Что такое осень

«Если бы человеческая жизнь была вечной и не исчезала бы в один прекрасный день, подобно росе на горе Адаси, и не рассеивалась бы, как дым над горой Торибэ, не было бы в ней столько скрытого очарования. В мире замечательно именно непостоянство»
(Кэнко-Хоси, «Записки от скуки»)
***
Я проснулся от того, что солнечные лучи, пробившись через неплотно задвинутые жалюзи, настырно лезли в глаза. Чихнув, огляделся. Тускло светились бледно-зелёные цифры на будильнике. Рядом посапывала Джейн, положив ладошку под голову. Какое-то время я смотрел на неё, пока у меня не заболела шея. Спаньё в старом кресле, похоже, становилось дурной привычкой. Кряхтя, я вылез из него, расправляя затёкшее за ночь тело. Хрустели суставы, ныла спина, сводило судорогой икры. Ко всему этому меня сотрясал кашель такой силы, что проснулась Джейн. Открыв глаза, она попыталась улыбнуться – и тут же схватилась, охая, за голову. После этого она разразилась такими стонами, что я поплёлся в ванную за алкозельцером. Там меня окончательно скрутило в дугу – согнувшись, я выхаркал, по крайней мере, одно лёгкое, а, затем, хрипя, выплюнул в раковину кусок слизи с кровью величиною с кулак. Наклонившись, чтобы смытьэту мерзость, я случайно взглянул на свою правую руку и чуть не завыл, обнаружив на ней россыпь красно-коричневых пигментных пятен. У меня буквально в глазах потемнело. Такие же нашёл на себе Петерсон где-то в середине полёта; на Землю он вернулся в морозильной камере, мертвей не бывает. Перед смертью бедняга мучался так, что врагу не пожелаешь. Я поднёс руку поближе к свету, в глазах у меня всё расплывалось, оглушительно стучало в висках, лился холодный пот по спине, а когда пространство передо мной перестало бешено вращаться, то никаких пятен я на себе не обнаружил. «И что с тобой происходит, чёрт возьми», - пробурчал я, с отвращением глядя на себя в зеркало. Потом бросил в стакан с водой две таблетки и отнес его похмелиться Джейн. Сам я сходил на кухню и налил себе бренди.
Когда я вернулся, Джейн сидела уже умывшася, причесавшаяся и готовая к серьёзному разговору. Насчёт этого у нас, мужчин в полном расцвете сил, вырабатывается невероятной силы интуиция, поверьте уж.
- Нам надо поговорить, - кусая губы, начала она серьёзный разговор.
- Да, - твёрдо подтвердил я, вкладывая в свой краткий ответ весь запас имеющейся у меня доброжелательности.
Джейн немножко помолчала, испытующе глядя в стенку, хотя я ничего интересного на ней никогда не замечал.
-  Я тебе нравлюсь? – совсем уж неожиданно спросила она и покраснела.
Я вопросительно загнул бровь и кратко, но утвердительно ответил – готовился, экономил слова для разговора о главном.
Лакаонизм, как выяснилось, уместен не всегда и е везде. Ещё более покраснев, Джейн воскликнула «Фу!», как видно, ещё более укрепившись в мысли о моей колоссальной непродвинутости и душевной чёрствости. Потом она вспомнила, судя по всему, о принципах гуманистической психологии и взгляд её потеплел.
- Ты должен знать… - начала Джейн заново и я поднял глаза к потолку, изо всех сил пытаясь не рассмеяться. Господи, Боже ты мой, сколько же раз я слышал что-то подобное!
- …у меня есть друг и я его люблю, - закончила Джейн.
О, женская логика!
- Так, - поощрительно молвил я.
- Мы, наверное, поженимся, - подбросила огоньку Джейн.
- Правда? – спросил я, максимально пытаясь выглядеть заинтересованым.
- Да, - несколько угрюмо подтвердила она. – Поэтому ты, наверное, понимаешь, что то, что произошло ночью, абсолютно ничего не значит.
- Конечно, - легко согласился я.
- Не ищи меня и не пытайся мне звонить, - предостерегла она меня.
- Не буду, - заверил я Джейн.
Она озадаченно посмотрела на меня. По-моему, ей очень хотелось спросить, не псих ли я. Попробуйте – затроньте чьё-нибудь самолюбие – и вмиг превратитесь в психа, если не во что-нибудь похуже. Однако ныне психопатия вкупе с лёгкими сексуальными отклрнениями сигнализирует опять-таки о продвинутости и прогрессивности, а я был обыкновенный небритый мужик-неряха, да ещё с похмелья.
- Знаешь, я, наверное, пойду, - неуверенно сказала Джейн.
- Угу, - бодро так произнёс я и поднялся, чтобы проводить девушку. Бог мой, какие всё-таки ноги! поневоле забываешь про содержимое черепушки.
У двери Джейн замешкалась и повернулась ко мне, видимо, собираясь что-то сказать, но вместо этого просто слабо улыбнулась. Я оскалился в ответ и нежно сказав «пока», закрыл дверь. С немалым, надо признать, облегчением. И всё-таки что-то грызло меня. Нехорошо мы как-то поговорили, не так должен был закончиться мой, возможно, последний роман. Видно, так и не суждено мне закончить свои земные дела в мире с собой и окружающими меня людьми. Неплохими, между прочим, людьми. Очень даже неплохими. Утвердившись в этой печальной мысли, я пошёл в спальню вздремнуть ещё пару часиков.

**
Разбудил меня телефонный звонок. Я открыл глаза и, странное дело, вместо свинцовой тяжести в голове, дрянного вкуса во рту, разбитости в теле, сопутствующих дневному сну, я чувствовал себя как никогда хорошо. Жизнь моя, вероятно, подходила к концу, но это в данный момент нисколько не пугало меня. Я просто смотрел в потолок, наслаждаясь тишиной и покоем. Всюжизнь я боролся с чем-нибудь, продирался сквозь мелкие и крупные неприятности, ругался с дураками разных званий и мастей, в пустых романах растратил своё сердце, но, слава богу, всё это закончилось.
Включился автоответчик. Я протянул руку за сигаретами и только тогда сообразил, что слышу голос Энджи. Пришлось перекатиться и ткнуть в кнопку громкой связи.
- Я дома, Эн. Извини, что сразу не отозвался, - откашлявшись, сказал я и посмотрел на раскинувшийся за окном огромный город.
- Я просто хотела поблагодарить тебя за цветы, - с небольшой заминкой услышал я её голос.
- Да? – удивился я. – Ну что ты… Почёл, так сказать, за честь.
- Ну, всё равно ведь было бы невежливо… - потухшим каким-то голосом отозвалась Энджи.
Я слушал её голос и думал о том времени, когда один такой звонок ввергал меня в состояние буйного идиотического счастья. Но телефон всё больше молчал и посточнно крутились вокруг неё разные смазливые уроды (такими, во всяком случае, они мне казались), с которыми они заигрывала, и ходила по ночным клубам, а с одним, как я подозреваю, даже ездила летом в Европу. Надо думать, не изучать жизнь омаров в естественной среде обитания. Ну, если только это не лагуна Венеции. А вот теперь я спокойно слушал её, и если бы она, как говорили в старину, повесила трубку, я пошёл бы на кухню и приготовил себе яичницу с беконом, и ещё тосты с сыром. Какое счастье, что я дожил до этого – это было всё-таки очень больно, находиться в такой зависимости от этой женщины.  Иногда мне кажется, что я и не жил все те годы – она украла их у меня. Но вот, великие страсти откипели, пронеслась незаметно бурная молодость, рубцы на сердце подзатянулись и как-то неожиданно для самого себя я стал спокойнее и добрее. Подозреваю, ради этого можно было бы прожить и менее бурную жизнь.
- Так ты из-за цветов позвонила, Эн? Только поэтому? – нарушив тяжёлое молчание, спросил я и пожалел, потому что прозвучало это грубо. Нельзя всё-таки грубить женщинам.
- Нет, - ответила, судорожно как-то вздохнув, Энджи, и я почувствовал огромное облегчение.
- Ну и хорошо, - сказал я. – Это ты молодец, что правду сказала.
-  Может быть, сходим куда-нибудь? – предложила Энджи и голос её заметно повеселел.
- Конечно, - сразу согласился я. – Встретимся на нашем старом местек
- Давай, - обрадовалась Энджи. – тебя устроит через час?
- Меня устроит даже через три года, - очень серьёзно сказал я, словно ожидал, что как в далёкие дивные годы мы примемся, перебивая друг друга, нести всякую дичь, какую говорят обычно люди с восторженно горящими глазами. Однако – слова тут не важны.
Отключившись, я присел на диван и задумался. То, что произошло, обрадовало, конечно, меня, но и огорчило тоже.
*
Когда- то, в дни моей юности, которая кажется всё краше с каждым годом, отделяющим меня от неё, мы облюбовали небольшой итальянский ресторан, затерявшийся в глубине Сентрал-парка. Людей, как правило, там было немного, такие же парочки, как мы. Побрившись и приняв душ, я долго рассматривал себя в зеркале. Выбрал лучший тёмно-синий костюм. Белую накрахмаленную рубашку. Золотые запонки. Воспользовался одеколоном «Эгоист». Такси мне брать не хотелось, и я пошёл пешком.
День был жарким, но в воздухе уже витала осень, ощущавшаяся то ли в кристалльной чистоте неба, то ли в периодически налетавших порывах холодного ветра, отчего меня бросало то в жар, то знобило. Подняв воротник пальто, я закурил и не спеша пошёл, разглядывая витрины. Купил ярко-красную розу у входа в парк. На скмейках сидели вперемешку молодые мамы, няньки и бабушки, окружённые орущими, сопящими и галдящими детьми. Кое-где виднелись бледные лица молодых людей; судя по вытаращенным глазам, нкоторые уже были далеко отсюда. Пара бродяг весело присосалась к бутылке в бумажном пакете. С улицы доносился шум от проезжающих машин, на всех углах надрывалась музыка – жизнь била ключом. Я остановился посмотреть на играющих на спортивной площадке детей в нарядных синих и красных куртках и вдруг представил очень ясно своего сына, бегающего с другими детьми. В горле у меня появился предательский комок, и я торопливо отошёл. Надеюсь, их жизнь сложится более удачно, чем моя.
Идя по аллее к ресторану, я запрокинул голову. Сквозь осеннюю желтизну и багрянец сверху лился рассеянный свет. Под ногами шуршала опавшая листва. Я помахал сидевшей на террасе Энджи, думая о том, что мы совсем как эти листья появляемся для того, чтобы уйти своей осенью в никуда. Проходя мимо огромного старого клёна, я ещё раз помахал рукой Энджи, и с очередным порывом ветра мне на голову обрушилась целая куча листьев. Я посмотрел вверх и увидел на одной из ветвей одинокий листок, трепыхавшийся на ветру. Товарищи его уже летели, несомые неведомо куда, а он зачем-то упрямо держался, как маленький, но гордый солдат.
Поднявшись на террасу, я сел напротив Энджи. Официант принёс графин белого вина и выслушав заказ удалился. Кроме нас на террасе никого не было. Говорить мне не хотелось, и рассеянно слушая Энджи, я всё думал об опавших листьях, о своих нерадившихся детях, о тайне жизни и смерти. Наконец, Эн замолчала и просто взяла мою руку в свои.
Сверху приятно пригревало солнце, по лицам нашим гулял свежий ветер, мы пили холодное приятное вино и всё было так хорошо, что можно было бы и не умирать.
- Тепрь мы никогда не расстанемся, правда? – спросила вдруг Энджи.
Я взглянул на неё. Снял очки от солнца. Допил вино и поставил бокал на стол. Помолчал, прислушиваясь к тому, что происходило внутри меня. А там… там заканчивался завод, скручивались пружины моей жизни, тиканье становилось всё более слабым и беспорядочным. Поискав, я нашёл свой клён, где упрямо держался словно маленький флаг последний лист. Несколько мгновений я смотрел на него, а затем повернулся к Энджи.
- Никогда? - повтоила она.
- Никогда, - сказал я.