Крещение

Мысль здравая, но возникла не сразу. Я пестовал ее несколько лет. И вовсе не бабушка стала последней, решающей, каплей. Ее аргументы меня, в основном, забавляли.
—Эх, Леша, Леша, — горевала она, бывало, — хороший ты парень, видный. Крестился б, цены тебе не было. Ну, как без Бога? Я вот смотрю иногда, как ты спишь, — мука одна. Простыня в одной стороне, одеяло в другой. Ворочаешься всю ночь с боку на бок.
—Природа такая, — смеялся, отшучиваясь.
—Природа…  Какая природа? — сердилась бедная. — Бесы тебя донимают! Крестись! Они боятся крещеных.
Церковь и все, что вокруг,  для нее было свято. Не сумев обрести никакого личного счастья в миру, она целиком подчинила себя этой мистической забаве. Целыми днями старушка пропадала в какой-нибудь из бесчисленных московских церквей, а утром и по вечерам, в перерывах между нехитрою кашкой на кухне, зажигала лампаду, усаживалась на колени перед старым комодом, на котором был водружен большой планшет с дешевенькими фотографиями святых,  и снова молилась.  Это была ее жизнь. Кондовый атеизм моих духовных учителей здесь был совершенно неуместен.
—Крестись, — умоляла частенько, — порадуй бабушку!
Другие были времена, иные нравы. Теперь, когда даже жена, брезгливо забираясь под мужа, берет предоплату, никто бы не задумался о каких-то идеалах и принципах. Бог — это деньги. Нынче так. Но, впрочем, и тогда с не все были святыми.  Нефтяник, человек с суровой практической хваткой, сразу сказал, оказавшись со мной там в гостях:
—Крестись, и не думай. У нее же квартира! Ты что, разве не хочешь иметь в Москве свою крышу?
Звали его Сергей Щербаков. С нефтью он не имел ничего общего. Стоматолог, будущий протезист. Прозвище это приклеил к нему я. Напились как-то в очередном ССО.  Я проскользнул, а он на пути к палатке столкнулся с командиром. Рядом вилась бабенка, инспектор из областного штаба. Идеалистка, тихушница. Дамочка еще та. Если бы она схватила его за руку, скандала хватило б на всех. Комсомолец и водка — не совместимы! Поняв, что может влипнуть и подвести товарищей,  Щербаков развернулся и, пошатываясь, двинулся прочь.
—Серега,  куда? — догнал его командир.
Боец заговорщицки прижал палец к губам:
—Витек, тихо! Я Нефтяник!
И запетлял назад, в сторону соседнего лагеря. Там, в отдаленье, обитали студенты из нефтяного техникума. Действительно настоящие нефтяники.
Я это слышал и запомнил.
Многие, кто не знал предыстории, удивлялись: что за прозвище? Некоторые принимали его за чистую монету. Однажды на день рождения именинник получил  красивую книжку о методике разработки нефтяных месторождений на Крайнем Севере. Серега обижался, но только сначала. Потом, пообвыкнув, иногда даже сам, гордо стучал себя в грудь кулаком, как индеец племени сиу, и приговаривал:
—Нефть! 
Он не кривлялся,  не вилял в сторону, как я. Он сразу сказал, что Бог есть, и что он с удовольствием выпьет за его и за наше здоровье. Бабушка была в восторге от Нефтяника. Застарелый, почти безнадежный вопрос с крещением был улажен почти мгновенно, за первой же рюмкой. Уже через день мы с ним катили в метро на Арбат, где бабушка накануне организовала церемонию. Нефтяник был уже крещен, и рассуждал как человек многоопытный.
Главным в его ритуальной науке был кагор.
—Помни, Попович, — напутствовал он, — это — святое дело! Свечки там, крестики,  всякие пампушки-фентифлюшки, — фигня это все. Кагор! Только кагор.
—С чего бы?
—Ну, ты, Попович, даешь. Сразу видно, что ничего не смыслишь в вашем поповском деле. В церкви кагор  все равно, что у нас пиво!
—Много дают?
—Ну, это не помню. Наверное, стакан или два.
Он знал вообще много тонкостей. Оставалось только удивляться, когда и где он успел их почерпнуть, если крестили его в раннем детстве, в сознании малоразвитой обезьяны. 
Москву не просто удивить не только лаптями. Здесь, например, очень много церквей. Больших, маленьких, красивых, неказистых, помпезных, как Василий Блаженный, и совершенно затрапезных, наподобие той, что изображена на картине Алексей Саврасова «Грачи прилетели». Церковь в Староконюшенном переулке, указанная бабушкой, казалась ни то, ни се. Ни одного окна в переулок, только входная дверь с цветным, расписным витражом, раскинутым над ней полукругом. Если бы не крохотные византийские маковки на крыше с крестами, обращенными по традиции на восток, я бы подумал, что передо мною большой одноэтажный пакгауз или какая-нибудь полузасекреченная военная шарашка.
—Это точно здесь? —  усомнился  Нефтяник.
Но были приметы. Вдоль тротуара, на паперти, точно линейные на парадной дистанции, обосновалась местная голытьба. Целая гвардия всевозможных калек. Мы приостановились на минуту возле какого-то оборванца.  Жара, мы в рубашечках с коротким рукавом, а он в шубе и перед ним — кроличья шапка. И то и другое как будто бы только что из-под стада коров. Внутри шапки пока ничего.
—Надо дать, — шепнул Нефтяник. — Полагается.
Я запустил ладонь в задний карман своих «Super Rifle» и выудил пятнадцать копеек. Тогда на эти деньги можно было, например, сходить на ВДНХ или выпить полкружки пива. Бедняга сидел с закрытыми глазами и был, ко всему, еще, казалось, слепым. Но когда монетка плюхнулась в нутро его шапки, глаз один, я заметил, чуть приоткрылся. По взгляду я понял, что полкружки пива для него, как для слона пряник.
Несколько минут мы протоптались у входа.
—Может, отойдем, — Нефтяник качнул головой в сторону, — освежимся. По кружке?
Волнуется, гад. Про меня и говорить нечего: я не спал всю ночь. Все-таки,  каким бы я ни был балбесом, по мнению моих родственников, дело-то предстояло серьезное. Во всяком случае, казалось таким. Куда подевался мой атеизм, я не знаю. Но что-то сдвинулось. У врат церковного храма, пред таинством, значение которого я даже не понимал, вдруг вспыхнула искорка, слабый лучик, слегка подсветивший в сознании нечто, в общем, не чуждое вечности. Нет, я не уверовал в Бога, но в роль входил. Настраивался на экспромт, сюжет которого  был для меня пока загадкой.
—Ну, так что, Попович? — ох, он настырен! —   Что скажешь?
Взглянул на часы. Договор был на двенадцать ноль-ноль. Еще целых двадцать минут. Успеем!
…Внутри было прохладно и сумрачно. И уютно. Во всяком случае, намного уютней, чем в пыльном, жарком проулке. Длинный коридор, в конце — зал, просторный и ослепительно красивый. Лампады, иконы в золоченых окладах. Вдоль стен на круглых столиках мерцали многочисленные свечки. Когда мы приблизились, бабушка как раз поправляла несколько штук. Иссушенное годами лицо ее было благостным и наполнялось то радостью, то печалью, в зависимости, должно быть, от того во здравие она делала это или за упокой. Нет, я не верил в Бога, но что-то все-таки было в этой простодушной искренности и доброте. Даже во взаимной любви все же как-то натянутей, посложней.
Батюшка. Она, вся рдея от застенчивости, подводит нас к нему. Тот сразу деловито протягивает руку, представляется:
—Николай.
Аккуратный товарищ лет тридцати пяти в черной рясе, подтянутый, похожий на отставного майора. Мы представляемся тоже.
—Алексей, — деловито спросил святой отец, — вы сами-то  хотите креститься или…
И выразительно кивнул на бабушку. Та покраснела и, смутившись, отвела взгляд.
—Сам, сам! — кивнул я, тоже краснея.
А вид у меня: волосы до плеч, борода, потертые джинсы. Волнуюсь. Переживаю, как на экзамене. Будто в руках билет, ответ на который не знаю. Вдруг что-то не так? Вдруг не примут?
—А как ваше имя, молодой человек? — обратился он к Нефтянику.
—Сережа. Сергей, — поправился более официально мой спутник.
—А вы крещеный, Сергей?
—Да, да!
—Тогда вы, Сергей, будете ему крестным!
Ну, слава Богу! Отлегло от сердца. Нас не выгнали сразу, тем более, что от обоих, наверное, слегка попахивало. Но что же дальше?
—Пройдемте, молодые люди!
Мы завернули за какую-то перегородку. Там отец Николай подвел меня к тумбочке, покрытой белым покрывалом. На ней лежала  книжка толщиной в праздничный торт. Он раскрыл ее и стал читать, неслышно шевеля губами. Нефтяник и бабушка стеснительно мялись сзади.
О, это надолго, подумал я уныло. Практически все четыре тома «Война и мир»! Осилю ли?
Отец Николай развеял мои сомнения махом. Он отшлюзовал текст минуты за три. Любой редактор, читающий рукописи «по диагонали», смотрелся бы перед ним, как несмышленный школяр.
—Сюда, Алексей! — вежливо скомандовал он, указав дланью на чашу, стоявшую рядом.
Она была похожа на большую металлическую  рюмку или вазу, вроде тех, в которых в парках высаживают цветы. В рюмке — вода.
Я ничего не знал об омовении. Мои представления об этой процедуре ограничивались картиной художника Александра Иванова «Явление Христа к народу». Христос где-то сзади, а на переднем крае — толпа и Иоанн Креститель, который окунает всех поочередно в какое-то болото. Здесь все было гораздо проще. Мы с отцом Николаем встали по разные стороны чаши.
—Прикройтесь, Алексей, — попросил он все также вежливо, жестом показывая, что прикрыться нужно ладонью.
Я подчинился. Отец Николай окунул свои пальцы в чашу и слегка обрызгал мою растерянную физиономию. Потом протянул чистое вафельное полотенце:
—Утритесь, Алексей!
Вообще, он был очень предупредителен. Располагал к себе. Интеллигентный  гражданин. Конечно, башкой о пол, как моя бабушка, биться не станет, но в Бога верит. Наверное.  Невольно воскресла мысль о кагоре. И следующая сразу — когда? Но время, как видно, еще не пришло. Метр выстроил всех вокруг чащи, и мы пошли. Он впереди, я за ним. Процессию замыкал Нефтяник. Отец Николай, надежный и могучий, как ледокол «Ленин», чинно разгонял своим кадилом арктический лед атеизма, который, как видно, кое-где еще сковывал гладь православия. За ним безвольно, как два подвыпивших ишачка, семенили мы с Нефтяником. Я волновался, как на первом свидании. Тыкался своими тремя перстами то в лоб, то в пупок. Боялся сбиться. Многоопытный же в этом деле Нефтяник смело осенял себя православным знамением то слева направо, то справа налево, а иногда вообще крестился левой рукой. Со стороны эта картина выглядела, видимо, до того трогательно, что моя бедная бабушка Марфа то и дело осушала свои подслеповатые глазки уголочком затянутого под подбородок платка.
Таким образом мы одолели три круга. Затем отец Николай повернулся к нам и важно зашагал куда-то в сторону, по ходу поманив меня пальцем:
—Пойдемте, Алексей!
Ну вот, наконец! Я облегченно подумал опять о кагоре. Нефтяник, перехватив мой взгляд,  многообещающе подмигнул.
Не то, чтобы мне  хотелось выпить. Сироп же! Но раз уж традиция — куда от нее! И любопытство опять же: неужели нальют? Социализм социализмом, но просто так не наливали все равно и тогда.
Зашли за какую-то перегородку. Скорее — ширму. И тут — втихаря, подумалось весело. Ну, все как в миру! Почти как за углом на троих.
Потом я только понял, что это алтарь. По стенам иконы.
—Молитесь, Алексей! — прервал мои благостные мечтания отец Николай.
Молюсь. Сучу неверной ручонкой. И чувствую, что Нефтяник меня обманул. А может, и нее обманул, а был просто не в курсе. Откуда ему, неучу-богохульнику, было знать, кому и что наливают при крещении?
Церемония приближалась к концу. Она продолжалась минут десять и, собственно уже свернулась в коду. Мы с отцом Николаем вернулись к ожидавшим нас бабушке и Нефтянику.  Последовала деловая часть. Она была самой короткой. Бабушка, смущаясь, сунула украдкой священнику  розовый «четвертак» (солидные деньги!), а тот, в благодарность, торжественно всучил мне символ настоящего христианина — маленький крестик. Не золотой и даже не медный. Просто олово.
Я был расстроен.
—Да ладно, — засмеялся Нефтяник. — Ты что сюда шел — за этой железкой? Вперед смотреть надо. Теперь туда путь открыт!
—Хотя бы метрику, что ли,  дал соответствующую, — досадовал я все же. — Память хоть была бы в подтверждение этой истории. Ведь не поверят!
—А кто тебе должен верить? Декан? Так он сразу —  в армию. Пинок под зад — и в шинель. Советский студент, комсомолец, — в церкви… Позор!
Ну, в общем-то, да, согласился я молча. Кивнув лишь.
—Все в порядке, Попович, — встряхнул меня он.
—Ты думаешь?
—Но это дело нужно обмыть! Все должно быть, как полагается.
Пивбар на Смоленской площади. Мой незамысловатый сувенир опустился на дно пивной кружки. Мы чокнулись.
Мужик с соседнего столика:
—Не пей!
Я обернулся.
—Три дня пускай отлежится. А то не проймет.
—Почему ж?
—Христос воскрес только на третий день.
—А если все-таки попробовать?
Мутный, скептический взгляд.
—Все насмарку.
Прошло много лет. Я до сих пор всю ночь ворочаюсь в постели. Простыня в одной стороне, одеяло в другой. Не послушал я того забулдыгу…
А квартира… А что квартира? Это отдельная песня.