Великая отечественная

К описанию жизни в предвоенной Чечне мы
ещё вернёмся, а пока о детстве мальчика. Назвали его Борисом. Как мы с вами
знаем, за два года до этого один Борис на свет уже появился, где-то на Урале.
Но «большой» Борис, который оказался потом «не прав», примером для «младшего»
не стал, хотя фигурой для России стал знаковой. Героями «мальчика» Бори стали
молодогвардейцы, любимым генералом – Ватутин, а маршалом Жуков Г.К., поэтом –
Маяковский. Кроме школы, он целыми днями гонял на улице тряпочный мячик, да помогал
матери и младшим по дому. Калитка их двора не закрывалась на замок даже ночью,
потому что у них был единственный на весь квартал водопровод, у которого иногда
выстраивались очереди. Рядом жили несколько чеченских семей, дальше,
вперемежку: русские, грузины, латыши, армяне, украинцы. Когда началась война и
мужчины ушли на фронт, хозяевами улицы стали мальчишки. Именно улица с её
суровым и бескомпромиссным нравом закаляла в мальчишках твердость духа и
формировала характеры. Она несла их по жизни, как река гальку, отделяя крупные
камни от мелких, до блеска шлифуя одни и оставляя шершавыми другие. Семья и
школа ей конкурентами не были, может быть потому, что во время войны не было
полноценных семей, а школа ставила тройки, когда знаний, в виде выученных уроков,
не было даже на единицу. И кругом разруха, голод, война, а на улице все вместе:
кто-то, чем-то поделится – кто куском хлеба, а кто и своим горем. Особенно
многолюдно стало, когда появились эвакуированные из Ростова и Тамбова. Среди
них объявился настоящий вор по кличке Шышка. Он был старше всех по возрасту,
поэтому его все боялись. Он стал мерилом, по которому оценивали достоинства
того или иного мальчишки. Родители всячески оберегали детей от его дурного
влияния. А он, как бы подслушав это, появлялся неожиданно, с балалайкой в руках
на велосипеде, которым управлял ногами. А как он на ней играл?! Виртуоз!
Однажды он привёз и бросил настоящий кожаный мяч. Пацаны знали, что он его
где-то украл, но отказаться от мяча было выше их сил. С тех пор он стал своим.
Половина мальчишек стала футболистами, а другая – ворами. Вскоре на их улицу
стали наведываться целые банды по 10-15 человек, насаждая картёжные игры на
краденые вещи и деньги. Участковый уже был не в состоянии следить за порядком и
даже побаивался, когда игроки собирались в кучу с разделением по статусу и
возрасту: воры отдельно, фраерки отдельно. Не было только хулиганов, поскольку
их воры просто ненавидели лютой ненавистью. Борька учился лучше всех и
лучше всех играл в футбол. Наверное этим он и глянулся Шышке, который стал его
опекать. Он брал его на «дело», когда шел «щипать» в хлебной очереди или на
трамвайной остановке. Научил его играть в карты и альчики, а к воровству
приучить не смог. У Борьки в ушах звенели крики обкраденных женщин и стариков.
Он поклялся себе никогда не воровать. Шышка попытался воздействовать на него
через младшего брата, но только нашел себе врага – Борька стал подкарауливать
его с рогаткой и однажды всадил ему шариком в лоб. Две недели Шышка провёл в
постели, а когда поправился его арестовали. Это и спасло Борьку. Вскоре стали
забирать всех подряд, но невиновных отпускали. Невесть откуда появившиеся
«легавые» и «мусора» зачистили улицу капитально, а спустя время стало понятно,
откуда они взялись. После двух разрушительных бомбёжек немцев, когда невозможно
было отличить день от ночи, а танки прорвались к городу, вдруг стало тихо, и не
понадобились даже противотанковые рвы, которые копали всем миром, в том числе
Борькина мать и его две сестры. Немцев отогнали, а после Сталинградской победы
ликовали все, в том числе дети. В городе появились пленные немцы, которых
водили под конвоем. Они ремонтировали трамвайные пути и разбитые мостовые. На
пороге был 1944 год, и старшие стали под большим секретом поговаривать о скорой
высылке чеченцев. Не известно откуда черпалась информация, но Борьке запомнился
последний день перед депортацией – 22 февраля 1944 года. Он с матерью, сестрой
и братишкой пошли к соседям Ахьяду и Языре погреться на ночь, поскольку у самих топить было нечем.

                Б. Депортация совести.

  Повспоминав о своих погибших на фронте сыновьях и вдоволь наплакавшись, матери вдруг начали говорить о том, что на
всякий случай не мешало бы собрать вещи и быть готовыми ко всему. Разговор
услышал уже легший спать Ахьяд и вдруг вернулся в комнату в нижнем белье и с
кинжалом в руке. Он сказал: «Тамар, ты знаешь, как я тебя уважаю и люблю твоего
мужа, который сейчас воюет, люблю твоих детей, которые дружат с моими, но если
ты ещё один раз скажешь про высылку, я, ей бог, всех зарежу». Нас всех, конечно,
как ветром сдуло. Борька  не успел уснуть
в своей кровати, вместе с матерью и братом, где они спали «валетом», чтобы
теплее было, как залаял пёс, и тут же раздался крик Языры: «Тамар,
вставай, яман дело, высылка пришел». Борька толкнул мать ногой, она вскочила и выбежала на веранду.
«Языра,
мы сейчас придем».
Борька загнал пса, поскольку Языра не уходила. Она зашла домой и сказала:
«Пока
мы будем собирать вещи, нам дали один час, вы попробуйте через ваш двор вывести
из сарая корову к «поморцам».- Они хотели у нас её купить за 20 тысяч, а мы
просили 25.- Отдайте за 20. Во дворе темно, ничего не видно, идите через дворы,там нет часовых.  Сколько страха они
натерпелись, передать сложно, но корову из сарая вывели. Соседи удивились
ночному визиту, но корову взяли. Мать передала незаметно деньги Языре, а
часовой уже поигрывал в руках кинжалом, которым несколько минут назад
размахивал Ахьяд. На улице было светло, светло от фар «студебеккеров» и
«фордов», которые светили друг другу навстречу, пробивая улицу насквозь. В
свете фар был виден начавшийся снегопад из крупных белых, белых снежинок. Они
ложились на спину бабушки Баян, которая припала лицом к земле, обхватив её
руками, и кричала еле слышно: «Похороните меня здесь, я никуда не поеду». Ей исполнилось
тогда сто лет, и она давно уже ослепла от старости. Её взяли за одежду и
отнесли в машину. Казалось, она такая же легкая, как падающие снежинки. До
Казахстана бабушка Баян не доехала.
Через несколько дней после
ночной разлуки с соседями, на полустанок возле Борькиного дома, из отдаленных
сёл стали свозить неохваченных выселенцев, формируя составы. Снова к их
водопроводу выстроились очереди за водой, но теперь уже под надзором конвойных.
Мальчишки носили им хлеб и сахар, бумагу и карандаши, теплую одежду, порой
крадя из собственного дома.
Жильё депортируемых тут же
опечатывали и выставляли охрану, а спустя время передавали в качестве
муниципальной жилплощади эвакуированным, тем, кто ещё не успел уехать.
Тамбовские так и остались жить навсегда, приумножившись и став грозненцами.
Борькины родители с Ахмадовыми переписывались все 13 лет ссылки, а когда они
вернулись в 1958 году, то поселились недалеко от них, купив небольшой домик,
поскольку в свои дома их не пустили.
                .                В,Победа и надежды.                Самым ярким днем в Борькиной жизни не только тогда, в далёком 1945 году, но и всю оставшуюся жизнь было 9 мая. Ночью вдруг началась невообразимая стрельба. Перепуганные люди высыпали на
улицу, чтобы узнать, что происходит. «Победа, победа» - слышалось отовсюду.
Раздетые, кто в чем, соседи собирались вместе, преумножая хор криками: «Ура,
победа», «Мы победили», «Слава нашим солдатам, нашим братьям, отцам и детям,
слава Сталину, слава Советскому Союзу»!
 Мальчишки возвращались домой
через несколько суток. Целыми днями и ночами они ликовали: орали, пели,
танцевали под гармонь, а ночью разводили костры, в которых пекли картошку и
поджаривали сало. Люди отдавали им всё, что у них было. Гармонист Николай,
влюбленный в тамбовскую девчонку Люсю, так и уснул на крыльце Люськиного,
бывшего Языриного дома, и его долго не могла разбудить пришедшая за ним мать. С новой силой Великий Праздник стали отмечать в школе, потом в городе, напротив госпиталя с ранеными. Такое столпотворение людей в своей жизни Борька видел потом ещё несколько раз, но все они были связаны с грустными событиями:
первый раз со смертью Сталина, а в остальные разы с бунтами и митингами
доведённых до отчаяния людей. Грозный стал «Меккой паломничества» недовольных
межэтническим послевоенным строительством и в «оттепель» Хрущёва, и во времена правления Брежнева, и при Горбачеве, не говоря уже о времени Ельцина. И лишь в день Победы, 9 мая, люди прощали всё друг другу, в едином порыве выходили наулицы и чеченцы, и русские, и ингуши, и армяне, и др., отдавая дань коллективно завоёванной победе их отцами и дедами, вселившими надежду на скорую достойную жизнь.
               
                Г. Навстречу судьбе.

  В 1947 году отменили хлебные
карточки. Стоя в очереди всю ночь, мальчишки и девчонки по-взрослому
рассуждали: «Если занять два номера недалеко друг от друга, чтобы успеть
перебежать и вновь пересчитаться, то можно купить буханку, а если четыре…».
Тогда вдоволь поесть хлеба и считалось достойной жизнью. В пятидесятые
приоритеты изменились. Борька уже мечтал попасть в сборную области по футболу.
Мечта сбылась. Его же родители мечтали и молились, чтобы их дочь и сын
поступили в институт. Мечта сбылась наполовину: поступил только Борька, или как
его ласково звали «футболёры» - Бяша. Бяша скоро стал любимцем публики, а он
уже мечтал о «болельщице» Нинке. Опять мечта сбылась: с Ниной они полюбили друг
друга. Серьёзно учебой он занимался лишь в экзаменационную сессию, когда надо
было зарабатывать «степуху». Правда его пригрузили по комсомольской линии на
редакторство сначала стенной, а затем и студенческой многотиражкой. Это были
самые счастливые годы в его жизни. Материальная сторона жизни улучшалась
буквально на глазах. Полная свобода в личной жизни, в делах спортивных,
культурных, семейных. А какие вечера организовывал Грозенский нефтяной
институт?! Попасть на них простому смертному было не так-то легко. Город
хорошел день ото дня. По улицам и паркам гуляли без малейшей боязни быть кем-то
обиженным. У милиции действительно тогда был «револьвер жёлт», а если честно,
то его вообще им не выдавали и дежурили они с пустыми кобурами. Вели себя
скромно и улыбчиво, даже когда игрались финалы на центральном стадионе, и
народу собиралась тьма-тьмущая.
 В 1957 году в жизни Борьки
случилось два события, одно важнее другого: летом он побывал на Московском
Фестивале молодёжи и студентов, а 19 ноября стал настоящим мужчиной, сыграв
свадьбу с любимой девушкой Ниной, которая к этому времени закончила учебу и была
распределена на работу в Грозный, на Химкомбинат. Заканчивалась эра беззаботной
студенческой жизни, вступлением во взрослую ответственную за себя и семью
жизнь. В 1958 году родился сын Серёжа, который впоследствии продолжил традицию
своих предков дружбой с внуками вернувшихся вайнахов. Сергей, Ваха и Магомед –
три закадычных друга – «не разлей вода» со школьной скамьи, вместе закончили
нефтяной институт и организовали свой бизнес после развала СССР в Грозном,
также вместе дружно покинули территорию криминогенной Чечни перед началом
боевых действий, спасая уже свои семьи. Это сделала и дочь Светлана – звездочка
Наукограда.
 В нефтяной проектный институт
с тысячным коллективом Борис, вернее, теперь уже Борис Александрович, попал
скорее как футболист, чемпион и обладатель кубка ЧИАССР, кандидат в команду
«Терек», которая только зарождалась так же из «нефтяных кадров» Наукограда. На
второй год работы, когда он на удивление своих «болельщиков» - директора и
главного инженера института выполнил блестяще сложную работу по проектированию
катализаторной фабрики для города Омска, причем сделал это абсолютно
самостоятельно в часы, когда был освобождён от работы для тренировок с
командой, ему настоятельно порекомендовали оставить футбол и всерьёз заняться проектированием
нефтеперерабатывающих заводов в Украине, Белоруссии, Казахстане, Грозном. Ещё
через пару лет он уже руководил группой проектировщиков, на зависть своим
друзьям-футболистам, с которыми связей не терял и продолжал играть в клубе, всё
реже выезжая на турнирные игры, и получал при этом зарплату с премиями побольше них.
 Потом он стал начальником
отдела, в котором работало 120 инженеров высшей квалификации, а футболистам
помогал, например, проектированием стадиона «Орджоникидзе», на котором
проводились основные игры «Терека» в классе «Б», а затем и в первой лиге класса
«А». Поднявшись на следующую ступень в производственной иерархии, когда он стал
одним из трех руководителей института, с футболом пришлось расстаться, перейдя
в разряд «болельщиков», поскольку вся жизнь стала сплошной командировкой. Когда
его назначали ещё только руководителем группы, пригласили в Партбюро и
предложили рекомендации для вступления в КПСС, членом которой он и стал.
Исключали его из КПСС в 1983 году, уже совсем другие люди, скорее роботы, а не
люди, абсолютно лишённые души, невесть откуда взявшиеся, будто и не жившие в
советской стране. Они только говорили, никого не слушая. Они, как провидцы с
другой планеты, всё заранее знали, всё объявляли как истину в последней
инстанции: кто, кого, когда и в какое место поцеловал, какая кофточка была на
ней, какой галстук снимал он. Это было настолько ошеломительно и омерзительно,
что даже было любопытно. Глупые мысли типа «а не придушить ли кого-нибудь прямо
здесь», так и роились в голове, мешая думать и соображать, что же все-таки
происходит? Поначалу Борису Александровичу показалось, что это результат
посещения «Голубых птичек» в Токио, где после ужина в Посольстве, японские
коллеги предложили посмотреть ночной город, а затем как на экскурсию пригласили
в бордель. Он там много шутил с гейшами, действительно раздевал их, но там не
было кофточек, а только одни кимоно. Или, возможно, это результат «безвизового»
перехода границ Турции, когда братушки-болгары устроили кабанью охоту на
границе в местечке Звездец, а потом не найдя кабанов на своей территории,
повели гостей на мусульманскую, где свинину не едят. Там они повстречали таких
же «охотников», только с американскими винчестерами. А ночной перелёт в ФРГ и
обратно вообще без всяких документов к гендиректору Крупоновской империи, -
родному  брату нефтяного министра
Болгарии Мидарову для выяснения: нет ли у него «случайно» чертежей наклонной
задвижки реактора-регениратора катрекинга, которая срочно понадобилась в
Бургасе? Всякие мысли лезли в голову, и
истина всё-таки была где-то рядом. Было очевидно, что ребята всерьёз взялись
развалить институт, но под чьим началом? Куда бегут в таких случаях
преследуемые? Правильно, прямо в кабинет Первого секретаря Обкома КПСС.
«Александр Владимирович, что происходит?» «Ах, они такие-сякие, иди и не
обращай внимания – ты тут не причём, но директора сдай, уж больно много
анонимок на него, а тут ещё довече он человека задавил, находясь за рулем
служебной машины. Я его от тюрьмы спас, а покрывать остальные художества не
собираюсь. Ведь ты второй человек в институте? Понял меня? Иди и действуй».
«Александр Владимирович, а можно один вопрос? Для чего заварили кашу со
специалистами, чего хотят от них? Ну и что из того, что они ученики Сергея
Васильевича?»
-"Не ученики, а выкормыши,всячески прикрывающие его".                -"Я не к тому, на потоке 14 заводов глубокой переработки по решению Политбюро".
  "На потоке борьба за чистоту               
рядов КПСС, читал доклад Генерального на ноябрьском Пленуме"?


                - "Читал, но попавший под машину
человек жив и здоров".


                - "Откуда тебе это известно"?


                - "В институт наведался его
брат, требует компенсации за разбитую бричку и убытки пострадавшему. Дело в
том, что с боку его брички в сене торчали вилы, которые не заметил при обгоне
директор. Их он и зацепил, от чего бричка перевернулась, а наездник цел и
невредим".


                - "Ну ладно, иди, работай, о
нашем разговоре ни слова, тебе я помогу, но сам тоже думай".


                Исключили его из КПСС ровно
чрез неделю после этого разговора. Попасть к Первому теперь уже можно было
записавшись на официальный приём, но его пригласили сразу, отругали за то, что
не предупредил заранее. То что не знал, всерьёз не приняли. Порекомендовали
написать аппеляцию, после утверждения горкомом, а ещё через неделю прокуратура
возбудила уголовное дело уже с новыми обвинениями: протекционизм, превышение
власти, злоупотребление служебным положением при выполнении сверхплановых работ
– понудил, заставил, деньги не распределил, т.е. присвоил себе, нанеся
государству непоправимый ущерб! Какие уж тут могут быть аппеляции? Смутила и
навела на мысль одна деталь, когда его пригласили в прокуратуру, уж больно
вежливо его обхаживал прокурор, попросив расписаться, что он не возражает
против закрытия дела по амнистии. Борис Александрович не расписался и два годапотом добивался суда, отказываясь от амнистии. Первый секретарь Обкома за это время стал Министром внутренних дел СССР, а районный суд продублировал
предъявленные обвинения и «припаял» четыре года лишения свободы всё с той же
амнистией. Но теперь уже это было решение суда, которое можно было оспаривать в вышестоящих инстанциях. Прежде всего Борис Александрович понял, что взорвать сразу такой монументальный приговор не получится.


                Он взялся за несвойственный
для него проект: разделить приговор на части и взрывать каждую из них
по-отдельности. Пройдя первые снизу областные инстанции, он понял, что надо
разработать тактику – как отсечь группу сопровождения, которая заранее
информирует, куда и когда поступит жалоба и готовит типовой ответ: «Рассмотрев
внимательно Вашу жалобу, оснований для пересмотра не находим…» Пришлось
отказаться от адвоката и о своих намерениях не говорить даже с близкими.


                Первую слабость в системе он
обнаружил на 12 ходу, когда понял, что судебные инстанции по уровням
приравниваются к прокурорским и стал «прыгать» с прокуратуры в суд и обратно на
более высокую ступень. Связь группы сопровождения прервалась, и уже в 1986 году
Коллегия Верховного Суда РСФСР демонтировала главное обвинение в приговоре –
хищение. Срок уменьшили до 2 лет и убрали конфискацию имущества.


                В 1987 году Заместитель
Председателя Верховного Суда РСФСР «отпилил» ещё одну ногу приговора – подлог и
отменил предписание – 4 года не занимать высокие посты.


                В верховный суд СССР он так
же перешагнул сразу к Председателю коллегии, а затем и заместителю председателя
Суда, используя как трамплин прокуратуру СССР. Зная заранее, что на запрос
материалов дела уходит полгода, он лист за листом запрашивал в райсуде
заверенные копии и вскоре собрал все два тома дела воедино, которое положил на стол в приёмной Верховного Суда СССР, чем несказанно удивил всех.