Ночные демоны беспамятства, Глава одиннадцатая

Если кому-то и казалось, что в исправительной колонии господина Нагеля что-то могло пройти бесследно, то этот человек сильно заблуждался. Любое нарушение расписание вслекло за собой наказание. Любая недоработанная смена требовала исполнения долга перед обществом и самим боссом.
  Его же жизнь шла в определённом порядке, не меняясь уже несколько лет…
  Белый потолок. Дубовый паркет. Остывшие за ночь тапки. Бурлящий чайник. Сваренное всмятку яйцо. Горячий кофе без кофеина с молоком. Утренние новости по телеэкрану. Витамины, успокоительные, лекарства… Душ. Горячая вода, душистое мыло, дурацкие песни. Свежие отглаженные полотенца. Кот лениво приполз из спальни и скребётся в дверь, упорно  напоминая о своём существовании. Тонкий халат. Миски, вода, корм. Горячая бархатная шкура откормленного сфинкса. Снова ванная. Бритва, ледяная вода, успокаивающий кожу крем. Зачёсанные волосы. Одеколон. Критичный взгляд в зеркале. Всё идеально… Но могло бы быть лучше.
  Синие джинсы, носки в цвет, коричневый кожаный ремень. Белая выглаженная рубашка, ещё пахнет порошком. Золотистые запонки. Тёмно-синий, почти чёрный, пиджак. Часы на коричневом кожаном ремне с золотым циферблатом.
 На подъездной дорожке стоял тёмно-синий универсал с коричневым кожаным салоном. Хлопнула дверь дома. Дверь машины. Заревел дизельный мотор. Скрипнули колёса. Разговорное радио. Педаль газа в пол. Тридцать километров, четверть часа, по известному только ”избранным” пути. Мимо мелькают бесконечные песчаные моря. Песок хрустит на шинах. Песок летит, поднятый над дорогой ветром… Лишь изредка среди этого песка промелькнут кактусы и засохшие кустарники. Лишь изредко дорогу, извиваясь всем телом, переползёт чёрная гадюка. Лишь изредка где-то над головой вскружится стервятник.
  Судьба свела его с этим местом, хоть он и ненавидел жару. Лишь по ночам и рано утром, когда дул прохладный ветер, он мог часами напролёт сидеть под открытым небом и всматриваться вдаль с балкона или террасы своего дома, поглаживая мирно дремлющего на руках сфинкса.
  Где-то в глубине души он оставался всё тем же ранимым подростком, закрывшимся в своих комплексах ото всех. Он был всё тем же сыном военного. Грубого и жестокого. Сыном женщины, которая и сама не знала, кто она и чего хочет от жизни. Он был жертвой. Жертвой человеческих невнимательности и простодушия, человеческой жестокости. Это то, что делало его слабым внутри, но крепким снаружи. И ни на минуту он не мог позволить себе слабину, сделать для себя поблажку. Даже когда он оставался совсем один.
  Мало кто знал его. Многие о нём слышали. Он возглавлял лучшую и самую эфеективную тюрьму штата… Страны. Ему вручал премию и пожимал руку сам президент. Его регулярно фотографировала и снимала пресса. О нём и его заведении регулярно писали статьи. И он улыбался, он будто бы гордился собой, своим идеальным порядком, воссозданным из хаоса в окружении хаоса. Он улыбался чужому лицимерию. Людям, которые восхищались им и вместе с тем считали тираном. Он улыбался, улыбались ему. Но никто  не знал его, не знал того, что творилось в его душе. Того, что я за жёсткостью, за чётким контролем, за рассчётливостью и за его грубым голосом прятались глубокие раны, не затягивавшиеся вот уже много лет. Но все смотрели на него, сквозь него, не вникая в суть. Они видели только то, что он разрешал видеть и только то, что приятно было видеть им самим. И так они уживались друг с другом. Израненные сердце и душа в огромном безразличном мире.
  На парковке как всегда уже ждали двое, его персональная охрана.  Место с его номерным знаком как всегда пустовало. По эту и другую стороны стоянки стояли и разгружались и две грузовые машины. Одна – заполненная моющими и чистящими средствами для прачечной. Другая – продуктами, срок годности которых неизбежно истекал через день-другой. Грузчики мелкали туда-сюда с коробками и упаковками. Крехтя, иногда ставя коробки на землю, поглаживая свои хронически болевшие поясницы, шеи и плечи. Ещё не было жарко, но на их лицах уже проступали крупные капли пота, которые они вытирали рукавом грязной рабочей формы. Да, такова была их доля в этом жестоком мире.
  Мы постоянно встречаем новых людей. Иногда они сами появляются в наших жизнях. У всех у них есть большие мечты и амбиции… Ты смотришь на них, и тебе хочется верить, что эти мечты обязательно исполнятся, как и твои собственные… Ты почему-то очень хочешь, чтобы у всех вокруг всё было хорошо, так, как они этого хотят. Ты никогда не думаешь о тех, кто работают кассирами в супермаркете, мусорщиками и грузчиками. О тех, кого видишь каждый день и о ком не знаешь, что когда-то они, как и ты, хотели быть известными, хотели быть великими… Хотели писать любовные романы, хотели давать автографы детям, хотели, чтобы их узнавали на улице. И о тех, кто, может, хотел тихой славы, спокойной жизни… Но так и не обрёл её, потерявшись в суматохе повседневной жизни. Ты никогда не думаешь о тех, чьи сердца и жизни оказались разбиты, другими людьми, возможно, тобой… Ты не замечаешь всего этого вокруг, не можешь узнать историю каждого, кто встречается тебе на это пути. Каждого, кто в ночь тяжко, как и ты, вздыхает, имея всё, о чём можно желать, но панически боясь это потерять. Каждого, кто ночью встаёт с постели, оставляя любимую, и в очередной раз читает запрятанную во внутреннем кармане куртки, уже совсем измятую карту с диагнозом. Отчего-то такую заветную, такую, на которую можно молча смотреть часами и думать о том, что было, что есть и что ещё только будет…
  Он припарковал машину и заглушил мотор. Радио уже давно не было слышно за проезжавшими со свистом составами из мыслей в его голове. Двое. Всего двое. На протяжении уже пяти лет, которые он управляет тюрьмой. Всего пятьдесят четыре заключённые. В его столе уже лежал проект по расширению колонии, по увеличению её в три раза. Штату оставалось всего несколько месяцев на согласование, а затем неизбежно начнётся расширение, появятся новые возможности для ведения его игры. И эти двое всё так же будут с ним. Мужчина, по виду, двумя годами его старше и совсем юнец, который попал к нему в восемнадцать лет. Смышлёный парень, отличный стрелок и просто добрый малый, который фактически заменял ему сына… Сына, которого у него никогда не было. Двое. Друзья и товарищи, хоть они никогда не говорили о чём-то кроме работы. Но разве для настоящей дружбы это помеха? Такие отношения не требуют слов. Только испытания временем, только молчаливого доверия друг другу, только тихого, едва уловимого во взгляде одобрения.
  Они поздоровались, как и любым другим обычным утром. Он прошёл мимо них, и они пошли чуть сзади, сразу за ним. Мужчина был его правой рукой, точнее, он просто всегда шёл справа от господина Нагеля. Юнец же смирился с тем, что был по другую руку. Обычно они не говорили ни слова, пока сам босс не заводил разговор. А он его всегда начинал с короткого разговора о погоде, о чём-нибудь из новостей… И, на удивление, это всегда казалось этим двоим чем-то интересным, и они подхватывали беседу. Нет, не из вежливости. Им действительно нравилось говорить с боссом, с таким, каким он больше ни для кого и никогда не был.
  Иногда после долгого променада по территории тюрьмы, где, казалось, господин знал каждый квадратный сантиметр, эти двое оставались одни под дверью кабинета. В комнате тихо шуршали разбираемые и подписываемые бумаги, гудел и жужжал вечно включенный компьютер и иногда раздавались разговоры, всегда деловые, и только. Казалось, у начальника тюрьмы не было больше никакой жизни, кроме самой работы. Не было ни семьи, ни друзей. Были только чтыре стены да два охранника. Они сидели за дверью и как раз сейчас говорили о нём, пока выдалась свободная секунда.
- Иногда я смотрю интервью с ним… В них он совсем не такой, каким мы видем его здесь каждый день. Иногда мне хочется встярть посреди интервью и закричать, что он не такой. Что у него есть душа, что у него есть сердце…
- Они это знают, знают не хуже нас. Он не хочет быть слабым, потому что тогда он потеряет свою власть. Не снимай с него эту маску… Под ней он слишком слаб, чтобы показать лицо. Однажды ты поймёшь… А пока есть и другая работа.
  И парень молча встал, чтобы забрать очередной пакет документов, который ему принёс курьер. Двое заключённых были впервые распределены на “доработку”, а для этого всегда требовалось согласование распоряжения. Бумаги были готовы, и он связался по рации с охраной четвёртого блока: “Ноль сорок вторая и сорок седьмая сегодня остаются без вечернего перерыва – разрешение получили. Обе в прачечную.” В ответ сначала ничего не было слышно, затем, после краткого шипения в микрофоне, раздалось ленивое, но звонкое: “Всё понял, будет исполнено!”