Вырванная любовь

  Ганна стояла  у калитки своего дома,  слезы текли по ее щекам. Взгляд ее устремился во двор возлюбленного. Она видела как его семью, да и самого  его, конвоиры сажают на телегу и  увозят на вокзал, как врагов народа.
Она не могла понять, какие же они враги народа, если вся семья трудилась день и ночь?
У  ее Саши было семь братьев и одна сестра. Отец с сыновьями работали в поле, трудились с утра до поздней ночи. И все у них спорилось. Каждому сыну, брату, они строили дом. Получал дом тот, кто первый женился. Сестра с матерью и с бабушкой  все делали по дому. Да, они жили зажиточнее всех, но ведь и трудились, не покладая рук.
   Сама Ганна, была воспитанной девушкой, красивой, умница.
Отец у нее был лекарь на деревне. В доме у них всегда был порядок, дети все хорошо были одеты, родители приучали, как правильно сидеть за столом и обращаться с ножом и вилкой.
Отец был грамотный, знал несколько языков, умел говорить на немецком языке, польском, французском, украинском. Мать так же знала несколько языков.   Отец работал сельским лекарем, да был еще, как сейчас называют, ясновидящим.
   Ганна помнила  случай: мать, как - то, долго отца ругала, а ругала за то, что  к нему идет постоянно народ. Дома нет порядка.
Отец слушал, слушал ее, вначале не обращал на эту ругань никакого внимания, а потом сделал ей замечание, чтобы она замолчала, но даже после его слов мать продолжала кричать на него. Тогда отец возьми, да и скажи ей: «Покупайся  в реке, остынь».
Мать вначале  ничего не поняла, а потом вдруг начала кричать: «Рятуйтэ! Рятуйтэ! Тону!»
Отец обладал гипнозом, как вокруг говорили.
Жили они небогато, но и не бедно. В доме был порядок. Все дети учились в школе, правда, раньше эта школа называлась церковно- приходская. Отец был католиком,  мать православная. Ни один из них, хоть и любили друг друга, не поменял свою веру. Так и дети, были, как бы, поделены поровну, то есть:  одна часть была крещена в католической церкви и имена, естественно, были под стать западным;  вторая часть - в православной вере, - имена были славянские.
Анна или Ганна,  или, как ее еще звали домашние Гануся, была православной.
Дома родители, всегда, отмечали церковные праздники. Особенно любили дети - Пасху и Рождество Христово.
Здесь были задействованы все дети, каждый старался покрасить яйцо так, как он хотел.
Куличи мать пекла большие и вкусные. А в Рождество всегда гадали, особенно это любила делать старшая сестра, Мария. А младшие дети ходили по домам,  это было в Сочельник, и колядовали.
Они, как и другие жители деревни, трудились все, кто дома, а кто в поле. После работы, уставшие, порой валились с ног, но, всё равно, вечером бежали на танцы и молодежные посиделки, где часто  устраивались разные пения, танцы. На такие посиделки ходили все. Братья, которых у нее было четверо и все сестры, которых, кроме нее, было еще трое. Все они были уже взрослыми,  младшенький был только брат Павлуша.
   Ганна была всегда стеснительной, но в душе у нее, а она это чувствовала, был какой-то не разгоревшийся еще огонь. А вот сестра, Франя, так она  была,- просто забияка. Частенько она наряжалась в какие-то странные наряды.
То бывало, накрасится, вымажет себя сажей, брови нарисует, ресницы подведет, щеки натрет красной свеклой, губы намажет той же свеклой и идет на танцы.
А бывало и такое: встанет  у дороги, подол задерет, оголит голую «задницу» и стоит пока кто-нибудь ее не увидит, но при этом всегда прятала свое  лицо.
Один раз ехал мужик на повозке, увидел ее в такой позе, подкрался к ней, да прутом так отхлестал, что она потом месяц не могла сесть на то самое место, которое было оголено.
Сколько ей попадало от родителей?! Отец наперед уже знал ее судьбу и все говорил ей: «Ой, Франя, Франя, скольким ты еще жизней попортишь?!»
 
…Ганна очнулась от крика и выстрела, это кричали и стреляли в воздух  конвоиры, которые должны были сопровождать семью Сашка, ее любимого.
Вдруг, он вырвался от рук конвоиров и прямиком побежал к ней. Подбежав, он схватил ее в охапку и стал быстро говорить: «Ганночка, любимая моя, я скоро вернусь, поверь мне, я вернусь, ты только дождись меня…».
   Он не успел договорить, как подбежали два  конвоира, скрутили его и потащили к телеге, при этом ещё избивали его. А он продолжал кричать ей, но она уже не могла разобрать слов, так как голова его была наклонена вниз, а руки скручены наручниками сзади. Она стояла и заливалась слезами.
Повозка тронулась с места, но Ганна уже не видела, что дальше происходило, так как мать с отцом быстро завели ее в дом.
Долго еще убивалась, Ганночка, сидя дома. Никуда  не выходила, даже покушать. Лицо опухло от слез. Родители забеспокоились  о ее здоровье. Отец не пускал к ней никого, даже мать: «Пусть выплачется». Но вскоре и сам не выдержал, зашел к дочери в комнату: «Ты, дочка, успокойся – это не твоя судьба. Поверь отцу, я- то  знаю. Твоя судьба в другом месте живёт. Знаю, что любите с Сашкой друг друга. Я ведь твою мать тоже очень любил, да и сейчас люблю, но моя судьба была здесь. Я ее встретил за тридевять земель, вот и ты найдешь своего суженого в другом месте. Старайся вырвать его из своего сердца, ты его больше в своей жизни не увидишь».
Ганна еще больше залилась слезами.  А отец не останавливался: «Поплачь, доченька, поплачь».
Ганна упала на постель и разрыдалась. Она не могла смириться с этой судьбой, с этим приговором.
 
…Прошло три дня.  Ганна вышла к столу бледная, исхудавшая.
«Ну вот, славненько!» - сказал отец. Мать же украдкой  плакала. Она беспокоилась о судьбе своей дочери. Переживала за нее, как бы та, что- либо с собой не сделала. Мать любила ее, как и всех своих детей и жалела.
Прошел месяц. Ганна стала успокаиваться потихоньку.
А тут, как-то прибежали с улицы ее старшие сестры, стали наперебой рассказывать, что идет набор молодежи на работу в Россию, в город Козельск.
«Съезди, донечка, - сказал тут отец Ганне, - ты отвлечешься,   там – то ты и встретишь своего суженого».
Ганна смущенно опустила свои глаза и сказала отцу: «Мне, тату, никого не надо, кроме моего СашкА».
Но со своей сестрой Франей она всё же уехала в Россию, на заработки.
Сестра Огнессия, которая тоже стремилась поехать с ними, вдруг передумала, так как жених ей сделал предложение, и она готовилась к свадьбе.

… Поезд уносил Ганну от родных мест. Она впервые уезжала так далеко от родителей и вообще от своих мест. Она тоскливо смотрела из окна поезда, где проносились зеленые поля, посаженные и ухоженные огороды, дома, покрытые соломенной крышей, и сердце у нее сжалось. «Увижу ли я это ещё раз?» - слезы катились по ее щекам.
Поезд промчался мимо  домов, церкви, дорогих ее сердцу садов. Она вспомнила еще и свою маму, мамочку, по которой сейчас очень скучала и переживала за нее, ведь у нее больное сердце, и слёзы текли по щекам ручьем.

«Ты чего, Ганночка, -  подсела к ней Франя.- Ты чего ревешь? - Ганна ничего ей не ответила,  слезы продолжали катиться по ее щекам.
 Уже скучаешь? А мне очень хорошо!  Хорошо, что я вырвалась, наконец – то, из дома! Теперь свобода!
Франя подняла руки вверх и подтянулась.
Никто не будет мне теперь указывать, что мне делать или не делать.  Я сама себе хозяйка. Одна благодать!»
Она стала ходить по вагону взад и вперед, демонстрируя себя.
 
…Поезд прибыл в Москву поздно. Вокруг горели огни. Большие дома удивляли приезжих. Молодежи было много. Все шутили, смеялись, а кто – то даже запел песню, правда, тут же ее оборвав.
Ганна испуганно смотрела по сторонам. Ей было жутковато, вновь захотелось домой, к родителям, под их «крыло». Франя, наоборот,  была весела, успела познакомиться в вагоне с парнем и перед ним флиртовала теперь.
Кто - то стал кричать, звать к какой-то стойке подойти. Другой голос тут же говорил, чтобы часть молодежи подошла к машинам, которые находятся возле вокзала.
Ганна старалась не отставать, чтобы  не заблудиться в этом людском водовороте.
Сестра мелькала, где-то, впереди, Ганна постоянно следила за ней глазами, но ее все дальше и дальше оттесняли от  той. И вот наконец-то они вышли из здания вокзала и оказались на улице, где стояло много машин, явно предназначенных для них. Все стали рассаживаться по машинам.
Ганна побежала вперед, чтобы догнать свою сестру, она боялась потеряться.
«Франя!» – Закричала она, но голос предательски дрогнул и почти что прошептал.
Франя шла уже под руку с парнем и не обращала ни на кого внимания. Про сестру она явно забыла.
Ганна запыхавшись, добежала до сестры, в руке она держала сундучок, где были сложены ее скромные  девичьи вещи, и  дернула сестру за подол. Та оглянулась и удивленно сказала: «А, это ты, Гануся, а я про тебя уже и забыла. Ну, давай, держись нас. Иди рядом с нами».

Они подошли к машинам. Разместились на деревянных перекладинах, которые были в кузове машин и поехали.
Машины двигались по дороге, которая шла  через лес. Стояла жуткая темнота, как говорят: «не видно было  ни зги», только фары машин освещали, казавшиеся зловещими, темные места.
Ганна прижалась к сестре и  молчала, раскрыв широко глаза, смотрела по сторонам. Она уже была не рада тому, что согласилась поехать так далеко от родных мест.

Они подъехали к месту назначения, когда светало. Многие в машинах спали, а кто-то, такие, как Ганна, сидели с широко открытыми глазами и не могли понять, что с ними происходит.
Когда все спустились с кузова машин, то их заставили выстроиться в очередь. Эта очередь растянулась на несколько десятков метров. Всем было сказано пройти в здание.  Встав по несколько человек в длинную очередь, они стали входить туда.
Каждый должен был назвать свою фамилию, откуда он родом и свое происхождение.
Ганна зашла одна из последних. Стоя, в кабинете, она наблюдала за происходящим.
Тут она  обратила внимание на одну, стоящую  в стороне девушку, которая уже давно зашла в кабинет, но стояла в сторонке, озираясь по сторонам,  к столу она не подходила.

«Почему она не подходит?» – подумала Ганна.  Их  осталось в кабинете двое.
И тут она услышала голос  мужчины, который сидел за столом в комиссии: “А вы, почему не подходите к столу?- голос обращался  к стоящей в сторонке девушке.
Подходите, не стесняйтесь.- Девушка залилась красным цветом. Лицо ее  было пунцовым.
Называйте свою фамилию, не задерживайте, пожалуйста, всех”.

 Девушка подошла к столу и тихо назвала свою фамилию. Никто не расслышал, что она сказала. Тот же мужчина ей сказал: «Громче говорите, громче».

«Гнида», - вновь тихо сказала девушка. Но, только Ганна уловила этот шепот, никто из комиссии вновь ничего не расслышал.

«Вы что не умеете громко говорить? Или у вас что-то с горлом? – это уже сказала женщина, которая также сидела за столом, одетая в мужскую гимнастерку. -  Говорите громче».

Ганне стало жаль девушку:  «Она сказала, что её фамилия Гнида».

«Это так?»- переспросила женщина, что сидела за столом.

Девушка еще больше покраснела. Низко наклонила голову, а потом кивнула ею.

«Ну, не стесняйтесь, – сказал мужчина, который уже обращался к ней ранее.
В пролетарских семьях очень разные фамилии есть. Своей фамилией надо гордиться, а не стесняться».

Девушка тут же подняла на него залитые слезами глаза и криво улыбнулась.

Ганна вышла, наконец - то на улицу и глубоко вздохнула. Уже рассвело, очень  хотелось есть. Она оглянулась по сторонам в поисках своей сестры, но ее нигде не было видно. К ней подошли знакомые, из их же села и они зашагали к столовой, туда, куда устремились все приехавшие.
 
… Ганна открыла глаза, она спала на кровати в общежитии.
В комнате было шесть человек, все девчата из ее села, это успокаивало. Тут же рядом спала сестра, им дали всем сегодня возможность поспать с дороги.

Ганна с трудом привыкала к новой обстановке, к работе поваром, куда ее определили работать.
Днем она забывалась, так как много было работы, а когда подходила ночь, мысли роем начинали  вертеться в ее голове,  она долго не могла  уснуть.  Мысль  о своем любимом Саше, о последнем расставании с ним не давали ей сон. Вот уже месяц, как она здесь, молодые парни заглядывались на нее, некоторые не давали прохода, приводя ее в смущение, но она лишь опускала глаза и в этот момент старалась, как можно быстрее уйти.
Франя же, сестра, напротив, свобода ее окрылила, она как с цепи сорвалась, меняла кавалеров, как перчатки.
 
…Так прошел год. Писем от своего любимого она не получала.
А тут еще стал приставать к ней начальник столовой, да еще и грозился, что если она ему не будет уделять внимания, то он ее, как врага народа, отправит туда, где, как он говорил: «Макар телят не пас». Она не знала, что ей делать. Девчонки, как только могли ее спасали от беды, но вскоре этот начальник  куда-то исчез. Поговаривали, что его самого куда-то забрали и увезли, как «врага народа», и Ганна, наконец – то, вздохнула облегченно.
Другие парни тоже засматривались на Ганну, некоторые проявляли повышенный интерес к ней. А один из них, приходил в столовую,  долго сидел за столом и за ней наблюдал. Девчонки наперебой ей говорили: «Выходи замуж за  Василия, Ганночка, он тебя в обиду не даст». Но душа ее принадлежала только одному, ее СашкУ. Хотя надежда с каждым днем все таяла и таяла.
«Правду, видать, тату сказал мне, что я его больше не увижу, и что он -   не моя судьба», - вспомнила она слова отца, и глубоко вздохнув, согласилась, как-то пойти со всеми на танцы.
 
   Однажды, гуляя с компанией на  природе, к ней подошел Василий и, стесняясь, как и она, сказал:
«Ганна, давай будем встречаться?»
Она посмотрела на него, наконец – то, увидела его близко, и заключила, что он  и ничего: высокий ростом,  с серыми глазами, красив собой, но тут же мысль пронзила ее: «А мой СашкО красивее».

 Но с Василием они всё же стали встречаться, правда его она  предупредила, рассказав о своем Саше:
«Ты на многое не рассчитывай, Василий, как только СашкО вернется, я сразу же уеду домой, к  нему».
Василий на все соглашался.
 
…Прошел еще год. Она успела съездить домой к родителям, а, вернее, на похороны своего отца, и там увидеть страшную картину. Вокруг был голод,  нищета. Отец умер, мать, почти, что не выходила из дома, поговаривали, что люди стали есть друг друга. Большая часть окон дома была заколочена досками, все вокруг друг друга боялись.
Она везла продукты своим близким, но по дороге все раздала нищим детям. Приехала к матери, почти, что с пустым чемоданом.
О семье родных и близких, ее любимого Саши, в селе никто не знал, да и боялись говорить о них, ведь их считали «врагами народа».
 
…По возвращению, они с Василием стали жить вместе, но не расписывались, еще пять лет,  и детей у них не было. Потом, Ганна, забеременела, и они решили с Василием уехать на Украину. Там у них  родилась дочь.
 
…Жизнь еще долго испытывала Ганну на прочность.
Она скиталась по домам,  голодная, вместе с ребенком, когда муж уехал в Сибирь на поднятие целины. И когда он за ней приехал, то она уже нахлебалась горя от его родственников.
Потом была Сибирь, война, рождение второго ребенка и смерть его, нищета и холод, но в душе ее всегда было место для  любимого  СашкА.
Когда у Ганны родился шестой ребенок, то старшая дочь, как будто, зная душевную боль своей матери,  настояла назвать своего брата, а её младшего сына, Александром, наперекор мнению своего отца, который хотел назвать его, Василий.
Сердце Ганны так и продолжало принадлежать Саше, того, которого она продолжала ждать и любить.
 
… Прошло сорок лет, как она уехала из своего села, из своей Украины.
Ганна возвращалась туда, будучи уже седой, старой женщиной, уставшая от всех прожитых лет.
Дети  выросли и разлетелись, кто, куда и только ее любимый сын Александр оставался с нею.

О том, что ее любимый СашкО вернулся из мест, куда их сослали, на родину, она узнала от своих племянников, и узнала то, что он так и не женился, жил холостяком.
Но она  так и не смогла с ним встретиться, злой рок продолжал преследовать ее.
Пророчество отца сбылось, она умерла, так и не увидев своего любимого СашкА, как она его называла, ставя ударение на вторую гласную «А».
 
2013г., Москва