Неграфологический взгляд

Из литературного дневника

1.
Два листа факсимиле в книге А.В. Наумова "Посмертно подсудимый", о которой я уже упоминала в дневнике http://www.proza.ru/diary/jnu51/2013-02-22, особенно привлекают внимание. И вот почему: ПОЧЕРК князя П.А. Вяземского.

Вяземскому был предложен вопрос аудитора Маслова по поводу писем к нему К.Данзаса и де'Аршиака, написанных после смерти Пушкина. Письма содержали сведения о дуэли Пушкина и Дантеса. Вяземский отвечал по существу вопроса: зачем нужны были письма и где они: письма должны были быть представлены в суде. Вяземский ответил на вопрос и предоставил письма суду для ознакомления, по миновании надобности письма были ему возвращены.

Итак, ПОЧЕРК Вяземского, характерные его особенности, если посмотреть внимательно, очень напоминают почерк "диплома рогоносца". Да, почерк "диплома", поддельный, но многие начертания совпадают почти полностью. Я просмотрела факсимиле "дипломов" в интернете, одновременно - факсимиле "ответов" Вяземского на вопросы аудитора Маслова в книге Наумова. Невероятно, но для меня это факт: можно предположить, что это одна рука.
Это редкое факсимиле находится в материалах Военно-судного дела 1837 года, опубликовано А.В. Наумовым в конце его книги "Посмертно подсудимый".

Нам известно, что два сохранившихся на сегодня "диплома" подлинные, даже один из них с печатью и отметками почты. Нам также известно, что стараниями Вяземского друзья Пушкина незамедлительно начали собирать документальные сведения, имеющие отношение к истории дуэли. В публикации Натана Эйдельмана "О гибели Пушкина" (Новый мир, № 3, 1972 г.) много внимания уделяется этой истории:

http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/NYE/NYE_2.HTM "Напомним состав дуэльных сборников: в них двенадцать (иногда тринадцать) документов, которые имеют обычно следующие заглавия:
1. Два анонимных письма к Пушкину, которых содержание, бумага, чернила и формат совершенно одинаковы.
2. Письмо Пушкина, адресованное, кажется, на имя графа Бенкендорфа 21 ноября 1836 года.
3. От Пушкина к Геккерну-отцу.
4. Ответ Геккерна.
5. Записка от Аршиака. 26 января 1837 года.
6. Записка от Аршиака. 27 января 1837 года, 9 часов утра.
7. Записка от Аршиака. 27 января 1837 года.
8. Визитная карточка Аршиака.
9. Письмо Пушкина к Аршиаку. 27 января между 9 1/2 и 10 часами утра.
10. От Аршиака к Вяземскому. 1(13) февраля 1837 года.
11. Князю Вяземскому от Данзаса.
12. От графа Бенкендорфа к графу Строганову.
В ряде списков вслед за этим идет еще тринадцатый документ - письмо Вяземского московскому почт-директору А. Я. Булгакову от 15 февраля 1837 года.
Уже из одного этого перечня видна немалая роль П. А. Вяземского в составлении сборника".

Не имея права причислять Вяземского к авторам "диплома", я хочу задать вопрос:
"Два анонимных письма к Пушкину, которых содержание, бумага, чернила и формат совершенно одинаковы" - видел ли их Вяземский В ПОДЛИННИКЕ (кроме того, который он получил сам 4 ноября 1836 года и, как утверждают - сжёг)?
В моём литературном дневнике я рассуждаю об этом так:
Утверждение, что "Вяземские вскрыли письмо и уничтожили его" - неверно.
Вот что писал П.А.Вяземский в письме к Великому Князю Михаилу Павловичу 14 февраля 1837 года из Петербурга в Рим:
"4 ноября прошлого года моя жена вошла ко мне в кабинет с запечатанной запискою, адресованной Пушкину, которую она только что получила в двойном конверте по городской почте. Она заподозрила в ту же минуту, что здесь крылось что-нибудь оскорбительное для Пушкина. Разделяя её подозрение и воспользовавшись правом дружбы, которая связывала меня с ним, я решился распечатать конверт и нашёл в нём диплом, ЗДЕСЬ ПРИЛАГАЕМЫЙ. Первым моим движением было бросить бумагу в огонь, и мы с женой дали друг другу слово сохранить всё это в тайне. Вскоре мы узнали, что тайна эта далеко не была тайной..."

Слова "Первым моим движением было бросить бумагу в огонь..." обрываются на полуслове, поскольку неясно, бросил ли Вяземский бумагу в огонь. Было движение, но не закончилось! "... и мы с женой дали друг другу слово сохранить всё это в тайне." Если бы автор письма хорошо его перечитал, то, наверное, исправил бы предложение, придав ему законченный смысл. Он выразился бы точно: "... но я решил сохранить анонимное письмо с тем, чтобы позднее воспользоваться им в процессе поисков автора, и мы с женой дали друг другу слово сохранить всё это в тайне."
Впрочем же ясно: или запечатанную записку, или переписанный диплом, или диплом в подлиннике  Вяземский отправил в нужное русло - в Рим, Великому Князю Михаилу Павловичу:
"По всей вероятности, ваше императорское высочество интересуетесь некоторыми подробностями прискорбного события, которое таким трагическим образом похитило от нас Пушкина... Я буду говорить одну только правду." и т.д. - (Последний год жизни Пушкина /Сост., вступ. очерки и примеч. В.В. Кунина. - М.: Правда, 1989. - 704 с., 8 л. ил., стр. 522.)

Подлинники "дипломов", как полагает Н.Эйдельман, видел Миллер, секретарь Бенкендорфа, искренний друг и почитатель Пушкина:
"Павел Иванович Миллер (1811 - 1885) был лицеистом VI курса (выпуск 1832 года). Его мать - сестра начальника московских жандармов генерала А. А. Волкова, одного из приближенных Бенкендорфа. Вероятно, этим объясняется та должность, которую Павел Миллер занял сразу же после окончания лицея. В личном деле Миллера сохранилось следующее отношение А. Х. Бенкендорфа к министру юстиции Д. В. Дашкову от 19 февраля 1833 года:
"Ha основании высочайше утвержденного... штата корпуса жандармов, я определил выпущенного из Царскосельского лицея с чином 9 класса воспитанника Павла Миллера на имеющуюся при мне вакансию секретаря, о чем и имею честь уведомить Ваше высокопревосходительство для надлежащего сведения Герольдии".
Все сказанное о Павле Миллере как будто ясно рисует его взгляд на Пушкина и тот выбор, который он, если надо, делал между любимым поэтом и грозным шефом. Миллеру легче всего было положить рядом ДВА ЭКЗЕМПЛЯРА ПАСКВИЛЯ, поступившие в III отделение, и снять копию, сопроводив ее пояснениями, что почерки "дипломов" одинаковы, но адрес на конверте написан другою рукою".

Если Вяземский действительно сжёг свой экземпляр, присланный ему 4 ноября 1836 года, то Михаилу Павловичу видеть  довелось только ТЕКСТ "диплома", переписанный с подлинника.
Могла быть у Вяземского цель уничтожить все подлинники пасквилей в процессе собирания сведений, касающихся смерти Пушкина? В таком случае в Рим была отправлена копия, текст.



2.
К Вяземскому  есть вопросы. Например, в связи с его письмами к Э.К. Мусиной-Пушкиной в самый горячий период января 1837 года, который досконально изучил пушкиновед Ласкин в связи с участием "красного моря" кавалергардов в истории с дуэлью Пушкина и Дантеса.
Вот только краткий штрих, почти полёт по касательной со стороны Вяземского в сторону "всего красного":

С.Б. Ласкин:
"20 января Вяземский сам подчеркнул в своем дневнике:
«Вы видите, что все, что в моем отчете относится до кровавого, я пишу красными чернилами».
Употребив слово «кровавое» 20 января, ровно за неделю до дуэли, Вяземский не представлял сам, насколько оно окажется пророческим.
26 января Вяземский отправляет очередное шутливое письмо А. Я. Булгакову:
«Я очень счастлив, что графиня Эмилия, милая из милых, как ее называет Жуковский <…> добралась до места <…>. Вчера был славный бал у старухи МЯТЛЕВОЙ в честь принцу Карлу.
<…> Сделай одолжение, свези несколько сенаторов в красном мундире к графине Эмилии в день ее рождения, 29 января. Прекрасная очень любит очень красное.
А шутки в сторону, пошли ей от неизвестного в день рождения или на другой день, если письмо мое не придет в пору, блюдо вареных раков».
И сенаторы, носившие красные мундиры, и вареные раки, и любовь Эмилии Карловны к кому-то «очень красному» — все это явления одного порядка.
Повторяю: письмо написано 26 января! Остались часы до трагической дуэли — картель уже послан". http://www.telenir.net/kulturologija/vokrug

http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial П. Щеголевъ. «Вечером, за два дня до дуэли, Пушкин рассказал В.Ф. Вяземской, что написал письмо барону Геккерну-старшему: это означало неминуемый поединок с Дантесом.
"Вот как он весел: не знает, что его ожидает дома," -- насмешливо обронил Пушкин, показывая на Дантеса (*87). Вяземская, всеми силами желая предотвратить дуэль, ждала мужа. Он был на балу у МЯТЛЕВЫХ и возвратился в два часа ночи. Действовать было уже поздно, хотя оставался еще ПОЛНЫЙ ДЕНЬ И НАЧАЛО СЛЕДУЮЩЕГО. (*88) Да и верил ли Вяземский в то, что все обернется настолько трагически? Хотел ли он на самом деле действовать? Его з а б а в л я ю т трагические страсти обитателей дома Пушкина, это лишь очередной повод к светскому остроумию, чуть-чуть злорадному».

Неужели Вяземский, как и все, считал, что угроза дуэли миновала после женитьбы Дантеса на Екатерине Гончаровой? Судя по письмам Карамзиных, он всего лишь "отвратил лицо своё" от Пушкина. Он был занят балами и письмами к обожаемой Эмилии.

И только "... после смерти Пушкина Вяземский вдруг прозрел, начал писать негодующие письма великому князю, графине Эмилии Мусиной-Пушкиной, составлять перечень документов, реабилитирующих светлое имя Пушкина. Наконец, даже во время отпевания поэта он выразил свое отчаяние запоздало бурно и чересчур демонстративно: когда вся обширная площадь перед церковью, по словам П. Бартенева, представляла собой сплошной ковер из человеческих голов и когда тело выносили из церкви, шествие на минуту запнулось: на пути процессии лежал, громко рыдая, большого роста князь Вяземский. Его попросили встать и посторониться" (Вересаев В. Пушкин в жизни. М., 1984, с.620.).

17 февраля 1837 года. Вяземский Мусиной-Пушкиной:
"…Моя прозорливость уличена в бессилии, и чтобы не ошибиться, я ничего не говорю. Однако нужно мне ублаготворить Ваше любопытство и Ваше злопамятство, дополнив старинную сплетню. Впрочем, этим я лишь оплачу Вам просроченный долг. Перовский, Оренбургский генерал, — вот кто баламутит Ваше гадкое Красное море, а старый Нептун ее ревнует. Его трезубец, или, иначе, его длинный нос, имеет грозный вид…
Прощайте, дорогая, милая графиня. Сердце мое принадлежит Вам в эти дни томления, как и в дни радостей, если осталась для меня радость в этом мире.
Если есть у Вас ко мне вопросы по поводу Пушкинского дела, которые могли бы успокоить Вашу совесть, рассеять сомнения и предрассуждения или обезоружить клевету, обращайтесь ко мне.
Я беру на себя обязанность говорить Вам правду…» http://www.telenir.net/kulturologija/vokrug

В письме к Великому князю Михаилу Павловичу Вяземский также писал: "Я буду говорить одну только правду".

Настораживает запись А.И. Тургенева в дневнике от 1 декабря 1836 года по поводу высказываний П.А. Вяземского: "Во французском театре, с Пушкиными... Вечер у Карамзиных (день рождения Николая Михайловича) с Опочиниными. Разговор с младшею: прежде боялась меня, по словам её. Пушкины. ВРАНЬЁ ВЯЗЕМСКОГО - досадно".

А.И. Тургенев. Из дневника (в книге "Последний год жизни Пушкина", стр.574), 2 февраля 1837 года:
«Куда еду – ещё не знаю. Заколотили Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним свою перчатку <…>».
«Вяземский нездоров. Сердце его исстрадалось от болезни и кончины Пушкина.» А.И. Тургенев – А.И. Нефедьевой. 9 февраля 1837. Из Петербурга в Москву.( в книге "Последний год жизни Пушкина", стр.593)