Барри Лопес. Северная симфония

Introduzzone e Allegro Artica

Сколько бы ни говорили и не писали о Севере, тема эта всегда останется неуловимой и неисчерпаемой. Поэтому любое новое свидетельство или размышление о почти космическом, прекрасном и жестоком мире Арктики (особенно сделанное талантливым человеком) не может не привлечь внимание читателя. Своей книге "Мечты об Арктике" автор Барри Лопес дал скромный подзаголовок "Игра воображения и желаний на лоне северной природы". Тем самым писатель застолбил право на чисто субъективные наблюдения и выводы, которые он никому не собирается навязывать. Нынешнее эссе Барри Лопеса об Арктике получило в США ежегодную книжную премию в разряде документальных произведений и удостоилось вполне заслуженных комплиментов со стороны авторитетных литературных критиков.

Барри Лопес, великолепный рассказчик и опытный стилист, располагая богатейшим набором любопытных фактов и личных наблюдений, откровенно признает, что новое вторжение на Север, волна промышленного освоения арктических богатств и бесцеремонное появление бюрократов и технократов в почти стерильной обстановке  Арктики ставят массу вопросов и мучительных дилемм. Чтобы попытаться ответить на них, писатель охотился на нарвалов с эскимосами у северной оконечности Баффиновой Земли, участвовал в охоте на моржей в Беринговом море, с морскими биологами путешествовал на сотни миль вдоль арктического побережья, сопровождал художников, отправившихся на пленэр на Канадский арктический архипелаг. В компании "головорезов-нефтяников" он наблюдал буровые работы с морского льда при шквальном ветре и морозе за 30 градусов.  На грузовом судне прошел вдоль западного побережья Гренландии и акваторию Северо-западного прохода… Все эти богатые и противоречивые впечатления помогли ему поставить не только мучительные материалистические вопросы, но подойти к Северу с метафизической точки зрения и попробовать заглянуть в будущее. 


Andante Boreale

Порой Б. Лопес, отбросив эмоции и метафоры, почти бухгалтерским слогом излагает последствия проникновения белого человека на Север в частности и в Америку вообще. "По осторожной оценке канадского историка У. Джиллиса Росса, только ранний промысел гренландского кита в акватории одного лишь пролива Дэвиса усилиями в основном британских китобоев привел к уничтожению до 38 000 китов. Сегодня реалистическая оценка поголовья гренландских китов не превышает 200 особей". Первые же регулярные контакты европейцев с северянами привели к массовым эпидемиям дифтерии, оспы, туберкулеза, полиомиелита и других инфекционных заболеваний, от которых у северных аборигенов не было малейшего иммунитета. В результате этой необъявленной эпидемиологической войны пострадало до 90 процентов коренных жителей Северной Америки. Во всяком случае популяция эскимосов и по сей день борется с трагическими последствиями коварного инфекционного удара, полученного от белокожих первопроходцев. По другую сторону Берингова пролива, бесстрастно сообщает Б. Лопес, русские первооткрыватели безжалостно истребляли всех аборигенов, пытавшихся защищаться от их вторжения.

Нынешняя волна освоения Севера, добыча нефти, газа и других полезных ископаемых могут, если не учесть уроков истории, быть столь же катастрофичными и быстротечными, как хищнический промысел кита в районе  залива Бонд или истребление у берегов Камчатки морской коровы, которую кроме Стеллера так и не успел увидеть хотя бы еще один зоолог. Легенда о неисчерпаемости северных ресурсов проистекает, по словам Лопеса, не только из человеческой наивности или алчности, но также из того обстоятельства, что и по сей день мы не знаем ни историю природного развития Севера, ни точную картину его "безграничных богатств". К невежеству чисто фактологическому примешивается психология. "Наши представления о конечных ценностях Севера варьируют весьма контрастно. На вопрос о том, как в будущем следует распорядиться Арктикой, совершенно по-разному отвечает монреальский адвокат, который занимается правами эскимосов на свою землю, и какой-нибудь шведский корабел, который конструирует ледокольный танкер, способный пройти по полярной трассе от Роттердама до Иокогамы.  История эволюции живых существ в Арктике, будь это опыление северных цветов шмелями,  происхождение и образ мышление представителей Дорсетской культуры или повадки северной рыси, означают одно для эскимосского рыбака, который забрасывает свои сети в устье реки Хейес, совсем другое для биолога, который наблюдает реакцию оленьего стада, столкнувшегося с Трансаляскинским нефтепроводом, и для современного туриста, который отправляется на Северный полюс, чтобы отпраздновать там свой подвиг за ужином с шампанским и икрой".

На протяжении многих столетий представители южных цивилизаций пытались демонизировать Север с его вечными льдами, снегами, свирепыми ветрами и злыми духами. Теологические авторы в седьмом веке называли даже Север вотчиной… Антихриста. Перед угрозой нашествия готов, вандалов, других северных кочевников (включая викингов) европейские народы обращались к Ветхому завету и находили там такие символические фигуры, как Гог и Магог, лидеры таинственных северных орд, готовых разрушить цивилизованные нации. Не в первый и не в последний раз взаимное непонимание оборачивалось сначала противопоставлением сил добра им света (наши) и зла и тьмы (ненаши).  Вскоре, как водится, такое чисто теоретическое деление оборачивалось кровавой бойней во имя торжества Высшей Справедливости, которую обе стороны понимали, разумеется, на свой лад. Согласно старинной английской легенде, армии страшных северян были разбиты, их вожди Гог и Магог оказались в плену и в кандалах были доставлены в Лондон. Статуи этих северных монстров благополучно простояли пять столетий в центре британской столицы и были разрушены во время второй мировой войны бомбами, сброшенными гитлеровскими самолетами.

Обращаясь к неожиданному вопросу "А что такое, собственно, Север?", Барри Лопес отмечает широкое расхождение формулировок и мнений. Например, территория, очерченная северным полярным кругом, включает в себя такие районы Скандинавии, которые обогреваются Гольфстримом и имеют климат, вполне пригодный для обитания ящериц, гадюк, лягушек и прочих несеверных тварей. Северный магнитный полюс, который мог бы стать центром или точкой отсчета для демаркации Севера, не стоит на месте, а мигрирует (на 400 миль с 1831 года). Северный геомагнитный полюс (который тоже блуждает в веках и тысячелетиях) расположен сегодня на севере Гренландии и отстоит от северного магнитного полюса на примерно 500 миль. Относительно географического северного полюса (или "полюса недоступности") Лопес пишет, что самолеты пролетали над ним бесчисленное количество раз, а русские ледоколы вероятно "посещали" его. Похлопав русских мореплавателей по плечу, автор в сноске все же упоминает, что вполне реальный советский атомный ледокол "Арктика", достиг полюса в августе 1977 года.

Считается, что только бесцеремонные пришельцы способны уничтожать встретившиеся на их пути огромные популяции и даже целые виды живых существ, как это проделали европейцы, выбившие 60 миллионов бизонов. Однако те же алеутские аборигены 2500 лет назад уничтожили всю популяцию каланов, обитавших у берегов острова Амчитка. Коренные жители Новой Зеландии маори  примерно 800 лет назад истребили 20 видов местных птиц моа.  Американские зоогеографы  совсем недавно обнаружили, что еще до появления первых европейцев в 1778 году коренные жители Гавайских островов уничтожили половину всех местных птиц - "Мотивы поведения охотников нам неизвестны. Мы не знаем, понимали они или нет последствия своего деяния. А если понимали, стали бы они действовать иначе? Некоторые антропологи напоминают нам, что  доказанные факты охоты на бизонов с помощью ловушек, которые устраивали североамериканские охотники, бойня карибу на пересечение рек, происходившие в доисторические и исторические времена, были вполне этичными действиями в контексте древней жизни и отвечали представлениям аборигенов об истории существования живых существ и сохранении природы".

Барри Лопес в сложных ситуациях обращается к авторитетным авторам и порой приводит совершенно сенсационные теории, малоизвестные широкой публике. Цитируемый им Артур Елинек (палеонтолог, специалист по позвоночным) пришел к выводу, что первые обитатели Северной Америки вели себя как настоящие хищники, "от которых естественная эволюция не могла выработать никаких систем защиты".  Деятельность этих древних мародеров стала источником "глубоких изменений"  в экосистемах Северной Америки в начале голоцена. Елинек пишет, что на континенте действовала "высоко эффективная и быстро увеличивавшаяся группа хищников, обладавших гигантским потенциалом разрушения". Таким образом на громадных территориях Северной Америки 18 тысяч лет назад разыгралась настоящая драма, главным "антигероем" которой стал человек разумный, который сыграл ключевую роль в исчезновении "самых крупных, свирепых и необычных животных". Гигантские броненосцы, наземные ленивцы (которые, встав на задние ноги, не уступали ростом современным жирафам), североамериканские гепарды, саблезубые кошки, мамонты, целые породы лошадей, верблюдов, родственников овцебыков... Все они, по заключению Елинека, исчезли навсегда, столкнувшись с беспощадным и "умным хищником", каковым проявил себя древний человек. Целая группа ученых встает на защиту пращуров, утверждая, что у них не было ни возможностей, ни намерения устроить такую крупномасштабную бойню. В свое время президент Тихоокеанской научной ассоциации Джон Бардак сказал мне в беседе на эту палеозоодетективную тему, что возможно изменения климата тоже сыграли свою важную роль в  давней экологической катастрофе, но древний человек вне сомнения лично добивал последних оставшихся на Земле мамонтов.

Однако не в глубокой древности, а каких-нибудь 150-200 лет назад считающие себя цивилизованными людьми при активном содействии северных аборигенов едва не вывели под корень овцебыков. Сначала индейцы и эскимосы полностью очистили от овцебыков субарктические районы восточного побережья Канады, обеспечивая мясом китобоев и многочисленных сотрудников компании "Гудзон-бей". В начале ХХ столетия охотники на китов и морзверя истребляли довольно многочисленных овцебыков, населявших северо-восточное побережье Гренландии. Чтобы полакомиться свежим мясом, охотники после десантирования сгоняли овцебыков в стада и хладнокровно отстреливали до последнего. Один корабельный естествоиспытатель по результатам очередного рейда записал в свой дневник: "После нашего вторжения все животные, попавшиеся нам на пути забиты для получения запасов пищи. Потребуется несколько лет, чтобы поголовье здесь восстановилось". Другой полярный путешественник выпустил овцебыку в лоб девятимиллиметровую бронированную пулю. Еще один пытливый исследователь запряг в собачью упряжку месячного теленка, предварительно пристрелив его мать, чтобы "изучить инстинктивную реакцию животного, по бокам которого бежали псы, напоминающие скорее волков". Позже он изменил условия эксперимента, привязав на спину теленка тушу настоящего волка и методично записывал, как теленок пытается избавиться от этого груза. Такие тупые развлечения, пишет Б. Лопес, в прошлом выдавались за научные опыты. Имеется достаточно статистических данных, подтверждающих, что подобные издевательства продолжаются "в некоторых районах".

В начале ХХ столетия норвежские трапперы убивали овцебыков, чтобы заряжать их мясом капканы, кормить ездовых собак и питать хищников, отловленных по заданию зоопарков. В результате за короткое время сотни животных были уничтожены, что поставило под угрозу само существование местной популяции гренландских овцебыков. Когда эта грязная история выплыла на свет, норвежцы обвинили во всем… датских трапперов, которые "от природы менее подвижны", ходят на лыжах гораздо медленнее норвежцев и в результате отстреливают гораздо больше овцебыков. Известно, что подобно некоторым другим стадным животным, овцебыки в случае опасности образуют круг, выставив рога наружу и загнав в безопасный центр этого круга молодых животных. Порой, когда по заказу дирекции зоопарка нужно было доставить всего лишь одного экзотического теленка, охотники отстреливали все взрослое стадо, чтобы добиться желанной цели. Один датский историк подсчитал, что поставки телят овцебыков в зоопарки больших городов привели только в 1932 году к тому, что на каждого плененного теленка приходилось пять отстреленных взрослых животных. "Особо жалкое зрелище представлял последний в стаде овцебык, идущий в атаку, чтобы защитить от людей своего детеныша".

Геноцид овцебыков привел к тому, что около тысячи животных, переселенных на Аляску, живут в специальном заказнике. В самой Канаде на северной оконечности континента и на островах Арктического архипелага обитают около 40 тысяч животных, а на севере и востоке Гренландии по оценкам зоологов осталось около 1500 животных. В 70-е годы, когда в Канаде по не установленным причинам произошел своего рода "бум" деторождения, большую группу овцебыков отправили в СССР на остров Врангеля, но Б. Лопес, к сожалению, ничего не рассказывает о результатах такого интересного эксперимента.  История овцебыков вряд ли может считаться оконченной, поскольку суровая зима, когда земля покрывается ледяной коркой, пробить которую не под силам даже таким мощным на первый взгляд животным, может привести к массовому падежу животных (в Магаданской области такое происходило в 70-е годы с северными оленями, умершими от голода, когда в разгар зимы после внезапного потепления наступило резкое похолодание, покрывшее тундру ледяным панцирем). Промышленное развитие в районах обитания овцебыков также может "радикально снизить их численность завтра".

В качестве писателя-анималиста Барри Лопес постоянно прибегает к неожиданным сравнениям и нестандартным ходам, а порой демонстрирует что-то вроде "гамлетовского чувства юмора", как в том случае, когда рассказывает об охоте на нерп на краю пакового ледяного поля в Чукотском море: "В тот холодный сентябрьский день я и еще два морских биолога добывали нерп. В желудках нерп мы обнаруживали рыб, которыми они питались. С помощью донного трала мы узнавали, что ели рыбы, которыми питались нерпы. Наконец по образцам планктона мы выясняли, чем питались твари, которых ели рыбы". Проза Лопеса несет в себе черты методично-художественного Альфреда Брема, остроглазого Эрнеста Сетон-Томпсона и неизменно доброжелательного ко всем своим персонажам Джеральда Даррелла. Особенно ярко синтетический талант Лопеса проявляется в главе, посвященной белому медведю.  Автор не жалеет эпитетов для этого "хозяина Арктики" , "фермера", "ледового медведя", "морского медведя",  "десятиногого медведя", "того, кто дарит силу",   "великого путешественника" и т.д.

На читателя обрушивается целый каскад интересных фактов и поразительных сведений. Оказывается, "русские первыми подняли тревогу, запретив у себя охоту на белого медведя в 1956 году". Видный биолог Савва Успенский предостерегал о возможном полном исчезновении белых медведей именно в тот период, когда американцы на Аляске, норвежцы на Шпицбергене, канадцы и гренландцы сотнями истребляли уникального зверя. Только в 1965 году на международной конференции удалось согласовать текст соглашения по охране популяций белого медведя. В 1973 году было подписано официальное соглашение и с весны 1976 года белый медведь находится под защитой человека. Это соглашение, пишет Б. Лопес, стало единственным международным документом, который подписали все пять приполярных государства - Россия, Норвегия, Дания, Канада и СЩА. Впрочем, отстрел "умки", как называют белого медведя на Чукотке, продолжается - разумеется, в случаях нападения зверя на людей.

Белые медведи мигрировали в Арктику совсем недавно - в середине или в конце плейстоцена. Популяции бурых медведей, согласно наиболее распространенной гипотезе, оказались в полной изоляции в Сибири и быстро эволюционировали в белых хозяев Арктики. Скорость их эволюции не может не вызвать изумление. Размеры их тела постоянно варьируют даже в пределах собственной популяции - обычно они становятся все крупнее по мере продвижения с востока на запад, начиная с восточного побережья Гренландии. Максимальных размеров они достигают в Берингово-Чукотском регионе. Кстати, в свое время писатель Олег Куваев в журнале "Вокруг света" опубликовал сенсационно-фольклорное эссе о "супермедведе", обитающем, по рассказам чукотских охотников и геологов, именно в этом секторе Ледовитого океана.  Этот сюжет безусловно украсил бы повествование Лопеса, особенно в той части, где речь идет о мистических возможностях и прочих эзотерических качествах белых медведей.

Новые методы исследования  помогли с помощью радиопередатчиков установить, насколько далеко и как быстро могут передвигаться эти неуклюжие на первый взгляд звери. Один белый медведь, маркированный биологами в Гренландии, появился на следующий год на Шпицбергене, пройдя в юго-западном направлении 2000 миль. Одна самка за два дня прошла по прямой линии 205 миль. Белые медведи порой забираются в совершенно невероятные места. Один медведь забрался на вершину горы Ньютон на Шпицбергене, найдя себе какие-то одному ему известные занятия на высоте 6600 футов над уровнем моря. Другой медведь забрался на 30 миль вглубь материка и оказался в середине ледяного панциря Гренландии. В декабре 1957 года  группа американских специалистов обнаружила на плавучей ледовой платформе "Альфа" на 84 градусе северной широты медведицу с медвежонком. Медведица запуталась в кабелях освещения взлетно-посадочной полосы и освободилась из этого капкана за несколько секунд до того, как там должен был приземлиться самолет. Летом 1937 года русские полярники заметили медведицу с медвежатами всего в сотне миль от Северного полюса.

Неутомимые, бесстрашные, любознательные путешественники, медведи преодолевают любые преграды и единственное, что способно остановить их, это отсутствие пищи. Мы ассоциируем белых медведей прежде всего с северными просторами, но имеется достаточно свидетельств о их проникновении далеко на юг. Берлога белого медведя была обнаружена на острове Акимиски (53 градуса. сев. ш.)  Медведи время от времени навещают восточное побережье  Ньюфаундленда и проникают на юг до самого Сент-Джонса, административного центра этой островной провинции.   Некоторые южные рейды медведей поражают воображение своей "эзотерической выносливостью и умением совершить подвиг в одиночку". В 1938 году стареющая белая медведица была застрелена далеко от морского побережья в провинции Квебек. Было совершенно очевидно, что 360-мильный материковый маршрут медведицы лежал от залива Св. Лаврентия к заливу Джеймса.   

Легенды, имеющие хождение среди северных аборигенов, неизменно подчеркивают высокий интеллект белых медведей и своеобычность поведения. Например, эскимосы утверждают, что все белые медведи - левши. Чтобы не попасть зверю в лапы при прыжке, советуют они, нужно самому броситься в правую сторону от атакующего медведя. На этом же основании они советуют изменить герб Гренландской торговой компании, на котором белый медведь в знак приветствия протягивает вперед правую лапу. Серьезные ученые в отсутствие лабораторных данных и полевых наблюдений отказываются принимать такие байки за чистую монету, пока случайно не убеждаются в правоте наблюдательных северных охотников. Так напрочь опровергались сообщения о том, что медведи способны сознательно использовать орудия труда и охоты. Однако в 1972 году один канадский биолог во время полевых работ на северном побережье острова Девон наблюдал за медведицей с двумя детенышами, которая пробивала крышу логова нерпы, использовав для этого кусок льда весом 45 фунтов. Ученые подтвердили также и традиционное представление эскимосов о том, что северные великаны не брезгают такой мелкой дичью, как лемминги. Наконец добыты научные свидетельства охоты белых медведей на сидящих на воде уток. Для этого медведь, совсем как кашалот, глубоко ныряет, осторожно подплывает к стае снизу и затем, вырвавшись на поверхность, хватает зазевавшихся птиц.

Имеющая во всем мире хождение легенда о том, что медведи во время охоты на нерпу прикрывают свой черный нос лапой в целях маскировки не нашла научного подтверждения. Эскимосы действительно любят рассказывать, как медведь снегом или лапой закрывает нос, когда подкрадывается к отдыхающей на льду нерпе. Сторонники этой легенды справедливо замечают, что в ясную погоду черный нос медведя можно отчетливо разглядеть на расстоянии до одной тысячи футов. Если нерпа видит этот предостерегающий знак, отчего же она, обладая прекрасным зрением, не проявляет признаков тревоги и подпускает смертельного врага почти вплотную. Вполне возможно, что медведь "сознательно" демонстрирует свой черный нос, "зная", что вся его остальная фигура совершенно расплывается и становится невидимой на фоне льда и снега. Вытянув вперед передние лапы, лежащий животом на льду охотник начинает отталкиваться задними лапами, причем скользит так медленно и осторожно, что нерпа вполне может принять его нос, находящийся на такой же высоте, как и ее собственный, за нос своей товарки. Подкравшись почти вплотную, медведь одним броском накрывает нерпу, ставшую жертвой оптического обмана и собственной наивности. Чтобы проверить эту и другие гипотезы о жизни, характере и повадках белого медведя, белокожие исследователи должны включать в свои команды коренных жителей, способных заметить то, что недоступно европейцам. Барри Лопес в этой связи упоминает Дерсу Узала, без которого Владимир Арсеньев многое понял бы превратно или мог вообще пропустить в странствиях по уссурийской тайге.

По мнению Б. Лопеса, ни один другой хищник не использует столь разнообразные охотничьи приемы и гениальные стратегические решения, чтобы добыть корм свой насущный. Нерпа наиболее уязвима, когда всплывает на поверхность, чтобы сделать глоток воздуха. На нее можно напасть и на льду, но отдыхая на солнце, она обычно держится рядом со спасительной полыньей и каждые полминуты поднимает голову и в течение шести-восьми секунд оглядывается, нет ли поблизости врага. Иногда медведь обнаруживает укрытие нерпы, устроенное в плотном снегу и незаметное для постороннего взгляда. Барри Лопес наблюдал, как медведица, обнаружив такое убежище, терпеливо ждала того момента, когда в полынье что-то подозрительно булькнуло, а глубоко под снегом послышалась возня нерпы, вернувшейся на время в свое убежище. Распростершись на снегу, медведица начала движение к цели, не поднимая ни разу голову и полагаясь только на свою память. Густая растительность на лапах и брюхе гасит скрип снега и шорох льда. Когда до скрытого под поверхностью логова нерпы остается 20 футов, медведица после каждого "шага" делает паузы десять, а потом пятнадцать секунд. Уши ее чутко ловят движения нерпы. Наконец она бросается вперед и одним броском всеми четырьмя лапами обрушивается на крышу логова нерпы, вдруг оказавшегося для нее капканом. Иногда кровля логова не поддается прямой атаке и медведю приходится копать мощными когтями ледовый панцирь. По мнению ученых, только одно из пяти нападений медведя на нерпу в логове заканчивается удачей для хищника. Когда нерпа отдыхает на краю льдины на чистой воде, медведь может бесшумно подплыть к ней, "выдавая себя" за плывущий по течению кусок льда, а затем выпрыгивает из воды на жертву. Иногда засада устраивается у полыньи, которую нерпа использует для дыхания. Медведь когтями очищает такую полынью от льда и затем ложится всем телом на отверстие. Нерпа, думая, что на верху мощная корка снега и льда, а под ней воздушная пробка, не видя солнечного света спокойно выныривает и далее все зависит только от реакции охотника в белой шкуре. Устраиваясь для долгой засады у норы нерпы, медведь иногда строит из снега стенку, за которой скрывается от жертвы  и ветра.   

Кроме разнообразных видов нерп белый медведь иногда охотится на белух или нарвалов, попавших в ледовую западню и прикованных к одной полынье в результате продолжительного похолодания или подвижки льдов. Иногда он нападает на овцебыков, моржей, зазевавшихся зайцев или неоперившихся гусей. За неимением крупной дичи он может охотиться на грызунов, питаться птичьими яйцами, морской капустой, лакомиться тундровой ягодой. Падаль часто входит в его постоянный рацион питания. Медведь может месяцами есть мясо выброшенного на берег кита или моржа. Медведь не только питается падалью сам, но и поставляет ее другим представителям северной фауны. Взрослый здоровый самец, убив кольчатую нерпу, обычно пожирает только ворвань и оставляет тушу многочисленным падальщикам, которые всегда оказываются поблизости. Песцы, бесчисленные виды чаек и вездесущие вороны устраивают пиры на туше, брошенной медведем. В долгую и голодную полярную зиму бродящие по ледовой пустыне песцы вымерли бы, если бы не падаль, оставленная им белыми медведями.

Белый медведь - индивидуалист, каких еще поискать. Ему не присуща стадность или общительность, которыми обладают волки или гепарды. Его набор жестов и языковых сигналов весьма ограничен и используется в основном для того, чтобы сообщить всему миру и себе подобным: оставьте меня в покое. Когда людям на просторах Арктики попадается ее хозяин, то это обычно одинокий самец, одинокая самка или мамаша с детенышами. В 1874 году два американских наблюдателя зарегистрировали небывалое сборище белых медведей (от 250 до 300 особей) на о-ве Св. Матфея в Беринговом море. Звери мирно "паслись, роясь в земле, как обычные чушки". Обычно этих полярных эгоистов собирает вместе наличие большой добычи или необходимость. На мысе Черчилль в провинции Манитоба в сентябре-октябре медведи собираются "толпами", дожидаясь, когда лед покроет море и они смогут отправиться в разные стороны по своим делам. В 1980 году биологи обнаружили 56 медведей у выброшенного на берег трупа кита. Наука пока не нашла объяснение, каким образом медведи узнают, что где-то можно отлично полакомиться. У них великолепное обоняние, но, дело в том, что на пир они собираются буквально со всех концов света независимо от преобладания или отсутствия ветров. "Они просто являются туда, где что-то происходит, - утверждает норвежский исследователь Тор Ларсен, полтора  десятка лет изучавший повадки хозяев Арктики, - Причем они добираются к месту очень быстро".

Когда медведица с детенышами встречает на своем пути самца, она опрометью пускается наутек, уводя медвежат от смертельной опасности - самец без церемоний убивает заблудившегося медвежонка или может отбить его у слабо сопротивляющейся мамаши, чтобы прикончить на месте. В природе это редчайший случай внутривидовой агрессии в отношении потомства. Два самца, вышедшие на след медведицы, готовой к спариванию, устраивают жестокие и долгие схватки. Редкий самец, которому перевалило за шесть лет, не имеет на морде шрамы, оставленные такими рыцарскими поединками. С другой стороны по совершенно неведомым причинам  взрослый самец иногда разрешает молодому самцу сопровождать его в странствиях и охотничьих вылазках.

Среди изделий так называемой "Дорсетской культуры" (процветавшей в Арктике в период 500 л. до н.э. - 1000 л. н.э.) внимание исследователей чаще всего привлекает изображения "плывущего" или "летящего" медведя. Самый знаменитый образец древнего косторезного искусства выполнен из моржового клыка и датируется 500 г. н.э. Каплевидные голова и тело зверя, прижатые к бокам передние лапы и вытянутые задние живо передают его движение вперед по воде или воздуху. Стилизованное изображение скелета, впалые грудь и живот указывают, что речь идет скорее о духе медведя, чем о его "живом" изображении. На шее фигурки имеется миниатюрная ниша, закрываемая выдвижной деревянной крышечкой - в этом углублении, видимо, хранилась в магических целях почитаемая древними колдунами и художниками красная охра. Влиятельными представителями "Дорсетской культуры" были шаманы, которые, впадая в транс, могли покидать свои тела и отправляться в царство духов на морское дно или на луну. Там шаманы получали консультацию для своих пациентов или клиентов, старались умилостивить разгневанных чем-то духов. Часто в этих полетах их сопровождали могучие дружески расположенные духи, среди которых белые медведи не имели равных. Именно медведь, являясь к шаману, впавшему в магический транс, помогал ему освободиться от телесных оков и взлететь над землей. Некоторые ученые считают, что скелет на древней костяной миниатюре демонстрирует именно такой полет шамана  в мир иной.   "Если вы хоть раз видели белого медведя, плывущего в чистой воде на десятиметровой глубине, - пишет Барри Лопес, - если вы наблюдали, как он выгребает и скользит, поворачивается и ныряет еще глубже, вы не удивитесь, услышав про летающих медведей". Однажды Лопес обратился к знакомому специалисту по белым медведям Рэю Швайнсбергу и попросил его прокомментировать старинные истории о белых медведях, которые ныряют до самого морского дня и берут с собой в путешествие шаманов. "Однажды, - ответил на это профессиональный зоолог, - я увидел медвежьи следы, которые к краю  большой полыньи и там обрывались. Следы вели только в одном направлении. На этом гигантском ледяном поле нигде не было видно отверстий, через которые медведь мог бы выбраться обратно на поверхность. Поэтому можно легко разделить точку зрения, согласно которой по дну моря разгуливают медведи".
 
Чувство родства, связывающее коренных жителей севера и белых медведей, легко объяснимо с точки зрения сходства экологии обитания и проблем, которые им приходится решать ежедневно от рождения до смерти. Поразительно сходство эскимосских иглу и берлог, которые строят из льда и снега медведи. Если бы не было иных причин для почитания, эскимосы не могли бы не уважать белого медведя за умение успешно охотиться и приспосабливаться к меняющимся условиям жизни в полярной пустыне. Освежеванный белый медведь поражает и пугает сходством своей анатомии с человеком. Кроме того, повинуясь жестокой необходимости, люди и медведи постоянно охотятся друг на друга. Для медведей аборигены представляли собой легкую добычу - нечто вроде нерпы, отдыхающей на морском льду. Медведь подкрадывался к двуногой добыче либо шел в открытую атаку. Один бросок, один удар мощной лапы, и человек превращался в груду свежего мяса, готового к употреблению в пищу. Но иногда вместо не успевший удрать легкой добычи зверя встречал мужественный охотник. В схватке один на один зверь получал меткий удар гарпуном или ножом в жизненно важные органы и погибал, пожалев в последний момент, что связался со столь коварным противником. В некоторых общинах северных аборигенов охота на белого медведя была своего рода церемонией инициации, прощанием с юностью, которая в жестоком поединке доказывает свое право называться мужественностью. По словам Б. Лопеса, молодого охотника в таком открытом бою охватывал охотничий азарт, священный ужас, преодолеваемый волей, своего рода апофеоз. Именно поэтому эскимосы в знак почтения и признания роли медведя дали ему кличку "торнарссук или тот, кто дает силу".



Rondo Animato

Знаменитый арктический путешественник Кнуд Расмуссен как-то попросил знакомого эскимоса дать определение понятию счастья. "Счастье, - ответил абориген, - это напасть на свежий след медведя или прийти на нартах раньше всех".

Писателей старой школы традиционно обвиняли во многих грехах и в том числе в антропоморфизме - то бишь, в "очеловечивании" сил природы и животных. Однако даже самому суровому критику придется отложить в сторону уже приготовленный для броска "антропоморфический камень", когда  он, например, прочтет следующий блестящий пассаж о сходстве характеров, судьбы, повадок белых медведей и коренных жителей Арктики: "Белые медведи появились в Арктике раньше эскимосов, а потому не исключено, что эскимосы переняли или по крайней мере усовершенствовали охотничьи приёмы, наблюдая за белыми медведями. Некоторые группы эскимосов, подобно медведям, зимой покидают сушу и охотятся на морском льду. В местах, изобилующих морским зверем, они (люди и медведи) могут задержаться на период до  двух недель, когда они охотятся параллельно, не мешая друг другу, а затем кочуют дольше. И люди, и медведи добывают корм насущный на краю ледяных полей, покрывающих студеное море, а также вдоль береговой полосы. И людям, и медведям постоянно грозит призрак голодной смерти, если нерпы вдруг исчезнут.

Человек и медведь в одинаковой степени зависят от превратностей сурового климата, в результате чего приобретают четкую ауру существ, умеющих выжить вопреки всему. Антропологи и биологи прибегают к одинаковым терминам и эпитетам, описывая людей и медведей - "выносливые",  "практичные", "живучие", "изобретательные", "схватывающие все налету". Ученые отмечают и разницу между ними. Белые медведи, можно сказать, иногда выходят из себя во время охоты. "Мне довелось видеть, как белый медведь полдня караулил нерпу, - писал один путешественник. - Когда все уловки оказались тщетными, зверь оглушительно заревел, начал швырять снег в воздух и в конце концов удалился". Другие наблюдатели регистрировали случаи, когда медведь, упустив нерпу, сокрушает ледяные торосы или, дав волю разочарованию, колотит лапами по воде. Эскимосы в подобных случаях редко выходят из себя, а на охоте вообще никогда не теряют голову. Обычная реакция эскимоса на постигшую его неудачу - смех".

Самцы поражают своей способностью успешно охотиться круглый год, а также своим безусловным любопытством. Медведи готовы обследовать все, что попадается им на пути. Порой ими движет чувство голода или охотничьего азарта, но иногда они ведут себя точно первооткрыватели или человеческие детеныши, готовые если не понять, то по крайней мере поломать необычную игрушку. С точки зрения эволюции эту черту медвежьего характера можно смело назвать изобретательностью, пытливостью, находчивостью. В конечном итоге любознательный медведь питается чаще, ему гораздо легче выжить, чем ленивому и нелюбопытному животному. Негативная сторона этого качества заключается в том, что с контакты с предметами человеческой цивилизации все чаще заканчиваются не в пользу северных гигантов. Широкое распространение лагерей бурильщиков и консервирование (то бишь, оставление на произвол судьбы) военных объектов иногда становятся прямой причиной гибели наиболее любознательных животных. В число смертельно опасных для медведей (и людей!) факторов входят ядовитые отходы цивилизации, вещества, в состав которых входят тяжелые металлы, хлорсодержащие углеводороды и так далее… Сегодня исследования тканей белого медведя все чаще показывают опасный уровень концентрации всевозможной дряни в их организмах. Не надо забывать, что кроме пресловутого "человеческого фактора" животные страдают и от тяжелых угроз, окружающих их в естественной среде обитания. Около шестидесяти процентов белых медведей страдают от такого страшного заболевания, каким является трихиниллёз. Личинки паразитического червя трихины, попадающего в организм медведя с мясом больного животного, размножаются в кишечнике, мышцах, легких, наконец поражают мозг.

Медведица, которая в течение трех месяцев выкармливает в своей берлоге новорожденных детенышей, теперь все чаще страдает от пролетающих неподалеку самолетов и вертолетов. Безусловно стрессовую ситуацию для кормящей медведицы создают взрывы, используемые во время сейсморазведки для обнаружения месторождений нефти и других полезных ископаемых. Еще одна опасность для "хозяина Арктики" связана с падением поголовья нерп в результате промышленного освоения громадных регионов - без морзверя исчезнут и белые медведи.

До сих пор не разработаны "щадящие методы" отпугивания медведей, которые позволяли бы отгонять их от районов промышленного развития. Выстрелы и прочие шумовые эффекты действуют на животных не сильнее, чем привычные звуки лопающейся льдины или треск тороса. Металлические ограды под высоким напряжением или резиновые пули, выпускаемые из полицейских ружей, иногда способны сдержать напор любознательных зверей, которые, впрочем, редко уступают поле боя без борьбы и неоднократных попыток преодолеть сопротивление необычного врага. В связи с ростом перечисленных проблем специалисты по экологии белого медведя все чаще ратуют за создание "зон без человеческой деятельности" или, по определению одного российского ученого, "зон мира".



Барри Лопес, подобно всезнающему кудеснику, проникает сквозь пространство и время, раздвигает стену плотного тумана, висящего над Северным ледовитым океаном. В поисках захватывающих сюжетов  он отправляется в бескрайние просторы тундры и берет с собой читателей. Писатель поднимается в горы и под самые облака, опускается под лед, погружается в студеные и темные  морские глубины. Повсюду он делает поразительные открытия. При этом он никогда не претендует на обладание истиной в последней инстанции и постоянно вносит в повествование поэтических и даже мистических ноток. В этом отношении у Лопеса были замечательные литературные предшественники. Фарли Моуэт, еще один выдающийся знаток Севера и писатель-натуралист, утверждал, что вой волков может доставлять человеку такое же эстетическое удовольствие, как прекрасная оперная ария в исполнении виртуозной певицы. Евгений Евтушенко, не скрывая восхищения, пропагандировал творчество экологического джазмена, саксофониста Пола Уинтера, который создавал уникальные композиции, сопровождая "пение" китов своей игрой на саксофоне. Переходя к следующему северному герою, Барри Лопес не жалеет для его описания ярких поэтических красок:

"Мы знаем о кольцах Сатурна куда больше, чем о жизни нарвалов или единорогов. Куда исчезают нарвалы и чем они питаются зимой, когда в море слишком темно и холодно, чтобы мы могли их обнаружить? Чилийский поэт Пабло Неруда в своих мемуарах удивляется, как могло остаться в тени неизвестности столь крупное животное. По мнению Неруды, одно только название нарвала - "самое прекрасное из всех морских имен. Это имя звенит, как кубок  или горный хрусталь". Странно, удивлялся Неруда, почему никто до сих пор не взял себе слово "нарвал" в качестве своей фамилии, не назвал в его честь какой-нибудь прекрасный дворец или иное новое здание.

В заочном диалоге  Лопес отвечает Неруде, что все дело в человеческих антипатиях, которые уходят корнями в глубокую древность. Предрассудки и невежество привели к тому, что в само слово "нарвал" этимологически привнесено напоминание о смерти. Бледная кожа животного издавна вызывала у людей ассоциации с утопленником. Само название морского зверя из семейства дельфинов на древнескандинавском языке представляло собой сочетание двух слов: "труп" и "кит". Согласно поверьям, которым отдавали дань средневековые ученые, мясо нарвала нельзя принимать в пищу, поскольку оно содержит яд. "Рог" нарвала также считался отравленным, но при этом наделялся магическими свойствами. Естествоиспытатель XVIII века Бюффон "навеки" заклеймил животное, которое, по его словам, "наслаждается кровавыми бойнями, нападает без малейшего повода и убивает без всякой нужды". Трудно сказать, что именно дало натуралисту основание давать столь беспощадную характеристику зверю. Быть может, ему довелось как-то взглянуть в действительно пугающие глаза нарвала, которые никогда не мигают и не движутся в глазницах? Или от агрессии нарвала пострадал сам Бюффон или кто-то из близких ему людей? Вероятнее всего, ученый не мудрствуя лукаво просто повторил старые истории об ужасных проделках нарвала. Если бы великий натуралист внимательнее прочел бы древние летописи и хроники, он мог бы обнаружить в них другие свидетельства и факты, которые можно использовать хотя бы для частичной реабилитации этого подводного обитателя северных морей.

Британский ученый Оделл Шепард, проделав титаническую исследовательскую работу и написавший целую книгу "Сказания о нарвале", обнаружил, что первое упоминание и описание единорога появилось в трудах Ктезия, греческого врача, который жил и работал в Персии в пятом веке до нашей эры. Ктезий ссылался на рассказах о единорогах, дошедших до него из Индии. Существование яростного, темпераментного храброго животного, внешне похожего на коня и имеющего рог посередине лба, было подтверждено такими маститыми античными авторами, как Аристотель и Плиний. Позднее о единороге писал энциклопедист Исидор из Севильи. "Библия" "против своей воли" представила ученым "доказательства" в пользу гипотезы о единороге. По иронии судьбы греческие переводчики Септуагинты, не поняв древнееврейское слово "реэм", которое означало скорее всего вполне реального, но вымершего носорога, ввели вместо него в употребление мифического единорога.

 
В далеком 1126 году первый епископ Исландии Арнхальд был пассажиром корабля, потерпевшего крушение у исландского побережья. Утонувшие моряки и часть груза были затем выброшены штормом в заболоченную лагуну, получившую позже соответствующее название - озеро Трупов. Среди прочих предметов, извлеченных из вязкой болотной жижи, обращали на себя внимание многочисленные бивни нарвалов, причем "на каждом из них руническими письменами было нанесено несмываемой красного цвета смолой имя моряка, который претендовал на бивень в конце этого рокового морского путешествия".

Детектив с превращением  северного нарвала в южного единорога растянулся на несколько столетий. Легенда по эстафете передавалась из книги в книгу, от автора к автору. При этом эта легенда долго не входила в европейский фольклор и имела хождение только среди ученых мужей и неученых аристократов. Наконец количество реальных фактов и неопровержимых свидетельств потребовало ревизии или по крайней мере новых аргументов для древней легенды. В эпоху Возрождения биологи, теологи, теоретики всех мастей начали выдвигать всевозможные "объяснения", которые не противоречили бы упрямым фактам. Когда новые "рабочие гипотезы" о существовании конеобразного сухопутного единорога казались слишком натянутыми скептикам и реалистам, сторонники традиционной теории о единорогах, всегда могли  предъявить сомневающимся самый главный осязаемый аргумент - закрученный в спираль бивень нарвала.

Еще позднее специалисты по античности и зоологи, проанализировав сообщения грека Ктезия, пришли к выводу, что в трудах врача речь также скорее всего шла об обычном носороге, обладающем от природы действительно весьма тяжелым и вспыльчивым характером. В средневековой Европе торговля редкими бивнями нарвалов и моржей, путаница  между реальными животными и мифическими существами в традиционных источниках зороастризма и христианства, увлечение селекционеров искусственным изменением рогов у домашнего скота продолжало питать и увековечивать легенду о единороге. Богатые и/или образованные граждане не только восхищались и любовались животным, которое никогда в глаза не видели, но и находили ему вполне практическое применение. В эпоху повальных политических отравлений (XIV-XV вв.) рог единорога считался идеальным противоядием от любого вида отравы, предназначавшейся недоброжелателями королям и прочим аристократам.

Во времена Возрождения, пишет Одел Шепард, рог единорога "был спутником людей в ночном мраке и опасных местах; они прижимали рог к сердцу, нежно поглаживали, как если бы это было особого рода сокровище. Впрочем, рог и являлся сокровищем. Он защищал "от стрелы, пущенной в нощи", от "угрозы, блуждающей во мраке", охранял от козней отравителей, исцелял падучую болезнь,  а также менее приличные недуги, кои не могут быть упомянуты в столь благородном контексте. Короче говоря, это был амулет, талисман, вид оружия, шкатулка с лекарствами - вместе взятые".

Бивень нарвала, продаваемый на вес, маленькими кусочками под видом "рога единорога", в Средние века мог стоить целое состояние, поскольку тогда "мера рога" ценилась в двадцать раз выше, чем мера чистого золота.  В середине XVII столетия во всей Европе насчитывалось не более 50 цельных бивней, причем каждый из них имел свою родословную или историю происхождения. Бивни торжественно вручались в качестве бесценного подарка государям и церковным иерархам. Во времена колониальных походов они становились лакомой добычей. Два бивня, похищенных крестоносцами в Константинополе в 1204 году, были затем доставлены в собор Святого Марка (Венеция), где ими можно любоваться и по сей день.

Поставки этого культового товара зависели, естественно, от надежности торговых сношений с Гренландией и Исландией. В Европу он доставлялся путешественниками (вроде тех, что потерпели кораблекрушение вместе с епископом Исландии), моряками, мало что слышавшим о легендарном единороге и слабо представлявшим, какое сокровище оказалось в их руках.

Первым европейцем, сумевшим сложить вместе отдельные части говоломки, стал фламандский ученый Герард Меркатор, который был не только великим картографом, но и трезвомыслящим натуралистом. Именно Меркатор в 1621 году нанес сокрушительный удар по многовековой легенде, заявив, что пресловутый "рог единорога" является на самом деле простым бивнем нарвала. Через 17 лет после Меркатора Оле Вурм, датский профессор, "зоолог и антиквар, премногого достигший", прочел в Копенгагене доклад, в котором снова провел прямую линию от легендарного единорога к вполне реальному нарвалу. Однако ив данном случае предрассудки продемонстрировали, что умирают, но не сдаются. Миф о сказочном единороге к этому моменту настолько прочно укоренился в головах европейцев самого разного положения и ранга, что окончательно развеять его было не легко. К заскорузлым суевериям примешивалась и коммерция. Торговцы "рогом единорога", разумеется, никак не могли согласиться с трезвомыслящими людьми и допустить девальвацию своего товара. Поэтому на голвы строптивых реалистов тотчас посыпались "контраргументы": "Почему драгоценный бивень не может быть "рогом морского единорога"?. Если это так, почему его магическая сила должна быть слабее силы рога единорога сухопутного?" И тому подобное.

Однако упрямая наука в данном случае сумела взять верх над смехотворными суевериями. Целебная "ценность" бивня нарвала резко упала в медицинских кругах и среди простых обывателей. Торговля бивнем нарвала пошатнулась. Легенда о единороге, покинув ученых мужей и религиозных авторитетов, пошла в народ, где стала любимым сюжетом художников, поэтов и прочих романтиков. С течением времени в общественном сознании укрепилось представление о благородном, грозном, но милостивом существе. Зверю стали приписывать такие качества, как способность к состраданию, вечное одиночество, яростный и непокорный характер. В результате обновленный едтнорог стал геральдическим символом на гербах странствующих рыцарей и монархов. На герб Великобритании единорог попал тщаниями короля Якова I в 1603 году. В 1673 году Христиан V стал первым королем  Дании, который при коронации воссел на престол, выполненный целиком из бивней нарвалов. Однако в эволюции животного как элемента общественного сознания это было не последнее превращение.

Под влиянием идей христианства образ единорога трансформировался в сюжет о плененном и прирученном звере. Он потерял былую мощь и энергию, строптивость, независимость (что делало единорога близким дикой лошади) и превратился в небольшое козлоподобное существо, укротить которое удалось деве или девочке, живущей в идиллическом, пасторальном саду. Кануло в небытие главное качество сказочного единорога - его способность превращать ядовитые воды реки в пригодные для питья (по аналогии с Моисеем, коснувшимся своим посохом вод реки Мары). В старину об этом существе писали: "Его невозможно поймать живым. Его можно лишить жизни, но не свободы". Теперь вместо него появился символ одомашенной чистоты,  кротости, послушания и покорности.

По словам Барри Лопеса, и по сей день обитатели некоторых районов земного шара ассоциируют единорогов (сиречь, нарвалов) с гибелью людей, считают их дурным предзнаменованием, символом смерти. Наверное, только строго научные полевые наблюдения за нарвалами смогут наконец смыть с них это грязное клеймо и восстановить историческую справедливость. Однако для внушительной группы таких романтиков, каким был Пабло Неруда, нарвал остается  поэтическим фактом, талисманом, магическим предметом, пылящимся на исторической полке, который в любой момент можно снять, почистить, отремонтировать и вернуть к жизни, подобно незаслуженно заброшенным старинным часам.

Даже современной науке, вооруженной такими инструментами, которые и не снились Герберту Уэллсу или Жюлю Верну, нелегко нарисовать абсолютно точный портрет нарвалов. Начать с того, что эти животные появляются на поверхности на какие-то мгновения, только для того, чтобы набрать воздуха в легкие. Круглый год они обитают и странствуют в далеких покрытых льдами морях, куда трудно доставить специалистов и установить сложные, дорогостоящие приборы. С белухой, близкой родственницей нарвала, ученым повезло больше и потому она изучена намного лучше.  Барри Лопес пишет, что специалисты по морским млекопитающим практически ничего не знают о миграции нарвалов, их размножении, выращивании потомства, их реакции на климатические колебания и промышленные операции на Севере и колебаниях численности. Весьма показательна описанная им попытка временного "пленения" группы из шести нарвалов, помещенных в канадский океанарий с единственной целью в течение небольшого периода времени дать возможность широкой публике полюбоваться таинственными существами, а биологам провести некоторые исследования. После этой демонстрации нарвалов планировалось снова отвезти на родной Север и выпустить на волю. Закончилась эта история гибелью всей шестерки от пневмонии. Директор океанария, поведав эту историю, признал, что люди пока не в состоянии создать для нарвалов в неволе такие условия, которые гарантировали бы их выживание.

Достоверно известно, что эти загадочные аборигены арктических вод относятся к семейству дельфиновых. Взрослый самец может иметь в длину до 5-6 метров и весит около 1,5 тонн. Тело самки на четверть короче, а вес, соответственно, меньше. Самца украшает клык или бивень, пронизывающий губу с левой стороны и порой выступающий наружу на 2,5-3 метра. Изредка встречаются самки с клыком и еще реже - нарвалы обоих полов, имеющие два симметричных бивня на верхней челюсти.

Питаются нарвалы в основном арктической или полярной треской, гренландским палтусом, лососевыми и другими породами рыб, а также креветками, осьминогами, ракообразными. Наблюдая за нарвалами в течение круглосуточного "полярного дня", Барри Лопес обратил внимание на поразительную подвижность этих животных, потрясающую синхронность групповых действий, бдительность и хладнокровие, способность смело идти навстречу угрозам и превратностям судьбы. Нарвалы привлекают и очаровывают своими "мощными, грациозными перемещениями в трех измерениях, напоминающими парящий полет птиц, скользящих в безоблачном небе. Одним из наиболее впечатляющих элементов их трехмерного поведения  является к групповым глубинным погружениям… Они ныряют на глубину до 1000 футов и более, причем зачастую целью такого погружения является принуждение косяков трески к стремительному поднятию на поверхность - от слишком быстрого расширения плавательного пузыря треска теряет сознание и становится легкой добычей. Многие тысячи оглушенных таким образом рыб позволяют капитально "заправиться" самим нарвалам, нерпам и пришедших в охотничий азарт больших стай северных глупышей и трехпалых чаек.

Идеально приспособленный к суровым условиям жизни на Севере, нарвал выработал своеобразную иерархию средств восприятия окружающего мира и уникальной ориентации в двух стихиях. В процесс эволюции он практически утратил вкус и обоняние, хотя, кажется,  до сих пор может отличить пресную воду от соленой. Зато чувство осязания у него развито настолько сильно, что  нарвал фиксирует малейшие возмущения воды, вызванные перемещениями косяка трески в слабо освещенной водной среде. У нарвала имеется чуткий и точный инструмент для определения глубины данной акватории, но из-за постоянного проживания в потемках зрение у него почти полностью атрофировалось, не находя себе применения. В ходе эволюционного развития изменились и сами глаза нарвала, которые могут переносить любые резкие перепады давления, не реагируют на соль в морской воде, выдерживают воздействие  водных потоков и течений и корректируют преломление света в водной среде. Однако, вынырнув на поверхность моря, нарвал плохо воспринимает надводный мир своими круглыми глазами, не способными двигаться в глазницах. Он страдает теперь врожденным астигматизмом и не способен фокусировать зрение на надводных предметах. Хотя зрение стало для нарвала "периферийным" по своему значению чувством, этот дефект компенсируется способностью великолепно воспринимать трехмерный мир подводных звуков. Как подчеркивает Барри Лопес, пожалуй, только музыканты  могут в какой-то мере соревноваться с нарвалами и разделять с ними ощущения и побуждения, рождаемые повышенной звукочувствительностью.



Sonata Silenzio Bianco

Исследователь, забравшись в летний день на высокую прибрежную скалу и наблюдая за поверхностью Северного Ледовитого океана, обычно вспоминает выражение "мир безмолвия" и прочие эпитеты, имеющие широкое хождение в художественной литературе. Тем не менее, достаточно практически в любом месте опустить под воду гидрофон, надеть наушники и… На вас обрушивается настоящий каскад протрясающих звуков и шумов, разобраться в которых может только профессиональный биолог, квалифицированный гидроакустик или специалист по морской геологии. Уже накоплен богатейший акустический материал, демонстрирующий, что жизнь кипит и бьет через край там, где невежественный и нелюбопытный взгляд находит одну лишь безжизненную "пустыню".

Бородатые нерпы издают "стонущие тремоло". Звуки креветок похожи на потрескивания статического электричества. Баритонально "гудят" моржи. Кольчатые нерпы "повизгивают или лают на высокой ноте". Белухи и их близкие родственники нарвалы издают щелчки, однообразные ноты, выводят нечто вроде птичьих трелей и гармонических аккордов. Киты "трубят" наподобие слонов. Кроме того, осадки, постоянно перемещаясь на морском дне, производят шорохи и скрежетания. На разных нотах трескается, ломается, лопается ледовый панцирь. Хрустит и скрежещет ледяная "каша", раскачиваемая волнами на мелководье.

Нарвал идеально ориентируется в этой подводной какофонии, моментально различая и классифицируя разные звуки. Поскольку слуховые каналы у него "работают" автономно друг от друга, нарвал может без труда определить направление и место, из которого до него доходит звук, производимый живым существом или неживым объектом. В принципе человек на суше способен делать то же самое, но в воде звук, воздействуя на барабанные перепонки равномерно, дезориентирует, не позволяя определить местоположение источника звука.  Органы дыхания нарвала производят разнообразные звуки - сопения, хрипы, постанывания, свистки и бульканья, словно животное полощет горло. Предполагается, что для эхолокации и общения животное использует три группы звуков: щелчки (частотой до 500 в секунду), импульсы и однотонные сигналы. Наблюдатель, плывущий по морю на лодке, может  иногда видеть пузырьки воздуха, поднимающиеся из пучины на поверхность, и слышать голос нарвала. В такой ситуации поневоле уверуешь в существование морских единорогов, русалок и прочих сказочных существ при дворе повелителя морей Нептуна.

Принято считать, что щелчками нарвал определяет свое местоположение, ищет родичей или добычу, а также устанавливает границу ледового поля либо направление и продолжительность трещин во льдах. Импульсами нарвал общается с подобными себе, причем каждый набор импульсов настолько индивидуален, что может служить для животного своего рода "визитной карточкой" или "автографом". Однотонные сигналы также выполняют социальную функцию или играют коммуникативную роль - проще говоря, позволяют животным общаться или передавать информацию. Одни ученые-акустики полагают, что нарвал "ведет себя не так шумно, как белуха, располагает меньшим набором звуков и часто издает сигналы, недоступные человеческому уху". Однако более современные данные показывают, что "нарвал чрезвычайно разговорчив, когда погружается в воду". Гидрофонные перехваты и магнитофонные записи таких "переговоров" фиксируют "большую продолжительность акустических контактов и разнообразие частот".

Барри Лопес специально останавливается на способности китообразных воспринимать и производить осмысленные звуки как на доказательство наличия "интеллекта" у северных морских животных. Есть и другая точка зрения на этот счет. В специальном докладе канадского правительства, авторы которого изучали возможные последствия буровых работ, сейсмологических взрывов, постоянных рейсов кораблей и воздушных перебросок людей и оборудования, пришли к выводу, что нарвалам, обитающим в заливе Ланкастера, шумная промышленно-транспортная деятельность человека не может навредить, поскольку уровень подводных шумов в заливе и без того достаточно высок. То, что одними рассматривается как аргумент в пользу способности морских животных мыслить, бюрократами, технократами и фарисеями принимается за индульгенцию на вторжение в их мир.

По заключению Б. Лопеса, никакое другое крупное морское млекопитающее Северного полушария не находится столь близко к полному исчезновению, как это происходит с нарвалом. Несмотря на это, накануне начала крупномасштабных буровых работ в Беринговом море звучат утверждения, что ничего страшного с животными не может случиться. Специалисты, получившие лицензию на поиск нефтяных месторождений в Наваринском и Нортонском бассейнах, рассматривают нарвалов как всего лишь неприятную и нежелательную экологическую помеху.

"Савссат" или ледовая ловушка порой демонстрирует, как силы природы объединяются с усилиями людей для уничтожения морских млекопитающих. Наиболее часто в такую западню нарвалы попадают у западного побережья Гренландии. Поздней осенью, когда нарвалы все еще "пасутся" в прибрежном фиорде, в устье фиорда под действием первых заморозков в штиль может образоваться полоса льда.  Ледовое поле затем растет, расширяется в сторону суши, захватывает и перекрывает устье фиорда и начинает двигаться в сторону берега. Иногда размеры образовавшегося ледяного поля слишком велики - запаса воздуха в легких нарвала не хватает, чтобы поднырнуть под ледяное поле и выбраться на чистую воду. К этому времени начинает расти и береговой припай, который постепенно захватывает акваторию фиорда и стремится сомкнуться с морским ледовым полем. В результате пространство оставшейся чистой воды  постоянно сокращается - савссат или ледяной капкан смыкает свои челюсти. Из последней оставшейся полыньи жалобные всхлипы и стоны, хриплые звуки дыхания разносятся на большие расстояния, привлекая к савссату внимание хищников.

Об одной такой трагедии поведал датский ученый Христиан Вибе, наблюдавший весной 1943 года за савссатом, образовавшимся у западного побережья центральной Гренландии, где в западне оказались одновременно сотни нарвалов и белух, "прикованных" к единственной в округе полынье, имевшей в поперечнике не более 20 футов. Черная поверхность студеной воды в полынье оставалась совершенно "спокойной и неподвижной" вплоть до того момента, когда наружу вдруг вырывались "черные тени и белокожие тела, которые, описав элегантную дугу, скрывались в воде. Нарвалы и белые киты выпрыгивали дюжинами. Они появлялись "плечом к плечу" прижимаясь друг к другу так тесно, что некоторые из них, оказавшись на спинах сородичей, описывали в воздухе сальто, махнув на прощание элегантным хвостом. В первой группе выпрыгивали нарвалы, потом шли рядами киты, снова вырывались на воздух нарвалы, причем животные разных видов никогда не смешивались. В полынье все бурлило. Животные, схватив воздух широко раскрытой пастью, с плеском падали обратно в полынью. С гулом и свистом они ловили воздух, словно втягивая его через длинные железные трубы. Поверхность полыньи "кипела"…, а вода, "которая выплескивалась на лед, летела на большое расстояние". Выплеснувшаяся вода превращалась в наледь, выдыхаемый животными воздух тоже замерзал на морозе, что еще более сокращало размеры и без того узкого савссата. Несмотря на толчею и активность животных, ни одно из них, по наблюдениям Вибе, не пострадало от массивных и длинных клыков нарвалов.

Эскимосские охотники, прибыв на место происшествия, за одну неделю успешно истребили 340 беспомощных нарвалов и белух. Добыча аборигенов могла бы быть еще больше, но под воздействием весеннего тепла ледовое поле начало трескаться и крошиться. По образовавшимся трещинам оставшиеся в живых нарвалы и белухи смогли вырваться на волю.         
Охотничий рекорд был поставлен на двух савссатах весной 1915 года, когда эскимосы уничтожили за несколько месяцев более тысячи нарвалов и белух. "Насколько мне известно, - пишет Гарри Лопес, - эскимосы не придают особого духовного значения нарвалам. Подобно карибу, нарвалы представляют для них всего лишь "кочующую пищу", животное, чей кирник (дух)  можно легко умилостивить. В отличие от почитаемых белых медведей, волков, моржей или воронов, нарвалы, по мнению аборигенов, не могут выполнять функцию заступничества перед потусторонними силами и  не имеют врожденного сакрального авторитета.

Путешественник Мартин Фробишер по заданию Елизаветы I совершил несколько плаваний в Северную Америку, пытаясь найти "северный проход" в Азию в море и месторождения золота на суше. Во время второго своего путешествия Фробишер высадился на полуострове "Мета инкогнита", где наткнулся на выброшенный волнами на берег и сильно разложившийся труп нарвала. Вырезав у него бивень, моряки направились затем домой, а сопровождавший их в плавании исследователь Дионис Сеттл записал в дневнике, что в полость спирально закрученного клыка пытливые моряки поместили несколько пауков, которые благополучно сдохли: "Сей опыт я самолично не наблюдал, но мне описали его как истинную правду. Сии свидетельства позволили нам заключить, что это был морской единорог". Фробишер по возвращении на родину лично вручил государыне бесценный "рог морского единорога".

Поскольку бивень нарвала, высыхая, становится хрупким и трудным для обработки, эскимосы традиционно и интенсивно охотившиеся на этого зверя, использовали бивень вместо древесины. В некоторых местах  обитания нарвалов волны омывают сушу, на которой нет ни деревьев, ни даже выброшенного на берег топляка. В таких районах аборигены использовали бивень нарвала в качестве древка гарпуна или копья, стойки палатки, распорки на санях и везде, где им требовалось "нечто длинное и прямое". Кроме трехметровых клыков, гренландские эскимосы ценили шкуру нарвала, которая превосходила кожу прочих животных тем, что годилась для изготовления собачьей упряжи. Дело в том, что в сильные морозы кожа нарвала сохраняет эластичность, а намокая, не растягивается. Сухожилия, вырезанные из спины животного, использовались в качестве первоклассных ниток, прочных и необычно длинных. Внешний слой кожи нарвала богат жизненно-важным витамином С. Жир нарвала при сгорании дает яркий свет янтарного цвета, а также тепло, необходимое для отапливания жилищ аборигенов зимой, когда мужчина может спокойно и комфортно вырезать из кости рыболовные крючки, а женщины - шить рукавицы и прочую одежду.

Однако время идет, традиции умирают, меняется образ жизни северян, трансформируются привычки. "Когда я наблюдал за нарвалами у ледяного припая в заливе Ланкастера в 1982 году, ни один кит не был убит на корм собакам. Ездовых собак заменили снегомобили или мотонарты. Для шитья уже не нужны были сухожилия. Однако добыча бивней продолжалась, чтобы обменивать их в поселках на наличные деньги. В охотничий лагерь поселка Нувуа эскимосы доставляли муктук - шкуру нарвала с тонким слоем жира. Каждую весну аборигены с нетерпением ждут возможности полакомиться этим деликатесом, который поглощается с большим аппетитом. По вкусу муктук напоминает ядра обыкновенного ореха".

В последние годы, по словам Б. Лопеса, на севере Баффиновой Земли эскимосы "демонстрировали определенную утрату дисциплины во время весенней охоты на нарвала". Аборигены стреляли беспорядочно, с больших расстояний, необдуманно и из оружия мелкого калибра. В результате такой вакханалии "все выстрелы могли только ранить животных". Иногда коренные жители не выдерживают установленные для них квоты на отстрел морских млекопитающих. По мнению биолога Керри Финли, следящего за ходом охоты на нарвалов у Баффиновой Земли, поведение эскимосов еще можно скорректировать, если их представители будут включены в органы, ведающие морскими биоресурсами.



Описывая северных обитателей, создавая портретные галереи оленей, волков, песцов, моржей, чаек, лососей, Барри Лопес идет от них к аборигенам, затем к "белому человеку" и наконец снова возвращается в космос Арктики, обогащенный новыми знаниями и озарениями. Разумеется, книга такого объема (около 20 авторских листов) не может не иметь некоторых недостатков. Грустно, что захватывающий текст этой "метафизической энциклопедии Арктики" иллюстрирован с почти северной скромностью и полярной экономичностью. Кроме путевых и дневниковых рукописных карт местности в самом конце помещены две "настоящих" карты, причем на карте "Приполярной Арктики" фигурирует давно почивший в бозе Советский Союз. Десяток авторских фотографий северной фауны или интересные снимки экзотических ландшафтов безусловно сделали бы десять глав книги "Мечты об Арктике" более запоминающимся, поучительным, трогающим за душу чтением.
   
Однако все эти и другие очевидные недочеты и упущения ни в коей мере не могут умалить капитальный труд, воспитывающий у читателей чувство уважения к Северу.



Finale. Scherzzo Amoroso

Только познав тайны Севера и научившись пользоваться его богатствами осторожно и рачительно, человек сможет считать себя готовым к путешествиям в космос и исследованиям далеких миров. В конце своей необыкновенно познавательной и полифоничной по звучанию книги Барри Лопес пишет, наверное,  о  самом сокровенном:

"Я долго стоял на самой оконечности острова Святого Лаврентия, разглядывая ледяное поле, далекие темные промоины в нем. В сумраке, на ветру, в холодной и влажной атмосфере воспоминания о прожитом дне окутывали, обволакивали меня подобно ауре, туману неопределенности, облаку смущения, пронизанном там и тут ярким лучом света иных воспоминаний. Я думал о многослойности воспоминаний - умирающий морж перемещается в студеной зеленого цвета воде, одновременно проплывая в сознании охотников, запечатлеваясь в мозгу стороннего наблюдателя. Появляется мысль о вечности этого моржа, его жизни после того, как я отведал его мяса. Книжные строки, посвященные моржам. Шкура моржа, нарезанная на полоски, ставшая гарпунным линем или "тросом", с помощью которого вытягивают на берег из моря обшитые моржовой шкурой лодки. Изящный изгиб и весомость моржового клыка заполняют мое сознание. Я вижу и чувствую кости головы, крепкой, как валун, а дома в этот момент наверное уже разогрелась тушеная моржатина. У подножия горы Севуокук птицы устраивают гнезда в разбросанных по берегу моржовых черепах…

Я отвешиваю поклон. Я кланяюсь всему, что живет, не ведая о постановлениях законодательных собраний и парламентах, о религии, о спорах экономических школ. Я кланяюсь в знак почтения к загадке жизни.

Я гляжу вдаль, в сторону Берингова пролива, скрещиваю руки на груди, крепко прижимаю к моей парке, отвешиваю земной поклон Северу и этому гигантскому проливу, кишащему жизнью, кланяюсь льду и морю. Стоя на этой северной кромке суши, отвешиваю поклон бледно-желтому небу. Я кланяюсь до той поры, пока не появляется боль в пояснице, а голова моя очищается от прежних категорий, планов, спекуляций. Я кланяюсь в знак уважения к простым свидетельствам того момента в моей жизни, когда я очутился на реальном клочке  земли, на этой прекрасной северной тверди".