Альфред Хейдок. Снова импульсы, предчувствия...

                СНОВА ИМПУЛЬСЫ, ПРЕДЧУВСТВИЯ...

      Летом 1918 года в районе гор Малого Хингана через Амур с китайского берега переправилась банда хунхузов. Они, конечно, и не думали приближаться к вооруженным казачьим станицам. Их целью было что-нибудь урвать на мелких таежных приисках и, главное, подкараулить вооруженного человека в тайге, чтобы завладеть его винтовкой: в Маньчжурии в то время очень нуждались в винтовках. Итак – в амурскую тайгу вползла опасная змея...

      Он шел, и вечернее солнце сквозь редкие стволы уцелевших на вырубке сосен светило ему прямо в глаза. Тропинка извивалась меж пней по краю прииска, где в низине около ручья копошились старатели-китайцы, добывая золото. А он шел, и черная тоска давила его сердце.

      Он был молод и влюблен. Та, которую он любил, проводила лето в станице на берегу Амура, и ему так хотелось к ней...

      Он бросил бы к черту этот прииск, где он и два казака, приисковые стражники, составляли все русское население. Остальные были старатели-китайцы, пришедшие из-за границы, и единственным его контактом с ними было то, что он отпускал им, взамен золота, продукты с приискового склада...

      Собственно говоря, тоска навалилась на него с самого утра, и, когда стражник Степан, старый таежник, зашел к нему в полном охотничьем снаряжении, с рогулькой за спиной и с неизменной собакой, чтобы вместе, как уговорились, идти на ночную засаду у солонцов, куда приходили лизать соль изюбры, он глухо и как-то стыдливо произнес:

- Не могу. Ты уж прости меня, Степан, –  на душе у меня тяжко...
- И впрямь – оно лучше, я сам думал – не усидишь, как начнут комары... И пошел Степан один.

      Чтоб как-то рассеяться, он предпринял этот обход прииска и теперь возвращался домой в крошечную избушку с топчаном из плах и висящим на стене рюкзаком, где, кроме пары белья, находилась бритва и томик Джека Лондона.

      До домика еще оставалось с полкилометра, как тропинка раздвоилась: от нее отделилась под острым углом узкая стежка и, сперва почти параллельно, а потом все больше отклоняясь, уводила прямо в чащу. По ней днем ушел Степан...

      У этого развилка наш молодой человек остановился, заколебался: то ли идти прямо домой, то ли вот – свернуть по этой стежке в лес и шагать, шагать, пока не устанешь, а потом, вернувшись, можно будет с аппетитом съесть кусок соленой кеты с картошкой, после чего хорошо пьется чай...

      Исхода его решения ждал хунхузский часовой, поставленный наблюдать за прииском, пока шайка тут же неподалеку отдыхала. Часовой, стоя за деревом, положил конец ствола на сук: стреляя с упора, он обычно не промахивался. Он решил стрелять лишь в том случае, если русский подойдет совсем близко: преждевременный выстрел мог испортить запрограммированное на ночь нападение на прииск...

      Молодой человек наконец решился – он зашагал по направлению к чаще. Часовой приготовился. И тут в идущем стало расти ощущение тревоги. С каждым шагом он точно надавливал телом невидимую пружину – ее сопротивление быстро нарастало. Внутри его неслышный уху, но внятный голос сказал: "Ни шагу дальше!". Тогда он остановился, пересек пространство, разделяющее обе тропинки, после чего уже по другой тропинке зашагал домой.

      Эту ночь он спал плохо, как никогда. Как только он засыпал, ему снился один и тот же сон: к его избушке по лесу подкрадываются вооруженные люди... Тогда он соскакивал с топчана и с кавалерийским карабином в руках выбегал, напряженно озираясь. Но в лесу было тихо. Он возвращался, засыпал, и все начиналось снова.
Измученный, он встал, как только взошло солнце, развел на дворе костер, на котором начал кипятить чайник к завтраку.

      В этот момент появился другой стражник прииска, и с ним – собака ушедшего вчера на охоту Степана.

- А где Степан?
- Нету Степана. Может быть, совсем нет, –  ответил стражник, - вишь, собака прибежала, а у ней на шее рана. Либо Степан на медведя неладно напоролся, либо на хунхузов. Пойдем искать, что ли?

- Да, пойдем...

     Они торопливо начали собираться и завтракать, но завтрака не закончили, как перед ними появилась странная процессия. Это были старатели-китайцы – девять человек. Обнаженные до пояса, они молча один за другим подходили к двум русским и показывали: грудь и спину. Обе части тела носили следы страшных ожогов – на одном даже грудные соски превратились в черный уголь.

      Потом началось объяснение на приграничном русско-китайском жаргоне, из которого узнали, что ночью хунхузы напали на приисковых старателей и требовали золота. Кто ссылался на то, что у него нет золота, тех пытали раскаленным металлическим ковшиком – прикладывали к животу, груди, спине... Хунхузы сказали, что одного русского, у которого была собака, они уже' убили. Хотели убить и другого у самого прииска, но тот "мало-мало" не дошел. Собирались напасть на русских: в избушках, но потом; раздумали, потому что русские будут стрелять до последнего...

     Я упускаю все дальнейшее – поднятую тревогу и организованное преследование хунхузов, в котором наш молодой человек хотел принять участие. Скажу только, что та, которую он любил, положила ему руки на плечи и сказала, что ни за что его больше в тайгу не отпустит, и настояла на своем. И потом они начали вместе необычную жизнь тех пламенных лет. Впоследствии он понял, что там, на тропинке, он был спасен потому, что у него была своя миссия на земле, которую еще надо было выполнить.

      Свою подругу он похоронил на склоне Урала, а сам – сам все еще ходит по этой земле...

      Из нескольких источников может прийти человеку помощь. Первый из них – великие гималайские Учителя – Махатмы, ведущие и направляющие эволюцию нашей планеты. Денно и нощно стоят они на страже Мира и, пользуясь своими духовными силами, о которых человечество пока что так мало еще знает, отводят или смягчают бедствия и оказывают помощь человеку, который по своим свойствам и устремлениям может быть полезен общему благу.

      По условиям Кали Юги (железного века) многие не знали о существовании Махатм, а другие, услышавшие о Них, пытались отвергнуть Их существование и превратить Их в мифы. Теперь, когда в Государственном Архиве Советского Союза хранится письмо Махатм Советскому Правительству и присланная Ими горсть земли на могилу Ленина, переданные уполномоченным на то художником и мыслителем с мировым именем Н. К. Рерихом, –  никакое отрицание уже немыслимо. (Интересующихся подробностями отсылаем к статье С. Зарницкого и Л. Трофимова "Путь к Родине", напечатанной в журнале "Международная жизнь", 1965 г., № 1.)

      Второй источник – высшее Я того же человека, которому была оказана помощь. И опять-таки, множество людей не знает, что они носят в себе нечто неизмеримо большее, чем их обычное узенькое самосознание, ограниченное и погруженное, в большинстве случаев, в мелкие житейские интересы... Лишь в голосе совести (если эгоизм его не заглушил) они слышат его укоряющий шепот. Это Высшее Я, состоящее из искры вечно существующего непостижимого Начала всего сущего и индивидуального самосознания, выработавшегося в течение миллиардов лет эволюции, в котором накоплен весь опыт множеств сменявших одна другую жизней, является тем, что люди иногда называют своим Ангелом Хранителем. От него исходят спасительные импульсы, предчувствия, интуитивные прозрения и помощь в разнообразнейших видах – он истинный наш Спаситель! Но глухая стена грубой материи отделяет нас от него, и, чтобы услышать его спасительный шепот, надо очищаться от эгоизма во всех его проявлениях и принять подвиг служения человечеству мыслью, словом, делом и примером... Надо сделать свою жизнь прекрасной и полноценной красотою поступков и устремлений...


                СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

                Памяти моей жены Евгении Сергеевны Хейдок посвящаю. Автор

- Вы уходите, но я все же задержу вас еще на несколько минут. Я хочу ответить вам на тот вопрос, который вы так и не решились мне задать. Как только вы вошли, ваш взгляд был привлечен изображением подвижника Сергия Радонежского над моим письменным столом, и у вас мелькнула мысль: "Удивительно! Интеллигентный человек... Говорят, состоял лектором в двух высших учебных заведениях, а на стене – икона?!"

- Мм... да, право, я...

- Не надо оправданий, я ничуть не в обиде. Я же прекрасно знаю при каких обстоятельствах вы воспитывались, знаю вашу программу образования – вы и не могли иначе думать.

      Так вот, во-первых, это не икона (хотя вполне могла бы быть таковой), а репродукция с картины Н. К. Рериха – он глубоко чтил этот великий лик русской истории и изображал его не застывшей мумией святости при свете мерцающих в сумраке храма свечей в кадильном дыму, а трудником-строителем с топором в руках, в заношенной рясе... Ведь
Сергий в самом деле рубил, строил и принимал бесконечный поток серых, обездоленных, стонущих от татарского грабежа, от боярских поборов, скорбных, отчаявшихся русских людей... Он выслушивал их горести и погашал их кристальною струей своего сердечного участия в горе каждого. И каждый уходил от него облегченным и обновленным, унося вместе с добрым советом часть его великой любви к народу... Я уверен, что он отказался от предлагаемого ему сана Митрополита Московского лишь потому, что слишком любил народ, и в лесах Радонежских он был ближе и доступнее для него, чем в митрополичьих палатах Белокаменной...

      И полюбила же его за то сермяжная, лапотная, глухоманная Русь, колом и топором отбивающаяся от наседающих с запада и востока налетчиков. И прозвала его "Скорый на помощь".

      Но самое главное – умерши, я бы сказал, гражданской смертью, Сергий остался вечно живым в народе. Видели его в смутное время при осаде поляками Сергиевской лавры, видели во снах и наяву и видят его и теперь. И как он помогал раньше помогает и теперь, а может быть, даже еще больше.

      Пока я вам это говорил, у вас уже сформировалось свое собственное мнение, что оно, возможно, отчасти так и было и что роль Сергия Радонежского, мирителя князей и вдохновителя на борьбу с татарами, особенно в Куликовской битве, несомненно, была положительна и даже, учитывая религиозные предрассудки тех темных веков, – значительна (чтобы не сказать – велика). Но заявлять, что он и теперь, пятьсот лет спустя, так же помогает, как и раньше, пожалуй, свидетельствует лишь об изумительной живучести религиозных предрассудков, привитых в раннем детстве этому, в других отношениях вполне нормально рассуждающему старому человеку, каким я являюсь в ваших глазах.

      Когда вы это думали, у вас появилось даже что-то вроде жалости ко мне, что я, вопреки ожиданиям, оказался ниже того уровня, на который можно было рассчитывать по нашим прежним беседам.

      После этого другой на моем месте, может быть, не нашел бы возможным продолжать беседу, но я ее продолжу единственно для того, чтобы дать вам фактический материал, на отсутствие которого в таких случаях обычно жалуются.

      Это было в 1935 году. За год до этого в нашу жизнь, то есть в мою и моей жены, вошел Рерих. Вошел мощно и преобразил, дав ей новые пути и направление, решительно и навсегда.

      И сам ушел на свои необычные пути творить мировые задания. И оставил нам лик Сергия, чтобы было к кому обратиться в тяжелую минуту, потому что Сергий – живой.

      После этого наша жизнь пошла совсем по-другому. Со стороны на нее посмотреть – вроде ничего не изменилось, а изнутри – стала совсем другой, получила иной смысл и радостное устремление. Но в то же время появились трудности и опасности, без которых не обходится ни один путь, если он действительно велик... А Рерих звал только на великие пути. Жизнь стала как-то обостряться, зародыши событий, которые где-то прозябали в каком-то кукольном состоянии, стали быстро развиваться, принося нам горе или радость. И вот – давнишнее недомогание моей жены стало принимать угрожающую форму, и врачи заявили, что необходима серьезная и даже весьма опасная операция. Мы медлили с решением – нам было страшно. К тому же денег на операцию не было, а жили мы тогда в Китае, где за все надо было платить... Но через какое-то время меня на улице остановил знакомый человек и сказал, что давно искал встречи со мною, чтобы передать мне денег. Рерих послал их, сказав, что мне они скоро понадобятся. Это нас приободрило, но мы все еще медлили, потому что нам действительно было страшно. Страшно потому, что нашли мы друг друга в дыму и аду гражданской войны и, нашедши, ощутили, что стали сильнее, что заполнилась какая-то томительная пустота в душе и что чаша жизни, где уже было немало горечи, вдруг запенилась розовым счастьем... И ставить все это на карту...

      Прошло несколько дней, и в нашем доме одновременно остановились и стенные, и мои ручные часы. Сколько ни раскачивал маятник мой старший сын – он, беззвучно помотавшись как бы в каком-то вакууме, неизменно останавливался. И тогда моя жена сказала:

- Это знак Святого Сергия. Он хочет, чтобы я шла на операцию. Я решилась – так надо.

      Но, как на беду, перед тем у нее было простудное заболевание, она была слабенькая, бледная, кашляла, и врачи сказали, что с операцией нужно подождать – как бы не разошлись швы от кашля.

     Она подождала три дня. Все это время приводила в порядок дом, мыла, стирала, гладила и укладывала и накануне операции, перед тем как отправиться в больницу, подозвала меня и показала, что где лежит, и сказала:

- На всякий случай – может, и не вернусь... Я понял: она готова либо туда, либо сюда...

      Запретила мне находиться во время операции в больнице:

     - Зачем тебе видеть, как меня полумертвую на тележке повезут из операционной – одна тебе мука... Ты работай, как всегда. А вот лик Сергия, что Николай Константинович нам оставил, возьму с собой и над кроватью повешу.

     Я действительно во время операции в больнице не был – работал. Хотя какая уж там работа!..

     Утром ее оперировали. Было часа четыре, когда доктор разрешил мне на нее взглянуть. И муку же я испытал невероятную: лежит она, бездвижная, что мертвая, только одни глаза живут; и видно – страдает, трудно ей, тяжко ей, и ничем-то я ей помочь не могу – вот что обидно! Я же любил подхватывать ее на руки да через лесные ручьи переносить, да еще в середине ручья остановлюсь да поцелую. А тут, ну хоть чем бы помочь!

      Впоследствии я узнал, что можно чужую боль на себя переносить, если всем сердцем этого желаешь, но тогда я этого еще не знал... Не знал я и того, что произошло утром перед операцией.

      Рассказала мне об этом жена, когда уже вернулась домой. А было вот что.

     Отведена была ей отдельная комната, где она одна провела ночь. Накануне по ее просьбе вбили маленький гвоздик в стену, и она повесила над кроватью лик Сергия. Спала довольно хорошо и, проснувшись, увидела, как утреннее солнышко заиграло на стене.

       Взглянула на лик Сергия и подумала, что в ее решительный час он – вся надежда.

      И затем произошло то, чего она совсем не ожидала, не думала и не мечтала. Раздался звук вроде жужжания, и Сергий, живой, в натуральную величину, явился в пространстве над кроватью. Огненное сияние окружало его голову наподобие тех нимбов, какие пишутся на иконах, но только больше и краше несказуемо... И от этого охватывающего голову сияния один за другим стали отделяться огненные круги, которые спускались на грудь моей жены, входили, проникали в ее тело, наполняли всю ее приятным теплом и силой... Сила нарастала в ней мощной волной вместе с младенческой радостью бытия – с такой радостью, что спазмой захватывает гортань...

      Так же внезапно, как началось, видение исчезло, и вместе с этим прекратился странный жужжащий звук. Сколько времени оно длилось – сказать она не могла. Сильная, окрепшая и счастливая, она лежала, стараясь закрепить все происшедшее в памяти, чтобы потом уже не задавать себе трусливый вопрос, за которым прячется ограничивающее себя мышление: "Не сон ли это?".

- Ну, как Вы себя чувствуете? – спросила тихо вошедшая медсестра. – О, как Вы порозовели и хорошо выглядите, а вчера были совсем бледная. Ну, давайте пойдем в операционную.

      Никаких осложнений после операции не возникло. По истечении трех суток врач сказал, что уже можно не волноваться за больную. Я и мой старший сын, счастливые, вернулись из больницы домой, и тогда сын подошел к стенным часам:

- А ну-ка я толкну опять маятник - может быть, теперь-то они пойдут.

      Он толкнул, и часы пошли...

      Ваш ум сейчас напряженно искал в моем рассказе лазейку, куда бы можно подсунуть какое-нибудь, хотя бы самое нелепое, никого не убеждающее объяснение случившемуся с моей женой, и вам показалось, что вы это объяснение нашли: галлюцинация! Женщина – истеричка, экзальтированная особа, выросшая в затхлой среде дореволюционного мещанства. Набожные родители напичкали ее с детства россказнями о святых... Такие любят церковные службы и заказывают попам длинные молебны... Они не то что святых – хвостатых бесов увидят...

      Должен сказать, что вы ошиблись: моя жена была дочь отважного, веселого и, .как в Сибири говорят, "фартового" золотоискателя в амурской тайге, рано погибшего от пули завистника. Посещение церкви, в его глазах, было унаследованным от прошлых поколений тяглом, повинностью, и, когда рождались дети или кто-то умирал, – хочешь не хочешь – приходилось туда идти... А душевный восторг, какого ни один храм не мог ему дать, он испытывал, когда в начале очередного похода с горного перевала перед ним открывались сизо-зеленые таежные дали, где должен был скрываться тот безымянный ключик, тот распадок, где притаившееся золото ожидало его лопаты и кайлы... И он шел к этому золоту не ради его самого, а ради возможности лихо тратить его, чтобы видеть кругом радостные лица, чтоб все пело и плясало. Говорят, он любил собирать ребятишек с целого городского квартала, чтоб одарить их сластями:

- Ешьте, малыши! Вырастете – вместе в тайгу пойдем!

     Дочь унаследовала тот же отважный и веселый нрав отца и, кроме того, была горда внутреннею гордостью сознания своего человеческого достоинства: в детстве она считала унизительным целовать руку священника, к которому ее подводили для благословения. В гимназии по Закону Божьему получала двойки, что создавало особое затруднение при переводе ее в следующий класс. Как на нее, так и на меня длинные молитвы и постные лица нагоняли смертельную тоску и скуку. Всякая обрядность была нам противна, как и всякое поклонение, а дерзновенность мысли привлекала...

      Медно-ревущим колоколом прозвучала для нас эволюционная формула древнего Востока: "Нет бога, который ранее не был бы человеком", и эхом вторили ему слова оболганного Иисуса: "Вы есть боги". И это не мешало нам быть верными друг другу, как только верным может быть человек. Это не мешало нам любить людей, человечество и помогало идти по тому великому пути, куда нас позвал Рерих, потому что идти по нему могут лишь свободные от религиозных и других предрассудков сознания, начертавшие на щите девиз: "Дерзновение, труд, творчество, общее благо, прекрасное". Путь этих идущих отходит храмы всех старых богов, так как они знают лишь одного бога – пребывающего в них самих, ибо "Его творение есть он сам".

      И удивительно ли, что на этом пути перед нами начинает открываться таинственный, окружающий нас со всех сторон невидимый мир? Как оброненное перо сказочной Жар-птицы, вспыхивают перед нами серебристые, лиловые и золотистые звезды; доносится обрывок оборванной нездешней мелодии... Доносится и затихает, оставив томительную тоску по тому дню, когда ухо откроется для торжественной звездной симфонии, когда зазвучит музыка сфер, после которой "прежняя песня – как шум колеса...".

      Друг, я кончил, можете идти, если не захотите остаться.

______________
* Первая часть – размещена в Стихи.ру 20 апреля 2013 г.
   Владислав Стадольник http://www.stihi.ru/avtor/vladislav3