Ожидание

   Почти пять тысяч лет - один и тот же вопрос. И почти пять тысяч лет - один и тот же ответ: «Нет»...

   Взгляд испуганный, но довольный. Уже намного лучше держится. Даже рухнуть на колени почти не пытается, не то, что в первый раз: всю грязь с пола в храме собой вытер. Тогда я от него так ничего и не добился, ни словечка. А сейчас ничего, довольно связно бормочет, хоть голос и дрожит:
 - Владыка Тот, Который Был Пустотой! Прости меня!
 - Ух ты... А за что?
 - Но я ведь не твой жрец...
 - Мой или Ра - какая разница? Так зачем ты позвал меня, чати Хор Нечерихета?
   Ух ты еще раз, как интересно. Что это он покраснел, словно девица на выданье? Бормочет что-то совсем невнятное.
 - Повтори то же самое, но громче и чётче.
   Похоже, сейчас вообще в обморок грохнется, но всё-таки выдавливает:
 - Я хочу, чтобы в веках моё имя стояло перед именем моего повелителя!
 - Гордыня... Ну что же, очень неплохой повод.
   Всё-таки не удержался, стоит на коленях:
 - Прости, Владыка Тот!
 - Да успокойся ты, всё в порядке. Другим - нельзя. Тебе - можно. Цену знаешь?
   Подымается:
 - Да, Владыка. Финикийские купцы плавали на самую границу мира и купили нужную тебе пленницу у народа гимирру.
 - Тогда всё в порядке. Лови, - бросаю ему свиток папируса.
   Разворачивает, с любопытством рассматривает чертёж:
 - Это...
 - Да, это будет гробницей твоего повелителя. И тогда о нем будет говорить: «Ну, это тот самый фараон, гробницу которому строил сам Имхотеп».

   Мне определенно нравится этот наглец. Развалился в кресле, как ни в чем не бывало, на губах ухмылочка. Говорит, как с равным:
 - Послушай, Гермес...
 - Не называй меня так. Я же не называю тебя Луцием.
 - А и назвал бы. Это же моё имя - Луций Домиций. Было.
 - А ты меня называешь не моим.
 - Ладно-ладно... Пусть будет так: Владыка Тот, Который Был Всем. Сойдёт?
 - Хм. Такого имени мне еще не давали. Поздравляю, ты первый. Хорошо, ты назвал меня. Чего хотел?
 - Так ведь действительно скучно. Хочется чего-нибудь эдакого, а придумать не выходит.
 - Скука. Что же, серьёзный повод.
 - Насмехаешься?
 - Пожил бы с моё - понял бы, что нет. Это действительно один из самых серьёзных поводов. Цену знаешь?
   Встает из кресла и начинает задумчиво бродить туда-сюда:
 - Да, конечно... Дали денег какому-то сарматскому царьку, тот привёз её в Ольвию, ольвийские купцы переправили в Рим, - останавливается возле сервированного столика, налил в кубок вина. - Слушай, зачем тебе это? Скажи хоть слово - с тобой кто угодно пойдет. Да любая патрицианка о таком мечтает, а ты... Рабыня из варварских земель, фу. Кстати, вина не хочешь? Настоящая Цекуба.
 - Это моя цена. Нет, не хочу.
 - Да ладно, кто бы спорил. Она - так она. А насчет вина - зря. И что ты предложишь в качестве товара? Чтоб никто-никто до меня такого не делал...
   Теперь задумчиво ходить туда-сюда начинаю я. Он - с интересом наблюдает за моими блужданиями. Наконец я решился:
 - Тебе не важно, как об этом будут помнить?
   В ответ - насмешливое фырканье:
 - Неужели ты думаешь, что к моей дурной славе можно что-то добавить?
 - Можно, еще как можно. И при этом - очень просто, Нерон. Сожги Вечный Город.

   Реально суровый дядька. Прикован к стене за руки - за ноги на три звена, в вонючих окровавленных лохмотьях, полчаса, как с дыбы сняли, - а держится так, словно ведет приём вассалов в каком-нибудь своём замке. Взгляд холодный, оценивающий.
 - Владыка Тот, Который Был Тишиной! Оставшиеся верными мне люди сумели передать весть: женщину, которую ты назвал ценой за свою помощь, привезли. Она сейчас на юге, на землях Гримальди.
 - В Монако, что ли?
 - Да, Владыка. Мой человек плыл с ней на одной галере из самой Кафы. Всё в порядке, генуэзцы ни о чем не догадываются. Два матроса, пытавшиеся проявить к ней неуважение, совершенно случайно упали за борт во время шторма.
 - Это хорошо, Жак. Но ты должен понять: даже за такую цену я не могу избавить тебя от казни. Это предопределено.
 - Я прекрасно отдаю себе в этом отчет! - в голосе лязгнул былой металл, но надорванные связки подвели, и пленник закашлялся.
   Я сотворил ковшик с водой и дал ему напиться. Кашель перешел в надсадный смех:
 - Знали бы Филипп и Климент, что меня прямо в темнице будет поить с рук один из тех, за связь с кем я тут сижу - со страху бы умом тронулись, - в голос вернулась сталь. - Я не боюсь смерти! Но они - боятся, и я хочу, чтобы они жили в страхе!
 - Гнев... Ну ладно, как скажешь. Не самый лучший вариант, но в твоем положении - простительный. Что о тебе после смерти будут думать - тебе важно?
   Моего собеседника снова одолел кашель, и он просто отрицательно помотал головой.
 - Ну, можно было самому догадаться и не спрашивать. Тогда читай, - я достал из кармана свернутый в трубочку лист пергамента и развернул его перед глазами прикованного. - Если в тебе хватит сил поступить так, как здесь написано, и сказать эти слова, то остаток своих дней они проведут в страхе.
   Скептически изогнутая бровь:
 - Из-за предсмертного проклятья? С какой стати? Мало, что ли, их было?
 - С такой. Климент умрёт через месяц, Филипп - к концу года. Гийом уже год, как мёртв, и именно упоминание о нем послужит нагнетателем ужаса. А твои слова войдут в историю, о них будут помнить через века. Я обещаю тебе это, Жак де Моле.

 Давненько никто со мной не говорил на равных. Предыдущим, пожалуй, был Нерон. Теперь вот этот. Проклятье. Мелочь, а как тонизирует.
 - Привет, Симон.
 - Привет, Тот.
 - Как успехи?
 - Просто замечательно. Сделал всё так, как ты говорил. Уже полгода, как президент.
 - Поздравляю. Теперь ты готов мне заплатить?
 - Да. Очень удачно, что в России до сих пор легально существует рабство. Мы ее просто купили.
 - Не рабство, а крепостное право.
 - А в чем разница?
 - Ладно, убедил. Рабство. Так где она?
 - В Картахене, корабль пришел туда пару недель назад. Знаешь, когда ты в первый раз явился на мой призыв, я был очень удивлен, что все эти масонские бредни имеют под собой основание...
 - Извини, Симон, потом поговорим. Сейчас я спешу в Картахену.
 - Удачи тебе, Владыка Тот, Который Был Словом.
 - И тебе удачи, Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Тринидад Боливар.

   Как меня только не называли за последние тысячи лет. Но никто так и не назвал моё истинное имя: Владыка Тот, Который Был Ожиданием. Я научился этому очень хорошо: ждать. Ждать, пока в цепи её инкарнаций не родится та, которая всё-таки скажет «да».
   А пока... Пока я жду. По моему лицу течёт вода. Это не слёзы, нет. Это дождь. Боги не умеют плакать. За меня плачет небо.