Ненавижу или не махнуть ли нам в Париж?

Рита Кубанская


                Дочери

«Ненавижу», – заорала я и выбежала прочь из комнаты. И подала на развод.
А развели нас очень быстро. Детей в нашей семье за шесть месяцев совместного проживания не обнаружилось, вместе нажитых ценностей – тоже. Даже свадебные подарки нам не пришлось делить. «Это мне моя мама подарила на свадьбу», – отстаивает право на холодильник при разводе жена. «А пылесос – мой», – вторит ей практически уже бывший муж. Типичная бракоразводная канитель, не правда ли? Так вот, ни ковры, ни люстры нам делить не пришлось: нам их на свадьбе никто подарить не мог только потому, что этой самой свадьбы у нас не было. Я просто пришла жить к Саве. И только через два месяца мы оформили наши отношения. А через четыре я ушла от него. А потом был развод: рубить так рубить!

В тот день мне нестерпимо хотелось на озеро. Но никто из моих друзей компанию составить мне не мог. У всех были свои на то причины. И Мишаня, как всегда, был до беспредела занят. Вот я и поехала сама. Зачем гасить душевный порыв? Я люблю воду. Летом – особенно. Да и может ли быть что-нибудь лучше речки или озера в жаркий летний день? Озеро – любимое место отдыха горожан. Оно в трех километрах от города в деревушке Марьино и имеет одно с ней название. Деревенские рассказали мне легенду о девушке, которая все ждала своего суженого, ушедшего на войну. Она выходила за околицу, смотрела вдаль в надежде увидеть на дороге, идущей из леса, своего любимого. А он все не шел и не шел. Шли годы. Состарилась Марьюшка, выплакав все до единой слезинки. Так и умерла она, не встретившись с любимым. А от ее слез среди чудного леса на удивление всем марьинцам образовалось за одну ночь озеро необычайной чистоты и красоты. Каждый раз, входя в воду, я не могла не думать о том, что это большая чаша женского горя и страдания. Но вода обнимала мое разгоряченное тело своей водной прохладой и свежестью, и я забывала обо всем на свете. И только соль в воде напоминала о были-легенде. А ведь все озера в округе были сплошь пресноводными. Вот и не хочешь верить, а поверишь.
Я любила заплывать за буйки и там в одиночестве лежать на воде. Этому меня еще в детстве научил папа. Сквозь темные стекла очков и края моей панамы я видела пред собой голубое небо с гуляющими по нему облачками. Подо мной была прохладная, убаюкивающая перина, надо мной – безбрежный небосклон. Что может быть лучше? Друзья всегда обижаются на меня: «И зачем мы тебе здесь, раз ты все время одна?» Ну такой я человек, что поделаешь! Но как приятно, когда тебя ждут на берегу родные лица в то время, когда тебе выписывают очередной штраф за нарушение правил отдыхающих на воде.
На этот раз все было по старому сценарию: долгое парение на воде, потом – традиционный штраф. Вот только группы поддержки в лице сотоварищей не было. Поблагодарив соседей по пляжу, присматривающих за моей одеждой, я поплелась к лесу, под кроны деревьев. До отхода автобуса было где-то около часа. «Одной все-таки скучно, – решила я, – больше не поддамся соблазну». Обходя лежащих на пляже людей, вдруг, запнувшись обо что-то, падаю прямо лицом в песок. И слышу пьяное ржание парней, сидящих рядом. И вижу ногу одного из них, из-за которой я, собственно, и упала.
– Негодяй, – говорю я, приняв сидячее положение. Сразу встать почему-то не хватило сил.
– Мужики, а она еще и капризничает, – с усмешкой говорит скуластый парень с длинным конским хвостом на затылке. И тянется ко мне своими руками.
– Отвяжись, – говорю я, пытаясь встать.
– А давайте ее бросим в озеро, – продолжает он, – пусть песочек смоет.
В глазах других трех его друзей я вижу заинтересованность.
– Дурак, – кричу я инициатору всего происходящего и с силой, неожиданно для себя, бью своей ногой по его ноге.
– Ой, – зло взвизгнул он, и все четверо кинулись ко мне.
«Утопят, – решила я, – непременно утопят. Но почему меня никто не хочет защитить? Ведь не одни же мы на пляже?»
– Щас нахлебаешься водички, – обещают они, пытаясь ухватить меня за руки и ноги.
Я не только отчаянно брыкаюсь, но и ору.
– Может быть, лучше вам освежиться?
Косящими от страха глазами я вижу парня в плавках с банданой на голове.
– А не шел бы ты … – послышалась матерная ругань.
– Пойду, – ответил единственный смельчак, рискнувший на мгновение защитить меня.
«Все-таки утопят» – мысль о скорой собственной кончине не покидала меня. Почему-то в тот момент в качестве утешения не пришли мне на ум слова обо мне моих друзей: «Сашка, мы тебя когда-нибудь утопим в этом озере за то посмешище, которое ты устраиваешь нам своими вечными штрафами. Хотя ты так плаваешь классно, что утопить тебя даже всем нам будет сложно».
Потом все было как в тумане. Руки мои делаются вдруг свободными, и я вижу, как двое из парней, стукнутые друг об друга хорошенько лбами, летят в озеро, двое других, держащих меня за ноги, отпустили меня добровольно почему-то. А я, сжавшись в монолитный комок, обхватив руками и прижав к груди согнутые в коленях ноги, не плакала, не орала, а, тихонько дрожа, поскуливала. Рядом со мной возникло лицо моего спасителя. Он поднял меня с земли, ладонями аккуратно смахнул песок, прилипший к моим щекам.
– Все закончилось, – сказал он. – Успокойся. Ты на автобусе приехала? Одна?
Я говорить в тот момент не могла и только кивала головой.
– Пойдем, я довезу тебя. Только сначала смой с себя песок и грязь.
– Н-нет, н-нет. – Недавняя сцена моего несостоявшегося утопления так напугала меня, что я боялась даже смотреть на воду.
– Мы вместе окунемся, согласна? – И он, не дождавшись моего ответа, повел меня в воду.
Руку парня я так и не отпустила до самой деревни. Там, в одном из дворов, стоял его транспорт. В другом случае я бы съязвила, конечно. Но сейчас было не время радости для меня, а время печали. Это был велосипед. Правда, современный, красивый, весь какой-то навороченный.
– Поедешь?
– Вам же будет тяжело педали крутить, – жалобно промямлила я, прекрасно сознавая, что ни на метр не отойду от него до самого города.
– Да уж покручу как-нибудь, – ответил он. И добавил: – Только крепко держись за мою спину, иначе слетишь.
– Спасибо вам, вы меня спасли, – у подъезда родного дома я поблагодарила своего спасителя. – Может, зайдете, я вам руки йодом обработаю? Вам от этих подонков досталось даже больше, чем мне.
– До свадьбы заживет, – улыбнулся он. – В другой раз как-нибудь. Спешу. У тебя какая квартира?
– Двадцать вторая.
Он сел на велосипед.
– Ну пока, – на прощание сказал парень и крутанул педали своего велика.
Он исчезал так же быстро из моей жизни, как и возник.
– Постойте, – ко мне возвращается способность мало-мальски мыслить, – вас как зовут?
– Меня? – парень, лихо повернув на 180 градусов свой транспорт и себя вместе с ним, ответил: – Сава. А ты кто?
– А я – Саша.
И укатил.
А я ждала прихода Савы две недели. Сидела безвылазно дома, удивляя всех своим поведением. Даже мой Мишаня заподозрил неладное.
– Саня, ты в порядке? – спрашивал у меня без пяти минут муж.
– В полном, – отвечала я, натянуто улыбаясь.
Мне апокалипсис казался в те дни не таким страшным, как то, что я больше не увижу Саву. Можно было поехать на озеро, но где гарантия, что там будет Сава и не будет тех подонков?
Наверное, стоит рассказать о моем женихе. С Мишей мы пять лет вместе. Познакомились в универе. Наше притяжение друг к другу было неимоверным. Мишаня, воспитанный в лучших традициях, сразу сделал мне официальное предложение. Его родители были изначально за. А вот мои – воспротивились: «Мала, мол, еще. И учиться еще пять лет впереди». Мы, правда, не спорили. Но стали жить, как это сейчас принято говорить, гражданским браком. В основном на Мишинской территории. За пять лет такого нашего существования с ним смирилась даже моя родня.
Универ мной закончен. Мишаня – продвинутый компьютерщик со своей фирмой. Мне тоже скоро на работу. И у нас уже все куплено к свадьбе. Это уже не столько мое и Мишкино желание (нам, честно говоря, и так не плохо было!), сколько настоятельная просьба родных с двух сторон.
А Сава пришел. Правда тогда, когда я уже потеряла всякую надежду на это. Я его в цивильной одежде и не узнала даже. Там, на пляже, он казался мне большим и сильным. Пляжный наряд – шорты, майка, бандана на голове – делал его моложе. В джинсах, стильной рубашке, коротко стриженный, мой спаситель показался мне взрослым – лет под тридцать, но никак не моим ровесником.
– Здравствуй, Саша. Чаем напоишь?
– Напою, – сказала я и, взяв его за руку, повела почему-то не на кухню, а в свою комнату.
«Ему нельзя растворяться во всей нашей пусть и небольшой квартире. Я его должна запомнить. Вдруг он опять исчезнет?» – эти мысли витали в моей плохо соображающей голове, когда я, оставив Саву в комнате, согревала чай. Маленький поднос пристроила на компьютерном столе – другого у меня просто нет – и позвала гостя пить чай.
– Как ты жила, Саша? – спросил он, убирая с моих глаз непослушную прядь волос.
Его глаза немигающе смотрели на меня, и обмануть их было нельзя.
– Плохо, – пожаловалась я ему.
– И я о тебе думал, – сказал Сава и поцеловал меня.
Кто кого целовал потом – понять было нельзя. Только чай мы пили с ним много позже.
Если кого мне и было жаль, так это Мишаню. Я конечно бы так и вышла за него замуж, не приведись мне одной сорваться тогда на озеро. И жила бы, наверное, спокойно и счастливо. Не знаю, правда, насколько счастливо, но что спокойно, то это точно. Мы за пять лет полусовместного существования с Мишей обошли все острые углы в наших взаимоотношениях, были друг другу понятны и ясны.
А тут – Савелий! Такого у меня не было даже в первые месяцы нашего знакомства с Мишей. Он притягивал, как магнит, и одновременно отталкивал. Мне хотелось его больше узнать. Но, узнавая, я одновременно восторгалась им и разочаровывалась в нем.
«Так не бывает», – вправе вы сказать. «Так бывает, к сожалению», – отвечу вам я.
Сава был всем и никем одновременно. Он многое умел. Во многих профессиях он не был новичком. Ему было тридцать, а он все еще был в поиске себя. Фотограф со своей фотостудией, внештатник молодежной газеты. Временами работал в автосервисе. Его жизнь пересекалась со столькими людьми ежедневно, что мне подчас делалось страшно. Иногда ночью в его-нашу однокомнатную квартиру вваливались незнакомые мне люди. Сава знакомил нас и уводил всех на кухню. А поутру я находила их спящими и в ванной, и на той же самой кухне.
– Сава, – пыталась отстоять я право на нашу некую уединенность в семейной жизни, – а нельзя, чтоб это было пореже?
– Нельзя, Сашка. Мне мою жизнь менять поздно. Я такой, как есть.
– А как же я?
– И ты такая, как есть.
Я была уже совсем другая. Сузился круг моего общения. Наши общие с Мишей друзья, конечно же, взяли его сторону. Верными мне оказались только Оля с Наташей. Да и произошло это только потому, что у них с Мишей никогда не было полного контакта.
Мама и тетя от всего происходящего были в шоке.
– Это рок, – говорила мамина старшая сестра.
– Наверное, – устало соглашалась с ней моя мама.
«А вот с этого места, пожалуйста, поподробней», – сказала бы моя Наташка. Ей вечно надо повторить, чтобы до нее дошло сказанное. Интроверт – одно слово. Под роком и тетя и мама имели в виду прослеживающуюся не в одном нашем поколении несчастливую женскую долю. Все наши женщины были любимы, выходили, счастливые, замуж, но потом по разным причинам оставались одни.
Начнем с бабушки. Она была редкостной красавицей. И названа я в честь нее. Говорят, что и похожа на нее. Может быть. Только я в себе ничего красивого не нахожу. Да и другие тоже не падают в обмороки на улице от моей ослепительной неотразимости.
Так вот, о дедушке с бабушкой. Они поженились перед войной. Она была медсестрой. Дед работал ветврачом. Оба сразу ушли на фронт. Как там у них было – не знает никто. Встретились они уже после войны. Родились дочери – тетя и моя мама. Дед был высоким, статным. Одним из немногих, вернувшихся с войны. Мужчин было мало, одиноких женщин – много. А им тоже хотелось любви и тепла. Дед мой это понимал и был большим жалельщиком одиноких женских сердец. Но дед любил одну только бабушку. Звал ее всегда Сашуней. И все-таки не оставлял без внимания других женщин, несправедливо обиженных жизнью. Ходил по дворам, лечил скот. Помогал, если надо, по хозяйству. Знала ли бабушка о его похождениях? Скорее всего, что знала. Но она любила деда, да и дочерям нужен был отец. И так послевоенное поколение росло без отцов. Да и амуры у деда были несерьезные. Скажем так, скорее утешительные. Ну таким он был человеком, мой дед.
Однажды утром он проснулся и увидел собранные в старый чемодан свои вещи.
– Уходи, Тихон, – ответила на его немой вопрос бабушка.
– Почему? – все вопрошал удивленный происходящим дед. С вечера ничто не предвещало беду.
– Я – Александра, – гордо сказала всю ночь проплакавшая бабушка. – Я – не Дарья  Громушкина.
Деду крыть было нечем. То ли роман его на сей раз затянулся, то ли, крепко уснув, он потерял контроль над собой, но ночью прилегшую к нему бабушку он, привычно обняв ее, назвал чужим именем. Бабушка полночи проплакала в сенцах. Потом долго сидела в задумчивости. И уже ближе к утру, продрогшая, вошла в дом с принятым решением.
Дед знал свою Сашеньку. Убеждать ее в обратном делом было абсолютно бессмысленным. Ушел к той самой Дарье и прожил с ней оставшиеся ему годы. Назад не просился. Но каждый день приходил в свой дом, общался с дочерьми, что-то чинил, колол дрова. Что странно, но с тех пор дед навсегда перестал «шалить» на стороне. Оказывается, без его Сашеньки ему и другие женщины были не нужны.
Когда дед умер, Дарья причитала в отчаянии: «На кого же ты меня покинул?» А бабушке на сороковой день сказала, что любил он всю жизнь только ее, бабушку. И умер, узнав, что к бабушке сватался главный врач больницы. «Я знаю», – гордо ответила ей бабушка.
Тетя Валя шесть лет была счастлива в браке. Но детей не было. Она во всем винила мужа Николая. Он, обидевшись, ушел, и женщина на стороне родила ему дочь. А тетя Валя так и прожила одна. Мы с мамой стали ее семьей. Совсем недавно, когда умерла мать дяди Колиной дочери, – он так и не развелся с тетей Валей, – будучи уже дедом двоих внуков, он пришел к своей Валентине. И она приняла его.
У моих родителей история была своя. Но тоже не самая счастливая. «Мы любили тебя, но не любили друг друга», – говорила мне мама. «Да неправда все это, – в сердцах как-то сказала мне тетка. – Так как любили они – не всем дано. А разошлись потому, что дураками были. Ведь ни мать, ни отец твой не создали больше семей».
– Это рок, – сказали в два голоса мама и ее сестра, когда я ушла, а потом и развелась с Савой. – Это рок.

– Мне тридцать лет, Сашка, и я хочу детей, – сказал мне муж.
– Что? – Я не поняла его слов.
– А ты разве не хочешь ребенка?
– Сейчас – нет, – ответила я. – Ты же знаешь, у меня интересная работа, я хочу что-то сделать.
– Разве ребенок помеха для этого? – не соглашался Сава. И заводил этот разговор вновь и вновь.
Я вдруг обнаружила, что со мной что-то не то. Какая-то дисгармония в теле. Какая-то неадекватная реакция на запахи.
– С тобой все в порядке? – интересовался муж.
– В порядке, – неуверенно отвечала я.
– Сава, – заподозрила я неладное, – это ты?
– Конечно я. Ты ведь моя жена, – улыбнулся он.
Я даже задохнулась от такой его наглости.
– Как ты мог? Я ведь, ты ведь…
Сава молча смотрел на меня. В тот момент мне казалось, что он торжествовал.
– Не-на-ви-жу! Так вот знай, что ребенка у нас не будет. – И помчалась к соседке Альке в больницу, где она мне сделала мини-аборт.
– Не волнуйся, все будет в порядке. Надумаете рожать – приходи.
Рожать мы с Савой не надумали потому, что по моей инициативе разошлись. Сава меня не уговаривал, не просил одуматься. Без ребенка, судя по всему, ему не нужна была и я.
Через неделю после развода, вернувшись с работы домой, в темном коридоре я на что-то наткнулась. Включив свет, увидела мой компьютер – все мое «приданое», с которым я пришла к Саве… И заревела в голос. Юркнула в ванную, где под сильным напором воды могла выть, сколько мне вздумается. «Саша, – встревожено стучала мне в дверь мама, – немедленно выходи».
Так началась моя жизнь без Савы. «Ну чего ты добилась? – говорили мне Олька и Наташка. – Вот вечно ты так: сначала делаешь, а потом думаешь. Одно слово – технарь. Тебе правда только с компьютерами общаться». Я и общалась с ними круглосуточно. Состоялась, как мне и мечталось, в профессии. Но не зря же среди шестидесяти обучающихся на потоке я была единственной краснодипломницей-девчонкой.
«Какой бред, – казалось мне все происходящее иногда. – Какой бред…»
Тем не менее, заложила новую, более экономичную программу, создала игру, заработала много денег. Казалось – живи да радуйся. Жить-то жила, а радоваться почему-то не особенно хотелось… На мгновение возник Миша. Но быстро исчез, поняв, что мы навсегда чужие люди. Тем самым успокоился сам и снял с меня грехи перед ним. Когда Мишка женился на давно влюбленной в него Ире, ко мне вернулись все наши общие друзья. Все было ничего, но со мной не было и не могло быть Савы.
– Саша, вы едете на семинар по современным компьютерным технологиям на неделю в Париж, – сказал мне наш гендиректор.
– В Париж? – я даже на мгновение задохнулась от неожиданности.
– Вы рады, Саша?
– Очень, – наконец выдохнула я, – только я не могу. Пошлите кого-нибудь другого.
– Но почему? – начальник недоумевал.
– Я мечтала побывать в этом городе с мужем, а без него мне там делать нечего.
С тех пор, как я дала своему шефу понять, что у нас кроме деловых отношений быть ничего не может, и доказала на деле свой профессионализм, у нас с Яковом Алексеевичем установились нормальные, даже доверительные отношения.
– Вот если бы в Таиланд, я бы с удовольствием, – в моих глазах появились невесть откуда набежавшие слезы, хотя я и пыталась изобразить жалкое подобие улыбки на своем лице. Мой шеф показался мне тоже очень растерянным в тот миг.
А через десять дней я и вправду укатила во Францию, взяв впервые за четыре года отпуск, но не в Париж, а во французские Альпы. Меня позвала к себе Лена, бывшая одноклассница, работающая там после окончания иняза по программе ОПЭР, что в простонародье зовется гувернанство и домработничество за границей.
«Лучше гор могут быть только горы» – добавить к словам Владимира Высоцкого просто нечего. Голубое небо, бескрайние поля снега и скалы. И еще какое-то особое состояние души, когда надеваешь лыжи, выходишь на трассу, пусть и на самую несложную – голубую, и катишь вниз. У тебя гулко стучит сердце, внутри все замирает, ты дико орешь от избытка не испытанных ранее чувств. Видишь, как, несмотря на наставления инструкторов, люди ломают в лучшем случае руки и ноги, но все равно поднимаешься вновь и вновь в эти самые горы. Что говорить о тех, кто покоряет лыжные дорожки повышенной сложности – зеленую и красную. И уж совсем по-особому воспринимаешь тех, у кого спуск на грани экстрима идет по черной трассе. Это просто отчаянные смельчаки – фанаты высоты и скорости. Одним из таких мест во французских Альпах является Ля-Грав, где нет подготовленных склонов и спасательных служб. Экстрим на все сто процентов. Трасс здесь нет, маршруты выбираются самостоятельно. Но даже самая простая трасса предполагает иметь хотя бы первый разряд по горным лыжам, иначе можно навсегда потеряться в этих заснеженных склонах. Представляете, что значит выстроиться в длинную очередь в снежных полутунеллях и, придерживаясь за канат, подниматься по склону к трассе? Но лучше, чтобы не тратить силы перед стартом, подняться на подъемнике, который доставляет прямо к началу спуска. Ну а потом сам спуск, где такой каскад эмоций, что просто диву сам себе даешься.
В общем, домой я прилетела совсем размороженным человеком. Нет, чтобы заморозиться, а я, наоборот, очеловечилась. Я даже эти десять дней в горах о Саве впервые не думала, ну если и думала, то совсем чуть-чуть, самую малость. А ведь воспоминания о нем растянулись на долгие четыре года. Я все недоумевала, как же так? Прожили вместе – всего ничего, думала же я о нем ежедневно…
Первой позвонила Олька:
– Знаешь, Саш, у нас в выставочном зале был организован просмотр работ местных фотографов, так вот одна стена – с названием «А не махнуть ли нам в Париж?» И там ты – удивительная, похожая и не похожая на себя и очень красивая. Завтра последний день.
Олька не Наташа – протараторила все и отключилась. А я так и сидела неопределенное время, прижав трубку с частыми гудками к уху.
– Оля, – прихожу в себя, – помоги мне…
– Да без проблем. Первой войду я, Савы не будет – зайдешь ты. Я правильно поняла?
Оля поняла меня, как всегда, с полуслова. Одно слово – экстраверт. Не Наташка.

– Саш, у тебя есть географическая точка на земле, где бы тебе хотелось побывать? – спрашивал меня муж.
– А у тебя? – интересовалась встречно я.
– У меня – Париж, – говорил Сава.
– Но так не бывает, – протестовала я, – это город моей мечты с десяти лет. – Для пущей убедительности добавляю: – Я даже французский самостоятельно выучила, вот.
– Сашка, это же замечательно, что мы и в мечтах вместе, – радовался, совсем как мальчишка, мой взрослый муж.
И я в знак полного единения душ показала мужу нашу семейную реликвию, передаваемую из поколения в поколение по мужской линии. Но поскольку я и была этим единственным продолжателем рода, то старинные серебряные мужские часы фирмы «QUALITE BOUTTE», с непонятным мне, вероятно номером, RU 815 и еще более загадочным словом «TOSERIF», на цепочке, с миниатюрным ключиком для завода, достались мне. И я с детства смотрела на таинственное движение стрелок на двух циферблатах – маленьком и большом. Читала непонятные для меня слова на чужом языке, а когда узнала, что этот язык – французский, выучила его. Но удивительным в этих часах было не «лицо», а «изнанка». Там двигались зубчатые колесики, какие-то рычажки, и все было так гармонично и красиво. Вперемежку с малюсенькими винтиками сверкали своим блеском миниатюрные драгоценные камешки.
Сава понял меня:
– Умеют же делать люди. Веками стоят деревянные церкви без единого гвоздя. Этим вот часам целая вечность, а им – хоть бы что.
– Франция, – добавила я, закрывая крышку часов.
С тех пор у нас повелось: «А не махнуть ли нам в Париж?» – говорил мне Сава, принося в дом диск с видами удивительного города. Звучали мелодии Франциса Лея, тихо пел Шарль Азнавур. А мы пили вино «Божоле», которое, нам по-глупому хотелось верить в это, из винограда, собранного прямо на Монмартре. Бывшая деревня превратилась в один из неповторимых уголков Парижа, который привлекал внимание не только представителей богемы: поэтов, скульпторов и художников, но и простых горожан. В тот чудный вечер мы были и простыми сборщиками винограда, собирающими его с двух тысяч лоз, высаженных прямо на улице Соль на Монмартре, и юной Суламифь и ее возлюбленным – царем Соломоном…

Вот она я – на фотографии, просыпающаяся после этого неповторимого вечера (Сава ждал этого мгновения!), в моих волосах, раскиданных по подушке, какая-то бабочка – опять фантазии Савы. Я – утренняя, пробуждающаяся, радующаяся… Жаворонок!
А здесь у меня выставлены обе руки вперед: муж обливал меня из бутылки для полива цветов, я закрываю лицо, уворачиваюсь, но у меня на волосах блестят, подобно бисеру, капельки воды.
«Сава, Сава, а я все обижалась, что ты меня совсем не фотографируешь…»
Тут я почему-то одна на этом страшном аттракционе. Но почему? Мы катались вдвоем с Савой, это ведь я уговорила его. Он убрал себя. Я же на фото счастливая донельзя: глаза от страха огромные, темные, рот открыт в счастливой улыбке, волосы потоком ветра отведены назад. Я помню те свои ощущения: в то мгновение я была безумно счастлива.
Вот они, наши маленькие семейные Парижи, где гармония и счастье…
– Дай закурить, – прошу я Олю.
– Ты же не куришь, – отмахивается от меня она. – Пойдем лучше кофе с коньяком выпьем. Полегчает.
Выпили – не полегчало. И Олька поехала со мной к нам домой: ей, видите ли, понадобился рецепт маминого фирменного салата. Сущий бред! Олька и кухня – понятия просто несовместимые. Вот Наташа – дело другое.
Дома я шагнула сразу в душ, пару раз ко мне пыталась достучаться мама, спрашивая, все ли у меня в порядке. «В порядке», – бодрым голосом отвечала я. Сама же все стояла под потоком воды, и передо мной, полузажмуренной, выплывали Савины-мои фотографии.
«Сава любил меня, он простил меня», – почему-то внушала я себе. Я никогда не жалела о нерожденном нашем ребенке – я страдала от разрыва с Савой. Но в последнее время я нередко задерживала свой взгляд на детях, которым чуть больше трех лет, и думала о том, что и у нас мог быть такой же малыш…
Вот и сейчас я увидела фотографию, которой не было в Савиной экспозиции: мы и наш малыш… Хорошо, что в этот момент настойчиво постучала ко мне мама: «Извини, Саша, но мне нужен туалет». Я вынуждена была выйти из ванной. Чуть обсохла и засобиралась на улицу – мусор выносить. Мама пыталась в очередной раз отговорить меня, но где там! Привычка есть привычка. Нечего оставлять на день грядущий пережитки дня уходящего.
Сава сначала посмеивался надо мной, а потом выходил на балкон, подстраховывая меня в наступающей ночи. Я иногда пряталась, он, беспокоясь, кричал: «Сашка, кончай дурить». И я, счастливая своей нужностью ему, выходила из укрытия.
На сей раз бросила в полупустое ведро бутылку из-под масла, старую газету. Что бы еще вынести? Мой взгляд задержался на круглой коробке – из той нашей жизни. Она стояла в прихожей в качестве декора. В нашем с Савой доме она была копилкой забытых вещей и идей.
– Я привезу себе из Парижа круглую коробку.
– Со шляпкой? – интересовался муж.
– Прям там, просто так. Потому что красиво. И потому что из Парижа.
А через несколько дней Сава принес в дом коробку с  нанесенными на нее достопримечательностями всех двадцати округов любимого города. «Как красиво», – говорили многочисленные знакомые. А для нас она была и Парижем, и почтой-телеграфом: мы бросали туда наши послания друг другу, там находили приют потерянные ключи, и записные книжки, и ручки, невесть откуда появившиеся в нашем доме. В этой коробке-шкатулке была наша с Савой жизнь. Он мне ее переслал вместе с компьютером, надеясь, что она будет востребована и в моем доме. Зря надеялся.
«Застоялась ты», – посмотрела я на коробку. Накинула куртку с капюшоном, сунула ноги в мамины ботинки, поленившись застегнуть их, взяла, несмотря на мамин протест, коробку под мышку, в другую руку – ведро и двинулась в ночь. «Опять лампочку выкрутили! Ну сколько можно, – мысленно возмутилась я. – Все, куплю фонарик». Открыла подъездную дверь и моментально взлетела в чьих-то руках. И ничего, что упала коробка, что слетели с моих ног мамины ботинки, что с полувлажных волос упал капюшон.
– Ты все-таки пришла, Сашка. Ты все-таки пришла, – громким шепотом говорили родные губы.
– Пришла, – отвечала я. – Еле успела. – И сразу захлюпала носом в его шею.
– Саша, отпусти меня, – попросил Сава.
Я, оказывается, свободной от коробки рукой мертвой хваткой вцепилась в его шею. Правая почему-то с такой же силой держала на весу ведро. Наверное, для подстраховки.
– Не отпущу, – упрямо ответила я. И все теснее и теснее прижималась к Саве. А он, улыбаясь темными большими глазами, почему-то не пытался избавиться от меня.
– Дети, идите чай пить. Чайник на плите, – сказала невесть откуда появившаяся мама.
Она подняла с земли коробку, бережно убрала варежкой с нее снег, разжав, наконец, мои пальцы, взяла ведро. Мы же пошли домой.
И как тогда, несколько лет назад, Сава спросил меня;
– Как тебе жилось, Саша?
И я ответила как тогда:
– Плохо. А тебе? – Ко мне вернулась привычка говорить встречными вопросами.
– Я тоже много думал о тебе….

– А не махнуть ли нам в Париж? – сказал мне муж осенью.
– Да без проблем, – ответила я.
Этот светлый неповторимый город был для нас знакомым незнакомцем. Поразили Елисейские поля, где тротуар равен по своей ширине дороге. Вот тихая, ничем не примечательная улица Руссле на левом берегу Сены, где жил со своей женой Мариной Влади Владимир Высоцкий.
Неожиданно легкой и ажурной оказалась Эйфелева башня. Светел снаружи был Собор Парижской Богоматери и темен и пугающ внутри. Может, это сказывалось влияние писателя Виктора Гюго и его известного романа?
А молодое монмартровское вино «Божоле», купленное в октябре на аукционе в Париже, нам почему-то показалось менее приятным, нежели то, которое мы пили когда-то у себя дома.
Но сердцу моему почему-то как никогда было тесно в груди.
– Тебе хорошо, Сашка, – не спрашивал, а просто констатировал факт мой муж.
– Невозможно как, – подтверждала я.
Но что я счастлива не только от пребывания в Париже, я мужу не сказала. Счастье – величина, к сожалению, непостоянная. И нужно радоваться ему бережно, по крупинкам.
Вот будет сюрприз Саве, когда он узнает дома о том, что скоро станет отцом! Я даже смешно зажмурилась, представив это…

апрель- май 2005 год