Пластинка, миниатюра

                ПЛАСТИНКА


          В жаркий июльский день, когда солнце парит влажную землю, когда легковая машина накалена, как лист железа, а из нее скорей выпрыгиваешь, чем вальяжно выходишь, мы подъехали к тихому деревенскому дому, спрятавшемуся среди кривых улочек и утонувшему в зелени палисадника обязательных черемух и рябин.   
          - Немного запаздываем, - продолжала говорить женщина организатор поездки, направляясь к калитке музея, колыхая на ходу складками полного здорового тела под тканью костюма болотного цвета.
          - Музей создан усилиями женщины-энтузиастки, все своими руками, - тараторила женщина, - стараясь сказать, как можно больше слов пока открывала калитку. Состарилась, сил не стало, но никому не хотела доверить собранное богатство - растащат, разбросают, втопчут в грязь, все держится на энтузиазме. Вытребовала дочь из Екатеринбурга, только ей и доверила. Так что это жилой дом-музей.
          А на ступеньках, в тени деревьев, под козырьком крыльца, на грани прохлады и зноя, стояла улыбающаяся гостеприимная хозяйка.
          - Проходите, проходите, давно вас ждем. Осторожно, у нас тут тесно.
          Мы, четверо взрослых людей, перешагнули  через порог, восемь ног тихо ступили на домотканые половики, заставленные старыми закопченными чугунами, глиняными горшками, оберегаемые музейной тишиной и прохладой. 
         Вдруг где-то за легкой деревянной перегородкой заскрипела пластинка. Патефонное  шипение совсем не знакомо нынешнему поколению, воспитанному на компакт-дисках и аудиокассетах. Потрескивая и запинаясь, искажая природный голос и отчасти мелодию, патефон воспроизводил родыгинский вальс о Свердловске.
Мы уже больше двух месяцев в пути, почти каждый день даем по два-три выступления: лекция, концерт. У меня не произвольно выскочила фраза:
- Вот музыка, как мы ее давно не слышали...
        Хозяйка музея, довольная улыбнулась, оценив это по-своему: «Заметили, услышали! Для Родыгина старалась»… и усадила  вошедших на деревенские лавки, покрытые половиками.
        Музыка затихла.
        Начался рассказ об истории села Троицкого, о купце Поклевском, который производил пиво, на том и разбогател, о том, как много сделал купец для района, и как разорила крепкое хозяйство капиталиста-мецената народная власть, и как этот же самый народ по прошествии восьмидесяти лет вспоминает толкового хозяина.
       Родыгин не может сидеть спокойно, ему нужно двигаться. Он встает, подходит к фотографиям семьи Поклевских. Смотрит на фотопортрет последнего из живых Поклевских, который недавно приезжал в Троицкое и гостил в музее, уходит к другим экспонатам и тем самым очень смущает хозяйку музея. Потом  семенит в другую комнату.
       Экскурсия сорвана!
       Евгений Павлович останавливается у патефона. Это музейная редкость, которую еще в 60-е годы можно было встретить во многих деревенских домах. В те же, 60-е, они исчезли почти повсеместно. Тогда в деревнях зародилась мода на вращающиеся новогодние елки. Патефон с его механическим двигателем был самым подходящим вариантом для этих целей.
Хозяйка показала композитору другой экземпляр - маленький патефон, который легко разбирался. Сняла патефонную головку, уложила в заднюю нишу, подняла диск, закрепила на внутренней стенке. Закрыла крышку. Получился небольшой легкий и удобный в переноске  чемоданчик.
       - Ах, вот! Только сегодня принесли, - вспомнила неожиданно хозяйка музея.          
       Смотрите, - она показала ученическую тетрадь, аккуратно разграфленную и исписанную. - Здесь все указано: когда купили пластинку, сколько она тогда стоила, авторы слов и музыки. 
       Поставила пластинку с красной серединой «Апрелевского завода» на диск большого патефона, и вновь полилась мягкая мелодия вальса о Свердловске.
       - Только сегодня принесли. Какое совпадение! Евгений Павлович? А? Здорово!
Родыгин вслушивался в запись пятидесятых годов.
- Это Петрова поет, с Уральским хором. Тогда хор записывали и мои песни попали.
Хозяйка крутит ручку патефона. Из-под стальной иглы выходит шипящий звук: «Эх, ты зима морозная, ноченька ясно звездная, скоро ли я увижу мою любимую в родном краю?».
        - Надо иголку-то точить, - упрекает Родыгин.
        - А что, так делают? - удивляется хозяйка, - раз так, то конечно, наточим.
        - Евгений Павлович, подпишите, - просит хозяйка, подавая ручку Родыгину.
Он ставит автограф на старой пластинке.
        - Вот какая удача, какое совпадение: пластинки и автор в один день... и экспонат стал вдвое дорогой. Вот мама будет рада...
        Мы едем в Талицу, в дом Поклеских. Красивое, некогда ухоженное, двухэтажное кирпичное здание простоит еще века, если за ним ухаживать. Сейчас это школа-интернат. Некогда помпезная парадная лестница выглядит как обычный лестничный марш: перила изрезаны, витой металл не крашен, паркетный пол выщерблен, затерт потускневшей краской и грязной обувью и что такое натертый блестящий паркет здесь давно забыли.
В просторном зале я приглашаю сопровождавшую нас женщину на вальс.
        - Представьте, - говорю я ей, - как здесь танцевали!
        - Да, - как-то приглушенно отвечает она. - Это зависит от вас, как поведете.
Я подхватываю ее за талию, мурлычу мелодию вальса, и мы кружимся. Полная женщина в костюме болотного цвета, идет в танце необычайно легко, радостно, словно бы удивляясь случившемуся.
        Родыгин с грустью смотрит на танцующих…
        Едем в следующий поселок. Я спрашиваю:
        - Евгений Павлович, у вас есть дома пластинки с записями ваших песен?
        Он долго молчит. Потом коротко отвечает:
        - Нет.
        - Почему?
        Опять молчит. Золотистые стволы сосен мелькают по обочинам дороги. Я углубился в свои мысли, забыв о Родыгине.
        - Не знаю. Не могу ответить, - как-то грустно сказал он. Помолчал, подумал и продолжил:
        - Я всегда стеснялся своих произведений. Всегда тянулся к новому. Не знаю... Так получилось...
        Автомобиль летит вперед, покачиваясь при стокилометровой скорости на неровностях асфальта, стремясь сбросить настигающий зной июльской жары.