Шуточки Ползухина

                ШУТОЧКИ ПОЛЗУХИНА
                Совсем не подходила ему эта фамилия – Ползухин. Ему бы, например, Воробьев или что-то в этом духе. Щуплый был такой, подвижный, остроносенький, с веселыми серыми глазами. Все вокруг с возрастом лысеют, обрастают жирком в плечах и торсе, солидность в манерах приобретают, ступеньки вверх подсчитывают – на жизненной лестнице.
                А Ползухин не менялся  ни лицом, ни привычками, разве что усох немного к пятидесяти. Все шутил, словно жизнь ему одни цветочки преподносила. И все напевал у се6я – там, высоко, в застекленной будке башенного крана, радуясь небесной голубизне летом и бодрому морозцу зимой.
                Похоже было, что  судьба таки наградила Ползухина за веселый нрав: жена ему досталась прекрасная. Рядом с нею, черноглазой толстушкой, он казался пацаном. Яркая украинская красота Леси подчеркивала в глазах посторонних незавидную внешность мужа. Но друзья знали: они по духу родные. А друзья – не прохожие, они возле Ползухина держались годами.
                На праздниках в их доме было шумно и уютно. Очень бы удивились заводские приятели, узнав, с кем их Ползухин водит дружбу. С университетскими преподавателями, известным хирургом, главным инженером и главным бухгалтером крупного завода. Наверное, тогда бы подумали: вот отчего веселый Ползухин  упорно не желает «разделить на троих». Сколько звали после работы:
                –  Митя, айда с нами! Не хватает для компании! Генка сегодня рацуху обмывает!
                Он только ручками разведет, и рот до ушей:
                – Не могу, братцы. Нутро не принимает!
                Только бы ошиблись те, кто приписал бы Ползухину гордыню.
 Не пил он из-за язвы желудка. А высокие друзья были его одноклассниками. Как присохли в школе к неунывающему Митьке, так и остались навсегда. Учился он легко, выдумщик был неутомимый, зла не держал на тех, кто пробовал на нем свои кулаки, – и скоро у него появились свои защитники.
                После школы все в институты пошли, техникумы, а он – на стройку: семья нуждалась в помощи.
                Сколько ему потом говорили бывшие одноклассники:
                – Учись, Митя, у тебя голова хорошая!
                А он со смехом отвечал:
                – Получается, на кране одни безголовые нужны? Вы украсите науку, я -  свой завод. Нравится мне порхать на своей железке под небесами. И не приставайте напрасно.
                Его задорная физиономия начинала длинную галерею заводских передовиков в районном парке.
                Только смерть досталась Ползухину нелегкая. Умер он от рака пищевода. Правда – быстро, за три месяца. Не  мог спасти его известный хирург, делавший ему операцию и превратившийся потом в круглосуточную сиделку. Его сменяла на вахте Леся, сильно похудевшая, но неизменно энергичная, без слез в блестящих черных глазах…
                Вот когда подвел Ползухина легкий характер – не привыкший к жалобам, пришел он в больницу слишком поздно…

                * * *

                Сегодня Леся ждала гостей. Исполнился год со дня смерти  Мити.  Гостей она не звала, но знала – придут. Вчера телефон с утра не умолкал: жены Митиных друзей предлагали свою помощь. Она всех успокоила: справится сама. У нее же сыновья какие… Погодки Вадим и Славик, студенты физкультурного института, и квартиру прибрали, и на рынок сбегали, в магазины. А стряпанье было для Леси удовольствием.
                Раньше всех пришел Алексей, хирург. Леся была еще по-домашнему, в халате. Стараясь не смотреть на хозяйку, он молча чмокнул ее в щечку, прошел на кухню, где сразу нашел себе работу.
                К приходу Корнаковских Леся была уже в темно-синем костюме с голубой блузочкой и казалась торжественно-печальной. Но скрыть радости не могла: с Ларой они порывисто расцеловались. Добродушный Василий стиснул Лесю за плечи, привлек  к себе и поцеловал, как маленькую, в нос. Он сопел, вздыхал,, хотел что-то сказать, но не мог. И двинулся к мальчикам в комнату – там раздвигали стол.
                Потом явился Костя, несуразный длинноносый Костя, с рассеянным взглядом под очками. Он привык орать в этом доме, громко петь,  тискать от избытка чувств симпатичную ему хозяйку, и видно было, что он сейчас не в своей тарелке, не знает, куда приткнуться.
                Коллеги по работе – Григорий и Сергей со своими женами – пришли одновременно, просто встретились у лифта, внизу.
                И сразу же в прихожей стало тесно, шумно, потому что Софья вообще не умела тихо говорить и занимала слишком много места со своим супругом.
                – Соболезную, такая дата, – сказал , склоняя голову, Сергей Иванович Лесе, а его жена, Раечка, просто улыбнулась застенчиво.
                Леся, незнакомо молчаливая, хотя глаза ее лучились искренней лаской, немножко сковывала гостей. Они знали, как вести себя с той Лесей, что всегда лукаво улыбалась, заразительно хохотала, подыгрывая чужим шуткам, охотно пела для гостей  несильным, но удивительно мелодичным голосом.  Двигалась она, несмотря на полноту, плавно и быстро, была женственна в каждом жесте и слове. Даже на похоронах она тронула всех своей приветливостью: темные в слезах глаза ее не казались отрешенными от друзей, разделявших ее горе. А сейчас она словно прислушивалась к себе, хотя и не забывала о других.
Пока суетились вокруг стола, Митино праздничное лицо смотрело на друзей со стены, и только траурная рамка никак не вязалась с озорным выражением глаз и его веселой усмешкой.
                За столом  занимали свои места. Митино – пустовало Около него сиротливо блестела чистая тарелка с хрустальным бокалом рядышком.
                Выпили по первой – помянули Митю, оглядываясь на его портрет с горьким недоумением: он казался здесь самым живым. Вон как улыбается. Как-то не клеилось – за столом нет заводилы, с которого и шутки начинались, и песни, и всякие дурачества.
                – Ну, други, не вешать нос! Таков приказ Мити, – сказал Алексей. Это он оперировал друга. – Ваши унылые  физиономии ему бы не понравились. Уверен. Сейчас я выполню последнюю Митину просьбу.
                Под недоуменными взглядами он вышел в другую комнату, где оставил свой портфель. Было слышно через открытую дверь, как щелкнул замок.               
                Вернулся Алексей с объемистым пакетом, запечатанным на манер бандероли.
                – Вот, я читаю в уголке: «Распечатать в день годовщины моей смерти».
                В общем молчанье  Алексей сорвал сургучную печать, сложил осколки на скатерть, извлек из пакета сшитые в уголочке листы бумаги.
                – Не может Митя без шуточек своих, – сказал с неуверенной улыбкой  его бывший сосед по парте, а ныне доцент университета, Григорий Михайлович, и все зашевелились, завздыхали.
                – Не верится, братцы, а? – спросил Костя, оглядывая всех, словно проснувшись, точно Митя умер  не год назад, а вчера.
Ему не ответили. Глаза смотрели на Алексея. В чуткой тишине теперь звучал только глуховатый голос Алексея.
                – «Здравствуйте, родные мои Леся, сынки,  Алешка, Гришаня с Софочкой, Василий с Ларой и Котька без Лены! А также Раечка с Серегой!»
                – О господи, – простонала Леся, – никого не забыл.
– «Сегодня командовать парадом буду я! А ну, взяли рюмки! Налили… И  мне не забудьте. Я жду, жду!»
                Алексей опустил руку с письмом:
                – Налили, друзья! Командир требует.
                Какая-то жуть  овладела всеми. С неловкими улыбками  выполнили приказ и снова устремили глаза на Алексея.
                – «А теперь  выпили и закусили! За нашу верную дружбу! За то, чтоб мы жили с улыбкой! Не вижу улыбок! Леся, глаза вытри! Салфеточка под рукой, ты же у меня хозяйка!»
                – С ума сойдешь с ним, – улыбнулась сквозь слезы Леся. – Словно рядом сидит… Берите оливье, ребята. Рая, ухаживай за своей половиной, если наоборот не получается… Ларочка, не реви. Это мне положено.
                – Ой, Митя, Митя, – всхлипнула Лара, снимая очки, чтобы вытереть салфеткой мокрые глаза.
                Алексей снова  поднял руку с письмом, и все замерли. Жалобно звякнула чья-то вилка…
                – «За меня не волнуйтесь. Я, конечно, попал в рай. Работаю на старой должности – крановщиком».
                Все заулыбались.
                – «Небо здесь такое же, как у нас, только птички побольше и поярче. Строим царство небесное. Пусть здесь будет как дома. Если кто в аду не застрянет по дороге, сюда проревется, здесь найдет то, что оставил на земле.  Не привыкли мы без работы сидеть».
                – Ах ты, Митька, чудило наше, – подал голос Григорий Михайлович.
                – «Выходной день провожу с подзорной трубой: высоко сижу, далеко гляжу, все вижу! А потому хочу каждому  по два слова сказать, что надумал тут, за вами наблюдая. Только выпейте сначала да закусите, я подожду».
                Алексей сел. Зазвенели бокалы, руки потянулись к вкусным Лесиным салатам.
                – А когда это папа успел… Ему же больно было, – начал Славик, устремляя на Алексея  недоуменный взгляд черных материнских глаз, но старший брат перебил его:
                – Папы не знаешь? Дядя Алеша, вы видели, как он писал? Вы знали?
                Алексей пожал плечами, не ответил. То и дело все оглядывались на Митин портрет. Казалось, Митя наблюдает  их растерянные физиономии и ужасно доволен.
                – «С тебя, Гришаня, начну, – продолжал Алексей, поднявшись. – Ты со мной за одной партой сколько промучился. А помнишь, как мы носы друг другу расквасили из-за Софочки?»
                – Гриш, ты мне не говорил! – так и вскинулась  бывшая Софочка, а теперь  дородная дама с высокой прической. – У вас из-за меня конфликты были?
                – Да, – грустно улыбнулся  Гришаня,  огромный и толстый, под стать жене. –  В пятом классе.
                Кто-то засмеялся. Представить себе малышами эту супружескую пару было невозможно. А тем более Григория – дерущимся.
                – «Люблю я тебя, Гришаня, – с чувством  прочитал Алексей, точно присоединяясь к этому признанию. – И знаешь, что больше всего запомнил из нашего детства? Сарайчик, где вы с отцом  мастерили в четыре руки столы, шкафчики, табуретки. Золотые руки были у твоего бати и у тебя. Помнишь, как наш трудовик в школе тебя расхваливал? А призы с районных выставок хоть для потомства сохранил? Эх, ты, Гришаня… И зачем себе жизнь испоганил – в науку полез?»
                Софья темпераментно толкнула Гришаню в бок:
                – Во! Стой, Алешка, не читай! Дай опомниться. Митя мои слезы, наверное, увидел! Ну, ну, читай теперь!
                – «Ты же до сих пор душой и руками – столяр, мебельщик!»
                – Погоди! – снова остановила Софья. И чего ты, Сережка, скривился? Не нравится? Тянешь Григория в науку, как упрямого бычка,  а он четырьмя лапами упирается. Не пойму, зачем тебе это нужно? Нам одной диссертации хватает.
                – Сейчас сокращение по кафедрам идет, знаешь? – сердито сощурился Сергей Иванович, худощавый и элегантный мужчина с благородной проседью в темных волосах и правильными чертами лица. Он единственный здесь сохранял в движениях и выражении породистого лица то неуловимое чувство превосходства, которое заставляет других следить за своими движениями и словами.  Только никто не обращал на это внимания.  Для этих людей был он не доктором филологических наук, а Сережкой.
                – Не выгонят, надеюсь на старости лет, – хмыкнула Софья. – Не знаю, может,  у меня  честолюбия нет, только надоело мне смотреть, как он садится за стол и раскладывает бумажки! Господи! Прямо двоечник! Морда несчастная, зевать начинает, по сторонам смотрит, ждет, авось кто-нибудь позвонит, чтоб улизнуть от своих твердых и мягких знаков!
                Григорий взмок под боком у своей горячей супруги.
                – Кому это интересно? – жалобно сказал он, пытаясь ее остановить, но Софья уже разошлась:
                – Вот Митя бы меня понял! Ты, Сережка,  загляни к нам на дачу как-нибудь. Загордился, уже и в гости не приходишь. А ты – на дачу приезжай! Увидишь там своего коллегу. И зачем мы эту дачу покупали? Я там вкалываю с младшим, Юрой, а этот, – она ткнула пальцем в потную лысину Гришани, – устроил себе мастерскую в домике и… богует! Посмотрел бы на него! Такой садовый гарнитур сварганил из отходов производства…
                – Прелесть! – вмешалась Лара. – Я видела! Часть из лозы сплел, а часть…
                – Погоди! Сколько сил, времени и денег уходит на эту прелесть! Попробуй достань эти самые отходы! Сколько коньяка сожрали на мебельной фабрике его дружки-консультанты! А если бы все это по закону было… Он ведь для музея  сейчас сундук реставрирует – старинный, какого века, а, Гриша?
                – Пусть он туда свою докторскую недописанную положит, запечатает и – в музей сдаст, – жестко сказал Сергей Иванович. – Читай дальше, Алексей, что там еще советует наш Митя… Хорошо ему рассуждать.
                Вышло неловко. Он сам это понял, как-то дернул плечом, закрылся от Лесиного укоризненного взгляда.
                – « Так вот, Гришаня, твоя песенка спета. Ты уже в хобби превратил свое призвание. Двигай свою науку, если еще тяга есть, а вот Ваньку не тронь! Не гони его на биофак, как надумал. Грех парня с его пути сбивать».
                –  Во! – крикнула Софья и сказала серьезно Митиному портрету: – За поддержку спасибо!
                – «Софочка, ты у нас самая деловая женщина! Оставайся умной женой и умной матерью. Крепись и плюй на престиж!»
                Алексей выпил минеральной воды, прежде чем продолжить.
                – « Уважаемый Сергей Иванович! Поздравляю вас с завершением труда и присуждением  ученого звания  доктора  филологических наук!»
                – Откуда он знает? – наивно спросила Софья. –  Ты же только недавно  утверждение получил?
                – Митька все знает! – звонко сказала Лара.
                – «Уверен, сделаешь еще открытие. Наука – твое! Вспомни Нину Георгиевну, нашу русачку. Как ты ее в краску вгонял своими вопросами! Я рад за тебя, дружище. А теперь ма-аленькая просьба. Только сначала посмотри на свою Раечку. Внимательно, внимательно…»
                Все, и Алексей, посмотрели  на жену Сергея Ивановича, маленькую, щуплую, с худеньким личиком, синеглазую. Рядом с мужем она казалась блеклой, хотя и были у нее правильные черты лица, даже красивые в гармонии с овалом, легкими завитушками волос на висках, печальным изгибом губ.               
                Только  Сергей Иванович досадливо двинул плечом: глупости, мол! Но чужое несогласное молчание заставило и его нарочито внимательно посмотреть на жену. Та даже хмыкнула насмешливо.
                – « Нет, ты не улыбайся, барбос Сережка! Рая у тебя – красавица! И пожертвовала собой ради твоей карьеры, так и знай! Помню, какие стихи она писала в молодости. А ты высмеял, забыл? А как пела на наших вечерниках! Что-то я не помню, когда это было в последний раз… Кажется, десять лет назад. Значит, замаялась с вами, увяла. И не простится тебе это, если не подумаешь хорошенько…»
                – Чушь какая! – не сдержался Сергей Иванович. Он видел опущенные глаза своих однокашников и еще раз пожалел, зачем пришел сюда. Рая уговорила – неловко. Сидит теперь пай-девочкой, даже раскраснелась по-девичьи в свои сорок с хвостиком. И как они все внимают этому… шуту гороховому… Не мог даже перед смертью шута в себе задавить!
                – «Раечка, милая, ты бы научила своих гавриков по утрам  самим себе завтрак готовить!  А сама спи в охотку! В молодости ты так любила дрыхнуть – мы из-за тебя всегда на пляж опаздывали! Всем коллективом будили!»
                Леся обвела всех грустно улыбающимися глазами:
                – А правда, помните, как мы Раечку будили?
                Посыпались воспоминания – в тех забавных подробностях, что понятны и милы только участникам этого прошлого, но не молодому поколению. Сыновья Ползухина со скукой и недоумением слушали эту болтовню.
                – «Устрой, Раечка,  своей избалованной семейке бабий бунт – на месяц. Тогда они оценят тебя. И береги свою красоту. Помни: ты домохозяйка по  несчастью, а не по призванию!»
                – Прав Митька! – вдруг отозвался Константин. Он только переводил близорукий взгляд с одного на другое лицо, непривычно молчаливый и словно озадаченный всем происходящим.
                Алексей сел, отодвинув стул,  чтобы все его видели, и стал читать сидя.
                – « Одна еще просьба, Серега, – Сергей Иванович при этом досадливо поморщился: снова о нем! – Не забывай друзей. Я знаю – это Раечка тебя тащит к нам на праздники».
                – Глупости, – сказал жестко Сергей, а Рая серьезно обратилась  к Митиному озорному лицу на стене:
                – Он сам хочет… видеть всех.
                И никого не удивило, что говорит она как с живым…
                – «Лара! Обращаюсь к тебе как к главе семейства Корнаковских!»
                – Вот! – вскинулась Лара.  – Тихо! Слушайте. Митя лучше  всех меня понимал! – Она покосилась  на супруга, который тихо сидел под боком.
– «Предупреждаю:  если ты не прекратишь пилить свою половину, то бишь,  Ваську,  главбуха  завода государственного значения, то рискуешь остаться вдовой преждевременно. Его нежный организм не выдержит! Воспитывай детишек в школе, где тебе и место,  а дома пусть будет равенство! Помни о мужском достоинстве супруга и не подавай дочкам дурной пример. Учти – у нас в стране эмансипация мужчин!»
                Стало шумно.
                – Что, съела? – спросил Константин под общий смех. – Лучше всех тебя Митька узнал, это точно!
                – Ой, не могу! – Лара сняла очки и помахала ими перед носом супруга – лысенького,  с тихой улыбкой  на круглой добродушной физиономии.               
                – Да его не пилить – он погибнет! Если бы не я – была бы у нас квартира, Василий?
                – Была бы. Старая.
                – Стыдно вспомнить – сама к директору завода ходила, в замком. А дети у нас были бы?
                Девочек своих они удочерили, когда обоим стукнуло по сорок.
                Под общий смешок Василий только поеживался и поглядывал в сторону молчаливых Славика с Вадимом. Дети за столом, а она…
                – « Ты прекрасный педагог, Лара,  но воспитывать мужчин не умеешь. Их лаской берут! В остальном ты, Лариска,  идеальная женщина!»
                Алексей сделал паузу, и все замолчали в ожидании.
                – «Милый Котька! –  тут и мальчики захихикали, глядя на «милого Котика», главного инженера завода, который глупо улыбался через очки. – Встань и сотвори собственное счастье! Встань, ну!»
                Константин встал,  с  грохотом  вытаскивая свои длинные ноги из узкой щели между ножками сдвинутых столов, и все загалдели, как на прежних застольях, привычно подшучивая над его долговязой фигурой.
                – «Марш к телефону! Набери тебе знакомый номер и скажи:  «Леночка, я сегодня приду к тебе… навсегда!» . Ну, чего застрял?»
                – А ну к телефону! Кот, слушайся старших! Малыш, делай, что приказано, – заговорили все разом, включившись в старую игру, по которой выходило,  что он, моложе своих одноклассников  на целый год, числился здесь малышом.
                Леся конвоировала Костю к телефону, и другие вышли из-за стола, двинулись гурьбой в прихожую.
                Два года, как Леночка исчезла из их дружной семьи – ушла от мужа к родителям и не показывала глаз на праздники. Все считали –  сдуру. Котька, конечно, нашкодил, но впервые и тоже – сдуру. В кои-то веки попал в дом отдыха – он вообще из-за работы нормального отдыха не видел…. И там привязалась к нему какая-то боевая бабенка. Дальше поцелуев дело не пошло. Словно что-то учуяли.  Лена примчалась к мужу и застала парочку расхаживающей по  аллее. Честный Костя  не отпирался.  Он даже поцелуи признал.  Да, были, но он не виноват! Это было насилие! Он не хотел!
                Леночка перебралась к маме, радуясь, что дети выросли и без отца обойдутся – она раньше всех в компании стала бабушкой.
                Костя бегал извиняться, объясняться. Леночка плакала от жалости, но, представив целующегося супруга, тут же каменела сердцем.
                – Здравствуй, Леночка! – заикаясь на каждой согласной, пролепетал Костя в полной тишине. – Тут Митя письмо прислал…
                На него зашикали со всех сторон.
                – Ну… какой Митя? Наш… Ползухин.  Откуда письмо? Я не пьяный, что ты, детка!
                – Ближе к делу! – шепнул Алексей, сунув под  Костин нос письмо.
                – Так вот… Я к тебе сегодня приду… навсегда! – выпалил Костя скороговоркой и тут же добавил – все даже застонали от возмущения. – Так Митя хочет.
                Он растерянно оглянулся:
                – Трубку бросила.
                – Еще бы! – Григорий Михайлович постучал по Костиному лбу. – А пойдешь все равно! Усек?
                Обескураженного Костю уволокли за стол. И снова расселись,  постепенно успокаиваясь и поглядывая на приготовления Алексея.
                – « Выпьем, братцы, последнюю за мою любимую семью – Лесю, Славика и Вадима. Пейте, я подожду»
                В полном молчании выполнили эту просьбу.
                –  Дальше я читать не буду. Пусть Лара…  Или кто-то другой хочет?
                Лара поспешно встала, и он передал ей листки через стол. На секунду все увидели  знакомый  почерк Мити – веселые прыгающие буковки. Письмами никого он не баловал, а вот праздничные открытки с шутливыми поздравлениями любил посылать.
                – Ой, – сказала Лара, хватаясь за грудь, едва поднесла к глазам листочки, – я, наверное, реветь буду.
                Тишина теперь была какая-то особая: в старину говорили – тихий ангел пролетел. Замерла Леся,  опустив горячие черные глаза и зажав между коленками ладошки. Ее сыновья наоборот – устремили одинаковый ждущий взгляд на Лару, застыв в неудобной позе. Алексей задумчиво уставился в свою тарелку, подперев голову рукой. Он казался здесь старше всех из-за седины в густых вьющихся волосах и двух глубоких морщин на высоком лбу. Но стоило ему поднять серые глаза – и лицо его озарялось таким ласковым светом, который и молодил его, и притягивал к себе людей разного склада. Даже перед операцией Митя подшучивал над своим другом:
                – Разве у хирургов такая должна быть физия – поповская? Тебе бы в священники! Бабы страсть как любят исповедоваться. Нет, ты, Алешка, прогадал… Видел бы сейчас не людскую кровь, а святую – Христову, ходил бы в рясе и кадилом помахивал. Красота и, главное, чисто! Я вот Леську у тебя из-под носа увел, а ты даже не рассердился на меня!
                –  Когда это было, – отмахивался Алексей, – с тревогой глядя в заострившиеся черты Мити и думая только о его обреченности.
                А ведь было в молодости такое – увел таки Митя Лесю. Если можно так сказать – увел. Сама ушла, девчоночкой, совсем «пацанкой»,  как , смеясь, окрестил Митя юную соседку Алексея. Она влюбилась, как водится среди девчонок, в старшего, студента пятого курса, и ей нравилось всем говорить, что мужем ее будет только врач. Просто видела, как этот без пяти минут доктор пялил на нее глаза и алел лицом, стыдясь даже в мыслях к ней прикоснуться. А потом однажды сказал:
                – Хочешь на яхте походить?
                – Ой, – вскрикнула веселая соседка с яркими черными глазами и потрясающими ямочками на щеках.
                Была она тогда статной девочкой, с тонкой талией, и только крутоватый изгиб бедер намекал на будущую полноту.
                Алексей привел ее на водную станцию, где они с Митей проводили тогда все свободное время. Они бы и жили на яхте, если бы не учеба да работа.
                – Покатайте меня на яхте, – сказала Леся  замурзанному и шустрому в движениях Мите. Тот оглядел ее, засмеялся:
                – Это вам, барышня, не лодочка. Не забоитесь?
                – Что вы! Я еще ничего не боялась!
                Погодка была как раз для катанья. Митя со своей мужской командой,  мокрые с головы до ног,  с трудом  управлялся со шкотами и парусами. А Леся, тоже мокрая, едва успевала соблюдать инструкции, полученные накануне, –  «бросаться на открен». Она и бросалась – без противного девичьего визга, что Митя сразу оценил.
                Их дружба втроем обернулась неожиданным Лесиным пируэтом  в сторону невзрачного Мити. Победило сходство характеров, хотя никогда Леся не могла до конца заглушить женской симпатии к Алексею. Тем более что был он все время под боком – с Митей не рассорился. Через два года женился, но развелся быстро – что-то не заладилось.
                … Лара поискала место, на котором остановился Алексей, нетвердым голосом прочитала:
                – « Я хочу, чтобы исполнили мое последнее желание: пусть Леся будет счастлива. Это зависит не от нее одной, а и от вас, мои друзья. И от вас, мои дети. Я хочу, чтобы не  было за ее спиной  никаких пересудов…. Леся, детка,  мы прожили  красивую жизнь и воспитали  славных ребят… –  Лара захлюпала носом, но тут же  справилась с волнением, и голос ее зазвучал звонко,  даже чуть торжественно.. –  Славик,  Вадик, вы пошли по правильной дороге,  и вам повезло: вы в  нашей семье не видели зла. Все было честно, правда? Но зло есть,  и вы когда-нибудь с ним встретитесь. Держитесь тогда, как на яхте в непогоду! Знаю – выдержите! Берегите маму – лучшей для вас нет. Не дай Бог остаться ей одинокой! Я вам говорю и всем остальным: есть человек, проверенный целой жизнью. Это Алешка, мой друг. Только он и способен вернуть  маме радость жизни. Видите, как я красиво заговорил…»
                Лара, красная, взволнованная так, будто речь шла о ней, обвела всех вызывающим взглядом: попробуйте только ухмыльнуться, попробуйте только обменяться шепотком, я вам!
                Ничего не нашла она крамольного в задумчивых, растерянных глазах своих друзей. Только Леся сидела с опущенной головой, да Алексей ковырял вилкой недоеденный салат, подставив для обозрения свою седую макушку, и мальчики смотрели в пространство  невидящими глазами.
                – «Прощайте, родные. Просто живите – и все. И не превращайте эти поминки в похороны. На сем торжественное  отделение объявляю закрытым. Если танцевать неудобно, пойте! Леся, не забудь поставить мои любимые танго. Ваш Митя».
                Последние слова Лара читала уже со слезами в голосе – нервы не выдержали. Леся закрыла лицо салфеткой.
                – Человек ясно сказал: не хороните его второй раз, – отозвался Григорий Михайлович. – Кто со мной в кухню – покурить? Лесь, а ну выполняй заказ. О каких это танго Митя говорит? Что мы вместе покупали? Строковских? Ставь!
                За Григорием стали подниматься остальные. Лара молча передала письмо в руки Славика, стоявшего рядом в ожидании. Мальчики тут же ушли  в Лесину спальню. Сама Леся пошла искать пластинку. Когда-то попалась в руки – и она засунула ее подальше от глаз, чтобы нервы не трепать.
                Женщины  деловито принялись убирать со стола. Только Алексей сидел  неподвижно, погруженный в свои мысли, не замечая никаких перемен вокруг. Женщины тихо обходили его, боясь потревожить. Они думали:  вспоминает человек что-то связанное с Лесей, Митей, их общей молодостью. Но ошибались. Это были трезвые и горькие воспоминания хирурга о собственной беспомощности перед безобразно разросшейся опухолью. Там, в операционной, над  вскрытой гортанью.
Томные звуки позабытых танго слились вдруг с мелодичным голосом Леси – совсем рядом:
                – Алешка; ты мешаешь тут. А ну-ка сдвинься с места, дай убрать. Девочки, пирог поставим вон там, подальше от нашего сладкоежки Гришани. Ему – вредно. Алешка, там мои хлопцы приобщаются к сигаретам. А ну сходи, повлияй.
                – Сейчас, сейчас, – засуетился Алексей, медленно возвращаясь из залитой беспощадным светом операционной в теплый сумрак давно полюбившихся знакомых стен.
1983 г.