В поисках одиночества

— Ты счастлива?
— А что такое счастье?
— Ты права… Кто знает, что это такое? Может быть, держаться над пропастью.

Эрих Мария Ремарк «Жизнь взаймы»

1

Магазин одежды «Галатея» был почти пуст – ни одного покупателя, ни одного случайно забредшего вечернего гостя. Рабочий день подходил к концу, и я с нетерпением ждал воскресенья, которое собирался провести, не изменяя традициям, в старой доброй компании со своим лучшим другом алкоголем.

Лиза попросила меня постоять на кассе, а сама пошла к хозяйке.
Хозяйка салона, так сказать моя начальница – женщина лет сорока, толстая как боров, но всегда шикарно одетая. Она не была обделена внимание мужчин (в основном, конечно, это были вдовцы из серии «за 50»). Они находили в этой фигуристой карге кокетку, которую нужно завоевать. Кокетку, через которую можно окунуться в любовные воспоминания об утраченной молодости и хоть ненадолго почувствовать себя вновь молодым и горячим. Она любила покричать на продавщиц, зная, что они бояться потерять это место, а значит, и не будут жаловаться. Причиной этого мог быть любой даже самый мелкий пустяк. Подчиненные привыкли к её характеру и молчаливо принимали на себя любые оскорбления, словно это входило в их профессиональные обязанности. Я единственный работник салона – мужчина, имел здесь положение особенное, но отнюдь не привилегированное. Я знал, что могу вылететь отсюда бескрылой птицей в любой момент, поэтому старался работать качественно, общаться с покупателями культурнее и не привлекать к себе особого внимания. Я и попал сюда лишь потому, что хозяйка эта – хорошая знакомая моей бывшей жены.

Я стоял у кассы как солдат на своем посту, уткнувшись взглядом в часы и, шевеля губами, отсчитывал секунды до прихода моей смены, то есть окончания рабочей недели.
Невысокая девушка в белом пуховике вошла едва заметно, тихим шагом прошла к висевшим на вешалке платьям и, взяв одно из них, направилась в примерочную. Минут через 10 она вышла в голубом платье и, встав у большого зеркала, с улыбкой смотрела на свое отражение в нём.
Очнувшись, я оторвал взгляд от часов и взглянул на девушку – голубое платье ей очень шло или, я ничего не понимал в одежде.

Постояв еще пару минут, девушка вернулась в примерочную и, переодевшись, не оглядываясь, вышла из магазина.

Я снова взглянул на часы, висевшие напротив. Тут я увидел Лизу. «Вот и всё, - вздохнул я, - Можно уходить».

Я поднялся на четвертый этаж. Открыв дверь, я повесил ключи на гвоздь и, раздевшись, прилёг на кровать. Я лёг, чтобы спокойно помыслить о величайшей бессмысленности своей жизни, о времени, которое уходит и я рад тому, что оно уходит. О женщинах, которые меня давно не привлекали и не манили, и о мужчинах, в которых я видел лишь собутыльников, но никак ни друзей. Я лежал с закрытыми глазами и постепенно мутные мысли убаюкивали меня. Я усыпал, не замечая этого. Иногда я просыпался, в холодном поту, чувствуя, что только что провалился в бездну. Я приподнимался и оглядывал грязную темную комнату. А я собственно где?!

2

Воскресное утро не часто обещает здравствовать и это утро не стало исключением.
Я просыпаюсь с зудящей головной болью, словно после большой вечерней попойки. Встаю с дивана, и, зевая, иду на кухню. Я подхожу к газовой плите и зажигаю конфорку; взяв со стола ржавый еще советский чайник, ставлю его на плиту. Холодно. Я медленно подхожу к холодильнику фирмы «Союз», достаю оттуда  полбутылки «Старорусской» и, не утруждая себя поиском стопки, делаю большой глоток из горла. Чайник вскипел. Я поворачиваю ручку на плите и снимаю его с газа; вытаскиваю чашку из шкафа и готовлю себе кружку горячего кофе, затем медленно пью её, глядя в окно. Мне стало гораздо лучше то ли от кофеина, то ли от того, что водка, наконец, возымела эффект и я слегка опохмелился. Я вернулся в комнату, чтоб поваляться на постели и убить немного времени, а если повезет то и уснуть.
Прошёл час, все попытки уснуть оказались безрезультатны. Я встал,  побрился и выглядел уже не как бомж, а как очень даже интеллигентный маргинал. Мне стало скучно, я взял книгу. Прочитав пару абзацев, почувствовал смесь духоты и тошноты. Одевшись, я вышел прогуляться.

Финансы запели знаменитый марш Шопена и потому, постояв немного у витрин с алкогольной продукцией, я стал заниматься тем, что не требовало никаких затрат – ходьбой по улицам города без цели и без дела.

Проходящие мимо меня люди никак не волновали меня. Они были другими. Они умели употреблять своё свободное время в полезном деле или хотя бы для отдыха и получения удовольствия. Я же видел в непостоянном времени стук часов, который не предвещал ничего хорошего, но и не нёс ничего плохого. Отрешенное время жило отдельно, посмеиваясь над беглецами, пытающимися его догнать или убежать от него. Я всегда знал, что нельзя доверять календарю. Числа на нём могут поменяться в любой момент. Дни станут неделями, недели месяцами, а месяцы годами и наоборот. Ведь, время не укладывается ни в какие теории относительности.

Я направился к парку. Я шёл по аллее, слушая скрип снега под ботинками, и смотрел на лысые деревья. Вдруг вдалеке я увидел знакомое лицо. Не друг, не враг, а так просто знакомый, шёл навстречу мне по аллее. «Хоть бы не узнал! – проскочило в голове, - ни с кем не хочу разговаривать!». Он, кажется, уже прошёл мимо, не заметив меня, и внутри я заликовал. Но тут я услышал за спиной своего имя. Чёрт!

Я обернулся.
- Это ты?!
- Да, представь себе, это я, - сказал я, выдавив подобие улыбки.
- Ничего себе! Я тебя сначала и не узнал!
- А я тебя сразу.
- Сколько же лет мы навиделись?!
- Да, довольно давно.
- Кажется с института.
- Нет. Я видел тебя полгода назад. Ты был слишком занят и, наверное, меня не заметил, а я не стал тебя отвлекать.
- Ну и зря! Я всегда готов пообщаться со старыми друзьями!
Я к ним разве отношусь? Или только когда у «господина» хорошее настроение?
- Сядем, - он показал пальцем на лавку, стоящую рядом.
Мы сели.
- Как дела-то у тебя?

Перед моими глазами на короткое мгновенье пронеслась виселица с заманчиво болтающейся на ней петлей. Виселица, предлагающая свои бесплатные услуги.

- Просто прекрасно! – сказал я, усмехаясь, - Жизнь – словно сказка.
«Страшная сказка из английского готического фольклора», - проскочило у меня в голове.
- Не женился еще? – продолжает он расспрашивать.
- Нет. А зачем мне это?
- Ну как же? Любовь, уют, дети…
- Скандалы, проблемы, заботы, - продолжил я список.
Он усмехнулся:
- У тебя всегда был особый взгляд на подобные вещи.

«Как, в общем-то, и на все, - подумал я, - Но что он привязался ко мне с этим допросом? Надо перевести стрелки на его самого»

- Ты я смотрю в полном здравии: просто сияешь, словно влюбился? – сказал я ему с поддельным смехом.
- Так и есть. Влюбился.
- По-видимому, в самого себя.
- Нет, в свою новую только что купленную машину, - продолжил он с широкой улыбкой до ушей, не заметив моего сарказма.
- А я что говорил! - я засмеялся, - Ну-с, значит, тебя можно поздравить с таким дорогим приобретением. Наверно не дешёво обошлось?
- Да, конечно, это… - с неимоверной живостью начал он рассказывать о марке, о пробеге, о двигателе…

Я слушал одним ухом, глупо улыбаясь, делая вид, что очень заинтересовался его приобретением. А с чем его в сущности можно поздравить? С тем, что он теперь стал еще менее свободен. С тем, что он теперь будет обеспокоен затхлостью двигателя, износом шин, котировками цен на бензин…

«Вот он – типичный современный раб!» - подумал я. Я ничего не приобретаю слишком дорогого потому, что не хочу быть привязанным к вещам и предметам. Я не накапливаю средства потому, что не хочу жить, храня в потаенном кармане трусов ключи от сейфа или карточку вкладчика в банк. У меня есть самое необходимое: жилище, вещи для минимального комфорта тела и души, диван да сортир. И даже такие вроде бы типичные с современной точки зрения вещи превращают моё конституционное право на свободу в отсутствие свободы.
Любая покупка, приобретение, да и вообще действие, имеет две стороны. Почему же я всегда всё рассматриваю со стороны худшего? Может, поэтому я не знаю что такое счастье? Многокомнатные квартиры, дорогие автомобили, загородные дачи, мраморные туалеты и позолоченные гробы – липовая роскошь рабов-собственников. Они считают себя  самыми свободными, а на самом же деле – они есть рабы своей собственности. Самая большая роскошь – владеть своей жизнью, не стыдится своего прошлого и, как это ни парадоксально, не иметь будущего.

А можно ли иметь будущее? Существует ли оно в том значении, в котором мы его понимаем? Ведь будущее можно только предположить?

- Ты слышишь меня? - спросил меня собеседник, видимо почувствовав, что я где-то далеко.
- Да я слышу. Слышу, что у тебя всё хорошо. Рад за тебя, - я притворно улыбнулся, - Но…
- Что» но»? – он перебил меня.
 - Хотел спросить тебя, - сказал я серьезнее, - так сказать, узнать твое «авторитетное» мнение.
- Спрашивай.
- Неужели счастье ездит только в инкассаторских машинах?
- Знаешь, если есть деньги, то есть и всё.
- А любовь? Дружба?
- Деньги делают человека внешне счастливее, а значит, к нему тянутся люди и, соответственно, друзья и женщины.
Я засмеялся в душе.
- Значит, любовь тоже покупается? Вернее, притягивается к позолоченным рукам?
- Да, - ответил он просто.
- Да-а, - протянул я, - где ж найти непродающихся людей?
- Не продаются тот, за кого мало платят или тот, кого никто не хочет покупать.
«Если я не тот и ни другой, - подумал я про себя, - то неужели я бесценен?»
Я усмехнулся. Ну как тут не полюбить себя?!

3

В магазин вошла девушка. Я сразу узнал её. Она, ни с кем не консультируясь, взяла то же голубое платье и быстрой поступью проскользнула в примерочную. Выйдя из нее, она немного прошлась по залу и подошла к зеркалу. Я тихо приблизился к ней и она, видимо испугавшись, по инерции сделала шаг назад.

- Простите, - сказал я поспешно, - я не хотел вас пугать…
- Я сейчас сниму, - сказала она, видимо увидев на моем красном жилете табличку «продавец-консультант», и уже направилась в сторону примерочной.
- Не надо, меряете на здоровье. Я хотел… Может быть вам нужна помощь. Я уже замечал: вы уже не первый раз приходите сюда примерять это платье.
Она опустила глаза, словно пойманный с поличным вор.
- Да… Просто…
- Оно, кстати, вам очень идёт, - заявил я, пытаясь разрядить ситуацию, - Как раз под цвет ваших глаз.
- Спасибо, - промямлила она.
Я уже сам не понимал, что на меня нашло. Зачем я заговорил с ней? Чуть сконфуженно, я отошёл от неё с мысленным «ну, и идиот!».
Через пять минут она уже открывала дверь с табличкой «выход».

За день конфуз позабылся. Вечером я получил зарплату и можно сказать был счастлив. Но, что есть счастье?

Я шёл по вечернему зимнему городу, погруженный в свои думы, мысли, рассуждения. Наверное, нагрузка на ноги заставляет работать мой мозг, смазывает маслом мои «ржавые» извилины. Я наблюдаю за сонмом домов, магазинов. С усмешкой смотрю на рекламные вывески: юридическая контора «А с бумажкой – человек»; «Апостол Павел» - всё для рыбной ловли: лодки, снасти, удилища; ритуальные услуги «Будем жить!». Мой взгляд заметил яркую вывеску ресторана «Настольгия», и я непременно решил зайти, чтобы согреться и перекусить. Я вошел в ресторан и оглянулся по сторонам: слабо освещенное помещение, стены, окрашенные в черно-серые тона, еще более затемняют зал, в общем, ничего сверхъестественного: уютно, красиво и, наверное, дорого. Я замечаю красные сердечки, наклеенные над барной стойкой, видимо в преддверие 14 февраля.

Я сел за свободный столик около двери, расстегнул пальто и снова окинул взглядом зал. Кроме меня всего три посетителя: за одним столом, держась за руки, сидят молодая девушка и парень, за другим – женщина приблизительно моего возраста.

Через пару минут мне принесли прейскурант. Я пробежал взглядом длинный список из блюд и напитков, и чем дальше, тем сильнее хмурился. Я так давно не бывал в подобных заведениях, что уже забыл какие здесь цены. Так и хочется крикнуть: «Официант, стакан кипяченой воды и кусочек хлеба, пожалуйста!». Но, в конце концов, мысленно махнув рукой, я заказал бутылку не самого дешевого вина. Сейчас у меня есть деньги и я шикую. Когда вино принесли, я оплатил счёт и, свободный, стал медленно распивать его, смакуя в одиночестве.
Я вновь осмотрел зал. Парень что-то увлеченно рассказывал девушке и та периодически хохотала. «Наверно это какая-нибудь очень забавная история или анекдот, - подумал я про себя, - и не исключено, что пошлый». Парень сидел как раз напротив меня так, что я могу видеть его лицо. Лица девушки я не видел, только длинные рыжие волосы, но внутреннее ощущение женской красоты подсказывало мне, что она довольно миловидна. Парень делал ей комплименты. До меня доносились обрывки их болтовни:
- Ты сегодня так красива, - говорил он, пристально смотря ей в лицо, гладя по щеке.
Она что-то отвечала ему, опуская голову вниз. Ей явно нравилось это дешевое внимание. Но что он, в сущности, сказал? То, что её говорили десятки, и еще будут говорить десятки мужчин. Или от любимого человека это звучит по-другому? Я усмехнулся. Может, я просто завидую этому парню, оттого мне и кажется все это таким искусственным? Я продолжал наблюдать.
- Я выйду на секундочку, - сказала девушка через несколько минут.

Она встала из-за стола, и на мгновение мне открылось её лицо. Действительно, красива, но не в моем вкусе. Девушка направилась в сторону уборной. Наверное, решила подмалевать себя. Я посмотрел на парня, который, улыбаясь, смотрел ей вслед немного ниже пояса. Во взгляде его я почувствовал не то вечную любовь, не то что-то близкое к разврату. А может это мое меланхолическое воображение разыгралось.

Я всегда, где бы я ни был, любил наблюдать за незнакомыми людьми и находил это довольно занимательным. Я любил читать по их лицам черты характера, моральные качества, их деятельность и занятия, историю их жизни. Есть лица, как открытые книги: в них все ясно и понятно. А иногда попадаются такие физиономии, за которыми трудно что-то различить, словно на них надета маска из глины.

Погруженный в размышления, я не заметил, как в зал вошла девушка. Она подошла к моему столику и присела на стул напротив. От неожиданности я чуть не поперхнулся – та самая незнакомка из магазина. Она улыбнулась:
- Здравствуйте, – сказала она тихо.
Я выдавил некое подобие улыбки.
- Вы против? – она немного привстала.
Я схватил её руку.
- Нет, я не против. Простите мне мою заторможенность, ваше появление здесь показалась мне слишком неожиданным.
Я на секунду замялся.
- Вы будете? – показал я на наполовину пустую бутылку.
- Можно. Немного, - она чуть поморщилась.
Я громко щелкнул пальцем и крикнул:
- Официант! Еще один бокал, пожалуйста.
Он принес бокал и я начал разливать.
- Я, по правде, не пью, - сказала девушка извиняющимся голосом.
- Иногда-то можно, - я улыбнулся.
Она сделала глоток из бокала. Наступила мучительная пауза. Как же они невыносимы эти минуты, когда нечего сказать!
- Вы здесь уже были? – я разрушил молчанье.
- Да, я иногда сюда прихожу. А вы?
- Я – первый раз. Шёл мимо, увидел вывеску, решил зайти, выпить.
- Если честно, я всегда была здесь одна, - она как-то засмущалась, -  а вот сегодня решила подойти к вам. Скучно сидеть одной.
Я всмотрелся в лицо девушки. Я мог бы назвать его красивым, но лучше здесь подходило слово милое: милые голубые глаза, милый нос, губы, милый взгляд из-под ресниц… Впрочем, мне ли судить о красоте?
Я пощупал свой подбородок, ощутил густую колючую щетину и пожалел, что уже неделю не брал в руки бритву.
- Вы очень красивы.
Чёрт! Я опустился до глупых комплиментов!
- Спасибо, - она смутилась. Или сделала вид, что смутилась.
- Впрочем, - добавил я, - вы не в первый раз это слышите.
Мы выпили еще по бокалу. Она покрылась красной краской (вино сделало свое дело) и немного осмелела.
- Я хотела спросить вас, если это конечно не слишком нагло… Вы свободны?
Я чуть улыбнулся.
- Свободен… Да, я свободен! Но лучше ли мне от этого? Что даёт это сладкое слово «свобода», за которые наши предки столетия назад рубили головы? Дополнительную ответственность и осознание собственной ненужности. Может лучше быть винтиком в огромной машине, чем бесполезной гайкой валятся на перекрестке четырех дорог? Парадокс…
Я глотнул вина.
- Хотя, вы спрашиваете о другом. Вы имеете в виду мое семейное положение. Но, здесь я также свободен. Вернее, я одинок. Ни стоит сваливать эти понятия в одну кучу, это разные вещи и ни на йоту не зависят друг от друга. Точно так же как одиночество не измеряется по количеству друзей и знакомых, а уровень свободы не определяется количеством прутьев в клетке, где ты имеешь несчастье пребывать. Но, простите мне мой меланхолизм, мой сплиновский склад мыслей.
- Ничего, - она как-то понимающе кивнула.
- И простите мне мою мрачность. Вы, наверное, хотели отдохнуть в этот зимний вечер, сели сюда, чтобы весело пообщаться, а я несу галиматью о какой-то далёкой свободе и остальном метафизическом бреде.
Я сделал ещё один глоток вина.
- На самом деле мне многие говорили, что я мрачный человек, говорили, что у меня больная фантазия, как впрочем, и ум, а я всегда отвечал: «Не я мрачен – мрачна комната, в которой я живу. Не я болен – больны стены, которые меня окружают».
- Вы оказывается еще тот эгоист, - с улыбой сказала она, после паузы.
- Нет, я просто умею придавать человеческие свойства вещам, тем самым перекладывая на них свою вину и пороки.
Я усмехнулся.
- Это кстати очень помогает в жизни: как для повышенного мнения других о себе любимом, так и для улучшения собственного внутреннего эго и защиты от грызущей когтистой совести.
Она еще раз улыбнулась:
- Вы очень красиво говорите.
- Это, по-видимому, единственное, что я умею. К сожалению, за это не платят.

Я провожал её.
- Я, если честно, тоже одинока, - сказала она с грустной улыбкой.
- Вы?! Вы не должны быть одиноки! – воскликнул я с жаром.
- Конечно, у меня есть поклонники, но они, как бы сказать, не те. Они слишком...
- Скучны?
- Нет. Скорее стереотипны.
Я промолчал. Я не поверил, что она говорит правду. Я вообще не особо доверяю людям.
Мы подошли к первому подъезду двенадцатиэтажного дома и остановились.
- В этом доме я живу. Кстати, как вас зовут?
 Я назвал ей своё имя:
- А вас?
- Лилия. Странное имя, да?
- Нет, наоборот, очень красивое. Хотя, все имена – красивы. А самое прекрасное имя носит женщина, которую мы любим.

Я поднял воротник чёрного пальто и скрылся в темной улице фонарей: то ли погасших, то ли разбитых хулиганом-мальчишкой из соседнего двора.

4

Очередной черный понедельник закончился. Я вышел из магазина, словно узник из казематов. Лилия стояла напротив и, улыбаясь, смотрела на меня сквозь хлопья падающего снега. Тихое «здравствуй», безлюдная остановка, желтая маршрутка и вот, я открываю двери ресторана «Ностальгия».

Мы сели за столик почти в самом конце зала.
К столику подошёл официант – парень лет 18-20, молодой, тощий и прыщавый.
- Я вас слушаю.
- Что ты будешь? - обратился я к Лилии, переходя на «ты».
- Я не знаю. То же что и ты.
- Нам, пожалуйста, вот этот салат, - сказал я официанту, тыча пальцем в одну из строчек в меню, - и бутылку вина.
- Какого?
- Мм… Давайте… Красное полусладкое.
- «Каберне» подойдет?
- Да, подойдет.
- Вам, разумеется, открыть?
- Нет, принесите штопор. Я и сам умею профессионально открывать бутылки.
Официант взглянул на меня странно, затем, улыбаясь, скрылся.
Через несколько минут он вернулся, неся в руках, две высоких чашки с салатом из огурцов, помидор и еще каких-то овощей.
- Сейчас принесу вино, - сказал парнишка, поставив тарелки на стол.
- Ты, я вижу, неплохо разбираешься в винах? – спросила Лилия, когда он ушёл.
- Нет, только в низкокачественных подделках этих вин.
Лилия улыбнулась:
- Так что же мы будем пить сейчас?
- Великолепное пойло, состоящее из виноградного сока, различных ароматизаторов, красителей и этилового спирта.
Она засмеялась.
Официант как раз подошёл к столику, держа в правой руке бутылку и в левой – два бокала и штопор в одном из них.
- Я правильно говорю? – обратился я с улыбкой к «трапезному служителю».
- Совершенно правильно. Клиент всегда прав, - улыбнулся он, чуть кланяясь.
Лилия снова засмеялась.
Официант недоумевающе взглянул на неё.
- Еще что-нибудь нужно? – спросил он, немного сконфуженно.
- Нет, спасибо.
Официант ушёл обслуживать других клиентов.

Я взял бутылку в руки, и крепко прижав к столу, открыл её при помощи штопора. Налив сначала Лилии, а затем себе, я чуть-чуть глотнул.
- Ну как? – спросила Лилия, улыбаясь.
- Ну что ж тут сказать. Это можно пить, - сказал я оценивающе, - хотя цена не показатель качества.
Лилия сделала небольшой глоток.
- Это вино когда-то любила моя жена, - добавил я, сам не зная зачем.
- Ты был женат?
- Да и это было давно.
- А почему «любила», она что… умерла?
- Нет. Просто я своим примером отбил у неё всякую охоту употреблять алкоголь. И благодаря мне она его теперь не переносит.
- Расскажи, – попросила Лилия мягко.
- Что?
- Твою историю любви?
- Если даже она крайне банальная?
- Всё равно, – Лилия настаивала.
- Хорошо. Расскажу.
Я сделал большой глоток из бокала.
- Мы познакомились в те времена, когда молодость еще била во мне ключом, когда я чувствовал течение крови по венам, тогда, когда я жил настоящим, а будущее казалось мне ясным и безоблачным. Она была прекрасна, да и я, по-видимому, был неплох. Мы любили друг друга, словно дети. Тебе никогда не казалось, что все влюбленные похожи на маленьких глупых детей?
- Да, казалось.
- … Так вот мы жили, любили друг друга. А потом…
- Что потом? – тихо произнесла она.
- Потом со мной произошли перемены. Я потерял работу, стал выпивать. Наша любовь охладела. Особенно с её стороны. Она стала отлучаться по разным поводам, перестала бывать дома. А я забывался запоями…
Я глубоко вздохнул.
- Затем мы разошлись. Тем более она полюбила другого. Впрочем, этого стоило ожидать. Надо отдать моей супруге должное: она очень долго меня терпела.
Наступило минутное молчание. Лилия сидела, облокотившись на стол и подперев голову рукой, и смотрела на меня грустным взглядом из-под длинных ресниц.
- Вы так рассказываете, - прервала она молчание, - словно до сих пор её любите.
Я улыбнулся:
- Глупо, не правда ли? Я не знаю, люблю ли я её до сих пор. Это уже не так важно. Если бы даже она сейчас позвонила мне и предложила всё начать сначала, я бы извинившись, отказался.
- Почему? – спросила она удивленно, поднимая вверх свои тонкие брови, и округляя голубые глаза.
- Потому, что она не может вот так вот взять и пойти по одной дороге со мной. Моя дорога, мой жизненный путь слишком оплеван, чтобы пускать на него еще одного человека. Причем, оплеван не только мной, но и другими. Так почему же она должна идти со мной по этой грязной тропе рука об руку?
Я играюсь пустым бокалом в руке.
- Потому, - вдруг произносит Лилия тихо, - что, если любишь человека, то тебе всё равно по какому пути идти, главное, что с любимым.
Я делаю нервный смешок.
- Да, это так. Но вот надолго ли хватает у любящего сил, чтобы идти и не сворачивать на другую тропинку, где меньше колдобин?!
- У тебя очень пессимистичный взгляд на вещи.
- От того, наверное, и путь рядом со мной не переносим.
Я тянусь рукой к бутылке, желая наполнить содержимое своего сосуда.
- Тебе долить, - говорю я, глядя на её наполовину наполненный бокал.
- Да, пожалуйста.
- Мне нельзя пить много вина, - говорю я, поднося горлышко бутылки к её бокалу, - Я неустойчив к вину. В прямом и переносном смысле.
- Пить вообще много нельзя, - говорит она, делая серьёзное лицо.
- Да нельзя. Много жить, кстати, тоже.
Лилия засмеялась.
- Ты, я вижу, любишь преувеличивать.
- Не того что бы очень… Просто человечество гиперболизировало свою роль и придало себе невероятную важность. Оно авансом приписало двуногому общипанному петуху высокие ценностные ориентиры, назвало каждого представителя вида – личностью, забывая, что, человек, как и любое другое животное, преследует одну единственную цель – выжить, а значит размножаться, чтобы не вымереть и обустраиваться, чтобы чувствовать себя комфортнее. Чтобы чувствовать себя безопаснее человек создал государство. И в принципе единственное что отличает «животное человек» от, скажем, «насекомое таракан» - это то, что он пытается придать смысл своему существованию. Ищет его, копая всё глубже. Но смысл на поверхности: размножаться, обустраиваться, защищаться от себя самого.
- Не слишком ли грубо?
- Может быть, зато правдиво.

Я проводил её до дома и уже собирался прощаться.
- Ты не хочешь зайти на чашку чая?
- Я хотел бы сказать, что хочу, но мы с тобой прекрасно знаем, чем эти чаепития заканчиваются.
- Ну, а если и так?
- И что? Завтра мы разойдемся по своим жизненным дорогам. Прости, но я не хочу, чтобы ты чувствовала себя использованной. К тому же я надеюсь оставить к себе интерес, так сказать, некую загадку.
- Я тебе не нравлюсь? - спросила она тихо.
- Не говори глупостей, ты мне нравишься.
- Тогда что? Ты считаешь меня легкомысленной?
- Нет, но я думаю, что я не тот, кто должен быть рядом с тобой.
- Ты разве можешь знать, кто боле мне подходит?!
- Я могу знать, кто более тебя достоин. И я, безусловно, не вхожу в эту когорту счастливчиков.
- А может быть нет никакой когорты, а есть только ты один?
Она взглянула на меня глубокомысленно.
- Может быть… - повторил я.
Может быть, может быть… Что это вообще за выражение! Простая не уверенность или сухой выход из воды? Все эти фразы, маленькие словечки выражающие неполноценность, сомнение, предположение и т. п. – есть словесные лазейки для лгуна и юриста, но не для любящего.
- Может и стоит быть, - сказал я едва слышно, - может и стоит.

5

Место встречи изменить нельзя. Мы заказали по кружке кофе –  у меня почти не осталось денег.
- Как неделя прошла? Что у тебя нового в жизни? – спросила Лилия, делая первый глоток чёрного афроамериканского кофе.
Я усмехнулся:
- Нового… Ничего, все так же: существую, волочу тело и тщетно пытаюсь найти маленькие радости в океане невыносимой тоски.
Она взглянула на меня, и я почувствовал в её глазах проблески сострадания.
- Я мастерски умею расстраивать людей, - добавил я поспешно, - хотя никогда этого не хочу. Прости, у меня происходит это непроизвольно, то ли от длинного языка, то ли тупости.
Я почувствовал её руку на своей и замолчал. Вот и первое прикосновение!

В течении получаса мы болтали о всякой ерунде. Затем заиграла медленная музыка, и люди потихоньку потянулись к центру зала.
- Может, потанцуем, - Лилия предложила мне, вставая со стула.
- Прости, но я не умею танцевать.
- Я тебя научу.
- Мне уже поздно учиться.
Лилия разочарованно села обратно.
Через пару минут к нашему столику подошёл лысый, довольно упитанный мужчина в ярко малиновом пиджаке с золотой цепочкой на шее.
- Разрешите пригласить вас на танец, - обратился он к Лилии.
Лилия посмотрела на меня, как бы спрашивая разрешения.
- Извините, но она уже танцует со мной, - ответил я мужчине, протягивая в это время руку Лилии, в знак приглашения на танец.
Мы отошли от столика на пару троек шагов. Лилия положила свои руки мне на плечи, я обнял её за талию.
- Ты же не танцуешь? – спросила меня Лилия с усмешкой.
- А я и не танцую. Я просто обнимаю тебя в такт музыке.
- Молчи! - шикнула Лилия с наигранным укором, - Молчанье – золото.
Я улыбнулся:
- Если молчанье – золото, то почему же люди ценят только слова?!

Натанцевавшись вдоволь, мы сели обратно. Вскоре Лилия обратила внимание на сцену. Та было явное изменение в ресторанном репертуаре. На маленькой помосте появилась молодая стройная девушка и подошла к одиноко стоящему микрофону. «Она, вероятно, имеет немало поклонников», - подумал я, глядя на округлые формы груди и бедер. И действительно, за бурей аплодисментов раздались громкие мужские голоса явного «одобрения».
- Она, по-видимому, модель. Красивая! - сказала Лилия, как бы между прочим, словно прочитала мои мысли.
- Да, красивая. Красивая искусственная кукла, - ответил я грубо, - Она не манит.
Я сразу почувствовал намёк, и уже немного злюсь. Зачем она говорит это? Пытается понять, нравится ли она мне?
- Если ты хочешь меня что-то спросить или сказать мне, то можешь говорить прямо и без обиняков. Так гораздо проще. Зачем выдумать стратегические планы нападения на союзников?!
Она чуть покраснела.
- Я ничего не хотела… - сказала она тихо, опуская взгляд.
Я постепенно охлаждаюсь. Почему я так груб? Потому что не выношу фальшь и контрольные проверки в отношениях, которые так обожают устраивать эти Цереры? И все-таки я слишком жесток.
- Ты гораздо красивее её, - хочу извиниться я за свою грубость, - Всё потому что, ты настоящая! Будь ты ею, я бы здесь не сидел.

Я говорю честно. Я не обманываю её, и Лилия видимо почувствовала это. Она взглянула на меня, затем нащупав мою руку, лежащую на столе, взяла её в свою. Как же я рад, что она не улыбнулась самодовольной улыбкой, на которую женщины такие мастерицы, а просто посмотрела на меня взглядом полным нежности и наступающей на пятки любви, который красит их гораздо больше, чем прочие выражения их, то ангельски прекрасных, то по-змеиному коварных лиц.
Я чувствую её тепло, чувствую её благодарность за этот запоздалый комплимент. Её теплота, ощущение её руки даёт мне гораздо больше, чем простое, такое постоянное, частое «спасибо».

А певица продолжает петь: что-то на английском, слов не понятно, но ясно, что про любовь.
- Пойдем отсюда, - попросила Лилия, - мне здесь как-то неуютно.
- Куда?
- Пойдем, просто погуляем.

Я позвал официанта, вытиравшего соседний столик, и попросил у него счёт. Через несколько минут мы вышли из кафе. Я глубоко вдохнул ледяной воздух и почувствовал настоящую русскую зиму. Я взглянул вверх, надеясь увидеть там звёзды. И действительно. Бесчисленное множество этих небесных тел, казавшихся отсюда маленькими огоньками на чёрном полотне бесконечности, сияли блистательным светом. Маленькие звёздочки… Но не мы ли были маленькими?  Мы – две крошечных точки во всеобъемлющей вселенной, которых проглотило ночное небо города.

Около полуночи. Мы шли по улице, держась за руки. Я уже не боялся, что моя рука будет слишком мокрой от пота, если такое произойдет, Лилия всё поймет. Тишина всеобъемлющая распространилась на улицы, по которым мы идём, заволокла нас в один огромный мыльный пузырь, куда не проникнет ни один звук из внешнего шумного мира – ни гул машин, ни криков толпы, ни суетливого топота чёрных ботинок по асфальту.

Мы прошли через ряд магазинчиков и кафе. Затем мимо домов – сначала старых желтых, словно списанных с петербуржских натюрмортов, а потом хрущёвок – вечном памятнике 60-х годов прошлого столетия. Слабый свет от электрических лампочек уличных фонарей едва освещал наш бесцельный путь, и я еле-еле различал лицо Лилии в темноте. Мне приходилось представлять его самому, что, впрочем, не составляло большого труда.

Мы шли по тротуару вдоль дороги. Казалось, что она ведёт в никуда или, по крайней мере, в тёмную мглу, в которой мы становились невидимками, отдаленными от сего мира. В чёрный мрак безлюдья, где мы становились единым целым, и никто и ничто не могло помешать нашей с ней любви.

Почему я так уверено чувствую себя в темноте? Разве я преступник или сумасшедший? Да, я безумец. Я влюблен и безумен.
Хотя, может быть, рано говорить о любви?

- Ты только посмотри на эту красоту! – вдруг сказала она, глядя в звездное небо, - Взгляни на эти звёзды! Когда я смотрю на них, то понимаю, насколько этот мир прекрасен, насколько разнообразен. Какая прелесть любоваться на них, ощущать эту бесконечность! Я чувствую себя такой маленькой среди этих мириад! – говорит она, с улыбкой глядя на меня.

Я посмотрел на неё и улыбнулся. Ты и есть маленькая, проскакивает у меня мысль. И что эти звезды?! Вот ты действительно прелесть! Особенно сейчас! Словно цветок! Как, мне хочется сказать ей, о том, как мало осталось таких цветущих цветов как она. А что звезды?! Наши дети будут смотреть на эти небесные огни, любоваться ими. Ну, а мы? Мы канем в Лету. Все наши поступки – хорошие, плохие – посчитают недостойными памяти. Мы умрем, оставив после себя лишь мраморную плиту (а то и просто деревянный крест) да два числа на ней, которые уже ничего не значат. А звезды? Звезды будут жить вечно. Будут жить, и взирать на нас своим огненным ярким взглядом.

Мы идем и молчим. Я просто не знаю о чём говорить.
- Я хотела спросить тебя, - вдруг нарушила молчание Лилия.
- О чём?
- О том, - продолжала она, - что будет потом, когда мы, ну ты понимаешь…
Я сразу понял, что она имеет в виду.
- Когда мы умрём, ты хочешь сказать.
- Да, - подтверждает она, поморщившись, - неужели все на этом закончится?
Чёрт! Зачем она это спрашивает?! Что я могу ей сказать?!  Не скажу же я ей, что наши души отправляются в небытие, а наши тела идут на корм червям?! Не говорить же, мне, что это – всё и больше ничего! Ничего!
- Я, конечно, не могу знать наверняка, но, наверное, что-нибудь и есть там, - говорю я, делая кивок головой вверх на звездное небо, - может, мы будем одной из тех бесчисленных звезд. Но тебе не стоит себя накручивать. Еще пройдет много времени. Пройдет много времени, перед тем как ты узнаешь, что находится за гранью смерти, что следует за ней. Но это будет не скоро, поэтому постарайся не думать об этом и не грусти так.
Я кашляю, затем продолжаю:
- Знаешь, чем больше думаешь об этом – жизнь, смерть – тем чаще видишь петлю во снах.
- Ты сегодня – грустный, - она сочувственно смотрит на меня.
- Я всегда – грустный. Как, кстати, и ты. Но это не так уж и плохо. Не хорошо… Но и не плохо.
До парка уже недалеко. А по мне так еще целая вечность. О чем с ней можно говорить? Уж, не о банальной же погоде!
- Ты не переживай за меня, - я добавил, желая поставить точку.

Она молчит. Я, кажется, её успокоил. А может она притворяется, что забыла. Я сказал «Не переживай», а сам в это время думал: «Не переживай за меня, со мной уже всё кончено». Ты не можешь за меня волноваться, я не стою твоих переживаний. Свою горькую чашу я должен пить сам. Сам и один. Чёрт! Я сказал у меня все хорошо. Ну, да всё как обычно. Как обычно – невыносимо. Но ей не стоит об этом знать.

Все-таки она тревожится, волнуется за меня, неужели я что-то для неё значу, но ведь мы и месяца не знакомы. Может она ко всем относится, с такой теплотой, а я просто один из многих? Да, я недостоин её. Любовь должна что-то давать людям. А что я могу ей дать?! Счастье? Богатство? Внимание? Ничего. Я только и могу, что ввести её в мой пьяный мир тоски и печали.  И она войдет в него. Она согласится войти, возможно, добровольно. А кто будет в это виноват? Я! Когда ты тонешь, не стоит тащить за собой другого. Это верх эгоизма! Но ведь и она, похоже, живет в этом несовершенном мире?!

Я вздыхаю. Эта старческая привычка появилась у меня давно, будто я уже нахожусь при смерти, будто смерть ходит по моим пятам,  все время что-то шепчет на ухо, а я слушаю, но не боюсь. Чего тут бояться?! К её дыханию быстро привыкаешь. Со временем в ней находишь даже некую прелесть, индивидуальность, так сказать. Хотя неприятная прелесть, я бы сказал. Да и индивидуальности немного. Ведь все рано или поздно её познаем!

- Ты единственный человек, с которыми я могла бы поговорить не притворяясь, – говорит Лилия, нарушая молчание, - Хоть мы и знакомы совсем немного.
Она смотрит в мои глаза, а я отвожу взгляд в сторону.
- Я не знаю, почему, но я доверяю тебе – продолжает она, - мы, как будто, чем-то связаны с тобой. Мне кажется, что я тебя так давно знаю, словно мы знали когда-то друг друга, а потом по какой-то причине не виделись несколько лет. И вот теперь мы вновь встретились. Тебе так не кажется?
Я пытаюсь улыбнуться.
- Да, у меня тоже есть такое ощущение.
- Правда?
- Да.
- Значит, я не сошла с ума.
- Нет – говорю я, усмехаясь.

Нет, по-моему, мы оба сошли с ума. Ты, потому что, нашла во мне что-то. И я, труп, который пролежав несколько лет в морге, надеется на то, что может быть любим.

Мы сели на деревянную скамейку. Она сделала глубокий вздох, и я почувствовал колыхание её груди. Чёрт! Наваждение! Но, это не любовь! Нет! Это всего лишь животные инстинкты, пробужденные после долгого сна. Однако, не похоже на это. Я пытаюсь себя успокоить. Она что-то рассказывает мне. Я почти, не слушаю. Её слова проносятся мимо меня. Я слышу лишь  её тихий голос и наслаждаюсь его звучанием. Мне не нужны чьи-то мысли и слова, я и своими сыт по горло. Но вот голос! Человеческий голос! Такой тихий и нежный! Что еще может быть нужно?!

Я открыл дверь ключом. Я помог Лилии расстегнуть пуговицы на её пуховике, затем снял своё пальто. Мы прошли в комнату. Лилия подошла ко мне, и мы несколько секунд неотрывно смотрели друг другу в глаза. Вдруг между нами пролетел Эрос и мы, поддавшиеся его зову, дали волю инстинкту. Я почувствовал, что скверная штука по имени «жизнь» иногда преподносит сюрпризы, приятные во всех отношениях.

6

- Расскажи о себе, - прошептала Лилия.
Мы лежали на расправленном диване в полной темноте. Она положила голову мне на грудь, и я перебирал пальцами пряди её белокурых волос.
- Что рассказать? Я – животное, которое по будням ходит на двух ногах, а по выходным, пьяное, – на четырёх.
- Я серьёзно!

А что я могу сказать ей? Я всего лишь песчинка в пустыне, камень на обочине, капля в реке. Всего лишь Человек. И никто обо мне не будет помнить. И даже Лилия в скором времени забудет моё имя. Впрочем, имя она может, и будет помнить. Только имя. Но на что мне оно?!

- Я же тебе рассказывал… Когда-то я был женат, потом развелся. Пил: большая часть заработанных мною денег уходила на алкоголь, который гвоздями поддерживал во мне жизнь. Впрочем, я и сейчас употребляю и более того –  потихоньку спиваюсь, Сплин, по-видимому, одерживает вверх над моим разумом, а когда он подогрет алкоголем, то становится в разы сильнее, а в часы вечерней тоски кажется непобедимым.
- Почему же ты не завяжешь?
- Завязать - значит вновь вернуться в реальность, а когда эта реальность предстает передо мной во всем своём «великолепии», то я тут же тяну руку к бутылке. К тому же, мне необходим пассивный суицид, чтобы жить, не желая активного.
- Ты очень странный.
- Скорее специфический. Впрочем, я ведь не пью, я просто ищу счастье – сказал я, растягивая слова.
- Но счастья не найдешь в вине.
- Ни в вине, ни на дне граненого стакана, - добавил я.
- Так зачем же искать то, чего нет?
- Для того чтобы вовсе не вспоминать о существовании того, что так усердно ищешь. А если серьезно, зачем еще пить как не для того, чтобы заглушить голоса разума?
Мы помолчали минут пять, я хотел дать Лилии время переварить информацию.
Наконец я продолжил:
- Что я еще могу про себя сказать. У меня нет прошлого. Я иду, сжигая мосты, чтобы не возвращаться обратно.
- Ты что боишься своего прошлого?
- Нет, я не боюсь его. Разве можно бояться того, что нет?!
- Почему же его нет?
- Потому, что я сам этого хотел. Или так получилось. Я уже не помню. Единственный момент, когда я чувствовал время, когда я разделял его на прошлое, настоящее и будущее – это была та недолгая семейная жизнь, ну и, наверное, беззаботные годы юности, которых я уже почти не помню.

Я чувствовал, что она  не понимает. Я этому не удивлялся. Невозможно полностью понять сущность другого человека. Этому никогда не научат ни философские книги, ни энциклопедии по психологии, ни десятилетия исследований функций головного мозга.

- А с твоим будущим? Ты хочешь от него отказаться? – спросил я, неожиданно, так что она вздрогнула.
- Я не понимаю тебя.
- Зачем ты связалась со мной?
- Не знаю. Мне показалось, что в тебе есть что-то близкое, что-то общее, объединяющее наши с тобой судьбы.
- Может быть, тебе действительно показалось…
- Я думаю, что нет.
По моему лицу скользнула улыбка, но Лилия её не заметила. Я вздохнул, собираясь подвести под нашей «учёной» беседой жирную черту:
- Как бы там ни было, но поезд едет дальше. И будет ехать, пока в один прекрасный день не сойдет с рельс. И только тогда можно будет воскликнуть: «Finita la comedia!».
- Но ведь всегда можно сменить направление.
- Если бы так, - сказал я, чуть улыбнувшись, - Но, увы! Направление можно сменить только на вокзале, пересев в другой локомотив. Вот здесь и приходится решать вечный вопрос: «На какой?». Поезда не подписаны, а если и подписаны, то надписи неразличимы для человеческого глаза. И поэтому приходится надеяться только на случай и на удачу. Ведь не знаешь, какой из них ведет к славе, какой к счастью, а какой в никуда.
- И в каком из них едешь ты? – спросила она тихо.
Я засмеялся:
- Предпочитаю сидеть на вокзале, никуда не еду, и ничего не жду. Зато с интересом и иронией наблюдаю за другими пассажирами входящими и выходящим на моей станции.
Она поцеловала меня.
- Ты любишь пофилософствовать.
- Да. Философия – это ипостась тех, кто не умеет жить.
- Я иногда тоже: сижу в автобусе, прижимаюсь головой к оконному стеклу, смотрю в него, и мне начинают лезть в голову разные мысли. Вот недавно ехала и задумалась о смерти.
- О смерти! – я удивился, - Ну и что ты могла надумать об этом столь далеком от тебя «слове»?
- Всего лишь одно: умереть нужно вовремя. Раньше того момента, когда жизнь становится утомительна.

Я ненадолго задумался:
- Но чтобы умереть во время нужно сначала родиться во время. А те лишние, те презираемые многими, те или слишком старые или слишком молодые духом, те, для кого вселенная прихожая или туалет, они разве могут что-то говорить о мире, если их появление на свет было следствием несвоевременной ошибки? И если они несвоевременная ошибка, то, как же им жить?
- Ты так переживаешь за них, будто сам один из них.
- А чем чёрт не шутит! Может быть и я – лишний. Может быть и я –  несвоевременная ошибка.
- А это незаразно?
Я улыбнулся.
- Незаразно, но чрезмерное общение со мной может привести к побочным результатам.
Снова наступила тишина.

Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы жизнь становилась обыденностью, иначе она станет второсортной, никому ненужной и еще более бесполезной. От неё захочется убежать в объятия случайных подруг и ночных приключений, когда разум, подогретый наркотиком, не желает останавливаться и несётся, не видя земли под ногами. Несётся, сквозь туман скуки и однообразности, в котором не различимы ни ориентиры, ни цели, ни люди. Разум бежит, рискуя уронить своего владельца, и разбить его жизнь. Разбить жизнь, которой, в общем-то, и не было…

Лилия прервала поток моего сознания:
- Раньше я считала, что смерть враждебна жизни, а потом…
- Что потом? Ты стала думать по-другому? – перебил я её. «Зачем она заводит эти темы?!»
- Теперь я думаю, что смерть противоположна любви, а жизнь – одиночеству.
Она встала, опираясь рукой на спинку дивана, и медленным шагом босых ног подошла к окну.
- Откуда у тебя берутся такие меланхоличные мысли?
- Я не знаю. У меня в голове словно загорается какая-то лампочка, и я чувствую, что эта не просто мысль, а истина. Эта мысль предстает как жизненная аксиома, которую невозможно оспорить.
- Также как и невозможно доказать, ни с помощью чисел или линий, ни посредством других рациональных и иррациональных средств, - добавил я, прекрасно понимая что она хочет мне сказать.

Она стояла, прекрасная в своей душевной и физической наготе, понятная и близкая. Она смотрела в окно, словно видела в этой бездонной ночи, освещенной огнями уличных фонарей, свою маленькую истину, которую зовут любовью. Или жизнью. Для неё сейчас это было одним и тем же. Как и для меня.
Впрочем, еще рано говорить о любви.

7

На центральной площади города собрались огромная толпа людей: депутаты, члены различных организаций и движений, представители клубов по интересам и невидимых профсоюзов, а по большей части простые зеваки. Мы принадлежали как раз к последним.

Мы шли на шум, на крики и громкую музыку, доносившуюся из двух высоких колонок на сцене. Сзади сцену было совсем не видно, и мы чуть протиснулись сквозь толпу, поближе к выступающим. В это время за импровизированные кулисы убежали какие-то девчонки в народных костюмах, и под громкие аплодисменты на сцене появился делового вида мужчина лет 40, в серо-фиолетовом галстуке, с круглым, как глобус лицом и вылезающим из-под белой рубашки брюшком. Одним словом депутат. Он долго говорил. Я его не слушал, подобные речи всегда меня утомляли. До меня доносились обрывками слова: «область», «успехи», «тяжелый труд», «будущее», «стабильность» и это частое «мы». Хотя кто это «мы» я никак понять не мог. Депутат что-то крикнул, и толпа хором стала повторять за ним.

Я обратился к Лилии:
- Я знаю многих людей, главным атрибутом одежды которых является галстук, разных окрасок и материалов. Хотя зная их, я понимаю, что достойны они в лучшем случае столыпинского галстука.
Лилия так громко засмеялась, что на её наградили недовольным взглядом две девушки с флагами впереди нас. А какая-то бабулька с сумкой в клеточку невнятно пробормотала:
- Ну и молодежь пошла!

Народный служитель ушёл со сцены. Вышел какой-то ансамбль с русскими народными танцами, затем парень спел что-то про Отечество, снова танцоры...

Затем на сцене появились ведущие, дабы объявить честным людям о начале беспроигрышной лотереи! Люди невероятно зашевелилась. Женщина с маленьким ребенком, стоящая перед нами достала какую-то бумажку, на которой был виден номер: «167». Так вот почему вас так много?! Пришли вкусить объедки с барского стола?!

Мне стало всё это противно, и я взял руку Лилии и потащил её обладательницу через толпу подальше от этого места. Впрочем, Лилия не особо сопротивлялась.

- Тебе не кажется, что наше людское общество схоже по своим свойствам ни с иерархическим муравейником, с которым иногда его сравнивают, а с обществом крыс. Хотя это возможно слишком грубое сравнение. Тем не менее, всё сходства на лицо: острые зубы, потрепанные шкуры, не слишком большой мозг, но порой довольно ловкий на всякого рода ухищрения – вот он Человек! И каждый сам за себя! Один против всех и все против одного. Таков закон жизни. Другого не дано.

Лилия задумалась:
- Мне кажется, что ты в некоторой степени прав. Но… твоя правда приносит невыносимую боль.
- Так всегда: правда приносит боль, сомнение заставляет размышлять, а ложь успокаивает и ласкает слух. И каждый выбирает то, что ему нравится. Как говорится на свой вкус и цвет.
- И ты выбираешь правду?
- Отнюдь. Я бы никогда не решился. Правду выбирают самоубийцы и писатели. Мне же ближе сомнение. Оно, по крайней мере, оставляет за человеком хоть какое-то право выбора.
Она задумчиво улыбнулась.
- А что бы выбрала ты? – спросил я её.
- Я? Не знаю. Наверное, жизнь.
- Достойный выбор, хоть и неоднозначный.
Она несколько секунд смотрела прямо мне в глаза, а затем, увидев ответный взгляд в ответ, быстро отвела взор в сторону, чуть слышно кашлянув.

Она стесняется своих мыслей, даже покраснела немного. Ребенок! Какой она еще ребенок! Но не её ли устами глаголет истина?!

- Ты молчишь, - она прервала мои мысли.
- Я думаю.
- О чем? Я точно знаю, - нежный голос Лилии зазвучал по странному твердо, - Мы рождены, чтобы жить, а не чтобы думать.
- А разве думать – не есть жить?
- Нет.
- Но если мы рождены жить, то значит, мы рождены и чтобы умереть. Ведь жизнь, как и свобода, счастье, любовь не гуляет одна, за ней всегда следует как надсмотрщик её антипод: смерть, горе, боль, одиночество.
- Зачем ты всё очерняешь?! – Лилия сказала с укором, - Ведь всё так хорошо.
Я улыбнулся:
- Что, я разрушаю твою сказку со счастливым концом? Прости. Это не я. Это мои черные правдивые притчи вытягивают из окружающих всю энергию и соки. Может быть, я энергетический вампир? Может быть, я ложусь спать в деревянный гробик, который ревностно прячу в потайном шкафу?
Лилия улыбнулась.
- Если бы ты был вампир, то давно бы меня укусил.
- А может я и ждал этой ночи. Кстати, - я ткнул пальцем в небо, - как раз полнолуние! Что же нужно еще упоенному любовью вампиру.
Лилия засмеялась.
- Тогда сделай это! Укуси меня!
- Сию же минуту!
Я поцеловал её.

Я знал, что она воспевает жизнь в любом её обличии, в любой личине, какой бы скверной и гадкой она не была. Она воспевает жизнь, в отличие от меня – прирожденного скептика в подобном деле. Она вообще существо очень живое, очень жизнелюбивое, я бы сказал. Она любит слушать гомон играющих, бегающих детей за окном. Она слушает его, чуть ли не со слезами. Она вообще любит детей. А я? Я детям противопоказан.

8

Мы любили гулять по вечерам. После работы, уставшие, мы бесцельно слонялись по улицам и болтали о всякой безделице. Так мы отдыхали – двое никому не нужных, затерявшихся во тьме теней, озаренных ярким светом фонарных столбом или светом, исходящим от нашей любви.

В один из таких вечеров, когда мы брели через маленький скверик, впереди показался молодой человек.
Лилия радостно воскликнула: «Какие люди!»
Когда мы поравнялись, она представила мне его как Вадима, её друга еще со времен обучения в школе.
- Лили! - голос его был одновременно и мягкий, и надменный, - Сколько ж мы не виделись?
- Года два, наверное. А то и больше!
- Вот и мне кажется, что очень давно.
Лилия вся светилась:
- Может, пойдем куда-нибудь, посидим.
- Хорошо. Тут есть один ресторанчик «Ностальгия».
- О! Мы там были! Пойдем.
Я, не зная зачем, потащился за ними.

Мы вошли в знакомый как два пальца зал и сели за один из столиков. Подошёл официант, Вадим что-то тихо сказал ему и тот ушёл.
- Ну как ты сейчас? Где работаешь? – скороговоркой спросила Лилия Вадима.
- Я работаю в отцовской компании. Скоро отец отойдет от дел, и я стану генеральным директором.
- Класс! Сколько зарабатываешь?
- Коммерческая тайна, - Вадим засмеялся, - а если серьёзно, то очень много.
- Как ты высоко поднялся!
«Спасибо папеньке за это», - чуть было не вырвалось у меня.
- Да, высоко. И я скажу там, наверху, не плохо.
Я усмехнулся.
- Только нельзя забывать, - сказал я тихо, - опасности таятся на верхах, а у подножий место есть надежде.
- Что, простите? – Вадим впервые обратился ко мне, словно до этого меня здесь не было.
- Ничего. Так просто вспомнилась фраза из какой-то книги, которую читал в молодости.
Вадим посмотрел на меня недоуменно. В это время пришёл официант, неся на подносе три маленькие тарелочки с каким-то заморским яством, три пустых бокала и бутылку вина. Официант всё расставил и с полупоклоном ушёл восвояси.
- Попробуйте это блюдо, - сказал Вадим, указывая на стручья, лежащие в тарелке.
- Дорогое, наверное? – спросил я его.
- Да, дорогое, но я вас угощаю.
Я снова усмехнулся, пододвинул тарелку к середине и протянул руку к бутылке.
- Я не ем, я пью, - сказал я, наполняя свой бокал до краев.
Лилия чуть улыбнулась. Вадим продолжал беседу:
- А ты как Лили?
- Я все также: живу с матерью, работаю учительницей младших классов.
- А на личном фронте?
- Вот недавно влюбилась!
Лилия нежно посмотрела на меня, положив свою руку на мою, и я мягко сжал её маленькие пальцы.
- Вам повезло, - Вадим подмигнул мне, - Лили – прекрасная девушка.
- Спасибо. Я это понял и без вас, - сказал я, может излишне грубо, - А вы? Женаты?
- Увы, такую как Лили не встретил.
Он выпил бокал вина (к тому времени, я уже опустошил бутылку на треть) и спросил меня, как мне показалось, язвительно:
- А вы кем работаете?
- Я – продавец в салоне одежды, - сказал я с как можно большей гордостью.
Он прыснул.
- Что же в этом плохого? Разве я приношу для общества меньше пользы, чем вы? Просто ваш труд оценивается выше, чем мой и потому более престижен.
Он взглянул на меня свысока, но промолчал.

Вадим не нравился мне. Весь вид его казался мне фривольным. В его словах, жестах, артикуляции я видел прикрытую наглость и высокомерие. Он, своим неподобающим видом, заводил меня и внутри я горел от бешенства, но снаружи, как всегда, был спокоен подобно удаву.

Я знавал подобных людей. Цель их жизни – жалкое довольство собой, жалкое осознание своей исключительности и уникальности, и полное отсутствие всяческой тяги к бессмертию, будто они уже считают себя бессмертными. Эти люди, часто богатые и влиятельные, казались мне какими-то низкокачественными и низкопробным, хотя другие их считали высшими. Они много чего знают, с ними бывает даже интересно пообщаться, вернее, забавно. Но что-то в них всегда отпугивало меня: то ли гордость, выходящая за все мыслимые и немыслимые рамки, то ли пустота и бедность их внутренних «высоких» дум.

Лилия кокетничает с ним. А ведь она говорила мне, что люди, которые её окружают, больны «предрассудком богатства», больны желанием получить, а не стать. Они зарабатывают состояние, покупают недвижимость, автомобили, акции и визы, что-то инвестируют, во что-то вкладывают. Современные феодалы, они не хотят становиться выше себя самих. И, тем не менее, они считают себя благороднее, изящнее, ярче других: тех, кто просто тратит и теряет, Лилии, меня.

Лилия говорила, что они, породистые, хотят владеть ею как игрушкой, пользоваться ею в своих корыстных и бескорыстных целях, забавляться ею, словно очередной прихотью. И этого Лилия боится больше всего. Она не хочет быть марионеткой в их цепких, с золотыми кольцами на пальцах, руках. Она не хочет быть привязанной нитями любви и долга к деревянному «кресту» кукловодов, показывающих друзьям и коллегам по феодальной лестнице спектакли с участием дрессированных людей. Она предпочтет бетонную хижину бедняка кирпичным дворцам своенравных богачей, а дорогим ресторанам – дешёвую забегаловку за углом. Она думает, что не сможет так жить, думает, что падет в своих собственных глазах и тогда начнет искать утешение в самоубийствах. И найдет в лучшем случае смерть. Лилия, так сказала.
Мне кажется, она говорила откровенно, но разве можно кому-то верить, кроме самого себя?! Можно?! Я думаю, Лилии можно. Хотя, я не уверен. Последнее время я ни в чём не уверен, кроме того, что я запутался, я потерялся внутри самого себя. Когда? Где? Это не так уж важно. Главное, как распутать этот клубок противоречий, захлестнувших мою внутреннюю сущность, и вытащить из него нить Ариадны, которая покажет мне путь к выходу из лабиринта пустоты, невежества и однообразности.

Или, может быть, в моем случае Ариадна – это Лилия?!

Может быть, я сам создал лабиринт в своем сознание?! Может сам наплодил минотавров, сам расставил ловушки и колья, а теперь хожу, чертов слепец, по вымышленному лабиринту, ищу выход, и вот мне все больше кажется, что его-то как раз я и не создал, не предусмотрел его в лабиринте, из которого нет выхода.

- Что ты насупился? Ты что, ревнуешь?
Лилия спросила меня, когда мы пришли домой. Занятой бизнесмен Вадим, уже час как ушёл, спеша по каким-то делам.
- Я? Нет, - сказал я как можно тверже, - Я не ревную!
Хотя чёрт его знает?! Может я опустился до ревности и поэтому, мне всё это так отвратительно?!
- Если у тебя нет прошлого, это не значит, что его нет и у меня. Ты хочешь привязать меня к себе, но я не хочу быть твоей игрушкой, твоей собственностью
- Я тоже этого не хочу. Мне даже противно думать об этом!
Лилия покачала головой.
- А я знаю, что именно этого ты и хочешь! Ты не отпускаешь меня от себя ни на секунду, делая меня своей рабой.
Она почти кричала.
- Нет!
- Так что же тогда?!

Я почувствовал на себе два глаза злобной фурии. У меня заболела голова, и я молча подошёл к окну. Видимо я отвык от семейной ругани и скандалов. 

Глядя в окно на дорогу, где проезжающие автомобили мчались навстречу друг другу, где люди спешили по своим делам – кто на работу, кто к любовнице, кто к жене и детям – я почувствовал какую-то внутреннюю мысленную опустошенность. Я знал только то, что я ничего не знаю. Я продолжал смотреть на людей. Все они суетливо бежали куда-то, словно хотели движением к мелким целям уйти от обыденности и однообразности своей бессмысленной жизни. Они ищут приключений, надеясь получить новые эмоции. Они идут, не видя, что впереди, и в тоже время, не желают сделать самое главное – остановится и посмотреть назад: «А есть ли что-нибудь там?».

Когда же они посмотрят вниз и увидят, что по колено в трясине будней, то поймут, как много они потеряли. Как много они потеряли!
- Я просто боюсь тебя потерять, - произнес я тихо. Не знаю, услышала ли Лилия мои слова.

Эта ночь была тяжелой. Я лежал на диване, думая о бесцельно прожитых мною годах. «Я» раздвоилось во мне на части и эти части начали вести внутренний диалог в моем расщепленном сознании:
- К чему я шёл? К чему я стремился? К свободе?
- Да.
- Но нашёл ли я её?
- Возможно.
- Но что тогда я держу в руках?
- Лишь иллюзию. Иллюзию свободы. Я кручу эту иллюзию в руке, рассматриваю с разных точек зрения, но она всё та же: прозрачная и никчемная.
- И что? Я начинаю испытывать к ней отвращение?
- Нет, просто безразличие и ощущение её бесполезности.
- Так свобода – просто игрушка, которой можно любоваться, щупать, но не ощущать от неё пользы?
- Лично для меня, да.
- Так может, погоня за свободой – это бегство от ответственности?
- От ответственности? Перед кем?
- Перед самим собой. И особенно перед Лилией.
- Может быть.
- А что Лилия? Кто она?
- Воплощение моей жажды любви или попытка убить одиночество?
- Но разве я убиваю одиночество?
- Нет. Я желаю его.
- Но если одиночество мой апофеоз, то зачем фоном моего одиночества должна быть моя любовь – Лилия. Зачем я брожу в поисках одиночества, если я нашёл уже любовь?
В ответ – молчанье.

9
Лилия стояла перед зеркалом, внимательно разглядывая своё лицо. Вчерашний инцидент уже забылся. Она вообще не могла долго на кого-то сердиться. Я подошёл к ней сзади и положил руки на плечи.
 - Зачем тебе эти горы косметики? - спросил я её, глядя на сумочку до отказа набитую тюбиками с лаками, помадами, какими-то кремами и другими предметами женского туалета, о которых я не имел ни малейшего понятия.
- Я хочу быть красивой. Я хочу нравиться тебе, - ответила она, выворачивая помаду.
- Ты и так прекрасна.
- Я хочу быть еще лучше!
- Самое лучшее – натуральное. Так зачем же делать искусственную красоту, если у тебя есть настоящая. К тому же всему должен быть предел. Излишество – оно убивает.
Она как будто не услышала.
- Смотри-ка у меня прыщи. Ты меня разлюбишь такую!
Она протянула руку к сумочке, желая достать оттуда крем. Я остановил руку, и повернул Лилию лицом к себе.
- В любви это не главное.
- А что тогда главное?
Я обнял её и произнес шёпотом, прижавшись губами к её уху:
- В любви главное  ни количество морщин на лице или размеры живота, ни дорогие подарки и знаки внимания, и ни тем более, меньше или больше одиннадцати минут. В любви главное – доверие. Слепое, безрассудное и глупое доверие, на котором должны держаться узы любви.
Я почувствовал, как она прижалась ко мне еще сильнее.
- Я тебя очень сильно люблю, - услышал я чуть слышный шепот, и почувствовал дыхание её губ.
Мы стояли молча, глядя друг на друга….
- Когда я с тобой жизнь мне кажется до того лёгкой, что я словно птица готова улететь, подчиняемая ветру.
- Улететь? От меня? - я улыбнулся. Мне стало гораздо легче.
- Не придирайся к словам, - она нежно ущипнула меня за руку, - Ты чувствуешь то же самое?
Я обнял её:
- Да. Я чувствую то же самое.

Эта была ложь. Когда Лилия была со мной, я не ощущал лёгкости, скорее даже, наоборот, на моей спине появлялась тяжкая ноша ответственности за свои слова, которыми я мог сделать ей больно, за поступки и действия, которые могли опустить меня в её глазах.

Как то мы с ней говорили на эту тему:
- Почему ты боишься, разговаривать со мной ни о чём не думая, как говоришь со своим внутренним «Я»? – спрашивала она меня.
- Может быть потому, - говорил я, медленно растягивая слова, - что боюсь тебя потерять.
Помню, она после этого прижималась ко мне всем телом.
- Я тоже боюсь потерять тебя.
А я засмеялся.
- Почему ты смеешься? – спросила она меня недоуменно.
- Как же мы, люди, любим всё усложнять, - сказал я ей тогда.
- Как же мы люди любим всё усложнять, - повторил я и в этот раз. И Лилия улыбнулась той милой проникновенной улыбкой, какой озаряются только лица влюбленных.

Когда Лилия была со мной, я тащил груз, но он был настолько приятен, что я готов был его нести, не обращая внимания на тяжесть и раны, оставляемые им. Эти раны могли смазать исцеляющим бальзамом нежные руки женщины, которую я любил, и которая любила меня. Женщины, которая сейчас была многим, если не была всем.

10

С самого утра у меня было прескверное настроение. Полдня я благополучно убил. Но вот наступил вечер, и в гости зашла подруга-тоска. Чтобы как-то развеяться, я включил телевизор.

Насмотревшись вечерних новостей, я почувствовал себя только хуже: к плохому настроению прибавилась еще и тоска за жизнь страны и всей цивилизации. Впрочем, что мне страна? Что я стране?

Я щелкаю кнопки на пульте, надеясь найти что-нибудь стоящее, но поиски, по-видимому, тщетны: концерт эстрадных звезд, которые видимо, зажигаются глухими, развлекательное шоу для домохозяек, деловые новости, футбол, мыльная опера. Я остановился, вслушиваясь в диалог, мужчины и женщины. Прекрасное изобретение умных мира сего, эти бесконечные сериалы о счастливой жизни и большой любви. Зритель хавает счастье киношных героев, радуется за этих преуспевающих бизнесменов, генеральских жен и мажоров-детей и сам заряжается этим мыльным позитивом.  Правда, после окончания 286 или 287 серии, он может посмотреть на рваные обои в комнате, заглянуть в пустой холодильник и доселе любимый сериал разожжет внутри бедняги-зрителя безнадежную тоску. Он подойдет к окну своей затхлой многоэтажки и, взглянув вниз, увидит на асфальте нарисованную мелом радугу, которую захочется поймать, прыгнув вниз в переливающийся поток ярких цветов. Вниз – к своим давним мечтам, к своей взрослой сказке. А стоит ли прыгать? Может лучше отправить туда проклятый ящик?

Лилия вошла тихо с покупками из супермаркета на остановке. Лилия в отличие от меня была весела и даже беззаботна. Хотя, разве я бываю когда-то весел или беззаботен? Я старался как можно больше улыбаться (хотя это и получалось натянуто), чтобы не портить любимой настроение. Лилию было не просто обмануть.
- Что тебя гложет?
- У меня депрессия.
- У тебя просто плохое настроение. Тебе нужно расслабиться.
Она игриво улыбнулась, протягивая руку к молнии на моих брюках.
Я покачал головой, отводя руку в сторону.
- Зачем это?
- Как зачем?! Чтобы нам было хорошо.
- А разве удовольствие может быть целью?
- А что тогда цель?!
Я не знаю. Возможно, настоящая любовь, не омраченная прескверным характером одно из любящих, у которого никак не получается любить. Хотя к чему все эти мысли?
- Прости, - вымолвил я, - у меня в голове такой бардак, что пора вызывать горничную в белом халате или красном колпаке.

Я взял Лилию за руку и поцеловал её в губы. Мои мысли переместились куда-то вниз, и я уже не думал ни о смысле бытия, ни о поисках одиночества. Я почувствовал возбуждение. Мне становилось хорошо. Надолго ли?

Я взглянул на часы.
Лилия наливала кофе.
- Скажи мне, в чём смысл жизни?
Я закашлял от неожиданности.
- Почему это тебя вдруг заинтересовало?
- Ну, я не знаю. Мне интересно твое мнение.
- Это вопрос, на который я хотел бы получить рескрипт не меньше тебя. И за этот рескрипт я бы, не задумываясь, отдал пару годков своей жизни.
- И все-таки…
- Ты не к тому обратилась, истинный ответ на этот вопрос знают только сумасшедшие. Они знают, но не могут сказать. Или их никто не слушает.
- Так что же, цена за решение – разум?
- Да. Пойдешь ли ты на эту сделку?
- Это предложение?
Она улыбнулась.
- К сожалению, нет. Иначе я бы давно согласился на него и сейчас бы, доживая остаток жизни в доме с желтыми стенами, нёс бы одну сплошную безумную ахинею. Впрочем, я её и без того очень часто несу.
Я усмехнулся.
- Может быть, смысл жизни в том, что его нет, а поиски его изначально тщетны, - продолжил я, уже серьёзно, - Ты гонишься за химерой. Она исчезает, ты всё равно гонишься уже за её отблеском, пока, наконец, она не испарится, оставив в твоих, обожженных многолетней ловлей змеиного хвоста, руках ничто в виде квартиры, машины, красавицы жены, или депутатского мандата в городской думе.                               
- Ты так думаешь?
- Я не думаю, я всего лишь предполагаю.
Лилия посмотрела на меня, как-то романтично задумчиво и ушла в себя. Я молчал и не торопился возвращать её в реальность.
- А мне кажется, - Лилия вдруг прервала воцарившуюся паузу, - что смысл жизни появляется только тогда, когда мы сами этого захотим. Мы сами придаем нашей жизни смысл.
- Может быть. Но тогда, смерть тоже может быть смыслом жизни?
- Да,  и смерть в том числе. А если она и не смысл жизни, то главная её героиня.
- Да-а, - протянул я, - Смерть… Политик, добивающийся карьерных высот, ученый, мечтающий о великих открытиях, писатель, надеющийся на вдохновение, с помощью которого он напишет свой magnum opus, или актер, всегда мечтающий о Гамлете – все они идут к какой-то цели, одни быстрее, другие медленнее, стремятся к чему-то, как они считают, великому, грандиозному. Но к чему все они придут. Что будет итогом всех их исканий? Смерть. Она оборвет все, вихрем пройдет по их судьбам, одним ударом раз и навсегда покончит с их жизнями. А их труд – канет в Лету, или в лучшем случае будет памятен их детьми и внуками. Политик так и останется мелким чиновником, ученый так и не дождется озарения, писатель не допишет нескольких слов, а актер получит в лучшем случае роль первого могильщика. Смерть всегда скажет свое решительное и безоговорочное слово. Так к чему строить планы мирового господства, если ты не уверен в завтрашнем дне? Не заявится ли завтра в гости ухмыляющаяся смерть?! А у неё, кстати, довольно отвратительный нрав.

Я замолчал, чтобы немного передохнуть после такого долгого монолога.
Лилия погрустнела.

Может мне стоит рассказать ей все, что на душе, что, так сказать, наболело. Но я не смогу это высказать, да и не хочу – после этой слабости мне станет невыносимо противно за самого себя.

Женщина может просто любить, полностью отдав себя чувствам. А мы? Мы должны любить разумом. Мы должны приручить свои чувства, даже если они как бешеная собака, хотят покусать своего хозяина. Мужской разум должен задавать вопрос чувствам: «А принесёт ли эта любовь счастье?». 

К тому же мы мужчины боимся показаться сентиментальными. Видимо виной тому два тысячелетия, когда всех нас воспитывали как воинов или святых. И до сих пор в нас видят только солдат, а для солдат не существует ни красивых слов, кроме слова «Родина», ни чувств, за исключением патриотизма. А святые видят только позолоту на куполах и то, что написано в их священных книгах, а в них точно не предусмотрена наша с Лилией любовь.
А подхожу к ней, намереваясь всё высказать, но когда вижу её, слова пропадают, я становлюсь немым и безоружным, и я молчу. И она молчит. А что тут скажешь?!

11

- Скажи мне, ты счастлив? - спросила Лилия тихо, но решительно, словно надеялась, что я смогу ей всё объяснить.
- Счастлив… - промычал я, - Счастлив…
А можно ли быть счастливым? Можно ли обрести это смутное счастье, чтобы с твердостью в голосе и ясностью в уме воскликнуть: «Да, я счастлив».
- А ты можешь сказать, что такое счастье? – спросил я её, заранее зная, что не получу ответа.
- Да, могу. Я знаю, что счастье – это когда нет чувства обремененности, когда ты уверена в том, что тебя ждут, когда ты знаешь, что слова, которые ты произносишь, будут поняты так, как они должны быть поняты, а не переосмыслены и переиначены. Счастье – это когда жизнь распевает баллады, а смерть, охрипшая, сидит за кулисами и с ненавистью слушает оды радости. Счастье – это когда, ты ощущаешь в себе лёгкость и желание броситься на штыки, но со смехом и даже каким-то ребячеством, ведь ты знаешь, что ты нужна.

Она говорила с такой уверенностью, что я даже не узнал её. Она говорила, словно точно знала что, то, что она говорит – есть неоспоримый факт, неопровержимая правда и слова её – есть святая чистая истина.

- То есть, ты хочешь сказать, что счастье – это любовь? – спросил я её.
- Да, я думаю, это любовь.
- Хм… Любовь… - произнес я по слогам.
Я ухмыльнулся:
- А что собственно такое любовь?
Она посмотрела на меня удивленно:
- Разве ты не чувствуешь её в себе? Не чувствуешь её ко мне?

Я задумался. А что я, собственно, чувствую? Жар пустыни, временами холод зимы, иногда пустоту далекого неба. Я ощущаю то вдохновенное и высокое самопожертвование, то какой-то отблеск эгоизма, закрадывающийся исподтишка, то блеклое осознание своей беспомощности, то уходящее вверх себялюбие. Я уже не знаю, что я чувствую, что там, в глубине меня, воёт волком на полную луну, лежащую рядом со мной. Кто же она? Рука, протянутая как единственное в моем случае спасение, губы говорящие откровение, глаза, манящие за собой, или мимолетный светлый луч в моем окне, вздох на стекле, обжигающие слёзы, которые не должны литься. Я рвусь, я мысленно заламываю руки, пытаясь разрешить дилемму. А потом понимаю: она всего лишь любовь. Всего лишь?!

- Что ты молчишь? - Лилия прервала мои размышления, - Разве ты меня не любишь?
Я со вздохом вглядываюсь в два зрачка, наполненных возмущением:
- Понимаешь, Лили, я чувствую к тебе что-то такое, что не могу объяснить словами. Я любил раньше. Да, любил. Это была привязанность, бытовое удобство, приятные ночи, наполненные жаром и запахом пота. Всё было ясно: я знал, что люблю и говорил, что люблю. Я видел любовь такой, какой её видит большинство: ясной, открытой и простой. Но сейчас я испытываю что-то совершенно другое, что-то большее и я не знаю, как это называть. Я ничего не понимаю, кроме того, что без тебя мне будет слишком невыносимо, что ты – лекарство, необходимый бальзам, единственное средство, которое может залечить мои кровоточащие язвы. Залечить, не убив меня, а осчастливив.

В то время пока я говорил, Лилия смотрела на меня не отрываясь. Я не мог больше видеть на себе чистый взгляд этих голубых глаз, и пытаясь сбежать от него, я встал с постели и подошёл к окну.

- Какими еще словами я могу объяснить тебе свои чувства? – спросил я её, всматриваясь в ночное небо, зовущее, притягивающее. Но далекое, такое же далекое, как и она. Как и Лилия. Как и жизнь.
- А мне не нужно ничего объяснять я и так всё знаю.
- Значит мы – ты и я можем быть вместе?
- Да, если ты тоже любишь меня.
- Да, я тебя люблю, - сказал я твердо.
- Что же тогда?
- Мне очень тяжело, - говорю я, повернувшись к ней, и держась правой рукой за потный лоб, - Прости меня. Другой бы на моём месте, обнял бы тебя и поцеловал. А я… Я ничего не понимаю… Ни в тебе. Ни в себе…

Я опустил взгляд вниз, вглядываясь в рисунок на ковре, пытаюсь понять, что на нём нарисовано и найти в этом рисунке что-то близкое. В это время Лилия подошла ко мне и, обняв меня нежно, попыталась женственным дыханием изложить свою точку зрения. Она взглянула на меня так, словно хотела глазами рассказать себя, и я, в одно мгновенье прочитав всё, понял простую истину: один взгляд, одно дыхание может сказать гораздо больше, чем сотни тысяч пустых и бессмысленных слов.

12

Я сидел на диване. На спинке стула висело платье. Мне удалось наскрести денег, и я купил его. Этот подарок Лилия увидит, когда проснется.

Когда хочешь разобраться в себе, то пытаешься анализировать собственную жизнь с вершины прожитых лет. Прошлое… Истоки…

Последнее время я часто стал вспоминать детство. Мать моя умерла, рождая меня, и я, её убийца, всегда чувствовал свою вину за это преступление, о котором не помнил. Но стыд – вещь бессмысленная, никогда ничего не меняющая, и постепенно я стал забывать о своих утробных грехах.

Наш с отцом разлад был предрешен с самого моего рождения. Отец сильно любил мать и всегда негласно обвинял меня в её смерти. Он стал пить, я был полностью свободен от родительского попечения, заботы и ласки. В принципе это меня устраивало.

Мне говорили, что я должны идти, должен выйти в люди, чего-то добиться в жизни, взойти на высоты. «Но разве живёт лишь тот, кто ходит по вершинам? - отвечал я им вопросами, - Разве у подножий – не есть жизнь? И зачем падать с гор, если можно не быть альпинистом?». И действительно, меня никогда не привлекали высоты жизненного благополучия – я всегда знал: всё может рухнуть в один единственный короткий миг. Конечно, мы с 99% вероятностью знаем, что произойдет с нами в ближайшую мгновенье, секунду и даже час, но планы своим вселенские мы строим на десятки лет вперед. Мы не желаем видеть простую истину: наши замыслы могут быть разрушены в любой момент автомобилем, выскочившим на высокой скорости из-за поворота, куском арматуры, упавшим с недостроенной крыши, или другой абсурдной случайностью, на вроде 6 грамм свинца или финского ножа под левое ребро. Хотя говорят, что кирпичи просто так с неба не падают. Тогда что это? Судьба? Но судьба предполагает какой-то сложноустроенный глобальный высший разум. А я вижу лишь безумного художника малюющего безумную картину безумными мазками. Неужели всё так абсурдно? Да, всё глупо и абсурдно. Абсурден разум и тем более абсурдны думы о нём – всё равно они никогда ни к чему не приведут. Мысли вообще редко к чему-то приводят, поэтому лучше не думать. Буду вспоминать.

Когда я всех разочаровывал: отца, учителей, друзей, затем коллег, общество – они, всезнающие судьи, взывали к моей совести. «Совесть… Я потребую от неё отчета!», - восклицал я тогда с усмешкой. И я требовал отчета, но находил в себе лишь обрубленные клочки своей совести. Эти кровоточащие остатки молчали, и я стал сомневаться, была ли в них когда-либо жизнь. Логика и лень заменяли во мне совесть.

Много лет я менял работы. Я хотел найти что-то близкое. Я отчаивался: меня уже не хотели никуда брать. Потом я устроился в этот салон (понятно, что не от хорошей жизни). Главной моя обязанность здесь – льстить всем и каждому, показывая достоинства той или иной немецкой или французской эксклюзивной вещицы родом из окраин Китая. Профессия продавца-консультанта меня, разумеется, не устраивала. Хотя стоит сказать, я неплохо умел вешать лапшу своим клиентам и в искусстве лести добился неплохих успехов, сам того не желая. Дальше… Что дальше… Дальше на сцене появилась Лилия.

Она изменила мою жизнь. Она привнесла в неё краски. Она разлила гуашь в моем доме, акварелью раскрасила мой черно-белый мир. Она и меня покрасила в оранжевый цвет, хотя он мне не к лицу и я смываю его, когда она отворачивается.

Лилия, в самом деле, многое сделала для меня. Я же ничего не сделал для неё. А ведь я хотел бы подарить ей весь мир, но могу только догнивающее пропитое сердце да теплую постель.

Может быть потому, что я одинок? Я, походу дела, обречен на одиночество. Я родился одиноким – у меня не было матери. Я жил одиноким – у меня не было друзей, только знакомые. Я умру одиноким… Скорее всего…

Даже в своей недолгой женитьбе я был одинок. Нет, я любил свою жену. Я очень её любил и проявлял даже больше пылкости, чем к Лилии. Это и понятно. Я был моложе, мечтательнее и романтичнее. Теперь то, я знаю, что романтики по большей части – глупые люди.

Я одинок, но ведь все мы одиноки в своем одиночестве. А самый одинокий – одинок даже в своей любви. Мы открываем врата этого мира, и не зависимо от того что видим – высший божий свет или свет от лампы в родильной палате – мы одиноки. Мы живём: кое-как учимся, меняем друзей как носки, спим, с кем попало, при этом называя это любовью; но вот мы открываем дверь своей комнаты, ставим чайник на плиту, садимся на стул и понимаем: всё-таки мы одиноки. У нас появляется жена, дети, но мы всё равно флиртуем с продавщицей из соседнего отдела потому, что мы одиноки. Мы старимся, медленно превращаясь в овощ: любимые дети отправляют нас как ненужную вещь в дом престарелых. Их можно понять, ведь они тоже одиноки. У нас появляется желание уснуть, не просыпаться: нам простительно – мы одиноки. Мы умираем. Время куда-то уезжает, оставляя нас один на один с мгновеньем, на которое противно смотреть. И вот наступает миг высшего прозрения и высшего одиночества! Мы испускаем дух и всё! Мы больше не одиноки.

Можно удивиться, как я до сих пор не покончил с собой. Действительно, я частенько подумывал о самоубийстве, особенно когда в очередной раз убеждался в невыносимой бессмысленности жизни. «Но зачем? – думал я, - Что это изменит?» И я пришёл к выводу, что умереть также бессмысленно, как и жить.

С появлением Лилии многое изменилось. Я стал чувствовать тягу к цветку, который она поцеловала, к бокалу, к которому она прикасалась губами, и даже к вещам, которые она задевала мимолетным движением своей лёгкой руки. Я стал чувствовать, что глупею. Я словно почувствовал в себе пробуждение, как мне казалось ранее, увядшего типа – романтика. Хотя разве я могу быть романтиком в тридцать-то шесть лет. Разве что, разочаровавшимся.
Что у нас с ней получится?

Я взвешиваю все «за» и «против». Не найдя ни одного «за» и обнаружив десятки «против», я уступаю место чувствам и всяческими способами пытаясь отключить разум. Жить вообще, по-видимому, нужно сердцем, а не головой.

Мы любим друг друга. Она счастлива. Она считает, что это любовь на всю жизнь. Потом, когда через год или два, любовь начнет остывать и отношения охладеют, мы станем сторониться друг друга, будем задерживаться на работах, начнутся ссоры, возможно скандалы и наконец, в одно пасмурное  туманное утро она уйдет, оставив записку, на кухонном столе. Уйдет к какому-нибудь франту с работы, коллеге или начальнику и, забывшись, обретёт своего заслуженное счастье вместе с ним или еще с кем-нибудь. А я, став опять одиноким, начну выпивать, вкусовые рецепторы к жизни пропадут и мое будущее станет до того неясным и глупым, что будет невозможно предсказать где и когда меня настигнет товарищ Танатос.
Порой мне хочется оставить Лилию, а порой я готов отдать всё, лишь бы не отпускать её от себя.

Я не хочу под руку вводить её в мой мир. Она живёт в другом мире. Мире, где на рассвете слышны крики чаек или хотя бы карканье ворон. Закат в этом мире не бывает кроваво-красный. В этом мире по праздникам бьют в барабаны. В моем же: единственный праздник – это похороны, и на этом празднике слышен не звон колоколен и крики детей, а бряцанье стеклянных бутылок и удары стаканов по деревянному столу.

Что же мне делать? Может сбежать? Уехать? Но куда? Да и, на что? Незачем искать что-то в чужих краях, если в своих ничего не нашёл.
Лилия… Лилия…
Пусть же живёт она и любит, учит детей и обретёт своё маленькое земное счастье. А я…

- У тебя уставший вид. Ты не спал? – я услышал за спиной знакомый голос.

Я и не заметил, как рассвело.

Я взглянул на Лилию. Подойдя к окну, она потянулась после сна. Она была прекрасна в своем полупрозрачном халате. Я смотрел на неё и понимал, что Лилия – единственное живое создание в водовороте мертвых тел, лиц и мнений. Даже я в нём мертв, но я начинаю оживать: кости захрустели, извилины заскрипели. Её голос – единственный живой голос в этой чехарде глупой болтовни, громких криков и безудержного смеха других, отдается внутри меня эхом, словно голос священника, призывающего не к новым крестовым походам или уплате десятины, а к жизни, простой человеческой жизни! Жизни без абсурдных поисков смысла, без предрассудков ума, без попыток зацепиться кончиками пальцев за идеи, придуманные задолго до нас. Она словно хочет сказать, объяснить мне своим тихим женственным голосом, своими милыми жестами, пленительным взглядом, тонкими пальцами маленьких рук: «Не ищи луч свет в темной комнате, его там, может быть, и нет. Просто иди вперед, не оглядываясь ни назад, ни по сторонам! Иди вперед к нашей любви!»

Да, чёрт возьми! А что мне, в сущности, нужно кроме её любви?! Работа?! Богатство?! Мысли, повисшие бременем?! К чему?! Она и есть моё главное богатство! Она есть моё всё!
Зачем мы люди все так усложняем! Мы ищем какие-то закоулки, извилистые тропы, мы ищем куда свернуть, когда – вот он путь! Просто иди вперед! Но нет нам нужно сопротивление, борьба, мы ждем жизненных ступенек, когда видим человека – мы готовимся, что он сделает подножку.

Ты любишь?! Так люби! Не иди на поводу своих мыслей; отдайся чувству или откажись от него. Решись на что-то одно! Не воюй на два фронта – это всегда пахнет неудачей на обоих.

Я молчал и улыбался.
- Что ты на меня так смотришь? – сказала она, улыбнувшись в ответ.
- Я просто задумался.
- О чём?
- О тебе. Почему же я раньше тебя не знал?! Мы потеряли столько времени!
- Не расстраивайся. У нас есть еще целая жизнь, мы наверстаем упущенное, - произнесла она, подходя ко мне, и забирая меня в свои прелестные возвращающие к жизни объятия, зовущие к счастью, которое кажется сейчас таким близким. Мы слились в бесконечном поцелуе. Я не отпущу её! Никогда!

Зачем мне эти ночные думы?! Зачем мне эти поиски одиночества?! Я смогу любить её. Всё равно мне нечего больше терять!

Эпилог

Лилия ушла через полтора года: без скандалов, тихо, не хлопая дверью, словно невидимка, которая надеется, что ещё уход не заметят. Вскоре после этого она выскочила замуж за своего друга Вадима, который получил неплохое наследство - место генерального директора крупной компании, торгующей на территории всей центральной России.

Еще через несколько месяцев в январе под Рождество, когда стоял на редкость невообразимый мороз и сугробы были под два метра, врачами городской больницы №3 было обнаружено обмороженное тело неизвестного мужчины лет 35-40. Оно пролежало под толщей снега в течение двух дней. Документов при нём не оказалось и тело отвезли в морг. Так как в ближайшие дни никто о без вести пропавшем не поинтересовался, его посчитали за обыкновенного бездомного, который, как это часто бывает, напился, уснул и не проснулся.

Мужчина был похоронен на областном кладбище. За государственные деньги на могиле был поставлен дешёвый деревянный крест. Имени на нём не было.

Январь – Май 2012 года