Трудная правда

Просыпаться очень интересно. Потому что, а вдруг всё уже по-другому! Деревья, например, синие, а небо зелёное! Или деревья пусть зелёные, но они уже не деревья, а что-то другое! Аночка утром осторожно открывает глаза, чтобы всё успело  появиться. Потом быстро-быстро, босиком бежит  к окну. Так и есть!
- Мама! Трава - красная!
-Это маки…
- Мамочка, а где Окышин  домик?
Мама куда-то спешит и никак не найдёт зонтик. Без него нельзя - жара. Мама не привыкла  к жаре. Они тут у бабушки в гостях, в отпуске, и мама боится обгореть.
- Ма – ам!
- Аночка, я ухожу, ты полежи ещё, сейчас бабушка придёт.
- Ладно. Только ты скажи, где домик.
Зонтик  нашёлся, и мама уже в дверях:
- Какой домик?
- Окышин!
- Что за “окышин”? Я спешу, дочик…
- Ну, наш Окыш – это Бобик такой!
И Аночка бежит следом, надо обязательно выяснить ещё…
- Ма!
- Аночка, ты раздета!
- А вот этот…
Мама смеётся, берёт Аночку  на руки, несёт её в кровать. Аночка крепко обнимает маму  за шею и дышит её запахом. От мамы пахнет цветами и ещё чем-то вкусным. Пока  мама ещё не завернула за дувал, Аночка опять  вылезает из-под простыни, бежит к открытому окну и кричит вдогонку:
- А вот стол, он так и сегодня – стол? Да?
Мимо окна проезжает ослик с «молоканщиком». На боках у ослика мешочки в разноцветную полосочку. В мешочках – бидоны с молоком. Ослик бежит мелкими шажками, и  «молоканщик» смешно трясётся.
Потом он поднимает голову и громко поёт:
- Кисла – пресна ма-ла-кё-о!
- Кисла – пресна ма-ла-кё-о!  Кисла – пресна…
А из другого конца переулка, как в трубу, гудит в огромную лейку керосинщик:
- Ка-ра-си-ин!  Ка-ра-си-и-и-ин!
Аночка спрыгнула с подоконника прямо в траву с маками. Хотела встать  и увидела кого-то. Маленький, зелёный, а голова сплющенная.
- Ты, что ли, - кузнечик?
Кузнечик чуть приподнялся на задние ножки и замер.
- Почему ты не упрыгиваешь? Кузнечики всегда упрыгивают! А ты, кузнечик, не знаешь, куда  девался Окышин домик? -
Сплющенная голова ещё чуть-чуть приподнялась, передние лапки сложились.
- Ой, какие тоненькие! Как соломки! - и стали быстро-быстро то подниматься, то опускаться.
- Ой, Шаропка! Ша-роп-ка-а! Иди скорей сюда! Смотри: совсем как твой  дедушка, когда аллаху молится!
Шаропка – Аночкина подружка. Она живёт в этом же дворе. А спит она на балхоне.  Это – как веранда, только на крыше. Шаропку зовут по-настоящему Шаропат. У неё  косичек много-много. Все – тоненькие, тугие, чёрные, блестящие. И глаза у неё черные-черные  и тоже блестят, потому что в них - живут маленькие звездочки.  А у Аночки глаза, бабушка говорит, как травка утренняя, зеленые, а косичек у неё только две, с бантиками. Бабушка говорит,  на Аночкины две косы не напасёшься ленточек.  Хорошо, что  Шаропины косички не расплетаются, держатся без ленточек.  А то бы  она этих ленточек сколько бы теряла! Ого! Не сосчитать! Шаропка тут всё знает.  И рассказывает. Аночка же ей  - про  свою Калугу: про лес, про грибы, про много снега… Шаропат только  мальчиков и девочек путает. Про девочек говорит  “он”, а про мальчиков “она”. Вот и сейчас перепутала. Только в этот раз про бабушку.
- Твой бабушка тоже крестится!
- Шаропка, а вот это, - кто, у? Смотри, смотри! Правда, креститься!
- Потому его “Богомолка” зовут. Не бойся, он не кусается.
- А у нас в Калуге Божьи коровки есть…
- А у нас ое сомса сделал!
Аночка уже знает: ое – это Шаропкина мама.  А сомса...?
- Это что? -
- К нам пойдем? – Покушаешь. Пирожок такой. Вкуу-сный! Ое сказал: «Зови, Аночка,  угощать будем. Аночкина мама, Аночкин бабушка.  Всех угощать будем.  Закон такой»
«Хороший закон. Не жадный. Мы  тоже такой закон у себя дома придумаем», - решила Аночка. И они с подружкой идут кушать сомсу.
- Шароп, а где Окыш?
- Не скажу.
Какая она сразу сердитая стала:
- Почему?
- Не хочу!
Аночка обиделась. Но Шаропка не хочет - и не скажет. Чтобы не было обидно,  Аночка стала тихонько напевать себе под нос:
- Окыш, Окыш, О-кыш-кыш… О-о-о! Кыш-кыш, Кыш-кыш!
И вдруг стало очень смешно:
- Шароп! Что ли Окыш – курица? Окыш ведь собака! Почему его так зовут «О-кыш-ш-ш»!? 
Теперь обиделась Шаропка:
- Окыш - хороший собака! Имя тоже красивый! “Ок” - белый, “ыш” - лебедь. “Белый Лебедь”! Наш Окыш - Белый Лебедь!
Аночке очень понравилось это имя. Окыш и вправду очень красивый, как лебедь. Как в сказке Андерсена, которую ей мама по вечерам читает. Мама еще сказала, что в этой книжке - “удивительные рисунки Канашевича”. Да, там сказка есть про гадкого утенка, который стал Лебедем! 
- Когда он был маленький, понимаешь, Шароп, он был некрасивый, а потом...!
- Наш собака тоже маленький был - смешной! А дедушка сказал: “Назовём Окыш, будет красивый!” С соской молоко ему давал... В балхоне  теплым чапаном укрывал...
Аночка переломила сомсу:
- А ваш закон собак угощает? Давай  Окышу сомсы оставим! 
Вдруг Шаропат рассердилась, соскочила с топчана и затопала ногами:
-  Ты - злой! Ты - яман кыз! Яман!
Когда Шаропка злится, она начинает говорить по-узбекски.
- Что ты, а? - Аночка совсем растерялась.
- Ты не знаешь, где Окыш? Да? Не знаешь?! Обманщик ты!
Аночка отложила вкусную сомсу и хотела уйти. Она никогда, ни разу не обманывала! Она лучше... Она лучше... вот возьмёт и умрёт, чем скажет неправду....
-...поняла ты, Шаропочка!?
- Правда, не знаешь? -
Шаропат долго посмотрела в Аночкины глаза своими черными-черными глазами. А звездочек в этот раз в них не было.
-  Правда, не знаешь... - Вздохнула она, - В собачий ящик! Вот, где Окыш! Твоя мама его туда сдал...
-В собачий ящик? Мама? Моя мама его туда “сдал”? ...
Аночка знала, что это такое - “собачий ящик” - Это для беспризорных собак... Их там...  Их там... Окыш! Белый Лебедь!..
- Шаропка! Их там... убивают!? Не-е - е - т!
Она так закричала, что из летней кухни прибежала Шаропкина  ое. Она обняла девочек. Прижала их головки к своей груди. И быстро-быстро заговорила - своей дочке по-узбекски, а потом по-русски  - Аночке:
- Твоя мама говорила, что надо собаку - на цепь посадить, потому, что ты - маленькая, и собака может тебя покусать или заразить болезнь какой-нибудь, потому что везде бегает по улице. А Окыш на цепи никогда  не сможет, он бегать привык, он сорвался с цепи и убежал... Вот его поймали... и сдали... Твоя мама начальнику сказала… Вот... и сдали.
Ое вытерла своей косынкой слезы сначала с Аночкиных зеленых глаз, потом с Шаропкиных, черных-черных, а потом вытерла и свое мокрое лицо. Она принесла им из тандыра румяную горячую лепешку, сорвала с лозы над топчаном большую прохладно-матовую кисть винограда и сказала:
- Дедушка привезёт с гор другую белую собачку. Будете с ней играть, кормить будете...
Девочки сели у арыка, стали бултыхать ногами в воде и есть виноград с лепёшкой. Аночка теперь почти не плакала, только чуть-чуть всхлипывала. Шаропат уже с ней помирилась, но молчала, наверное, нарочно, чтобы Аночка подумала, что они ещё в ссоре... Потом она помыла руки в арыке и сказала:
- Ты говорил, твоя мама -  хороший, добрый! ... Нет. Злой!
Аночка молчала.
-Почему молчишь! Почему правда не говоришь? Скажи честно! Злой  твоя мама?!
Аночка больше не хотела Шаропкиного  винограда и лепешку не хотела. И сидеть у арыка... Она хотела отпихнуть эту чужую девчонку... и убежать.  К маме. Чтобы обнять её и заплакать. Как тогда, ещё в Калуге, когда нечаянно разбила мамину любимую вазу. Мама тогда увидела в ведре осколки, рассердилась. И даже ремень взяла... Было очень стыдно и страшно... стоять под ремнем. Аночка всё смотрела на ремень и думала: “Скажу, что это не я - и не побьет!“ И уже чуть не сказала:  ”Не  я...” Но не смогла. Не получилось... Никогда не получалось обманывать... А мама бить не стала:
- Хорошо, что ты сказала правду! Не плачь, не плачь, доча... За правду не бьют...
Вот. А Шаропка говорит, что мама - злая. Мама - хорошая... Она - самая, самая! Эта девчонка, она - сама - злая! Пусть только посмеет! Только посмеет! Аночка прищурила глаза... Когда прищуришь глаза, всегда всё по-другому и всегда что-нибудь вспоминается:

...Было жарко. Они с мамой еще только приехали к бабушке. Еще чемоданы стояли у дувала... По переулку бежали босые мальчишки, они сильно пылили ногами, как будто дымились... и кричали радостно одно и то же:
- Собачий ящик! Собачий ящик!
Но это оказался и не ящик вовсе, а много клеток. И в них - всякие собачки. Грязные и грустные. Они даже не лаяли, а только  рвались, привязанные. Веревки тянули им шеи, и они хрипели. И вдруг в одной клетке веревка оборвалась. Клетка была тесная, и собака стала кидаться на  её железные прутья. Бросится - и отлетает  назад к другим привязанным собакам... и потом началась драка. Собаки кусали друг друга, жалобно визжали, рычали... И уже нельзя было понять ничего, потому что все  было красным-красным  от крови ...
Аночка в ужасе закрыла глаза. Но страшная клетка не хотела исчезать. А собаки все дрались и дрались... И все ещё слышно было их визг и вой... Мальчишки кидали в клетки камни, но собаки даже  не замечали их... Потом все стихло. Аночка отняла руки от глаз.
Какие–то  черные люди с железными палками что-то делали около клеток. Собак перевязали еще короче... а та,  что сорвалась, лежала на полу  с открытыми глазами и ртом. Она не шевелилась Аночка оглянулась на сидящих тут же у дувала мальчишек и услыхала это душное слово:
-Сдохла.. сдохла...
Теперь наш Окыш тоже там? Аночка забыла, что они с Шаропкой в ссоре, она схватила ее за руку:
- Помнишь, когда мы только приехали... Теперь наш Окыш тоже так?  Лежит? Наш Белый Ле..
Но Шаропка вырвала руку. Она ничего не хотела слышать,кроме:               

- Говори правда! Правда мне говори! Да? Злой? Твоя мама...
Глаза у нее стали совсем узкие, а губы - белые-белые. Она сжала пальцы в кулаки и прижала к груди  руки, как будто их ей связали:
- Молчишь?
- Ну, что ты хочешь от меня, Шаропка! 
-Ничего не хочу. Окыш жалко...  Тебя жалко... А мама твоя - не жалко. Потому что она злой.
“ Нет!” - хотела крикнуть Аночка, но только вздохнула... Это было трудно, очень!  - сказать правду. Труднее, чем под ремнем. Она набрала полную грудь воздуха, как будто хотела закричать громко- громко... Но сказала совсем тихо, так что едва услыхала Шаропат и она сама:
-....Да. ...