Вчерашние небеса

«Если бы древние, столь почитаемые нами, мудростью своей и бессилием этой самой мудрости не дали нам понять, что время неподвластно никому, даже богам, то мы бы его не стали так рьяно изучать, хронометрировать и совершать с ним прочие глупости, сравнимые разве что с препарированием несуществующих созданий. Мысли наши, охватывающие все новые, как нам кажется, горизонты Бытия, ведущие нас в глубины мироздания, и несущие нам же все сопутствующие этому беды, растерянность и непонятие, упираются, в конце концов, в один-единственный вопрос – «что есть время»? Нет ответа на него, как и не существует одинаковой формулировки этого вопроса. Пространственно-временные зависимости усердно конструируются головастыми малыми, обильно и успешно оперирующими галиматьей из математики, физики и Божьих промыслов, возводящими немыслимые и недоступные пониманию смертных величественные Миры, в коих время – Царь, а пространство и прочие – его подданные. Нам же, сирым и убогим, остается лишь либо уповать на замыслы Божьи, определяя как время, так и Вселенную их простотою, либо, ринувшись головою вниз в омут континуумов, плыть по ним, а устав, цепляться за редкие и весьма ненадежные островки здравого смысла и веры, столь одинокие в океанах сих теорий, как и их собратья-праведники в океанах греха людского…»

Мэтью МакКриллен,
проповедник Слова Божьего
Великой Временной Вселенской Церкви

Суета огромного аэропорта всегда была для Андрея не раздражающим фактором, а, наоборот, чем-то бодрящим, дающим заряд адреналина и некое ощущение чуда… Гигантские сооружения из стекла и бетона, поражающие не столько размерами, сколько своим необычным видом, непохожестью на все остальное, построенное человеком. Шум и суета, присущие только таким местам, ибо в иных, к таинству времен непричастных, они совершенно другие, эти шум и фон… Огромные залы, обилие света, огней, надписей и указателей, бегущие дорожки-эскалаторы – все это вызывало в разных людях различные ощущения, но единым в этом муравейнике было одно – циклопическая дверь в нечто другое, другой мир, позволяющий своей четкой и размеренной неподвижностью, обозначенной всем – от приветливых лиц сотрудниц авиакомпаний, которые извлекают из своих компьютеров новые места и значения в пространстве и времени для каждого пассажира до лиц контролеров, таможенников и прочих, с напускной суровостью Цербера дающих тебе разрешение на вход в некий за-претный мир, мир других условий для времени и пространства… И, наконец, терминалы и взлетные полосы – те самые Двери. Коридоры, длинные узкие коридоры, ведущие к заветным Дверям – в непривычное, в другое время, другую, короткую, но совершенно отличную от всех привычных стереотипов и времен жизнь между небом и землей, когда почти бесконечная бетонная полоса, усеянная флажками или яркими огнями сигнальных маячков, провожает огромную стальную птицу с ярко раскрашенным оперением и телом туда – в небо… В то место, где есть только Ее время…
Пройдя все ступени контроля, он быстрой походкой, словно на свидание, спешил к залу вылетов, наполненный знакомым ощущением чего-то нового, будоражащего и интересного. Мимо проходили, проплывали в такой знакомой суматохе, тысячи лиц – мужских, женских, взрослых и детских… Огни рекламы, витрины магазинов и непременный спутник аэропорта – ласковые женские голоса, вещающие на разных языках смертным о приближении посадки – своего рода входа во Врата…
Время… нечто неосязаемое, неопределимое наощупь, и в то же время (Андрей усмехнулся про себя – вот так каламбур!) абсолютно реальное, дорогое, наполняющее и наполняемое, и вечно недостающее. Он интересовался временем с детства, ему, еще мальчишке, всегда были интересны часы, но не механизм-колесики. Ему хотелось знать – что внутри часов? И он знал – Время… Не куча разных, непонятных и смешных порой деталюшек, таких маленьких или, наоборот, больших, тикающих и скрипящих, а нечто другое – то, что не крутится, не щелкает и не скрипит… Но идет… Время… Он знал точно: Время там – внутри тикающих часов.

* * *

Мелодичный звон, предшествующий объявлению посадки, вывел ее из забытья... Забытье приходило внезапно, всегда принося ей сначала облегчение, а затем стократ усиливая боль. Каждый раз, впадая в это забытье, Марина видела их вдвоем… Себя и его… Сергея… каждое мгновение их короткого счастья отпечаталось кадром на некоей пленке, которую подсознание усердно и с жестоким постоянством крутило ей, словно кино, убеждая: «Было! Было! Было! А теперь – нет!»
Марина сглотнула… Комок, подкативший к горлу, исчез. Слез не было – все уже было выплакано настолько, что мозг отказывался увлажнять сухие, воспаленные глаза. Они-то и были видны на бледном, исхудавшем лице, а кроме них, не было ничего… Время стало ее лучшим другом и злейшим врагом – оно дарило счастье и убивало неотвратимостью невозможности поворота вспять…

* * *

Высокий темноволосый мужчина неторопливо шел по наполненному людьми терминалу, прижимая к уху сотовый. Безукоризненный костюм и умело подобранная в тон сорочка придавали ему неуловимый шарм, делая похожим на голливудскую звезду. Лицо, несколько грубоватое, но приятное, время от времени озарялось ослепительной улыбкой.
Ангел Костадинов давно уже перестал наблюдать окружающее с непод-дельным интересом. Время и события стали для него лишь декорациями спектакля, в котором он добился роли главного актера, пробыв долгое время статистом – теперь его Время работало только на него. Дела, и только дела – это занимало его полностью, не давая особых передышек на раздумья и философию, столь любимые им в молодости, в те времена, когда они были для него жизнью. Время… Только его дефицит…

* * *

– Мам, я забыла куклу! – Светловолосая девчушка лет десяти плаксиво теребила за рукав молодую женщину, быстрым, нервным шагом пробираю-щуюся сквозь толпу пассажиров у стоек регистрации. – Мааааааам!
– Какая кукла в самолете, они все останутся дома, будут ждать тебя… –Женщина раздраженно взяла девочку за руку, не сбавляя скорости шага, – вот прилетим, дядя Карл купит тебе много новых…
– Я не хочу новых, я хочу ту, мою Джесси! – Девчушка со злостью вы-рвала руку, – не хочу!!!
«Черт бы побрал это все…» В мозгу матери накапливались злое раздражение и усталость. Черт бы побрал этот полет, Карла, который никак не поймет, что дочка – неотъемлемая часть ее жизни… Ее… Не их… Карл, уверенный в своей правоте, Карл непробиваемый. Карл, который всегда прав… Черт бы его побрал… Нет… Она любит его… Любит все это время. Время… Ей нужно время… Им, чтобы стать, наконец, семьей, а не ужасом, в котором они жили с дочерью много лет, ужасом нищеты и пьяных побоев проклятого мужчины. Время… Теперь Ее время. Она решает. Но Карл, он хочет только свое… Что ж, время покажет…
– Идем, куплю тебе что-нибудь, – она решительно потянула хнычущую девчушку к витрине магазинчика сластей.

* * *

Он рассеянно оглянулся – нет, все на месте, а ему на секунду показалось, что исчезли стеклянные стены, бар, у стойки которого он не спеша смаковал напиток, лица людей вокруг – такие разные, его секретарь, с неестественно серьезным видом что-то говорящий ему…
Он давно уже перестал воспринимать полеты, как нечто выделяющееся. Это было частью жизни, длинной и насыщенной событиями, сначала суматошной и бьющей ключом, а затем… Самолеты… Они стали чем-то вроде обыденного местоположения, из которого он руководил так же, как и из своей постели, огромного кабинета, гольф-клуба, сауны или с массажного стола. Был и свой, но летать им он не любил…
«Старею… Все-таки старею, – мысли снова вращались вокруг времени, – куда-то уводит… устал… Устал?»
Старик не спеша поднялся и подошел к стеклянной стене VIP-зала. От-сюда летное поле было видно, как на ладони – поле, с которого строго по очереди отбывали стальные птицы, несущие в себе людей, желающих прежде всего ускорить время… Время до встречи с близкими, момента радости, торжества или неминуемых проблем.
Время… Его время стоило таких денег, что он даже себе иногда боялся признаться – его это страшит, время неумолимо, оно дает о себе знать, шепчет: «Я ухожу… Скоро уже все… конец… И все твои усилия окажутся перед моим лицом смешными. Миллиарды – пылью. Жизнь – мгновением…»
Старик горько усмехнулся и, допив виски, поставил стакан.
– Мне нужен список. Список тех, кому я отказал за последние годы. Яс-но? – Старик негромко, но твердо промолвил фразу, остановив четкую, монотонную речь секретаря, докладывающего своему патрону, – и желательно через пару часов, когда я буду лететь.
– Да… сэр, – на секунду запнувшись, но быстро сориентировавшись, выговорил секретарь все тем же четко-монотонным голосом, – я все сделаю, пришлю Вам его.
– Отлично, – глаза старика оживились, – тогда… пойдем, Стивен, проводишь меня до трапа.

* * *

– Имам, Вы собираетесь сделать заявление? – Голос очередного репортера прозвучал несколько вопросительно, – или реакции вновь не будет?
Абдул аль-Хаттарам, имам и проповедник, невысокий, чернобородый, с сильной проседью и усталыми глазами, мужчина лет шестидесяти, одетый в длинное облачение и головной убор мусульманина, стоящий перед толпой суетливо щелкающих затворами камер репортеров, легонько взмахнул рукой, словно заслоняясь от микрофонов и диктофонов, дулами ружей направленных ему в лицо.
– Я не стану делать никаких заявлений. Воля Аллаха мне понятна, он предупреждает – будьте мудры и… – имам на секунду запнулся, – и будьте милосердны… Те, кто свершил это… Они не ведают истинной воли Аллаха. Они идут по своему пути, который ведет в никуда. Поэтому я лучше воздам хвалу Аллаху милосердному и пророку его за то, что он открывает глаза другим, которые этим путем не пойдут.
Имам молча повернулся и медленно направился к посадочному терминалу, не обращая внимания на преследующих его репортеров. «Время… время ли убивать… Они убивают. Убивают, вооружившись не только автоматами и бомбами. Их оружие – еще и слепая уверенность в своей правоте… Аллах закрыл их очи, прикрыл их пеленой ненависти, которая не дает видеть мир. И время… время убивать ли? Или созидать… Вот… почему же смерть стала мерилом, знаком этого времени? Или Милосердный показывает, насколько скоротечна и бренна жизнь, по сравне-нию с вечным блаженством Его небесного царства…»

«... Мало кто из нас сомневается в реальности нашего мира. Мы находим доказательства этой самой реальности в каждой мелочи, окружающей нас, обычно не замечаемой нами из-за своей обыденности. Именно поэтому мы привыкли видеть в каждом окне или двери, в которую мы входим и выходим, саму обыденность, нечто совершенно привычное и нормальное. Почему же тогда мы с таким упорством ищем некую тайную дверь, уже по непонятной традиции называемую порталом, которая ведет в неизведанное? Время так же трансцендентально, как и обычная, простая дверь. Оно впускает в себя при рождении и выпускает при смерти. Дверями являются не только входы и выходы домов. Аэропорты – огромные порталы, впускающие людей в пространство, где время меняется. Ты входишь в этот портал, эту рукотворную дверь в иной мир, с иными правилами – ведь тебя очень скоро унесет в иное время… Да, скажете вы, – смена временных поясов! Но не есть ли это и малый, так сказать, портал в иное измерение, где главным определяющим критерием является время, а оно отлично от того, в котором вы были до входа! Это лишь один пример того, что относительность (да простит меня герр Альберт!) нашего восприятия времени, его изменений, даже самой формы, делает нас лишь теми, кто испытывает эффект «обратного лифта» – когда нам кажется, что стеклянная кабина стоит на месте, а плывут вверх-вниз этажи… Так и мы, двигаясь во времени, испытываем чувство, схожее с этим, – мы стоим на месте, а время движется! В это же время миллионы миров, часовых поясов и времен неподвижны и молча наблюдают за неким лифтом, несущим нас по глубинам Вселенной…»

Отрывок из лекции
доктора физики, профессора Макса Зманхейма

Исчезли надписи на табло, салон наполнился ровным, негромким гулом. На экранах над креслами замелькала рекламная чушь вперемешку с фильмами... Улыбающиеся стюардессы в зеленой униформе, украшенной несколько легкомысленными желтыми шейными платками, яркими пятнами выделявшимися в однотонности наряда, разносили напитки. Самолет уверенно набрал высоту, неся в себе несколько сотен судеб, множество разнообразных чувств и мыслей, эмоций и страданий, имеющих общую цель – быстрее добраться до пункта назначения, сократив мучительное время дороги и ожидания, сделав далекое близким, а долгое – коротким… Время, казалось, говорило: я уступаю вам себя… ненадолго, но уступаю…

* * *

Андрей откинулся в кресле, неторопливо открыл планшетник и попытался сосредоточиться на теме своего доклада. Форум, на который он летел, был совсем обычным и рядовым в шеренге таких же скучноватых и рутинных мероприятий, организованных для якобы обмена передовыми идеями, а на деле – тоскливым и неинтересным сборищем странной смеси ученых и псевдоученых личностей, занятых чем угодно, но только не наукой. Впрочем, деньги выплачивались исправно, и можно было особо не утруждаться. А идеи… Идеи рождались и умирали вне зависимости от форумов, конгрессов и прочей организационной чепухи…
Он вздохнул и, пошевелив в воздухе пальцами, глубокомысленно обратился к клавиатуре, готовясь набросать окончательную схему своего выступления, обязанного достойно войти в ряд таких же, ничего не значащих докладов… Мысли, выстраивались стройными рядами, не скрывая истины, но и не открывая ее. Мешали лишь воспоминания о жене и дочурке, которых давно уже не видел – жена увезла малышку к матери, мотивируя отъезд морем и солнцем курортного городка, в котором та жила, а на самом деле…
Время постепенно разрушало их брак. Время, их отдаленность и равнодушие. Андрей корил себя, но одновременно все естество протестовало – наука… прежде всего дело! Семья – да, она свята, но разве мало он уделяет внимания им, жене и дочурке? Малышка была похожа на отца… Любопытная и сметливая, она иногда ставила его в тупик самыми простыми, казалось, вопросами, в которых устами младенца озвучивались принципы Вселенной… Андрей усмехнулся, и пальцы резво забегали по клавиатуре.
Все шло гладко, но чувство некоей помехи вдруг заставило его оторвать взгляд от мерцающих на экране буковок. Да… Женщина, сидящая рядом с ним, – она была бледной, как смерть, глаза – сухими и пустыми, словно жизнь удалила из тела тепло, а из глаз – свет…
Андрей тревожно повернул голову, спросил тихо:
– Э… Извините… С Вами все в порядке?
Женщина, как бы очнувшись ото сна, не сразу, но ответила тихим, бес-цветным голосом:
– Да… Я в порядке… Не обращайте внимания…
– Простите великодушно, я думал… У Вас вид… такой… Вам плохо?
Женщина неожиданно повернула к нему лицо, и Андрей увидел в гла-зах нескончаемую боль.
– Нет. Мне уже… хорошо… спасибо…
– Ну… очень хорошо, – он, смутившись, улыбнулся и вновь углубился в составление речи.

* * *

Марина не жила. Это существование последних месяцев нельзя было назвать жизнью – анабиоз на ногах, некая функциональность организма с выключенным сознанием… вернее, не выключенным, а живущим там – в прошлом… С ним… с Сергеем. Его лицо, руки, слова и улыбка – все было с ней… Но не было уже его. Она в миллионный раз прокручивала тот момент, когда человек в штатском, скорбно-профессионально глядя на нее, стоящую в проеме двери, сообщил, что муж ее, Сергей Масленков, погиб в автокатастрофе, получив травмы, несовместимые с жизнью…
Позже она узнала, что Сережа погиб из-за нелепой случайности – отказали тормоза у грузовой фуры, водитель которой, не справившись с управлением, на огромной скорости перевернулся прямо посреди заполненного машинами шоссе. Авария была страшной – несколько покореженных машин, обугленных после пожара, так и увезли, не сумев извлечь даже то, что осталось от пассажиров… И ее Сергея… Его и опознали-то только после анализа ДНК… Хмурое лицо врача, что-то рассказывавшего ей, – как это делают, зачем, почему. Его несвежий халат… усталые, наполненные тоской и равнодушием глаза… Жизнь и смерть стали чем-то одним, а мозг отказывался понимать что-либо.
Время… Да, оно, может, и лечит, но не всех. Оно – как лекарство, кого-то ставящее на ноги, а кому-то дарующее только более скорую смерть. Марина жить не хотела. Сергей был Там. И Туда ей нужно было больше… Ей не нужно было время, она давно уже не замечала его, не видя смены дня и ночи, так, как раньше, – время стало для нее отвлеченным понятием, старым фото, которое разглядываешь, вспоминая и мечтая возвратиться туда, куда возврата не будет.

* * *

Имам, улыбаясь, подозвал стюардессу. Здесь, в бизнес-классе, он летел впервые и заботливость персонала, хотя и привычная мусульманину, мужчи-не и священнослужителю, почему-то немного раздражала его.
– Простите, есть ли место здесь для совершения намаза? Путь длинный, а аллах ждать не станет, – он снова улыбнулся.
– Разумеется, сэр, – стюардесса, ничуть не удивившись такому вопросу пассажира, указала рукой на небольшой закуток в углу салона, – именно там, сэр. Наша авиакомпания всегда уважала чувства верующих, и еще ни один мусульманин не остался недоволен. Желаете воды для омовения?
– Нет, благодарю Вас, – имам одарил стюардессу дежурной улыбкой и продолжил листать небольшой, карманного формата, Коран.

* * *

Ангел спал. Сон был ровным и глубоким – именно такой сон должен быть у человека, чьи дела идут точно по намеченному плану. Его дела шли абсолютно по той колее, которую он мысленно прокладывал в своей жизни, однажды поняв, что если не станет в нее – жизнь пройдет впустую. Даром.
Время теперь работало на него. Его время делало ему все – деньги, уверенность и свободу. Наука, столь увлекшая его в молодости, стала про-шедшим временем, настоящее же и будущее заняло его время – время жить… А жить он умел и любил.

* * *

Светловолосая девчушка, не переставая хныкать, смотрела в иллюминатор. Мать, издерганная мыслями и предчувствием нелегкого разговора, с каменным лицом листала глянцевый журнал, любезно предложенный стюардессой. Миловидная пожилая женщина, сидевшая в кресле напротив, через проход, вдруг легонько дотронулась до ее руки:
– Простите бога ради, Ваша дочка скучает. Можно, я ее… развлеку? – Женщина улыбнулась, и приготовившаяся было к очередной нотации мама-ша растерянно промолвила:
– Да… Конечно… Попробуйте… Вы… простите, если мы Вам меша-ем…
– Ну что Вы, наоборот! К тому же я бабушка, и внучек у меня аж три, – старушка тихонько засмеялась.
Молодая женщина склонилась к уху дочки и что-то быстро и едва слышно проговорила. Девочка, перестав ныть, с некоторым вызовом и интересом посмотрела на старушку и нехотя поменялась местами с матерью. Женщина, улыбнувшись, произнесла:
– Ну вот, уже лучше! Давай знакомиться, принцесса. Меня зовут…

* * *

Салон самолета утих. Люди съели и выпили предложенное, многие тотчас заснули, вверив свои души Судьбе и экипажу, уверенно ведущему лайнер, эту птицу во Времени. Верхний свет погас, лишь зеленовато засвети-лись полоски вдоль прохода в салоне. Гул двигателей напоминал пассажирам о том, что они летят высоко над землей, облаками и тучами, продвигаясь к цели…
– Кэп, заняли эшелон, – второй пилот, худощавый брюнет, молодой и красивый, подчеркнуто бодрым голосом доложил командиру, хмуро сжимающему штурвал и изредка посматривающему на многочисленные приборы и дисплеи.
– Понял, – отозвался тот, – включаю авто…
Кабина, подсвеченная разноцветными бликами циферблатов, экранов и индикаторов, напоминала непосвященному фантастический пульт управле-ния машиной времени, где каждая кнопка может отправить тебя куда угодно. Лобовое стекло было темным – за бортом наступала ночь. Тихий гул рабо-тающих двигателей, попискивание электроники, треск и далекие голоса дис-петчеров в наушниках – вот и все, что Время давало людям, напоминая о своем ходе. Пилоты машины, несущейся на высоте одиннадцать тысяч метров с огромной скоростью, были еще и проводниками в ином мире, сталкерами странной для непосвященных Зоны, где время меняется, а пространство служит дорогой…
Мысли командира были отнюдь не о приборах и эшелоне: сын... Единственный, любимый, гордость и надежда, окончивший летную школу с отличием... неделю назад его часть срочно перебазировали на Ближний Восток. Там уже долго шла война, затяжная и мучительная, приносящая вместо радости побед лишь пространные речи военных, бред журналистов, горькие вести и цинковые гробы… Он боялся… Он, смелый и решительный в полетах, жесткий и сухой, как ему казалось, с подчиненными, боялся: сын был ему дороже всего в этом мире… Дороже даже этой, мигающей зелеными, синими, красными и фиолетовыми огоньками кабины, – места, которое он не поменял бы ни на какое другое…

* * *

Старик, закрыв глаза, пытался настроиться на что-нибудь спокойное и усыпляющее, но сон не шел… Почему-то воспоминания сегодня отличались особой яркостью и реальностью… Его кабинет в шикарном офисе небоскре-ба, принадлежащего ему же, старинная мебель в нем – ампир, темный лак, строгость форм и холодность превосходства. Огромные старинные часы в углу, в деревянном, потемневшем корпусе, с циферблатом, украшенным римскими цифрами, таким же строгим и пожелтевшим… Сквозь огромные окна виден был Город… как на ладони. Его город, город, в котором ему принадлежало немало. Море огней внизу, шум, смог и суета – суета, вызываемая непрерывным желанием успеть. Успеть и преуспеть – в жизни, в судьбе и в счастье. И патологическая нехватка времени на все это… Все, как на экране, все, как вчера… причем вспоминалось далеко не все самое радост-ное… лица и слова… События и время.
Время… неотвратимость его хода заставляла ежиться, как от холодного ветра. Да… Время – холодный ветер, приносящий воспоминания и выдувающий остатки тепла… Остатки надежды…

* * *

Странный, мелодично-незнакомый звук заставил бодрствующих расте-рянно оглянуться. Звук был похож на звон металла о металл, протяжный и достаточно громкий... И через доли секунды, самолет тряхнуло, словно ог-ромная рука сжала его, как небольшую птицу. И потом еще и еще… Люди очнулись… негромкий ропот пробежал по салону, где-то заплакал ре-бенок…
Самолет же задрожал мелкой дрожью, словно в ознобе. Пассажиры с ужасом вдруг увидели, что за стеклами иллюминаторов вместо перистых облаков бело-синего цвета, освещенных солнцем, была мгла… странная, густая, непроницаемая для взгляда… мгла ярко-синего цвета. Не небесного, а такого, который бывает на экране компьютера в момент «синей смерти» его операционной системы…
Самолет резко развернуло… посыпались вещи… Стюардессы, собрав остатки самообладания и держась крепко за все, что попадалось под руку, упрашивали перепуганных пассажиров сохранять спокойствие… Замигали аварийные табло… крики стали громче… Люди, почувствовав нечто, похожее на смерть, теряли контроль над собой…
Девочка, схватив и дернув к своему креслу руку старушки, крепко стиснула ее… Мать ее, обезумев от страха, прижала дочурку к себе, жалобно плача… Старик миллиардер, вздрогнув от резких толчков и последующей вибрации, с горечью подумал, что Время все-таки догнало его… страх, липкий и парализующий, уступил место апатии…
Андрей, побледневший, как полотно, смотрел на свою соседку – та улыбалась, глядя прямо перед собой и шепча:
– Сереженька… наконец-то… Я иду к тебе… Уже скоро, любимый…

* * *

– Командир, что это? – Второй пилот повернул лицо к побледневшему и закусившему губу капитану, – где мы???
Холодный пот покрыл все тело, мысли лихорадочно скакали. Командир пробовал не поддаться общей панике:
– Приборы!.. Турбулентная зона, наверное… Двигатели работают?..
– Командир… Нет!!! Ничего не работает!!! – Ужас в голосе второго пилота заставил всех троих, находящихся в кабине, вздрогнуть. – Приборы мертвы, двигатели тоже!!!
Несколько секунд жестокой тряски, когда самолет словно отбрасывало невидимыми ударами гигантского кулака, – и вдруг абсолютная тишина… все застыло. Ярко-синяя муть укрыла стекла кабины пилотов…
Они сидели в креслах, оцепенев от пережитого ужаса и напряжения, звон в ушах постепенно уходил.
– Связь… связь, штурман! – Прохрипел, наконец, командир.
– Нет… связи, капитан… – Штурман, тучный, лысеющий мужчина, все-гда веселый и смешливый, отозвался глухим, словно чужим, голосом, – связь не работает…
– Приборы… мертвы, командир… – Второй пилот медленно откинулся в кресле. – Все мертвое…
– Черт… Ну не в ад же мы попали! – Командир подался вперед, щелкая тумблерами, – не может же такого быть… питания нет… Вообще ничего… Черт!
– Командир… пассажиры… все живы… Что это? Где мы? – Стюардес-са с совершенно белым лицом, хромая сломанным каблуком, показалась в двери пилотской кабины. – И… почему дверь открыта?
Густая, совершенно непробиваемая синева, неестественно однотонная, без малейших внутренних движений, окутала огромный лайнер, кажущийся теперь песчинкой в гигантском океане…

* * *

Пронзительно плакал ребенок... Мать безуспешно, сжимая дрожащими пальцами маленькое тельце, пыталась его успокоить. Материнский инстинкт был сильнее ужаса неотвратимой беды, смерти, делающего человека либо сильнее во сто крат, либо совсем беспомощным зверьком, загнанным в угол. В унисон плачу малыша охал и стонал тучный мужчина, держась за сердце… Женщина испуганно, шевеля бледными губами, прижимала к себе всхлипывающую девочку… Невидящими глазами смотрела вперед Марина. Андрей, застывший в кресле, тяжело перевел дух.
– Что… Что это… было? – Едва выговорил он почти шепотом. – Мы… где?
Марина не отвечала. Андрей решительно отстегнул ремень, встал и оглянулся.
Салон был залит странным, неярким синим светом. От него светлый пластик самолетного нутра приобрел совсем неживой, неестественно-чужой, ровный цвет, неподвижный, не нарушаемый ни малейшими бликами или игрой световых пятен… Иллюминаторы, бывшие еще недавно полными звезд, светились, словно экраны, синеватым слабым сиянием, похожим на ис-кусственное. В этом свете, наполненный выпавшим багажом и разорванными сумками, салон самолета выглядел зловеще… Остро пахло каким-то лекарством, почему-то пустые, но закрытые пробками, бутылки минералки, выпавшие, очевидно, во время ударов, лежали грудой у прохода в служебный салон. Картину дополняли свисающие сверху, мерно покачивающиеся на длинных трубках кислородные маски – защита сработала четко… И словно тоже масками, странно неживыми, в большинстве своем выражавшими боль, отчаяние и смертельный страх, вид-нелись в тусклом свете лица пассажиров…
– Это не грозовой фронт… это нечто… Это нечто… иное, – негромкий женский голос заставил Андрея обернуться, – мы попали куда-то. В странное место попали мы…
Пожилая женщина, на удивление спокойная и сдержанная, сидела в своем кресле, держа в руках ладошку девочки и изредка легонько ее поглаживая.
Девчушка тихо всхлипывала, иногда сжимая изо всех сил руку стару-хи…
– Не бойся, принцесса. Мы живы. И я, и ты, и мама, и все люди в самолете. А это главное. И нас обязательно спасут, – в глазах старухи Андрей не заметил страха, лишь спокойную уверенность…
Старик очнулся, словно от обморока, хотя не помнил, чтобы терял сознание. Лишь валявшийся на полу стакан, из которого он несколько минут назад пил свой напиток, напомнил ему о произошедшем: на искусственном ковровом покрытии пола салона рядом со стаканом расплылось неровное мокрое пятно от пролитого виски.
Рядом слышалось негромкое бормотание.
«Арабский… откуда… Здесь террористы? Самолет захвачен?..» Мысли путались, сознание напоминало захлебывающегося водой утопающего, из последних сил хватающегося за крохотный кусочек чего-либо, держащегося на плаву.
Он с трудом повернул голову. Сидящий сзади него имам молился Ал-лаху. Глаза его были полузакрыты. Он истово бормотал суры из Корана, изредка проводя ладонями по лицу.
На полу валялись какие-то бумаги, журналы, газеты… Стюардесса, бе-лая как мел, пыталась собрать рассыпавшиеся упаковки завтраков, одноразовые стаканы, но скоро застыла, прикрыв от беспомощности и непонятности лицо руками...
– Имам… Это… Вы… – На лице старика появилось слабое подобие улыбки, – а я уж… подумал, что самолет захватили… или, того хуже, взорвали, – тихий хриплый смешок вырвался из горла, совсем чужой и неуместный среди ярко-синего сияния, глядящего в иллюминаторы…
Какое-то время все приходили в себя, с трудом понимая, что живы и невредимы, и находятся в самолете. Однако где сам самолет и, что произош-ло с ним, никто не понимал. Люди, убедившись, что целы тела, пытались осмыслить, что же произошло с ними и самолетом, где они, и откуда и почему этот странный, неестественно синий свет, делающий все вокруг таким ненастоящим…
Ангел не боялся смерти. Вернее, он боялся ее, но страх никогда не мог сделать его слабым. Вот и сейчас, собрав всю волю в кулак, он решил все же действовать. Прежде всего понять, что же случилось. А затем – попытаться выбраться отсюда. Живы ли пилоты… Вот главное…
– Ангел? Ангел Костадинов? – Голос, знакомый и незнакомый, заставил его прервать расспросы стюардессы, бледной и со свежей ссадиной на щеке.
– Да, – он взглянул на спрашивающего, – он самый. Чем могу?..
– Ты не узнаешь меня, Ангел, – молодой еще мужчина, стоящий перед ним, улыбался, – а ведь я помню, когда болгарин кивает головой…
– Андрей! – С ударением на первый слог, удивленно и радостно произ-нес Ангел, – ооо, я… Ты совсем не изменился!
– Ты тоже. За исключением, – Андрей сделал паузу, – за исключением того, что выглядишь солидно… Даже очень.
Ангел улыбнулся в ответ. Они были знакомы еще со студенческих лет. Молодой болгарин Ангел был исключительно способным парнем. И исключительно упорным в своих намерениях и поисках. Именно это сблизило его с Андреем Колесниковым, гордостью факультета, самым молодым из студентов, получивших диплом. Они были увлечены, и увлечены настолько, что для них не существовало ничего, кроме сухих и непонятных для многих цифр, формул и прочего… а для них это было Вселенной… временем и пространством, познать которое глубже они стре-мились.
Они сидели рядом, пытаясь нащупать хоть малейшие объяснения происходящего.
– Мы не в воздухе. И не на дне океана. Мы… вообще нигде, – Андрей с задумчивостью смотрел на ровную синюю мглу в иллюминаторе. – Это… не-кая субстанция, туман, что ли. Но не… обычный.
– Отбросив все же инопланетное вмешательство (Ангел так и произнес – «вмешательство»), мы можем сказать, что просто… не знаем, где мы и почему. Разве что… Это эксперименты военных?
– Не думаю. Хотя… Это тоже вариант. Да и других у нас пока нет.
– Андрей, этот туман, он искусственного происхождения! И толко! Не природа, только человек мог создат такое! – От волнения Ангел говорил с акцентом, – опят игры с перемещениями во времени… Они хотят все же это сделат!
– Кстати, – Андрей посмотрел на Ангела, – кстати о времени. У меня встали часы. Который час?
– Да… Сейчас, – Костадинов взглянул на циферблат изящного «Тис-со», – сейчас…
Стрелки точнейшего механизма упрямо застыли на половине первого. Ангел растерянно взглянул на собеседника:
– И у меня… Стоят…
– Таак, ну-ка, спросим остальных!

* * *

Часы умерли. Стрелки застыли, табло электронных хронометров холодно темнели, словно говоря: «Время ушло из нас, постоялец покинул гостиницу, оставив все то, что позволяло видеть – он здесь… Покинул, не сказав, куда направляется и зачем…»
Спустя примерно час Андрей и Ангел поняли, что не работает ничего. Со всем тем, что находилось в зависимости от двигателей самолета, было бо-лее-менее ясно. А вот с остальным… Не работал ни один компьютер, планшет или сотовый. Мертвые экраны молчали. И почему-то не работало аварийное освещение, не лилась вода из крана, и еще…
– Послушайте… нет, послушайте, господа! – Тучный человек, жаловав-шийся на боли в сердце, схватил за руку Андрея, – я не слышу своего сердца! Нет пульса! Оно не бьется! – Он прижал руку Андрея к груди, – но я жив… И я… я могу не дышать…
Андрей растерянно пытался уловить несуществующие удары…
– Напрасные усилия, друг мой, – невысокий, обритый наголо мужчина средних лет с горькой улыбкой смотрел на них, – у меня тоже… более того, у меня вживлен сердечный стимулятор, а если он прекратит работать – мне… – Он запнулся, – крышка. А я жив. Хотя здесь… ничего не работает. И он, – мужчина указал рукой на толстяка, – он прав. Я тоже не дышу. Никто не дышит.

Ветер могучий путь нам укажет, тот, что увидишь ты своим глазом.
Боги пошлют нам солнце и воду, мы – продолжение божьего рода,
Там, на волшебном облаке Витра, солнце – великий, сияющий Митра.
Время – как бык, что в жертву предложен, дева возляжет на чистое ложе.
Время мы видим, боги довольны. Умершим нашим тепло и не больно.
Время уходит в небесное стойло, танец богов в честь священного Ой-ла…
Время вернется и мертвые встанут, вместе станцуем последний мы танец…

Вольный стихотворный перевод
отрывка текста ритуальной молитвы
исчезнувшей цивилизации Ойлов.
Предположительно датируется
периодом 15–10 тысячелетия до н.э.

– Вот уж ни за что не поверил бы… более того, даже при моей… кхм, несколько болезненной фантазии такого переплета я не ожидал, – бритый мужчина, сидя в кресле, безуспешно пытался заставить идти свои часы. Наконец, прекратив это занятие, он с расстановкой произнес:
– А вы не задумывались о том, что не время остановилось, а… мы сто-им?
– Что? Простите, что Вы сказали? – Андрей рассеянно глянул на собеседника.
– Я выдвинул предположение, что ситуация наша не совсем такая, ка-кой мы ее видим, – мужчина с некоторым озорством взглянул на Андрея, – знаете, существует так называемый эффект «обратного лифта», лифта наобо-рот…
– То есть? Мы…
– Именно! Самолет попал в некую… Некий лифт. Ствол. Но движутся как раз этажи! Причем этажи эти – временные! Вы же физик, должны пони-мать!
– Дааа… – Андрей с интересом взглянул в лицо мужчины, – я пытаюсь. А вопрос позволите?
– Да сколько угодно! Только не гарантирую, что у меня есть ответы на все вопросы.
– Вы… кто?
– Я… – Мужчина усмехнулся, – я… пытаюсь обо всем этом… писать.
– Вы фантаст?
– Ну, можно и так, – мужчина усмехнулся снова, – фантаст, пытаю-щийся докопаться до истины…
Теперь они сидели втроем – островок здравого смысла среди впавших в полукому пассажиров. Те, бросив тщетные попытки понять, что все же про-изошло, и где они находятся – во сне или в действительности, в большинстве своем или дремали в полузабытье, или же со страхом глядели в иллюмина-торы, ожидая от окутывавшей их синей мглы новых бед…
– Вы хотите нам сказать, что времени здесь… нет? – Ангел тер лицо ла-донями, пытаясь заставить усталый мозг найти хоть какой-либо просвет в темноте неизвестности. Он был без пиджака, светлая сорочка, обтягивающая мощные, развитые плечи и торс, расстегнута, узел щегольского, в тон костюму, галстука, ослаблен.
– И не просто нет. Мы стоим, мы в некоем ступоре. Тут время не идет… Это лифт, который неподвижен, а мимо нас едут этажи. И этажи эти – Миры! Множество… Они наслоены друг на друга, как кипа старых газет, простите сумасшедшего за такое сравнение, – в глазах писателя вновь засветились озорные огоньки. – Вспомните теории Минковского… Физиков всегда раздражало и радовало одновременно это необходимое зло – присутствие множества измерений... А уж временные условия…
– Теория струн и прочие сворачивают наше понимание до размеров, немыслимых и несопоставимых с нашими, – Колесников раздраженно хлоп-нул ладонью по поручню кресла, – а Вы пытаетесь нам внушить, что…
– Я не пытаюсь… Я лишь предполагаю, как и вся ваша ученая рать, –усмехнулся писатель. – И кто вам сказал, что каждая микроскопическая пес-чинка не есть своя, малая вселенная? Короче, друзья мои, здесь не просто безвременье… мы чужеродны в этой… – Он сделал паузу, подыскивая нужное слово, – среде. И я ожидаю, что дальнейшее развитие событий будет… невеселым. И, думаю, не мешало бы проведать экипаж. Хотя бы попытаться определить, где нас угораздило в этот лифт попасть. Да и выяснить, окончательно ли мертв наш самолет…

Иногда, наблюдая за небесами сквозь окошко, называемое иллюминато-ром, вновь и вновь я наталкиваюсь на странную мысль. Ведь небеса эти, видящие миллионы самолетов, для кого-то существуют сейчас, сию минуту, люди живут своим временем, тем, которое показывают их часы, тем, ко-торое они определяют как настоящее… А для других, летящих по другому времени, из другого места, где время тоже настоящее, но отличается от времени встречных самолетов, эти небеса – вчерашние.
И приходит в голову только одна мысль – все ли из нас видят вчераш-ние небеса? И как же определить – что есть «сегодня», и для кого это «се-годня» – «вчера»?..

Откровения случайного попутчика в самолете

– Я ничего не могу понять, джентльмены, в том, что я от вас услышал, но знаю одно – мы в какой-то ловушке, и мне это очень не нравится! – Ко-мандир экипажа хмуро оглядел мужчин, заполнивших пилотскую кабину.
– Командир, Вам необязательно верить нам и совсем уж необязательно подчиняться каким-либо нашим указаниям. То, что вы услышали от нас, пло-хо укладывается в рамки здравого смысла, и, тем более, образа мышления командира и пилота. Но! Поймите, иного объяснения у нас нет. Разве что по-хищение инопланетянами, – с горькой усмешкой произнес писатель.
– Мы хотели бы знать, командир, хотя бы предположительно, где, в ка-кой точке, самолет попал… сюда. И он абсолютно мертв или… – Добавил Андрей Колесников.
Командир, устало проведя ладонью по лицу, негромко спросил:
– Вы думаете, это… поможет нам? Я… да, я могу приблизительно определить. Ральф, карту дай, ту, мою… – Он обернулся к штурману.
Толстяк, порывшись в открытом отсеке, достав сложенный вчетверо лист старой карты, протянул ее командиру.
– Эта карта, я ее храню здесь… Как память, что ли, сейчас ими не поль-зуются – все на дисплее, как на ладони, и точность, сами понимаете, высочай-шая. Она, карта эта… вообще-то позволяет определить такие вещи очень приблизительно, – Командир водил пальцем по листу. – Но я попытаюсь… Да, последний маяк… Примерно здесь! – Палец его уперся в точку, располо-женную в самом центре большого пятна синевато-зеленого цвета.
– Океан… – Выговорил Андрей, – самый что ни на есть океан... Почти посередине…
– Эта точка или… примерно это место… Не является чем-то известным, ну, у вас в авиации, навигации… то есть какие-либо аномальные явления... исчезновения самолетов, судов? – Писатель вопросительно взглянул на командира.
– Нет, джентльмены. Это самое обычное место. Тут полно летных эшелонов. И я не помню, чтобы здесь что-либо исчезало. Что касается судна… Самолет мертв абсолютно. Нет питания. Даже аварийного. Ничего не работает… Все системы мертвы. И это… притом, что горючего больше половины баков. Если не было утечки.

* * *

– Кто-нибудь! Помогите! Там… там… человек умирает!.. – Встревоженная стюардесса показалась в двери пилотской кабины, – врача я не нашла…
– Кто он? Или она? Возраст? И что происходит с ним? – Пробираясь по проходу среди так и неубранных вещей, отрывисто расспрашивал стюардессу Ангел.
Они вошли в бизнес-салон. В кресле, глядя в потолок, полулежал ста-рик миллионер, ворот рубашки его был расстегнут, руки вытянуты вдоль тела. Лицо, крепкое и волевое, несмотря на возраст, казалось каким-то тонким, черты заострились и все тело, казалось, уменьшилось в размерах.
– Это Филипп Рейнсди, знаете, кто он? – Стюардесса произнесла эти слова полушепотом, с некоторым страхом.
– Знаю. Он запросто мог бы купить себе дюжину таких самолетов, – в тон ей отозвался Ангел.
– А Вы… сможете ему помочь? – В больших зеленовато-серых глазах стюардессы читались надежда и страх. А еще – заинтересованность женщины, извечная тяга слабого к сильному, желание и требование защиты…
– Вы… врач? – Тихо, но твердо спросил старик, переведя взгляд с потолка на новое лицо.
– Врача, увы, мы не нашли, мистер Рейнсди, – ответил Ангел, – но я вырос в семье врачей.
– Неважно… Мне не поможет ни врач, ни священник, ни даже сам Гос-подь, – Рейнсди слабо усмехнулся, – фраза «приближение смерти» выглядит правдоподобной…
– Но… что Вы чувствуете? – Ангел вопросительно глянул в глаза старику.
– Я?.. Мне тут сказали… что мы вообще… не живем, – слабая улыбка снова появилась на лице Рейнсди, – что мы не дышим, сердце не бьется… в общем – нас уже нет. И виновато Время. Да, время… Я… чувствую, что… таю, таю, как масло, оставленное на солнце… Я исчезаю, и у меня ощущение, что мозг существует отдельно от тела. Я не могу двигаться. Только чуть-чуть, и вот… ощущение песка, перетекающего из одной половинки часов в другую…
– Но вы мыслите, – Ангел коснулся руки старика, – и это…
– Декарт не попадал в такие… переделки, – Филипп Рейнсди вновь ус-мехнулся, – и, молодой человек… кстати, как Вас зовут?
– Ангел. Ангел Костадинов.
– Ангел? – Старик попытался рассмеяться, и смех его был похож на шепот, – вот… значит, я прав, я ухожу, и ангел явился ко мне…
– Я пришел чем-нибудь помочь сэр, – голос Ангела стал мягче, – но…
– Чем Вы мне поможете, Ангел? Я уже и готов в доро…
То, что произошло дальше, не поддавалось никакому воображению. Мелкая дрожь сотрясла все тело старика. Он застыл неподвижно и вдруг тело начало менять форму, вытягиваясь в длину, сжимаясь, постепенно превращаясь в некое подобие узкой ленты, затем нити, становясь все тоньше и тоньше, пока не превратилось в волосок, исчезнувший окончательно на глазах окаменевших зрителей…
Крик, негромкий, – нечто среднее между стоном и криком, – и стюардесса повалилась на пол в обмороке… Ангел стоял, словно застывшая ледяная статуя.
– Что? Что здесь произошло? – Андрей Колесников, переводя дух, схватил Ангела за плечи.
Тот не отвечал. Группа людей, ворвавшаяся в бизнес-салон, стояла в растерянном молчании.
– Ангел, очнись! Что произошло? Где… Где этот человек, которому плохо?
Ангел, вздрогнув, медленно произнес:
– Не знаю… он исчез… он… как вытек куда-то…
– Как вытек? Что за чушь! Да что же произошло в конце концов?! – Колесников начал терять терпение.
– Он перетек из своего времени в другое… вернее, его отрезок времени закончился. Но энергетически тут не происходит смерти. Просто энергия и материя перетекают в иной мир.
Андрей обернулся. Писатель стоял рядом, рассеянно глядя на пустое кресло, в котором минуту назад еще лежал Филипп Рейнсди.
– Вы… Вы что, заранее знаете все?! Вы пророка корчите из себя, этакого всезнающего пророка, голос за кадром! – Колесникова охватила ярость. – У Вас на все объяснение! Что еще Вы нам уготовили?! Какие еще… временные и энергетические смерти нас ждут?! Мы умрем все, сразу или постепенно? Кто следующий, черт Вас возьми?!
Писатель не отвечал. Взгляд его, живой и озорной, угас, став печаль-ным…
– Наверное, следующая я, – женский голос прозвучал громом в насту-пившей паузе, заполненной гнетущей тишиной.
Пожилая женщина, произнесшая это, твердой походкой приблизилась к Андрею.
– Я ни черта не смыслю ни в физике, ни во всех этих паранормалиях, но я знаю, что смерть первой забирает нас, стариков. Вот и вся философия, – она усмехнулась. – Так что я на очереди и я готова. Мужчины, успокойтесь, ради всех святых. Лучше помогите бедной девочке. Ей и так досталось, а это зрелище было… не для ее нервов, – женщина указала на лежащую на полу стюардессу. – И… жаль, что на борту не оказалось священника. Отпустить грехи не помешало бы, – с горьковатой иронией добавила она, что придало ее голосу неуловимое сходство с интонацией писателя.
– Если не возражаете, я помогу Вам, – имам Абдул аль-Хаттарам, вздохнув, поднялся со своего кресла. – Я служу Аллаху, но небеса ведь для всех одни…
– Имам… какая разница, – женщина улыбнулась вновь, – если Вы согласны, исповедуйте меня, как умеете… Как велит Вам Ваш Аллах… Я буду спокойна и… – Старуха сделала паузу, иронично глянув на хмурых мужчин, – перетеку в иной мир с чистой душой.
Андрей молча посторонился, давая имаму пройти поближе. Ангел и еще кто-то из пассажиров склонились над начинающей приходить в чувство стюардессой.

* * *

Самолет вдруг исчез. Исчезли, словно бы растворившись в пространстве, стены салона, полки для багажа, разбросанные вещи… не стало синей мглы в иллюминаторах. Да и сами иллюминаторы исчезли, как и все, что окружало запертых во временной ловушке людей… но взамен этого они увидели другое.

* * *

– Маринка, держи! – Голос мужчины, бросающего мяч, Марине был незнаком, как и его хозяин. Высокий, темноволосый, с загоревшей гладкой кожей, мускулистый торс покрыт блестящими на ярком солнце капельками пота… Море, пляж, желтый песок и синее небо… такого она не помнила. Сергей не успел свозить ее на море, хотя они так мечтали о путешествии… А этот… красивый и сильный, но другой…
Глаза… Глаза его светились весельем и счастьем. И любовью. Но это был не ее муж.

* * *

– Лена, прости! Прости, я знал, что ты не любишь меня, но… Я люблю тебя! Не уходи, – высокий худой человек, с некрасивым, испуганным и оттого несколько глуповатым лицом, в светло-коричневом костюме, сорочке и странном, совершенно неподходящем в тон и цвет, каком-то залежалом галстуке, стоял на коленях перед женщиной, молча и отрешенно сидящей в кресле, – а как же сынок наш?! Ему нужен отец… – Он со слезами на глазах указал на беззаботно играющего в углу комнаты мальчугана лет трех, – ему нужен отец!!!

* * *

Андрей сосредоточенно следил за наполненным автомобилями шоссе. Руки сжимали руль. Рядом, беспечно куря сигарету, сидела красивая женщина лет двадцати пяти, что-то без умолку щебеча о вчерашней вечеринке, наряде своей подруги Светки и прочей ерунде… все это мешало Андрею, но он молчал, не желая перебивать свою спутницу… лишь изредка он с любовной иронией поглядывал в ее сторону, и то лишь для того, чтобы еще раз увидеть прелестное личико, сине-серые, огромные глаза, широко открытые миру и светящиеся неподдельной радостью жизни, и чувственные алые губы…

* * *

Солнце палило немилосердно… Пыльная площадь маленького городка, несмотря на жару, была полна народу. Тут были и повозки со всякой всячиной, на автомобильных шинах, запряженные печальными ишаками, и старые тендеры, мятые и расписанные затейливой арабской вязью, и несколько грузовиков, в которых сидели в основном женщины с детьми и старики. Мужчины воевали или торговали… Все это скопилось перед воротами с шлагбаумом, единственным проездом в длинной, огражденной несколькими рядами колючей проволоки, стене. У будки рядом со шлагбаумом он увидел нескольких солдат. Один, молодой, спросил его на ненавистном Абдулу языке, что ему нужно. Другой постарше, в солнцезащитных очках, усмехаясь протянул было руку к его плечу…
– Аллах Акбар!!! – закричал Абдул, нажимая на кнопку, спрятанную под курткой… Вспышка… гром… Кровь и дым… Перевернутый грузовик… Тело, маленькое тело ребенка в луже крови… И чья-то оторванная рука с дешевым китайским хронометром на ней…

* * *

Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Салон вновь окружила синяя непроницаемая мгла, и люди, замершие на несколько секунд, растерянно пытались понять – что же это было? Что они видели?
– Боже мой… боже мой… – Женщина с ужасом оглядывалась вокруг, жалобно причитая и словно бы ища поддержки у окружающих, – это я была… я сама себя видела… Но это не я! Со мной такого не было!!! Он… Я его не знаююю!!! – Она умолкла и обхватила обеими руками светловолосую дочурку, продолжая всхлипывать вместе с ней…
Ей никто не ответил. Совершенно ошарашенные виденным, люди молчали или негромко бормотали про себя какие-то слова… Кто-то молился.
Андрей первым пришел в себя и, резко повернувшись, схватил писателя за руку.
– Вы… Что это было? Это не с нами было! И… она… кто такая… У меня жена и дочка… мы женаты уже десять лет… И я ей никогда, слышите, никогда не изменял! Почему? Почему это было так?! Я – там, но это не я!
– Боюсь, Вы опять не послушаете меня, – писатель осторожно высвобо-дил руку, – да, есть у меня и на это… предположения, но пообещайте просто выслушать. Выслушать меня до конца, не пытаясь остановить. Не знаю, станет ли от моего… рассказа вам легче, но, может быть, «голос за кадром» внесет некую ясность в происходящее…
– Говорите… – Андрей в изнеможении опустился в кресло, – говорите… голос за кадром…
– Вы видели не свою жизнь… более того, вы видели не наш мир… Да, все это было, происходило и происходит сейчас, но не в этом мире – в другом! Я говорил вам – они наслоены друг на друга… Этакий… бутерброд, только слоев у него – мириады… И в каждом – свое течение времени и развитие событий. В любом из них… может, и не в каждом, но есть мы. Другие. С другой судьбой, другими людьми, которых эта судьба с нами связывает. Другие мужчины, женщины, дети… События… Все иное.
– Но почему… – Андрей слабо взмахнул рукой.
– Вот это-то меня и тревожит! Мы, попав сюда, нарушили нечто… при-вычный… порядок вещей, строго определенный кем-то. Или чем-то. Мы чужеродны здесь, мы не ко времени… Наше время отлично. Мы стоим, время же и миры движутся. Но четкий порядок нарушен, и мы начинаем видеть то, чего с нами не было… в нашем мире. Миры сдвинулись, они наезжают друг на друга.. пересекаются и… Мы видим все это.
– Но… что же будет… дальше? – Голос Ангела Костадинова дрожал.
– Не знаю пока… вряд ли что хорошее. Время… и эти миры не терпят отсутствия равновесия. Его попытаются восстановить. Но как… Нас могут запросто… Мы исчезнем – и все…
– Отличная перспектива! И что же нам делать? Встать в очередь к имаму на исповедь и отпущение грехов? Или… стать зверьми, утратив облик человеческий, ибо гибель неотвратима? – Марина, бледная и решительная, со злым огоньком в глазах, резко поднялась с кресла. – Я не собираюсь! Я готова принять смерть сейчас… мне здесь, в этом, нашем по-Вашему, – она взглянула прямо в глаза писателю, – мире делать уже нечего! И эти… идиотские видения меня не волнуют. Я знаю, кто я! И жизнь свою помню… и судьбу. И его… Я пойду к нему… Он зовет меня…
– Простите уж, но куда? Куда Вы пойдете? – Голос Андрея был ироничным, но твердым, – на тот свет? В иную реальность? Мы понятия не имеем, где мы. Как это… – он повел рукой вокруг себя, – называется, что это вообще! …а Вы собрались идти в рай… Что ж, идите… если получится.
Марина, словно подкошенная, рухнула в кресло. Закрыв глаза, она что-то шептала побелевшими губами. Из под опущенных век показались две тоненькие полоски слез…
Писатель угрюмо молчал. Пассажиры, вернувшись в реально-нереальный, но все же со слабой надеждой, мир, негромко переговаривались, рассаживаясь по местам.
– Люди! Прошу вас, сохраняйте спокойствие и облик человеческий! Не все еще потеряно, мы… У нас есть шанс, мизерный, но есть! – Голос Ангела Костадинова зазвенел в тесном салоне, – и мы попробуем! Все, что сможем.
Он нежно погладил руку стюардессы, сидевшей рядом. Та, с глазами, полными слез, вдруг прижалась к этой руке, словно ребенок, попавший в беду и ощущающий рядом взрослого – спасение и опору.
В проходе показалась массивная фигура штурмана Ральфа. Он неуклюже пробирался между поручнями кресел, лицо его было еще серее и озабоченнее, чем прежде.
– Мистер Колесников, плохие новости… – Ральф тыльной стороной ла-дони утер капли пота со лба, – в самолете есть… повреждение. Вернее, пробоина, что ли… кусок обшивки в районе багажного отсека. Это… видно, при этой всей тряске и вибрации. В общем, там щель шириной в пару ярдов. Но это синее… эта синяя гадость не заходит внутрь.
Они сидели молча рядом, каждый думая о чем-то своем. Андрей нарушил молчание первым.
– Послушайте, если мы неживые, мы… как бы вне времени, почему об-морок? Мы говорим, видим, слышим… нам больно, в конце концов! Это же физические, химические… физиологические процессы! Но тогда… почему я… не испытываю чувства голода? Жажды? Почему я, в конце концов, в туалет не хочу, черт меня дери?! И почему мы… мыслим?..
– Последнее и без нашего случая будоражит умы людей несколько тысячелетий, – писатель впервые за последнее время улыбнулся, – а остальное… Знаете, Андрей, тут у меня нет четкого объяснения… даже приблизительного. Только одно – каждый из нас... Ну, скажем, Вселенная. Вернее – свой мир. Со своим временем… И это позволяет нам и мыслить, и говорить, и испытывать боль. Пока еще, – со вздохом закончил он.
– Мдаа... – Андрей откинулся на спинку кресла, – нечего сказать, объяснили… Знаете, я с детства часы любил… Мне всегда было время интересно. Я считал, что оно живет там, в часах, внутри… Даже когда увидел механизм часов, не поверил. А наука… Мы столько раз пытались описать время, втиснуть его в рамки формул или хотя бы теорий и предположений… А оно смеялось над нами, подсовывая все новые загадки. Пока я не попал… сюда. Вроде все просто со временем – часы с маятником, кукушка, утро, день, вечер, жизнь… А ведь жизнь твоя – это лишь твое время… ты его делишь со множеством других, но оно – только твое… и, оказывается, есть еще много таких «ты»… И каждый делит с Судьбой свое время. Интересно все же, кто это… все создал – так вот, странно, создал?
– А у меня сомнений на этот счет нет, – голос имама прозвучал с переднего кресла, – Аллах Всемогущий. Он создал наш мир, он им и управляет. И все, что с нами происходит, даже здесь – все лишь воля его. Воля Аллаха… Он мудр и милосерден, но нам не дано понять деяния его до конца. Пророк Муххамед лишь мог, сподобился счастью беседовать с Аллахом…. А мы… нам нужно лишь следовать воле его и словам его. Да и смерть принимать с его именем на устах – ибо так угодно Всемогущему.
– Имам… простите меня, но я хочу задать вам вопрос, – писатель наклонился вперед. – Предупреждаю, вопрос не из легких. Вы, если хотите, не отвечайте. Поверьте, он не оскорбит Аллаха или чувств ваших как мусульманина. Но уж очень хочется его задать…
– Ваши собратья-репортеры задавали мне такое множество самых раз-личных вопросов, – имам усмехнулся, – что я уж ничего нового и не жду. Что ж, задавайте.
– Что Вы видели тогда? Ну… когда все видели… иную реальность?
Имам нахмурился, взгляд его потускнел. Но через мгновение он выпря-мился и произнес спокойным тоном:
– А Вы умны, господин писатель… Да и интуиция Вас не подводит. Я… Я видел себя, совершающего… Видел себя на месте своего племянника. То есть я был шахидом… Я видел все… включая то, что было уже потом. После смерти… Вы хотите спросить меня, как я это понял? Я понял это так, что Аллах снова проявляет невиданную мудрость и милосердие, указывая мне путь, на который не следует становиться правоверному! Ибо главное в нашем мире – любовь… Любовь к Аллаху и подданным его… а не смерть, даже… во имя Аллаха.
– Спорить не стану… Благодарю Вас, имам, и простите меня…
– Я вспомнил своих, – отозвался Колесников, – жену, дочу… знаете, мы в последнее время стали… отдаляться. У меня моя… наука, а она, – он умолк на секунду, – жена, она все жаловалась мне, мол, я забыл… Семью, ее, дочь… Я люблю их, люблю безумно… но… что делать, не знаю… Стандартная, тривиальная ситуация – не хватает времени… Времени, черт бы его побрал!
– А я вспомнил, – писатель задумчиво глядел куда-то вдаль, – вспом-нил… Случайный попутчик, летели как-то рядом, когда и куда, уж не пом-ню… так вот, он сказал удивительную вещь – о небесах! Он сказал примерно так: мы летим куда-то откуда-то и видим небеса. Сегодняшние. А кто-то ле-тит тоже, но у него уже завтра… Значит, эти небеса, которые видим и я, и он, для него – вчерашние! Вот так… Вчерашние небеса…
– Это легко объясняется, – Андрей усмехнулся, – мы ведь сами себе, для удобства придумали все эти часовые пояса, разницу во времени и про-чее… Так мы избавляемся от некоторых серьезных проблем. А вот вчерашние мы видим небеса или сегодняшние – это все… от нас зависит опять же.
– Да, Вы правы, Андрей, – писатель вздохнул, – но я… перед самым нашим... уходом сюда видел небеса… И они казались мне вчерашними…
Он попытался уже в который раз заснуть. Но усталый, переполненный информацией, видениями и реальностью, мозг не впускал сон… неясные, смутные образы словно бы кружились в голове, танцуя свой странный и зло-вещий танец… Лица и события, мысли и строки из книг – все смешалось в этой непонятной пляске, имеющей четкую, ритмичную форму, но не имеющей конца и начала.

* * *

Его лицо писатель увидел внезапно. Это лицо было ему знакомо. Не раз и не два оно смотрело на него и как бы сквозь него – с обложек книг, фотографий в журналах и на Интернет-сайтах. Умное, но печальное, измученное лицо. Глаза – мудрые, глубокие и… больные. Больные тем обилием разнообразных фантазий мозга, которые вырывались из него, становясь романами, повестями и рассказами, пугающими настоящим страхом и глубиной мыслей, спрятанных за ним…
Он стоял, такой земной и обычный, и в то же время нереальный, опер-шись на ствол высоченного дерева… лес, странный лес, полный жизни… и молчавший мертвой тишиной. Листва не шуршала на ветру, не было слышно разноголосья птиц, не потрескивали ветки под лапами осторожно крадущих-ся хищников или беспечно резвящегося молодняка. Лес покоя… И еще – в него не проникало солнце. А может, его и вовсе не было – так, ровный яркий свет, но не солнечный… мертвый.
– Удивляетесь, что это за лес? – Его вопрос прозвучал тихо, но в злове-щей тишине леса писателю показалось, что он грохочет, как гром, – почему он так тих и спокоен?
– Да… Я… догадываюсь, но…
– Ничего Вы не знаете, – он вымученно улыбнулся, – это лес, который придумал я… Тут нет жизни… Живой. Тут только нечисть. Она пожирает время… Время – ее пища, причем плохое время. У каждого из нас есть плохое время. Мы, каждый из нас, наследил… чем-то плохим, грешным. А это все – засчитывается. Время тоже бывает разным – плохим и хорошим, добрым и злым. Но бывает и… пустым, мертвым, – улыбка теперь была зловещей, – а это… ооо! это для нечисти – деликатес! Они, эти твари, – как заядлые гурманы, ждут! Ждут мертвого времени, чтобы сожрать его и насладиться! Окрепнуть… И вновь ждать – пока не появится снова деликатес… Мертвое время!
– Вы писали об этом, я читал…
– Да! Я писал о многом! И не жалею… Я не пытаюсь открыть людям глаза. Я не проповедник зла. Я всего лишь показываю, что может быть… по-этому люди, а они падки на указания, меня и читают… Вот и все!
– Вас любят… Вы интересны… Вас пытаются даже копировать!
– Меня… – Он стал серьезным, – меня скопировать невозможно. Точка. Поэтому, если кто-то и пытался… Это уже не я в любом случае. Даже если используют мои мысли… образы… Мой… – он запнулся, – дар… Это уже чье-то…
– Я тоже…
– Вы? Нееет, – вновь улыбка, но не зловещая, а усталая и ироничная, – Вы – нет… Вы писали свое. Не то, что видели у меня… Я знаю… Вы решили идти другой тропой в этом лесу. Не заблудитесь… только.
Он исчез так же внезапно, как и появился. Вместе с ним исчез и лес – его Мертвый Лес, придуманный или увиденный во снах, видениях или бреду. Но существующий для него и еще многих миллионов, узнавших об этом лесе из его книг…

* * *

Некрепкий, тревожный сон был странным, впрочем, вполне подходя-щим для такого странного места, в котором они находились.
Андрей смотрел, не отрываясь на рояль, за которым сидела его дочь. Она играла, играла урок, заданный ей учительницей, – дочь занималась в музыкальной школе… лицо девочки было серьезным, глаза как будто говорили – пап, видишь, что я умею! Пальчики резво бегали по клавишам… на черной, матово блестящей лаком, поверхности рояля мерно тикал метроном, отбивая такт…
Андрей вскочил, словно ужаленный. Синий полумрак кругом. Тихо…
Метроном. Маятник. Время. Что-то остановило маятник и время остановилось. Это – что-то… Это они… Но как и почему?.. Как завести его снова?! Что же мешает маятнику… Какое-то несоответствие. Это самолет… вернее время – их время и время самолета. Определенное, но отличное от всех… Но неподвижность – равновесие, и если это равновесие нарушить – есть шанс, что вся система отторгнет чужое время. Их… И вернет обратно. Тогда все вернется на круги своя. Они… выйдут из этого лифта и спасутся. Возвратятся в свое время… Но как, как это сделать? Ведь их цепко держит – значит, все в равновесии, нет почти никаких возмущений… возмущений поля или энергии. Равновесие восстанавливается перетеканием, постепенным перетеканием на другой уровень… А это… Это постепенная смерть! Нужно торопиться…

* * *

– Ты говоришь, нет возмущений поля? А это… Эти картины иного… иной реалности? Это ли не возмущение?! – Ангел снова говорил с акцентом, – что тут происходит, откуда нам знат? И как мы сможем повлият на равно-весие?
– Андрей умница и прав на все сто, – писатель задумчиво тер лоб ладо-нью, – я согласен с ним. Но как нам быть, не знаю. Что-то мешает. Мешает понять, увидеть всю картину целой, какая-то недостающая часть, кирпичик, пазл… Не хватает мелочи…
– Мелочь… Какая же все-таки мы мелочь, пылинки по сравнению со всем Мирозданием… – Ангел устало глядел в никуда, – вот Вы говорите – человек – тоже Вселенная… Но Вселенная существует сколко? Миллиарды лет, а мы… живот за человекато… Простите, жизнь человека… Семьдесят? Сто лет? Время… разное…
Он хотел продолжить, но писатель вдруг схватил его за руку и сжал.
– Что?! Что Вы сказали, Ангел?! Сто лет?! Ооо, черт возьми! Да!!! Это оно!
– Что… Что… оно? – Ангел в недоумении уставился на писателя.
– Слушайте… Слушайте, а уж потом решайте, как это назвать! Смехо-творным бредом сумасшедшего или просто ошибкой некомпетентного диле-танта, но слушайте! Каждый, повторяю, каждый слой, каждый мир имеет строго ограниченное временное пространство! То есть время в нем бесконеч-но, как во Вселенной, но свое! Мы вне всякого, но и у нас время строго огра-ничено – нашей, человеческой жизнью! Старушка была права – для равнове-сия энергия и материя будут перетекать по мере… убывания этого ограничения… То есть старики, близкие к рубежу, первыми! А уж потом… по возрасту. Сколько было Рейнсди? Около восьмидесяти, кажется, вот он ушел первым… Однако самое главное! Для изменения равновесия нужно отправить туда, – писатель ткнул пальцем в иллюминатор, – нечто, выходящее за временные рамки нашего… нашей жизни. Я ясно выразился? Вот… И тогда есть надежда, что для восстановления равновесия нас вернет в наше время. В нашу реальность.
– Я согласен, – Андрей поднял глаза, – но есть ли здесь эта… вещь? Как мы ее найдем? А если ее нет вообще? Откуда в самолете двадцать перво-го века нечто, возраст которого больше… ста лет?..
– Не знаю. Но интуиция говорит, что есть, – писатель устало провел рукой по глазам.
– Тогда пойдем. Будем искать…

* * *

– «Зиппо»… Мой дед ее привез с войны – американец подарил, – Ангел щелкнул крышкой старенькой зажигалки, – ей лет восемьдесят, сейчас точно скажу, да, она 1940 года выпуска, – он перевернул зажигалку и вновь щелкнул крышкой, – я не курю, бросил, но ее вожу с собой. Своего рода талисман…
– Мда… это, пожалуй, самый старый предмет в самолете, а других нет, – шумно выдохнул Андрей, присаживаясь рядом с писателем, – все излазили, всех расспросили… В багажном отсеке до сих пор копаются два человека. Да только ничего, даже похожего. Кто… Кто хранит сейчас раритеты, память о прошлом? Почти никто… Нет ничего такого…
– Мои четки стары, но не до такой степени, – имам усмехнулся. – Это четки моего отца, он сделал их сам и подарил мне, своему сыну, когда мне исполнилось три года, и был свершен обряд обрезания… Им лет пятьдесят… Знаете, я более верю в волю Аллаха, но с удовольствием бы вам помог… Ес-ли бы смог, – он нахмурился, – если бы, кроме молитвы Всемилостивому, мог бы еще что-то…
– Итак, у нас нет ничего. И что? – Ангел вопросительно взглянул на Андрея. – Что будем делать? Ждать… очереди? Господин писател, а Вы? Вы почему молчите?
– Я… Я думаю, – улыбка писателя была горестной, – думаю… правда, ничего в голову не приходит…
– Итак, вариант… не сработал, – Андрей устало откинулся назад, – других пока нет. Весело… – Он прикрыл глаза, как бы уходя куда-то от страха реальности.
– Надежда, молодой человек, женского рода. И вера, кстати, тоже. Вообще мужчины без женщин все же не стоят… ну не ломаного гроша, но того, что с женщинами, – негромкий, с оттенком иронии, голос привел его в чувство, – а что вы, джентльмены, скажете на это?
Пожилая женщина стояла у кресла Андрея, держа в ладони нечто. За ее спиной Андрей увидел бледное, красивое и печальное, лицо Марины.
– Что это? – Он несмело глянул на старуху. Затем перевел взгляд на ее ладонь…
Крупная, хотя не массивная, брошь, потемневшая от времени, но сохранившая не подходящий под какое-либо привычное описание и в то же время ясно заметный стиль и вкус мастера-ювелира, вложившего, казалось, всю любовь и страсть к своему делу в сотворенное детище, лежала на старческой ладони.
Тонкие золотые завитки, усыпанные мелкими блестящими камешками, улегшиеся затейливой вязью, составляли изящный вензель овальной формы. А в центре, тревожно сверкая сейчас в неестественно-синем свете, покоились три фиолетовых сапфира, обрамленные искусно сделанными из черненого золота лепестками.
– Эта брошь – фамильная драгоценность нашей семьи, – старуха усмехнулась, – ее передавали от матери к дочери, из поколения в поколение… Моя мать в возрасте восьмидесяти лет передала ее мне, ей она досталась от бабушки в таком же, а уж той… – Женщина вздохнула, – ей от прабабушки и… так далее… Говорили, эта брошь – символ рода, ее назначение – охранять и множить...
– Сколько же ей лет? – Писатель с неким благоговением рассматривал семейную реликвию.
– Не знаю, но эта юная леди, – старушка с озорством улыбнулась Марине, – утверждает, что вам достаточно.
– Вы уверены… – Начал было Ангел, но Марина остановила его твердым голосом:
– Я магистр искусствоведения и истории искусств. Эта брошь – типичное позднее рококо, часть парюры, видимо. Единственное – сапфиры… Тогда в ходу были более бриллианты. Но я готова поспорить на все, что угодно, – это конец XVIII века… Людовик XV… Ей лет 250, не меньше… А какая красота все же…
– И Вы… Вы готовы ее пожертвовать нам?.. – Голос Андрея дрогнул, – она… это… кроме того, что ей нет цены, как вещи, как ювелирному изделию, Вы сказали – это символ рода… И…
– Молодой человек, – старуха перебила Андрея довольно безапелляционно, – я спросила Вас – это то, что Вам нужно или нет?
– Да, мэм, именно то, – Андрей растерянно глянул на нее.
– Так возьмите ее и вытащите нас наконец из этого… дерьма! – Женщина протянула ему брошь, – мне не жаль ее! Ради людей… ради спасения всех нас – какая, к черту, ювелирная ценность!
Группа мужчин и женщин, негромко переговариваясь, собралась в центре салона, стараясь не привлекать внимания окружающих.
– Итак, кто-нибудь из нас спускается в багажный отсек и выбрасывает нашу реликвию в щель. Только-то и всего, – писатель развел руками, – но при этом всех не мешало бы усадить на места и пристегнуть… кто знает, как поведет себя наш самолет после этого… Может, – он сделал паузу, – может статься всякое… Уведомим-ка командира и экипаж – они должны быть готовыми в первую очередь.
– Экипажем и пассажирами займусь я, – Ангел Костадинов сжал руку стюардессы, сидящей рядом, встал и направился в кабину пилотов.
– Отлично. Если потребуется помощь, я к вашим услугам. Хотя… Знаете, я вот подумал, а какого черта… Голос за кадром должен выполнить более серьезную… миссию, – писатель попытался изобразить некую пародийную важность на лице, – я, пожалуй и выброшу Времени его… приманку…
– Ни в коем случае! – Голос старухи был непреклонен, – и не думайте даже об этом! Только я. Это, прежде всего, было моей вещью. И давайте уже откровенно и с долей здорового цинизма – мне семьдесят шесть! Кто-нибудь даст больше? Нет? – Женщина улыбнулась, – благодарю, леди и джентльмены! Ладно, давайте мне брошь и готовьте людей. Бог милостив, а уж мы… постараемся... Кстати, господа физики и фантасты, насколько это опасно? Какие у меня шансы?
– Вот уж не знаю, мэм, – после секундной паузы мягко сказал писатель, – тут или… пан, или пропал. Причем мы все аль-пари, так сказать…
– Прекрасно! Знаете, мой врач в таком случае мямлил бы что-то такое о… процентах тридцати или меньше. А Вы сказали правду.
– Все на местах, – Андрей уселся в кресло, видя возвращающегося Ангела, по пути просившего пассажиров пристегнуть ремни безопасности, и с тревогой глянув на писателя, – экипаж ждет… Они готовы…
– Ну, я пойду, дамы и господа, мой выход, – старуха посмотрела на ла-донь, словно что-то хотела сказать маленькой вещице, лежавшей там, и сжала пальцы, – итак, последнее… танго.
Пассажиры провожали взглядами пожилую женщину, твердой походкой идущую между рядами кресел. Никто не знал, будет ли эта дорога последней…

* * *

Время не шло, но каждый про себя отсчитывал секунды. Они бежали, сливаясь в минуты, словно тоненькие струйки, спешащие друг к другу, чтобы стать ручейками, а затем, объединившись, – в один широкий и мощный поток реки…
Самолет тряхнуло. Несильно, но ощутимо. Раз… другой… Снова тишина.
– Ее нет уже долго. Слишком долго. Я пойду, – Ангел расстегнул ремень.
– Я с Вами, – писатель щелкнул замком своего…
Они пересекли салон, сопровождаемые немногочисленными тревожными взглядами пассажиров, ожидающих чуда, – спасение должно было бы уже свершиться. Большинство, закрыв глаза, ушли полностью в себя, подчиняясь двум вещам – воле к жизни и страху смерти.
Лифт не работал. Крутая лесенка-трап, ведущая в багажный отсек, глухо зазвенела под тяжестью спускавшихся по ней мужчин.
Небольшой коридор, предваряющий багажный отсек. Тихо. Ни звука. Двери в отсек были открыты… Обширное помещение, потолок которого был усеян мертвыми сейчас лампочками, было, однако, слабо освещено непонят-ным синеватым сиянием.
– Ральф говорил – трещина справа, во втором боксе, ближе к потолку, – голос Ангела был дрожащим, – пойдем туда…
Они поспешили внутрь, обходя брошенные на пол сумки, раскрытые чемоданы с вылетевшими ручками и прочий скарб, частично выпавший во время жуткой тряски, а в большинстве своем перемешанный во время поисков. Писатель с некоторым удивлением взглянул на пустой флакон из-под дорогих французских духов, валявшийся под ногами. Он, как и бутылка коньяка, лежащая рядом, был пуст… Старухи не было видно.
– Где же она… – Почти прошептал писатель, как завороженный глядя на мертвенный свет, исходящий от густой, как вата, синей мглы, клубящейся впереди.
Она заполнила уже половину бокса. Ангел ощутил внезапную слабость во всем теле… оно перестало подчиняться…
Старуха лежала на самой границе между вползавшим маревом и прозрачным воздухом. Лицом вниз, одна туфелька слетела с ноги. В руке она что-то сжимала.
«Не успела… Это… притягивает!» – Ангел попытался двинуться, но не-что, очень сильное, не давало ему двинуться.
– Вы чувствуете это? Что это?
– Мы скоро прилипнем к чему-нибудь, и нас растворит в этой дряни, как в кислоте! – Голос писателя едва слышался. – Ангел, попробуйте дотянуться! До броши!
– Я… пробую… – Костадинову казалось, что он кричит, но голос его был тих и слаб, как у умирающего. – Что это? – Выкрикнул он вновь.
– Нарушены молекулярные взаимодействия… равновесие… меняется… Время… Оно чувствует… Чувствует чужое! – Хрипел писатель, пытаясь ото-рвать локоть от переборки.
Синяя мгла сдвинулась еще на пару шагов. Они были беспомощны, словно младенцы… В самый нужный, последний момент. Момент Времени, который был для них последней Надеждой…
– Ангел, я… – Писатель хотел что-то произнести, но голос исчез. Даже хрип не вырывался из горла. Он раскрывал рот, словно при выключенном звуке в фильме, пытаясь сказать что-то, но Ангел не слышал его.
«Все… Время победило, – в мозгу гасли все мысли, – оно сильнее нас… Время сильнее нас… Я… заблудился… Он… предупреждал меня, а я, я… все же заблудился…»

* * *

Старуха, придя в себя, оценила ситуацию сразу. Помощи нет. Тело не слушается. Все… Ай-яй-яй… не успела, самую малость… Ах ты, старая перечница, так… опростоволоситься!
Ну уж нет! Нет! Не будет этого… Нет! Собрав последние силы, она приподняла руку, раскрыв ладонь. Брошь, сверкнув последний раз странно-фиолетовым огнем сапфиров, выпала из разжатой ладони, замедлив по пути падение, словно в специальной съемке… секунда – и она исчезла в ярко-синей массе…

* * *

Самолет затрясло, словно в лихорадке. На несколько секунд людям показалось, что все вокруг поплыло, искривились и пространство, и они сами. Свет из синего стал блекло-серым, затем почти черным и снова синим. Резкие толчки, словно от ударов, сотрясали самолет вновь и вновь. Крики ужаса и треск слились в одно…
Капитан до боли сжал штурвал, пытаясь сохранить остатки сознания. С огромным трудом он повернул голову – второй пилот, зажмурив глаза, молча сидел в своем кресле. Толстяк Ральф был не виден…
Еще один резкий толчок – и мертвая тишина. Каждый ощущал холод в животе и свинцовую тяжесть во всех членах. Падение было очень быстрым…
Свет в иллюминаторах стал серовато-белесым, и Андрей вдруг увидел небо… Голубое, почти белое, освещенное солнцем, а внизу бескрайними полями ровно лежали чуть потрепанные ветром облака…
– Командир, мы падаем! – Второй пилот тянул штурвал изо всех сил вверх. – Двигатели! Они не включились!
– Знаю! – Командир, морщась от тяжести в груди, пытался дотянуться до приборной доски, – еще раз!
– Мы теряем высоту слишком быстро, мы не успеем!!!
Командир не ответил. Он негнущимися, словно чужими, пальцами жал на кнопки, щелкал тумблерами, пытаясь заставить умершую стальную махину вновь ожить, спасая себя и множество живых тел, находящихся внутри. Но самолет не отвечал. Приборы мертвыми глазами экранов, циферблатов и шкал глядели на него, словно бы усмехаясь в последнем, смертельном оскале.
Внезапный свист заставил второго пилота на секунду замереть. И в это самое мгновение свист сменился протяжным воем, затем гулом и, наконец, все турбины огромного лайнера взревели изо всех сил.
Вдруг, словно по волшебству, все панели приборов лайнера ожили, засветившись разноцветными и разнокалиберными огоньками, на экранах запрыгали цифры, стрелки циферблатов, задрожав и задергавшись, заняли свои места на белых, красных и зеленых черточках делений…
Командир, обернувшись ко второму пилоту, прохрипел вновь:
– Альтиметр падает! Мы теряем почти пятьдесят метров в секунду! Тяни его вверх!!! Тяни, парень! Еще! Вот так!
Самолет, взревев, словно погибающий зверь, изо всех сил, дрожа, постепенно выравнивался. Показания приборов прекратили свою чехарду, стрелки поползли вверх. Лайнер, описав гигантскую дугу, выпрямился и медленно, словно нехотя, стал набирать высоту…
– Командир… восемь… восемь двести… скоро эшелон, – откашливаясь, проговорил второй пилот.
– Связь… Ральф, дружище, Ральф? Ты в порядке?
– Есть связь, командир, – прогудел из угла толстяк, – и я страшно хочу отлить…
Командир засмеялся тихим смехом, морщась от боли в груди, вызванной перегрузками. Второй пилот вторил ему заливистым смешком…
…Ангел с трудом поднялся. Где он?.. Ах да, грузовой отсек… Какой, однако, холод… Он шумно выдохнул воздух, удивившись клубу пара, вылетевшему изо рта. Шатаясь, добрел до лежащего на спине, с закрытыми глазами, писателя. На бритом черепе красовался огромный кровоподтек…
Ангел склонился, пытаясь понять, жив ли писатель или время все же за-брало его. Но тот, слабо застонав, открыл глаза…
– Я слышу гул моторов, другар, – Ангел улыбнулся, – мы… у нас вы-шло…
– Да? – Писатель поморщился от боли, – слава… Богу… И… нам… Боже… какая холодина здесь… Мы можем простудиться, Ангел. Пойдем отсюда…

* * *

– Жаль старуху, – сидящий у иллюминатора с перебинтованной головой писатель вздохнул, – она сумела… Справилась.
– И исчезла, – Андрей вздохнул в ответ. – Знаете, эта девушка, Марина, рассказала мне, что старуха ей говорила о том, что каждому из нас не просто так привиделось… эти картины из другой жизни. Нам показали их умышленно. Ей, например, – для того, чтобы она поняла: жизнь не закончилась. Ее надо прожить, может, и совсем по-другому, но прожить! Вот так…
– Может быть, – писатель с облегчением вздохнул, – очень может быть. Не знаю, правильно это или нет, но я вижу небеса… Вновь… И они не кажутся мне вчерашними…
Он закрыл глаза. Лицо, то самое, вновь появилось. «Да… я не заблудился… Хотя кто знает? У каждого – своя тропа. А уж во Времени и подавно».
Огромный лайнер, описав мягкий полукруг, приближался к своей цели. Внизу уже были видны не облака – в туманной дымке, словно игрушечные, маячили силуэты небоскребов, тонкая змейка реки, прорезающая гигантское, похожее на сеть, скопление улиц города. Циклопические стальные пролеты мостов выглядели настольными макетиками, совершенно непохожими на на-стоящие. Вскоре стали видны крохотные, как пылинки, разноцветные машины, мчащиеся по улицам, дымок, вьющийся над крышами, и все это было залито неярким светом рассветного солнца…
– А вот интересно, мы… в свое ли время попали? – Андрей обернулся к Ангелу.
– Не знаю, мне кажется, что я – именно в свое… – Ангел бросил нежный взгляд зеленоглазой девушке в униформе, стоящей у входа в салон. Та ответила ему таким же нежным взглядом и улыбнулась.
– Кэп, интересная штука, – Ральф сосредоточенно рассматривал экран локатора, – мы… короче, точка, в которой мы попали в эту… синюю штуку и точка, где мы находимся сейчас, – это…
– Что – «это»? – Капитан взглянул на штурмана.
– В общем, мы… проскочили почти три тысячи миль, капитан. И время… Диспетчер сказал мне, что нас не видели, вернее, мы пропали с экранов радаров на полторы минуты…

* * *

Белобрысая девчушка, молча глянув на спящую мать, осторожно извлекла из кармана некий предмет, и, разжав ладонь, завороженным взглядом посмотрела на него. В утренних лучах фиолетовым огнем и мелкими искорками белого заиграли сапфиры и бриллиантовая «мелочь» старинной броши…


Рецензии
Блестящая идея. Очень интересно, лирично. Попытка дать ответ на вопрос: что есть время... Удачи!

Алена Ушакова   20.04.2013 23:31     Заявить о нарушении
Спасибо ,Алена!)Заходите в гости.

Игорь Плетинский   20.04.2013 23:39   Заявить о нарушении
Непременно...

Алена Ушакова   21.04.2013 15:14   Заявить о нарушении