К СЫНУ

  Трифон проснулся сегодня раньше обычного, еще задолго до первых петухов. Прислушался. По полной тишине догадался, что старуха уже не спит.
«Опять опередила, - не то одобряя, не то ругая, подумал про себя. - Нет, что до семьи, бабу тут не проведешь. Она по семейным беспокойствам любому мужику фору даст. Как чего предстоит у неё внутреннее волнение задолго колыхаться начинает».
Чего опять раньше сроку?, — пробурчал с нарочитым недовольством, —  не спала что ли?
Покемарила сколько-то, — ответила жена. — Надсада, Тришенька, гложет. Вроде еще долго до дня, а беспокойство уже душу раздирает. Всё боюсь чего-то забыть, в какой-то неподготовке к сыночку явиться.
    От последней, кротко брошенной фразы, у Трифона к горлу подкатил ком.
Прекращай, Таисья, загодя нутро бередить, — дрожащий бас заметно выдал разделяющее сочувствие, —  не первый год, уж.
    Поднялись старики в седьмом часу, до восьми так и не дотянули. Молча, в самом настоящем серьёзе,  стали мельтешить абсолютно ненужные мелкие дела: жена собрала половики и пошла на улицу их похлопать, хотя это было совсем не нужно — в мае их собирали и на лето не стелили, а только уже в октябре-ноябре на зиму; Трифон достал ящик с инструментом и стал зачем-то просматривать его состояние,   никакой работы не затевал.
Людка Трясцина опять проспала, опять с коровой опоздала, — проворчала беззлобно Таисья только переступив порог с половиками в руках, — оглоеды у нее вон уже как вымахали. Чего спит, чего спит?
В тридцать мало кому спать, да вставать хочется, — заметил Трифон встав на сторону молодой доярки, не отрываясь от глубоко значительного просмотра лезвия топора.
  Жена ничего не ответила, стала собирать на стол. Молча, словно специально растягивая процедуру, позавтракали. На тему так никто и не обмолвился. Перед самым выходом на кладбище спросил жену взяла ли она рюмки. «Взяла», ответила.
Конфеты тоже не забыла?
Не забыла.
Андрюшкины, любимые?
Ласточку. Помню.
Тася, я сигаретку, вторую там выкурю?, — произнес муж то ли просьбу, то ли принятое решение.
    Жена взяла табурет, приставила к печке, достала с верхней полки давно не трогаемую пачку Примы.
      Словно сговорившись, перед выходом присели. Трифон взял трость, вышли из избы. Раньше тоже не редко хаживали на кладбище к похороненным родителям — тёще, тестю и свекрови. После гибели их сына, пять лет назад, одним посещением — в день смерти — стало больше.
Сынке двадцать четыре через месяц исполнилось бы, — минут через десять ходьбы зачем-то произнес, как будто мать не знала и не помнила день рождения своего единственного и долгожданного сына; у неё мгновенно навернулись на глаза слёзы. Она его называла «сынка», отец, чуть ли не постоянно им похваляясь, «сынко». Было за что своим сыном хвалиться. В школе Андрей Панов прямо, как образец слыл. В учебе, кроме истории, в основном пятерки. Историку досаждал постоянно. Андрей всегда правильность искал, всё никак не мог смириться с ихней демократией. За то Андрей (тоже ведь Андрей) Степаныч ставил ему не выше четверки, а в основном трояки. В спорте был во всей школе первый. В десятом классе кандидатом в мастера спорта по лыжам стал. После школы почему-то по спорту не пошел. В политехнический институт стал поступать. Математика его подкачала. Баллов не добрал. Вернулся в поселок. В военкомате дали отсрочку на год. Стал работать в школе учителем физкультуры. Следующей весной в половодье и случилось. Трое пацанов Колька Самсонов, Витька Дьяченко, да Олег Никифоров удумали покататься на лодке по большой воде. Отплыв метров на двадцать почувствовали сильное течение. Чуть испугались. Решили повернуть обратно. Нет, чтобы плыть носом вниз по реке и потом плавно пристать к берегу, так они, наоборот, лодку развернули и стали идти поперек течения, подставив ему борт. В это время вода стала резко прибывать — на плотине Симухинской ГЭС шлюзы приоткрыли, чтобы лишнюю воду стравить, так там постоянно делают.  Лодку сильно понесло и уперло в березу. Под сильным давлением воды её начало сдавливать. В образовавшиеся по всюду щели, стала попадать вода. Ребята полезли на дерево. Береза-подросточек слегка наклонилось, вот-вот согнется, тогда дети, оказавшись в воде, могли погибнуть. Стали кричать, звать на помощь. В это время Андрей Трифонович со своими пятиклашками был недалеко. Послав двоих ребят за дополнительной помощью сам бросился спасать детей. Они были от берега в метрах десяти. Не раздумывая пошел в воду. Когда дошел до березы вода ему стала почти по грудь. Взял сначала самого младшего — Витьку Дьяченко. Вынес его на берег. К реке на помощь уже бежали люди. Тогда Андрей, нет, чтобы обождать, ведь береза уже перестала клониться, вошел в ледяную воду второй раз. Дойдя до березы, говорил потом, когда еще был жив, он почувствовал, что всё его тело свело от холода, он вот-вот разожмет руки, упадет вместе с Колькой в холодную реку, но тут подоспели электрик Николаев и шофер Вадим Токарев. Один взял пацана, второй стал выводить из воды самого Андрея.  За Олежкой Никифоровым пошел инженер Скворцов. От сильного переохлаждения Андрей тяжело заболел двусторонней осложненной пневмонией. Через шесть дней его не стало....
   .....Дошли. Перед сыном навестили всех родичей. У сынкиной могилы мать, как обычно, принялась раскладывать снедь на столе. Отец присел на скамеечку подле облагороженного холмика с роскошным мраморным памятником.
Вот, сынко, забор вчерась поправил. Фундамент бы подвести надо, да тяжело папке-то твоему одному. Года, сынко, не те. Ну да ничего, ничего, — тут он похлопал ладонью по земле, — подсобят.
    Достал пачку сигарет, вытащил одну. Тут подошла жена с рюмкой водки, во второй держа бутерброт на закуску. Трифон выпил, отломил кусочек, закусил. Подпалив сигаретку, закурил.  Следом за ним из рюмки мелко отпила мать, ущипнув хлеба тоже закусила. Рядом присела. Наклонившись, стала собирать с ухоженной могилки незначительный мусор.
Нынче, Андрюшенька, вода спала рано. — Словно к живому обратилась к сыну, не замечая рядом сидящего мужа. — Еще и май не кончился, а злости в реке уж не стало. ...Солнышко всходит садится, что мне оно без тебя, ты моё солнышко ясное, ты мой цветочек и свет... Томанька-то твоя долго терпела, замуж вот собралась. Видный, красивый, на три года у нас, на практике говорят.  Клава, мама Тамарочки, всё, говорит, беспокоится. Какая-то тревога у неё внутри сидит. Уж я, как могу, ласкаю её. У Томаньки душа красивая, плохого ей в жизни не будет. ....Вот, Андрюшенька, как было б, если б были ваши детки. Я баюкала бы внучек, я бы сказывала сказки, чтобы леший-окаянный, погубился бы навеки. Вот приходишь ты с работы, вот снимаешь сапоги, вот жена к тебе с кувшином, ты подходишь к сынку, дочке, их погладишь по головке, ты посмотришь их каляки, покачаешь на руках...., -  тут она резко смолкла, распрямилась, сложила накрест руки и стала отрешенно смотреть в никуда.
    Трифон обнял за плечи свою состарившуюся жену. Она склонилась своей головой на его грудь. Левой рукой он стал чуть гладить её собранную в пучок седину.
Вот и думай после этого, Тася, про справедливость в жизни, — сказал он сквозь нахлынувшие к глазам скупые слезы, — иной и не просыхает, и сигарету изо рта не выпускает, бездарь да лентяй и ничего с им не делается. Нет, погибели да зла никому не желаю. Но с Андрюшкой-то почему тако обошлось? Мне хотя бы малейшая  возможность дадена была, уж не преминул бы ею воспользоваться, беду от сынко отвел бы. Нет, Таисья, ничуть не лукавлю, себя нисколько бы не пожалел, жил бы сейчас Андрейка наш.
    Жена встряхнулась. Встала, начала копошиться нужными действиями: конфеток накидала на могилку, свечку зажгла, накапав воску, поставила её перед мраморным сыньиным образом, тряпку взяла, стала протирать сначала мраморный бордюрный камень, потом другой тряпкой принялась за сам памятник.
Завтра Андрюшенька, — заговорила она протирая и глядясь в сыночкин красивый каменный лик, — в буднюю суету, с отцом дело делать надо. Фундамент, сынка, поехал, подводить надо. Иначе дом в кособок уйти может, щели будут, дров для тепла пойдет много. А дрова то где брать? Лес лишний валить? Лес то, Андрюшенька, тоже не бесконечный, тоже бережливость требует. Если все его без ума брать будут и не станет леса. Игнат то вот, загодя, еще в том году всё с основанием сделал, нынче вот окна законопатил. Елене, соседке, миром помогли. Тоже теперь порядок. Петька-то, шалопутный, про него и не говорю, сколько, Катюха, с ним слёз-то извела. Сидоров Роман тоже намечается все правки делать. Вот, говорит, с командировками развяжется, отпуск у начальника вытребует и возьмётся. Леня, одноклассник-то твой, Евстигнеев, всё с братом да с отцом. Весело все у них как-то, да сноровисто — дрова готовят, канавы копают, огород городят, с крышей все ремонты сделали. Сейчас гуляют. Двадцатипятилетие  свадьбы родительской справляют. Никифоров, ой злой ходит, ой злой! У них на ферме падеж. Из района приезжали, чего-то там нашли, двух коров велели убрать, а тревога не прошла, всё боятся, что зараза на других перметнётся, карантина опасаются. Бензину мало дают сейчас, председатель опасается, что поля не все поднимут. Хочет он больше на гречиху переключиться, но и другие культуры не следует забывать. Хлеб-то, как, Андрюшенька, без него? Без хлеба, сынка, никак не возможно. Нас-то, конечно не забывают. Колька, да Олежка  до сих пор глаза прячут. Видно, что виноватятся. Самсонов то, отец, я тебе уже в те разы сказывала, Кольку тогда сильно порол. Так порол, что крику на всё деревню было. Сам Виктор Самсонов просьбы не дожидается, приходит и делает. Дьяченки да Никифоровы реже, но тоже, как чего надо, то обязательно. Никита Дьяченко вот этой зимой с братом отцу сено помогали с полей возить. Ребята уж те выросли, тоже угодить как то хотят. Колька зайдет обязательно, уж здоровенный стал. Но ты же знаешь отца-то своего, как сможет, он завсегда от помощи отнекеется. Да и не виноватим мы никого, Андрюшенька, греха такого  на нас нету. Только вот маета то с души всё никак не сходит. Понимает, сынка, мама твоя — всё под солнышком одинаково. Былинку возьми, какую другую жизнь — взошел росточек, расцвел, увял. Всему время своё. Но тебя не вчера ли баюкала, в твои глазки так долго смотрелася, голосок твой бренчал колокольчиком, вот пушок проявился бородкою, тут ты молодцем статным проявился, всё ты правильно жил да по совести. Гложет боль да слеза твоих родичей, всё никак не даёт им спокойствия; да почто ж ты, судьба, поряжаешься, что ж ты золото губишь признанное, иль изъян где в сыночке заметило, иль берешь для утехи в загробие, иль сама погордиться надумала, ты отдай нам Андрюшеньку милого..., —    замолчала. Сколько то еще смотрела в образ своего сына и не плакала —  спи сыночка родимая в почести, — добавила на прощание и чуть поклонилась. Отец встал, подошел к памятнику, провел рукой по образу, как бы погладил сына.
      Так они постояли сколько-то.
Давай, Таисья, помянем еще свою сынку, — предложил он через небольшое время.
    Потом еще посидели. Встали и не спеша засеменили домой.

А. Симаков