Ломая стереотипы, или Один день из жизни грузового

А рояль нельзя впихнуть в грузовой лифт.

Можно, как говорится, все в ваших руках, в особенности, если у вас недостаток ума или хотя бы элементарного уважения к изобретениям цивилизации.
Можно, если вы – это два грузчика мужского пола в грязных серых костюмах, с лицами ударенного об столешницу бульдога, с десятью пачками «Примы» в карманах и, конечно же, с вагоном и маленькой тележкой ослиного упорства.
Можно, убив на это гиблое в теории, но, как выяснилось, вполне реальное на практике действо добрые часа четыре.
Можно, если вас совершенно не волнует сохранность и презентабельный вид музыкального инструмента,  если вас не волнует само состояние лифта после «запихивания», если вам в голову даже случайно не забредала мысль о том, что таким способом можно лишиться не только рояля как такового, но еще и лифта.
Можно, если у вас достаточно и даже больше бессмысленной силищи, чтобы после закрыть двери бедного, несчастного лифта; если вы способны сотворить из своего лица нечто напоминающее удовлетворение и, с чувством вложенного энтузиазма похлопав друг друга по плечу, удалиться свершать другие открытия, покуривая «Приму» без фильтра и кашляя от ее же дыма.
Жаль, что никто не видит моих горьких слез. Это больно, да. А сейчас всего лишь десять утра…

А женщины слабые.

Женщины сильные.
Особенно, когда она, разъяренная, как тысячи чертей, с растрепанными волосами, все больше напоминающая медузу Горгону, с оскалом на пухлых розовых губах впихивает в меня бедного паренька, припечатывая его к не повинной ни в чем стенке лифта. Орет на него, как спятившая самка бабуина, потом улетает и снова возвращается, навьюченная чемоданами, из которых торчат трусы в горошек и носки в разноцветную полоску, бросает все это в бедного паренька, с неприкрытым удовольствием посылая на него проклятья, мор и чуму разом, чтоб уж наверняка.
Когда в перерывах между криками, оскорблениями, стенаниями о том, как несправедлива к ней жизнь и каким таким чудом земля породило ЭТО существо, в данном случае паренька, она начинает по-детски шмыгать носом и вытирать слезки на побледневших щеках. Когда она уже рыдает в голос, размахивает руками, как лопастями вертолета, топает ножкой и рычит…
- Ну и чего ты плачешь, глупая? В голове не укладывается…
- Не укладывается в голове, растяни вдоль спинного мозга!
А потом виснет молчание и она, дрожа всем телом и кусая губы, заламывая пальцы и пряча взгляд, неуверенно протягивает ему руку. А он знает, что она сильная, потому что только сильные способны прощать…
Вот только последний вопрос: почему эта драматическая сцена должна происходить именно здесь?
Кажется, я тащу на себе не только вещественный груз…

А мужчины не плачут.

Мужчины плачут. Они плачут так, как никто другой, борясь с собственной гордостью и силой, которые в такие моменты становятся лишними.
Уже практически ночью, когда весь дом погрузился в сон, потухли лампы, замолчало бормотание телевизора. Когда вокруг пустота и только кучка подростков на каком-то этаже распивает пол-литра пива на десятерых.
Он бредет по лестничной клетке, шаркая тапочками в зеленую полоску, немного подрагивающими пальцами жмет на кнопку и терпеливо ждет, когда приеду я. Нарочито медленно проходит в распахнутые двери, застревает где-то между седьмым и шестым этажом, устало сползает по стенке и опускается на холодный пол.
Мужчины плачут. Кусая кулаки и зажмуривая наполненные горькими слезами глаза, хрипло крича сквозь сомкнутые бледные, как мел, губы, задыхаясь исчезающим воздухом. Сжимая пальцами волосы, ударяясь спиной о стенку лифта, будто бы стараясь задушить душевную боль физической. С хрипом втягивая скользкий воздух. Пустым взглядом уставившись  в пол. Выдавливая слезы…
А затем быстро вытирая их рукавами синей толстовки.
Пряча лицо в ладонях.
Что-то неразборчиво и быстро шепча.
Сжимая ткань одежды в области сердца.
Сжимаясь. Обнимая себя сильными руками.
А потом уходя.
Не знаю, почему плачут мужчины и почему плакал он, но они плачут. Тогда, когда никто не видит, превращая слабость в силу.
Плачут как мужчины.