Опасная зона. Роман Безотцовщина. Глава 25

               
Нам не давала покоя обида, нанесённая Рыжим – Боренькиным папой. Какое он имел право задирать нас, бить ремнём, обзывать «безотцовщиной»? – спрашивали мы друг у друга. Кто он такой, чтобы обижать детей, чьи отцы защищают Родину на фронте, а не отираются в тылу?

 Мы не могли понять, кто он, где работал и чем занимался. Только теперь стали вспоминать, что частенько видели его с комендантом, и никогда не видели, чтобы он рано утром уходил на работу, как все люди. Неожиданно вспомнили, что Рыжий часто крутился возле бомбоубежища, которое давно не используется по назначению.

 Мы пытались туда заглянуть, но вход был завален каким-то хозяйственным хламом – столами, шкафами, лавками и далее в темноте за дверью ничего не просматривалось. Ни окон, ни выключателей для электроосвещения там не было, а перед входом в подвал вывешено предупреждение с текстом: «Вход категорически воспрещён! Опасная зона!».
Ни что не привлекает людей к любым объектам так, как запретные меры, а детей они просто притягивают к себе. Мы с Клопом стали обхаживать эту «опасную зону» с целью проникнуть туда и выяснить, что же там находится.
 Несколько сожжённых коробков спичек продвинули нас вглубь. Создавалось впечатление, что завалы были созданы специально как препятствие для проникновения посторонних. За их пределами находились длинные ходы, коридоры, помещения. Я узнал зал бомбоубежища, в котором мы прятались во время тревоги в начале войны. Там сохранились кровати, лавки, стулья. Я подошёл к кроватке, на которой мы с братиком спали. Рядом стояли стулья, на которых сидели мама и папа. Казалось, как давно это было…

Клоп торопил меня – боялся, что кончатся спички. Мы по лабиринтам бесконечных коридоров и помещений, которые имели только дверные проёмы, но не имели дверей, прошли в отдалённое помещение с входом, перегороженным одёжным шкафом. Причём он был поставлен так, что вход не определялся, создавалось впечатление, что шкаф стоит в стенной нише.
 Мы попытались его потянуть на себя, но он стоял на месте, его что-то сдерживало. Тогда мы попробовали нажать на него, и он довольно легко сдвинулся внутрь проёма. Протиснувшись в скрытое за шкафом помещение, мы обнаружили проход, а через несколько метров увидели огромный склад с большим количеством всяких вещей. Вещи были не простые. Там находились старинная мебель, прикрытые тряпьём какие-то скульптуры, завёрнутые в брезент, заколоченные ящики неизвестно с чем. В стороне были составлены десятки швейных машинок, видимо, ранее принадлежавших тем, кто отправлялся в эвакуацию. Навалом лежали мешки с одеждой. Нас с Клопом ничего не привлекало к этим вещам, мы испытывали простое любопытство, но к швейной машинке я подошёл и, смахнув пыль со стола, увидел какую-то надпись. Спичка потухла. Клоп позвал меня, и на этом мой интерес к машинке пропал.

Выбираясь обратно, прежде чем пройти к выходу, осмотрели примыкающий со стороны коридор. Оказалось, там имелась металлическая дверь, запертая снаружи. Мы не знали, куда она выходит, потому что потеряли ориентир, связанный с наружными контурами здания, но солнечные просветы из щелей говорили о том, что дверь имела выход на улицу. Дольше задерживаться мы опасались и с трудом, в темноте, придвинув шкаф на место, изредка зажигая спички, выбрались наружу.

 От длительного нахождения в темноте мы, попавшие в освещённый солнцем двор, щурились от ослепляющего яркого света и со слезящимися глазами пошли искать металлическую дверь, которая непременно должна была находиться поблизости, предполагая, что такое количество вещей на склад не могли люди протащить той дорогой, которой проследовали мы.
Таинственный склад, обнаруженный нами, не давал покоя обоим. Кто им заведовал, и почему вещи эвакуированных людей скрывались от владельцев? Наша швейная машина «Зингер» тоже пропала. Я помнил, как она выглядела, внешне – как тысячи других, только на столе машины была надпись, это я точно помню, но о чём она говорила, я не знал. В то время я не умел читать.

Когда пришла с работы мама, мы покушали, она поинтересовалась, чем я занимался в её отсутствие и что натворил за день. К маминой радости, я её успокоил:
– Не поверишь, но сегодня я себя так хорошо вёл, что многие бы удивлялись, узнав про это.
Не комментируя ответ, я поинтересовался:

– Мама! А ты помнишь нашу швейную машину?
– А как же, сынок, конечно, помню. Мне её подарил твой папа за то, что я родила ему сына Серёжу. Знаешь такого?

– Да кто ж его не знает? Тебе каждый раз напоминает обо мне злая старуха, – шутливо ответил я и задал следующий вопрос:
– Что на машинке было написано? Ты помнишь?
Мама приблизила меня к себе, обняла. Какое-то время в задумчивости тёплой ладонью гладила мою голову, а потом тихо произнесла:

– Помню, сынок, помню. Такие слова не забываются. Там было написано: «Любимой жене в день рождения сына. 30. 04. 1937 г.». А почему ты спрашиваешь об этом?
Я молчал. Тогда она, не настаивая на ответе, сказала:
– Твой папа был очень добрый, справедливый человек, любящий муж, прекрасный отец, заботливый сын. Он любил своих родителей и всегда помогал им. Я хочу, чтобы ты во всём был похож на своего папу и был достойным его продолжением.

– Хорошо, мамочка, я и сам хочу быть таким, но пока не получается, – сказал я и, поцеловав её, прижался к самому родному человеку, уткнувшись лицом в свисающие концы шерстяной шали, накинутой на мамины плечи.

*  *  *
– Клоп! Мне хочется ещё разок заглянуть в подвал. Нужно кое-что уточнить, но со спичками туда пробираться не стоит. Достать бы свечу, а ещё лучше – фонарик.
Клоп был безотказный друг. Ему и самому интересно побывать там. Он чувствовал, что вражина Рыжий имеет какое-то отношение к складу.
– Серёга, мы ещё не нашли ту дверь, которую видели внутри. Может получиться так, что мы пойдём с той стороны, а нас поймают с этой. Рыжий – хитрый и злой, он нас не пощадит, если поймает.
– Мы не воровать лезем туда. Я хочу узнать, нет ли там нашей швейной машины, которая пропала. На ней есть надпись, сделанная моим отцом.
– Это мы знаем, что мы не воры, а если они воры, то нам не поверят. Воры никому не верят!
Такого мудрого рассуждения от своего друга я не ожидал и согласился с его доводом. Дверь пришлось искать в крайних корпусах. В последнем мы нашли предполагаемый скрытый вход в подвал. Он был рядом с двумя нишами, ведущими под фундамент здания. Снаружи ниши окантованы бетонированным бордюром, выступающим на пару метров от фундамента.

 В закрытые металлическими листами большие проёмы вели наклонные металлические склизы, приспособленные для подачи под здание крупногабаритных грузов. В стороне от ниш со склизами находилась металлическая дверь. Мы сразу сообразили, что это и есть та, которая нас интересовала. Вокруг был пустырь. Лучшего места подхода для скрытого доступа к складу не придумаешь. Мы были уверены в правильности наших открытий и не стали задерживаться в безлюдном месте, возможно, опасном для нас.
                *  *  *
Мы с другом не торопились повторить своё проникновение в склад из-за появившегося чувства опасности после случая с женщиной. К сожалению, зная о преступлении, совершённом комендантом – непорядочным человеком, носившим военную форму и оружие, далее ни ему, ни тем, кто был в его близком кругу, мы доверять не могли. Каждый офицер для нас – авторитетная личность, а тут вдруг…

На нашем пути вновь замаячил прежний комендант, а от него всякое можно ожидать, если он видел нас в опасной зоне и что-то заподозрил. Он мог нас видеть и тогда, когда мы сломя голову бежали с места его преступления. Он был опытным и подозрительным, тем более у него были основания бояться случайных свидетелей, которых он мог вычислить или узнать по чьей-то подсказке. Мы были для него опасными очевидцами и от этого могли пострадать. Но нас уже нельзя было остановить никакой опасностью – вперёд нас гнало неудержимое любопытство.

 Наличие в наших руках чужого нагана тоже обязывало быть осторожными и не делиться ни с кем своими секретами. Отказаться от нагана и выбросить его, было не в наших силах.
В отсутствие коменданта Рыжий на какое-то время исчезал, и мы его встречали редко.

Старуха нас не цепляла, Боренька не дразнился. Сначала мы не поняли, что произошло, а потом догадались – Рыжему покровительствовал всемогущий комендант. Очевидно, они были связаны какими-то хитрыми делами и никого не боялись. Свободное распоряжение пустующим жильём, утаённым имуществом давало им возможность иметь неучтённые средства и делиться с теми, кто их прикрывал. Когда комендант временно выбыл из игры, Рыжий стал вести себя осторожней.

Нас не тянуло на «подвиги», но, покрутившись около металлической двери склада, мы заметили, что Рыжий туда заходил через неё, и это нас заинтересовало. Однажды мы увидели, как из подъехавшей грузовой машины в ниши по склизам какие-то люди сбрасывали ящики. Когда машину разгрузили, из дверей вышел Рыжий с сумкой и, оглядевшись по сторонам, заторопился в сторону от дома. Выждав время, мы, взяв свечу, пробрались в помещение склада по пути, проложенному нами первоначально. Со свечой было хорошо видать путь и вещи в глубине помещения. Первым делом я поискал надписи на столах нескольких швейных машин.

Одна из них имела текст, свидетельствовавший, что вещь принадлежит нашей семье. Я разволновался, обрадовался и рассказал об этом Клопу. Он проверил мои слова и, удивившись, предположил, что и их вещи могут найтись. Мы продвинулись к ящикам. Один из них был приоткрыт. Заглянув туда, обнаружили в нём консервные банки без этикеток.

Банок было много, и я предложил взять одну для пробы. Клоп бурно возмутился:
– Чего с одной будем возиться? Давай возьмём десяток! Ты только посмотри, сколько их здесь. Эти жулики себе ещё натаскают! Чего ты  их жалеешь?
– Не нужно жадничать. Мы не знаем, чьи это банки. Может, их раненым бойцам берегут.

 Вот возьмём одну посмотреть, и хватит. Жили мы без них до сих пор, и дальше без них проживём. Мы не воришки. По совести, мы и эту банку не имеем права брать. Понял? – спросил я.
– Понял, но не очень! – ответил Клоп.

Он нехотя, но всё же со мной согласился, и мы выбрались из подвала, замаскировав следы своего пребывания. Завершив нашу очередную вылазку, пошли на кухню. Там никого не было. Складывалось впечатление, что кухня, предназначенная для пользования ею двадцатью семьями, практически принадлежала только одной – семье Рыжего. Больше там почти никто не готовил – продуктов ни у кого не было, к тому же все работали чуть не сутками.

 Не успели мы устроиться, чтобы открыть консервы, как приползла старуха. В руках она держала такую же, как у нас, банку, уже открытую. Старуха, не спеша, разожгла керогаз, на котором пища готовилась быстрее, чем на еле дышащей синими глазками газовой плите, и выложила консервы в кастрюлю. По кухне распространился запах мяса.

Мы с Клопом переглянулись, и он, спрятав нашу добычу под рубашку, сказал:
– Всё ясно. Пошли отсюда ко мне. Наивный ты, Серёжа. Никогда из тех ящиков ничего не попадёт раненым бойцам. Консервы нужно было брать на всех, чтобы их поели наши мамы досыта. Больше тебя слушать не буду, если доберёмся туда опять, возьму столько, сколько унесу!

– А что мы мамам скажем? Нас непременно спросят, где мы взяли такой редкий продукт. Они подумают, что мы воруем, а всей правды мы им сказать не можем, и потому нам не следует ничего чужого брать, но туда ещё заглянуть можно, – сказал я, и Клоп согласился со мной.