Санаторий-2

Кому именно пришла в голову эта лихая затея — сказать сейчас трудно, не исключено, что и мне, хотя заводилой я, в общем-то, никогда особенным не был. Так или иначе, родилась героическая идея: устроить ночной визит в спальню к «бабам», как было принято называть у нас девочек. Спальные комнаты баб находилась на четвёртом этаже, наши — на третьем. Или же наши на втором, а баб — на третьем, я сейчас уже не помню; помню только, что их этажом выше. Таким образом, чтобы осуществить задуманное, требовалось аккуратно выйти ночью из своей палаты, пройти по коридору до лестницы, подняться наверх, и там уже совсем рядом. Задача в общем несложная, но требовалась известная осторожность, так как по школе* в неурочное время суток лазили взрослые тётки, так называемый ночной персонал — дежурные воспитательницы и уборщицы. Идти поэтому решено было сразу после полуночи — тогда, когда одна часть персонала уже не *издит в коридорах вполголоса, а другая пока ещё не гремит в них швабрами.

Нас было четверо. Четыре отважных сердца, четыре воина. Я, мальчик Павлик, мальчик Саша и командир отряда мальчик Игорь Лопацкий — большенький уже довольно-таки мальчик, уже даже с прыщичками на личике, по возрасту лишь чуть-чуть моложе Вити Горчакова. Что касается самого Вити, то он отказался участвовать в мероприятии, сославшись на отсутствие к нему интереса, а на самом деле, конечно же, просто голимо зассав. С горечью должен сказать, что забздел и мой лучший друг Гера Акимов, но тот хоть этого не скрывал. «Ты же понимаешь, Артём, что мне нельзя», — говорил Гера накануне рейда, виновато опустив глаза. – «Ты же понимаешь, что меня мамка убьёт, если узнают и ей расскажут. Тебя твоя не убьёт, она у тебя добрая. А меня моя убьёт, поэтому мне нельзя... Но ты уж там за меня это... это...» — и Гера растерянно замолчал.

По поводу «этого» нужно сказать, что каждый из отважившихся на вылазку декларировал своё собственное «это», свою собственную цель похода. Мальчик Игорь Лопацкий ничтоже сумняшеся заявлял, что он идёт кого-нибудь вы*бать, причём ему неважно кого — кто попадётся. У Саши намерение было поскромнее и поконкретнее — «схватить за голую *изду Ленку Соловьёву», к нему же присоединился и маленький Павлик, во всём привыкший брать пример со старших ребят. Я вместе со всеми разглагольствовал о *изде и ебле, однако в душе, понимая несбыточность подобных затей, лелеял иной, менее сказочный, но тоже весьма эротичный план. Под покровом ночи я найду ложе Иры Дятловой, недолго полюбуюсь ею спящею, а затем властным движением сорву с неё одеяло; не сниму, не стащу, не откину, а вот именно что сорву, резко и брутально. Увы, на ней, конечно же, будут трусы. Но даже в трусах она окажется достаточно голой и беззащитной предо мною, даже в трусах её покорит дерзкое величие моего поступка и я сам — отважный, насмешливый, неотразимый. С лёгким и добродушным презрением буду глядеть я на неё, проснувшуюся, распростёртую, а она в ответ на меня — с нарастающей, чуточку пугливой истомою... И — как знать? — вдруг сбудется сон, вдруг простонет она во тьме: «Ах, возьми же меня, возьми!...» И тогда... ну, в общем, там видно будет.

И вот наступил этот миг. Без пяти двенадцать (судя по настенным часам), завёрнутые в простыни, мы уже толпились возле двери в коридор, осторожно выглядывая в него и перешёптываясь; простыни нужны были для некой «маскировки», а также для спектакля с привидениями, который, помимо всего прочего, планировалось разыграть перед ебомыми и лапаемыми. Витя Горчаков со своей койки двавал нам последние наставления, но его — редкий случай — никто не слушал. Наконец Игорь дал команду, и один за другим мы повыскакивали на цыпочках из палаты.

Наиболее безопасный способ тайного перемещения в стане врагов — короткие перебежки. Однако, первый этап пути — от палаты до лестницы — для короткой перебежки был явно длинноват, пришлось заскочить в сортир, располагавшийся аккурат посреди дистанции. Хором отлили, шёпотом поуссывались, тронулись дальше. Второй этап — восхождение по лестнице — вполне мог закончиться крахом: вдруг вышла из бабских покоев навстречу нам усталая тётя Глаша, нянечка — простая добрая женщина с большими жилистыми руками, способными задушить медведя — вышла и прошла, не видючи, мимо, глядя в никуда заёбанными жизнью глазами, не заметив нас, о*уело вжавшихся в стены...

Но вот, наконец, мы у цели. Спальни у баб большие, человек на двадцать; заглядываем в первую по ходу, разбредаемся искать — каждый своё. Даже Игорь Лопацкий, которому было похую что, вдруг тоже начал что-то искать. Искать было тяжко. Ночью все кошки серы, а бабы, как известно, кошки; короче, в темноте *уй поймёшь кто есть кто, особенно в пижамах и с распущенными волосами. Да, ****ь, они все были в пижамах, и это немного обескураживало. Ну да *уй с ним, хотя бы найти для начала... Вот это кто?.. Танька Шепелева?.. Не, вроде Маринка Кожевникова... Не, не Маринка... А тогда кто?.. Ну, в общем, это не Ирка... Так, а вот это...

Первый визг, вопреки ожиданиям, раздался с той стороны, где орудовал маленький Павлуша, а вовсе не оттуда, где Игорь. У малышей слова расходятся с делом редко, и видимо вовремя не проинструктированный Павлик простодушно схватил кого-то за то, за что и собирался. Первый визг породил второй, второй — третий, и через несколько секунд мы уже уёбывали оттуда на всех парусах под оглушительный вой разбуженного в полном составе бабья.

Путь к отступлению был уже, естественно, отрезан. На лестнице нас встречали трое в белых халатах: тётя Глаша (нянечка), баба Маруся (нянечка) и дежурный воспитатель Валентина Георгиевна, холёная грудастая старуха лет тридцати пяти, которой (тогдашней) я бы нынче с удовольствием вдул.

— Стоять на месте. Не двигаться, — тихим ледяным голосом произнесла Валентина Георгиевна. — Глафира Андреевна, присмотрите. Мария Алексеевна, вы со мной.

В то время как Валентина Георгиевна и баба Маруся проверяли целостность (я имею в виду сохранность) всё ещё голосивших баб, мы находились на лестничной площадке под надзором тёти Глаши. Игорь совершил было попытку к бегству, но был пойман железной рукою, способной убить медведя, и довольно беззлобно отчитан:

— Куда, кобелина?.. Сумел нашкодить, сумей и ответить...

Потом состоялся допрос в каком-то до ужаса казённом и лакированном помещении, уж чуть ли не в кабинете директора. Там и сям по углам рдел кумач, и с недоброй ухмылкою щурился со стены Ильич. Допрос производила Валентина Георгиевна, помогала ей Нина Степановна — второй дежурный воспитатель, где-то разбуженный и извлечённый на свет по случаю инцидента; нянечки за недостатком квалификации были отпущены. Маленькая, коротко стриженная Нина Степановна зло моргала на нас красными спросонья глазками и недоверчиво качала головою, прижав к щеке сухую ладошку:

— Боже, какой несусветный ужас... Что, прям полезли в кровати к девочкам?.. — Это была несчастная женщина, страдавшая (как я теперь догадываюсь) тяжёлой формой недоебита.

— А вот мы сейчас у них и спросим, — медленно, смакуя слова, проговорила Валентина Георгиевна и уселась в кожаное кресло посреди кабинета; мы стояли пред нею рядком, в одних трусах да майках, простыни у нас отняли.

— Да чего там спрашивать, — пожала рахитичными плечами Нина Степановна. — Вызвать милицию и вызвать родителей. И пусть до приезда родителей сидят в детской комнате милиции, пусть милиция с родителями разбирается.

— Погодите, Нина Степановна. Милиция милицией. Сначала они мне ответят. Все по очереди. Лопацкий?

Игорь молча смотрел в потолок. Валентина Георгиевна повторила:

— Лопацкий?

Игорь молчал. Валентина Георгиевна повторила ещё раз. Игорь не выдержал:

— Чего Лопацкий? Чего отвечать-то?

— Не валяй дурака. Зачем ты пошёл в спальню к девочкам и повёл туда остальных?

— Я не повёл, — буркнул Игорь.

— Повёл, повёл!.. — неожиданно захныкал маленький Павлик.

— Подожди, Павлик, до тебя мы ещё дойдем, — остановила его Валентина Георгиевна; немного смягчившись, с укоризной добавила: — Уж от тебя-то я этого не ожидала... — И снова суровея: — Ну так что? Я слушаю, Лопацкий.

Игорь молчал. Тогда Валентина Георгиевна встала с кресла, подошла к столу и сняла с телефона трубку.

— Значит, так. Или ты рассказываешь мне всё по порядку, или я сейчас же звоню всем вашим родителям. Причём твоим в последнюю очередь. Сначала я позвоню родителям Саши, Артёма и Павлика. Из-за тебя пострадают все. Подумай.

Думать Игорю пришлось недолго. Вконец перепуганный Павлик зарыдал в голос и сквозь рыдания сдал своего старшего товарища с потрохами:

— Ебааа... Ебаааться он хотееел!... Не звониии... не звонииите!...

Вылупив глаза и держась за горло, Нина Степановна попятилась в кумачовый угол. Валентина Георгиевна спокойно положила трубку и снова уселась в кресло. Хладнокровно подняла изящную бровь:

— *баться? Как интересно. А что это значит?

В кумачовом углу раздалось кряканье. Валентина Георгиевна жестом попросила Нину Степановну замолчать.

— Лопацкий. Я тебя спрашиваю. Что это значит?

— А чего вы меня-то спрашиваете? — вспылил Игорь. — Он сказал, вот его и спрашивайте.

— Павлик может не знать. Я даже уверена, что он не знает. А вот ты наверняка знаешь, раз этого хотел. Ну? Я слушаю.

— Ничего я вам говорить не буду!

— Хорошо. Раз так... — Валентина Георгиевна снова направилась к телефону, и Павлик снова завыл.

— Ну чего вы... — со слезами в голосе вдруг пошёл на попятную Игорь. — Будто сами не знаете...

— Представь себе, не знаю. Я слушаю.

— Ну... это для того, чтобы дети появлялись...

— Ты хотел, чтобы они появились?

— Нет...

— А что?

— Я просто... хотел е... *баться.

— Зачем? — Валентина Георгиевна в очередной раз уселась в кресло.

— Так просто...

— Просто так ничего не бывает. Зачем ты хотел *баться и что это значит? Или ты отвечаешь, или я звоню вашим родителям.

— Не надо, не звоните!..

— Тогда отвечай.

— Ну... *баться — это когда мальчик... ну или там мужчина... когда он тётеньке свою писю в её писю суёт...

В углу опять крякнули. Покраснев, Игорь затаил дыхание. Валентина Георгиевна, напротив, слегка побледнела и задышала чаще.

— Ну? Чего ты замолчал? Дальше.

— Дальше? — переспросил, воодушевляясь, Игорь. И вдруг понёс: — А дальше, а дальше он её туда-сюда гоняет, свою пипиську, всё глубже, всё быстрее...

Закусив губу, дежурная воспитательница молча смотрела на него, не перебивая. И лишь зачем-то поигрывала круглыми своими коленочками, слегка разводила их и сводила... И снова: слегка разводила и сводила... А Игорь, не замечая нарастающего, хорошо заметного сквозь трусы стояка, продолжал заливаться:

— И ему от этого хорошо, и ей тоже, и наступает такой момент...

И наступает такой момент, когда надо бы рассказчику остановиться, чтоб не начать *издеть, рассказывать небылицы, задирать на Валентине Георгиевне халат и ставить её раком, пристроив прыщавого отрока Лопацкого за крутым, белоснежным крупом... наступает, да.

Поэтому останавливаюсь. Но — что было, то уж, позвольте, было.



——————
* Со слов матери на самом деле это, оказывается, был не санаторий, а так называемая Лесная Школа.