, поступал ли к нам ранее один человек. Зовут — Салли, фамилия — Райд.

Она взглянула на меня словно на кровососущее насекомое.

 — Фамилия? — запросила Кассандра.

— Я же говорю, Райд.

— Имя?

— Салли.

Кассандра забарабанила по клавишам.

— Не было таких… — подытожила она.

— Вы уверены?

— Не было таких в этом году, — причмокнула. — А вот в апреле прошлого года… С ним был Ф… Ф… Фанклин…

— Франклин, — поправил я осторожно.

Кассандра закатила глаза, ясно давая понять: ничего кроме десяти библейских проклятий меня в будущем не ждет.

— Неразборчиво написано, — проговорила она спокойно, уткнувшись носом в монитор. — Франклин Тито. Довольны теперь, доктор Ахо?

— Как слон, — сказал я и без тени иронии.

Я действительно ликовал. Еще бы. Мне удалось извлечь информацию из самой Кассандры, против которой даже гестапо во главе с фюрером было бессильно. А потом моя догадка оказалась верна: старик уже случался в нашем госпитале. Во мне забилась детективная жилка, а в моей голове быстро вызрела дурацкая идея: а не заглянуть ли мне на огонек к Франклину Тито? Если он и не родственник, и не друг, тогда кто?

Я перелетел через турникет и вышел на улицу. За спиной оставил пятиэтажное здание из поблеклого керамического кирпича, брюзжащую Кассандру и больного из палаты сорок два.

Дело оставалось за малым: выяснить, где обитал господин Тито. Я заехал домой навести справки. В нашем захолустье обитало около сотни Франклинов. Малое дело осложнялось тем, что «Франклин» с равным успехом бывал и именем и фамилией. Тем не менее, Тито среди них был один, и жил он далеко за городом. Как я понял, на ферме. Жена прознала о моей затее и распорядилась достать дюжину свежих яиц. Я возражал и кричал, мол, визит исключительно деловой и о продуктах животноводства не может быть и речи, но она и слушать меня не стала, а лишь велела вынести пакет с мусором.

Через минут пятнадцать я уже несся по трассе, раздумывая о роли преходящего в жизни человека. Сократ говорил: «Женись непременно. Попадется хорошая жена — станешь счастливым. Плохая — станешь философом». Кажется, я становился философом, хотя и безумно любил свою супругу. Тем временем мне пришло сообщение на телефон: «И не забудь купить хлеба». Лишнее доказательство так распалило меня, что я чуть не пролетел съезд на проселочную дорогу.

Со скоростью черепахи я повторял изгибы колеи, ловко уворачиваясь от перекати-поле и одуревших от жары мелких грызунов, пока дорога не уперлась в частокол высотой по пояс. На некоторых кольях ютились ржавые банки. Вдруг одна из них звонко брякнула и отлетела в сторону. Я поднял глаза и увидел лошадь. На ней восседал крепкий муж с ружьем в руках. Его гардероб включал огромную шляпу, подтяжки на голое тело, расклешенные джинсы и пиратскую повязку, которая скрывала или, наоборот, подчеркивала отсутствие глаза.

— Ты откуда такой красивый? — осведомился он сипло.

— Господин Тито? — я задал встречный вопрос, изучая взглядом гладкий ствол ружья. — Меня зовут доктор Ахо. Я из…

— Ненавижу докторов.

— Я, признаться, тоже.

— Тогда что ты здесь забыл?

— Вам знаком человек по имени Салли?

Господин Тито, или тот, кого я по ошибке принял за него, переменился в лице и развернулся на лошади так, что ружье, зажатое в его могучем плечевом суставе, превратило меня в легкоуязвимую мишень. Я мысленно открыл записную книжку и принялся составлять завещание: «Дорогая Роза»… нет... «Милая Розалия». Слова путались в голове, а господин Тито стоял, вернее сидел, и поглаживал курок подушечкой указательного пальца. Потом нечто доброе и умное очнулось в нем, он отвел оружие в сторону и с оттенком легкой стариковской тоски произнес:

— Проходи в дом.

С плеч моих свалился Атлант вместе с небесным сводом да душами мертвых. Я заспешил внутрь, хладнокровно рассуждая: дом — место святое, а в святых местах не принято палить налево и направо.

Внутри царствовал уют с элементами жути. Из стен торчали кости и когти редких динозавров, над ветхим камином крест-накрест висели два дробовика, в аквариуме плавала рыбка-попугай, а напротив стоял макет ракеты Сатурн-5, выполненный в масштабе один к ста. Такую же я собирался подарить Генри на первый большой юбилей. Я позволил себе наглость и без разрешения плюхнулся в кресло. Господин Тито зашел за мной, опустил ружье в подставку для зонтов и накинул на плечи грубую рубаху в клетку.

— Доктор Ахо… — он выговорил мое имя по буквам. — Содовой? Виски? Может быть виски с содовой?

От алкоголя я сразу отказался, ссылаясь на то, что пить по утрам — мероприятие отчаянное и безнадежное.

— Воды, — говорю, — если можно.

Господин Тито отправился на кухню, босой ногой прихлопнув мелкое насекомое. Возвращаясь назад со стаканом мутной воды, он внезапно проговорил:

— Салли, он ведь всегда был то ли дураком, то ли героем. И ведь не скажешь, что опаснее…

— Простите? — переспросил я.

— В армии говорили так: катапультирование — лучший способ испытать свое тело на прочность. Иногда люди при этом гибли. Иногда теряли конечности: руки-ноги отрывались или гнулись в дугу... Салли и повезло и не повезло одновременно.

Франклин взял со стола жбан купажированного виски и хорошо поддал, минуя буферную посуду и нормы элементарного приличия. Мельком я отметил про себя, что на алкоголика он не смахивал, видно, его просто одолевали тяжелые воспоминания.

— Дело было недалеко от Моба, — он продолжил, раскуривая гаванскую сигару. — Салли пилотировал истребитель, а я занимал место стрелка. Шли на бреющем, на высокой скорости. Помню, Салли что-то истошно рявкнул в рацию, я ни черта не разобрал, потом заметил, как справа промелькнул стервятник. Машину сильно тряхнуло, и раздался взрыв. Это птицу засосало в двигатель. Через пару секунд правый борт оказался в пламени. Салли пытался набрать высоту, но машина не поддавалась, а я дрожал и думал: сваливать пора, еще чуть-чуть и край. И тут услышал команду: «Покинуть самолет!»… Салли я уже тогда знал неплохо, знал, пойдет до конца, пес проклятый…

— Мизинец он тогда же потерял? А шрам? — некстати спросил я, ворочая граненый стакан в руках.

Господин Тито слегка преобразился. На его лбу обозначалась глубокая морщина. Он мне напомнил учителя, поставленного в тупик вопросом от мозговитого ученика.

— Тогда же потерял… — повторил он, словно заведенный. — Тогда же… С обеих сторон кресла по ручке. Я дернул за них — отстрелило стекло кабины. Ветер захлестал по лицу. Я вцепился в ручки что есть мочи, закрыл глаза, вспомнил двенадцать апостолов и Иисуса Христа, а потом выбросился, то есть меня выбросило… Даже не знаю как это описать… Может, слышал байку про китайского чудака, который в присутствии императора попытался взлететь в небо на устройстве из ракет? — в ответ я значительно клюнул головой. — Только стартовал он с земли, а я — с самолета на скорости в 500 км/час. Перегрузка была такая, что ребра измялись, а внутренние органы повылазили наружу. Казалось, первоклассная команда по регби навалилась на меня и лупила со всех сторон. Я аж застонал, но собрался и впервые открыл глаза. Смотрю: кресло улетает. Слава всевышнему: парашют раскрылся. Только стропы больно дернули за плечи.

— А Салли, — спрашиваю, — выбросился?

— А как по-твоему, эскулапий? Старина Салли провел в машине остаток вечности. Говорят, уводил ее от склада. Не знаю. Я жадно искал глазами парашют, уже потерял всякую надежду, но потом заметил, как он одиноко спускался поодаль. Не человек, а мешок с картошкой.

Господин Тито еще раз отхлебнул, затем разошелся в кашле. Я закинул ногу на ногу и поставил стакан на стол.

— Старина Салли получил тяжелую черепно-мозговую травму, верно? — спросил я.

— Верно, доктор Ахо, верно, — тыкнул Франклин. — Прямо с приземки его забрали в больницу. Салли провалялся без сознания месяц, потом вроде оклемался, но о дальнейшей службе не могло быть и речи.

— Это-то понятно.

— Ни черта тебе не понятно, — он взревел озлобленно, стряхивая пепел на кожаное быльце. — Салли должен был быть зачислен во второй набор астронавтов и начать готовиться к полету в космос. Вместо этого он прозябал в медицинской палате, наблюдая, как в космос отправляется его приятель.

Я посмотрел на стену за спиной господина Тито. На выцветшую фотографию, где Салли и Франклин, — еще два молокососа, — стояли на фоне огромного ракетоносителя.

— Скажите, как это, взлетать в космическом корабле?

— Это громко, очень-очень громко, — выпалил он, не раздумывая.

— Спасибо за прием, — говорю, — и за воду. Очень вкусная.

Я резко встал, пристукнул каблуком и направился к выходу.

— Совсем забыл, — сказал я вдруг у самой двери. — Господин Тито, у вас яйца есть? Жена больно просила…

Вопрос прозвучал, мягко говоря, двусмысленно. Мало того, вопрос настолько не вписывался в атмосферу внутри дома, что Франклин сперва скривил страшную рожу, а затем рассмеялся так, что смех его звенел даже далеко за фермой.

Ближе к обеду я снова очутился в госпитале. Незаметно прошмыгнул мимо Кассандры и направился в палату к Салли. Старик спал и тихонечко посапывал, а над ним кружил жирный комар. Вместе они образовывали небезынтересный дуэт. Я сел на кровать и потормошил больного, не к месту вспомнив про инцидент с яйцами.

Старик долго не хотел просыпаться: вяло брыкался руками и ногами. Затем он нехотя отворил левый глаз и посмотрел на комара, который тут же перестал противно пищать и сел ему на нос.

— Мистер Райд, что вы делали на ракетодроме? — спросил я без лишних разговоров.

Старик, как и ожидалось, растерянно промолчал, но его гробовое молчание было красноречивее любых слов. Салли понятия не имел, что делал на ракетодроме, и скорей всего ни черта не помнил.

— Это не в первый раз, верно? И не во второй? Как давно?

— С тех самых пор, — ответил он, шмыгнув носом.

Комар взлетел точно вертолет.

— С тех пор как выбросились? — я козырнул новым словечком.

Старик покорно кивнул, оставив без внимания мой летный жаргон.

— Мистер Райд, вы что-то помните или помнили с момента как покинули падающий самолет? Я понимаю, дела давно минувших дней, но тем самым вы…

— Ничего, — Салли не дал мне закончить. — Ничего не помню. Я очухался в палате. Над головой звенела какая-то штука…

— Консоль жизнеобеспечения, — дополнил я.

— Наверное. Я подумал, что умер… А потом в палату залетели две сестры и усатый доктор, и я подумал, что лучше бы умер… Это был конец. Крест на карьере. Таких не берут в астронавты

Мистер Райд страшно расстроился, уголки его глаз увлажнились, а рука начала нервно подергиваться. Он о чем-то напряженно думал, только вот о чем?

Я пришел к выводу, что целительная сила болтовни исчерпала себя, и пора было провести какое-никакое обследование. Вылетел в коридор, разыскал то ли Гарри, то ли Бобби, который подпирал стену неподалеку и важно рассказывал малознакомому больному, что мяч — предмет круглый… Я схватил его за рукав и потащил за собой, про себя отметив, что под глазом у него светился крупный синяк, неумело скрытый под густым слоем тонального крема.

Гарри покорно плелся за мной, склоняя мое имя во всех падежах. Перед входом в палату я обстоятельно сказал ему:

— Берем старика, то есть мистера Райда, под руки и в неврологическое. Только без рукоприкладства.

— Не вопрос, начальник, — произнес он, трогая припухший глаз.

Мы зашли в палату. Я посмотрел на пустую кровать и почесал за ухом. Старика на кровати не было, а был он у окна напротив, весь одетый и красивый. В руках он держал гребешок. Бобби выглядывал из-за спины и бурчал что-то обидное касательно чувства юмора и докторов.

Мы провели разнообразные обследования (энцефалограммы, разные виды сканирования), но не обнаружили никаких следов обширных повреждений мозга. То есть вообще никаких. Абсолютно. Хоть консервируй да отправляй во французскую палату мер и весов. Меня это обрадовало и огорчило одновременно. Значит, собака была зарыта куда глубже.

Ближе к вечеру мы переместились с Салли в мой кабинет. Сидели и изучающе смотрели друг другу в глаза. Он вертел в руках череп, а я мял в ладони эспандер. Потом мы обменялись вещами, так как череп любимой кошки я обычно никому не позволял трогать. На запястье у него я приметил не до конца сведенную татуировку: стрелка вверх и надпись «UP».

— Мистер Райд, вы слыхали о четвертом состоянии психики? — спросил я в глубокой задумчивости.

— Об гипнозе?

— Именно, — сказал я и с надеждой посмотрел на репродукцию картины Рихарда Берга, скрывавшею утопленный в стене сейф. В сейфе ничего кроме пыли не было.

Салли понял, к чему я веду. Я поведал обо всех формальностях. Он не возражал. Ввергнув Салли в пограничное состояние, я задал ему вопрос:

— Мистер Райд, что вы делали на ракетодроме?

— Это громко, очень-очень громко, — произнес он отрешенно.

Я не без удивления вспомнил слова Франклина Тито.

— В каком смысле громко? Вас смутил оглушительный старт ракеты?

— Нет.

— Тогда что? — спросил я в легкой растерянности, положив череп любимой кошки на стол.

— Я возносился в космическом корабле, и это было громко, очень-очень громко.

Моя растерянность переросла в замешательство.

— Вы возносились в космическом корабле? В космос? Я вас правильно понял?

— Да.

— Вчера?

— Нет.

— А когда же тогда?

— Сразу после того как выбросился.

Я перестал соотносить факты с реальностью и лишь напряженно следил за логикой событий.

— Господин Тито говорил, что вы выбросились далеко не сразу после того как дали команду «Покинуть самолет!». Почему?

— Я выбросился сразу.

Какого дьявола…

— Отлично, и как там обстановка в космосе?

— Космос — это космос, ничего похожего на Земле нет.

— Мистер Райд, вы находились на ракетодроме и вспоминали, как возносились в космическом корабле?

— Да.

Мой разум отошел от дел. Я щелкнул пальцем, и Салли проснулся. Что-то тут не очень сходилось, что-то тут очень сильно не сходилось. А Франклин, — старый хрыч, — навешал мне лапши на уши или, на худой конец, поведал далеко не все.

Я проводил старика в палату. У него был вид человека, который закончил все земные дела и готов умереть. Я похлопал его на прощание по костлявой спине и пожелал спокойной ночи. А сам решил во второй раз за день навестить закадычного друга Салли.

Приехал я в мрачном расположении духа. Мрак стоял и вокруг. Лишь одинокий месяц висел над головой и бросал редкие лучи на затаившуюся пастораль. Я окинул взглядом автомобиль, покрытый толстым слоем ржавой пыли. Чертыхнулся. А затем направился к известному дому. Два окна из четырех были закрыты ставнями, в остальных мерцали огоньки.

Я подошел к двери и символично постучался. Вошел. Внутри все переменилось, то есть переменилось до такой степени, что вместо деревенщины передо мной стоял холеный джентльмен в вечернем костюме. В камине потрескивали обрубки, рыбка-попугай задорно виляла плавником, а макет ракеты Сатурн-5 куда-то исчез, предположительно в чулан. Господин Тито притворил один-единственный глаз и многозначительно кивнул.

— Я вас ждал, — сказал он голосом бодрого человека, проспавшего часов десять, что, к слову, физически было невозможно.

— Еще бы, — огрызнулся я. — Господин Тито, давайте без дураков, что случилось тогда…

Но закончить господин Тито мне не дал. Он схватил меня за плечо своей могучей пятерней и с размаху усадил в кресло. Сам же ускакал к двери и закрыл ее на два полных оборота ключа. Потом задвинул щеколду. Воровато оглядываясь, он произнес:

— Ничего.

— То есть как это ничего? — запротестовал я.

— А что вы хотели услышать от меня, доктор Ахо?

Я не мог не заметить, что в нем проснулось элементарное чувство пиетета.

— Тогда, — спрашиваю, — к чему весь этот маскарад? Вы чего-то опасаетесь, господин Тито?

— Нет, —  выговорил он довольно нетвердо как для человека его комплекции. — Не опасаюсь. Скажем так, тривиальные меры предостережения. 

Я поднял голову и вытаращился на потолок, по которому бегали тусклые тени.

— Ладно, — говорю. — Только какое это имеет отношения к истории с Салли? Предостережения.… А впрочем, это ваше дело. Хозяин-барин... Лучше скажите вот что: почему Салли не считает вас своим другом? Из-за того, что вы стали астронавтом, а не он?

— Нет, — он на секунду впал в задумчивость. — Безусловно, нет. Салли выше этого. Зависть или обида тут не при чем.

— Тогда что? — спросил я, теряя терпение.

— Не было никакого стервятника.

— А?

— Не было никакого стервятника, и никакую птицу не засасывало в двигатель. Салли об этом знает и он знает, что я тоже знаю.

— Интересное кино, — произнес я, почесав макушку пластиной ногтя.

— Салли орал тогда в рацию: «шаровая молния… прямо по курсу». Она прошла через двигатель и уничтожила его, потом изменила направление на реверсивное, нагнала нас и круто взяла вверх.

— НЛО? — спросил я таинственно, перестав чесать редеющие волосы.

— В околонаучной среде есть шуточный принцип: называй и властвуй. Только ни «НЛО», ни «шаровая молния» не проливают свет на явление. Я, лично, не верю ни в то ни в другое, но с Салли что-то да произошло. Вот и наше яблоко раздора.

— Что произошло?

— Не знаю, — отрезал он.

— Хорошо, господин Тито…

— Нет, не хорошо, доктор Ахо. Я — астронавт, а астронавты, как известно, не умирают по субботам и не верят во всякую галиматью.

Я вздернул руки к небу, ясно давая понять: неопознанные летающие объекты также не будоражат мой ум, а то, что на календаре как раз суббота — так это чистое совпадение и недоразумение.

— Салли выбросился через несколько секунд после меня. Я все видел, все, — Франклин выкатил один-единственный глаз и привстал с кресла. — Он выбросился и исчез… испарился как дым от сигареты… был человек и нет человека. Понимаешь?

— Понимаешь, — выговорил я словно кукла.

— А потом он появился, и также внезапно. Только это уже был не старина Салли, нет... Это уже был овощ, прикованный к реактивному креслу.

Я прокрутил услышанное в голове и ужаснулся. Потом прокрутил услышанное от Салли, и ужаснулся повторно, только уже по-настоящему.

— Салли говорил, — произнес я, — что был в космосе и…

— Вздор! — выкрикнул Франклин, будто солдат на перекличке.

— И что космос — это космос и ничего похожего на Земле нет, — закончил я.

Последние слова, кажется, осадили Франклина.

— Это правда, — сказал он совершенно спокойным голосом, — на Земле действительно ничего подобного нет. Совсем ничего.

Я понимающе кивнул.

— Господин Тито, я, признаться, не ярый любитель фантастики, но мне, как доктору, не мешало бы разобраться. От этого может зависеть жизнь Салли.

— Я все сказал, — пробурчал Франклин. — На этот раз все.

— Тогда я скажу за вас: Салли схватил космический корабль инопланетян и доставил его в космос с какой-то целью. Потом его вернули обратно… Ах да, еще у него отняли мизинец. На память, так сказать.

Франклин скорчил невозможное лицо. Я испуганно скользнул взглядом по двум дробовикам над разожженным камином.

— Доктор Ахо, скажите честно, вы идиот?

— Господин Тито, я, как доктор, прохожу полное обследование три раза в год и спешу вас заверить, соответствующей справки у меня нет. И не было.

Такой ответ устроил Франклина. Тяжело вздохнув, он откинулся на спинку кресла и поправил отворот застиранной, но вполне еще приличной рубашки.

— Хорошо, Салли забрали инопланетяне. Дальше? Дальше что? — спросил он нервно.

— Салли что-то увидел. Космос…

Мне не дали закончить. В кармане зажужжал телефон. Я вспомнил о жене, вспомнил, что так и не раздобыл яйца, что так и не купил хлеба, но звонила не она. Звонили из госпиталя. Я поднял трубку и выслушал сумбурный монолог. Внезапно все вокруг преобразилось, все вокруг стало совершенно неважным. Я сидел и размышлял о Салли.

Господин Тито понял меня без лишних слов. Его черная повязка немного увлажнилась. Мы сухо попрощались, и я вернулся обратно, хотя было уже хорошо за полночь. Вошел через черный вход и поднялся в палату сорок два. Теперь там было по-настоящему пусто и одиноко.

Я сел на едва теплую кровать и развернул записку, лежавшую на тумбочке рядом.

«Доктор Ахо, вы мне поверили. Всю свою жизнь я мечтал стать астронавтом. Я им стал, пусть и на пять секунд. А теперь я хочу вернуться. Космос — это космос, ничего похожего на Земле нет. Спасибо вам и прощайте».

Я встал и закурил. Прямо в палате сорок два.