Явилась родня, начинается возня

     Завтра ехать к будущей свекрови. Замужние подружки, успокаивая меня, чуть до смерти не запугали:
     – Помни, держись гордо, тебя не на свалке нашли…
     – Не дай сесть себе на шею, сразу расставь все точки над «i».
     – Знай, свекрови хорошие не бывают…
     – Это ты их осчастливила, не они тебя…
     Ночью я не сомкнула глаз, к утру выглядела «краше в гроб кладут».
     Встретились мы на платформе и на электричку. Ехать два часа.
     С электрички идти через небольшой городок, после бор. Воздух морозный, пахнет новым годом. Снег искрится под солнцем, хрустит под ногами. Шумят и шушукаются вершины сосен. Я стала замерзать, но на моё счастье показалась деревенька.
     Маленькая сухонькая старушка в залатанной телогрейке, подшитых валенках и дырявом, но чистом платке, встретила нас у калитки. Если бы она меня не окликнула, я прошла бы мимо:
     – Ралисонька, девонька, я Устинья Афанасьевна, Вовкина матка. Будем знакомы. – Стянув с маленькой морщинистой ладони меховую варежку, она протянула руку. Рукопожатие крепкое, цепкое. Взгляд из-под платка пронзительно-цепкий. По тропинке меж сугробами мы прошли к избушке, сложенной из почерневших брёвен. В избе тепло от растопленной докрасна печки.
     Чудеса! Восемьдесят километ¬ров от Челябинска и вот тебе средние века. Вода из колодца, туалет – дырка на улице, радио не в каждом доме, в избушке полумрак.
     – Мама, давай свет зажжём, – предложил Володя. Мать глянула неодобрительно:
     – Не бары при свете сидеть, али боися ложку мимо рта пронесть? – взгляд её упал на меня, – конечно, сынок, конечно, милок, я сама собиралася да закрутилася, – она повернула лампочку, висящую над кухонным столом. Тусклое свечение озарило метр в округе. – Голодные небось? Лапшичку сварила, милости прошу к нашему шалашу хлебать горячую лапшу. – Кушаем, переглядываемся, а она пришёптывает! Слова круглые, ласковые, взгляд настороженный, острый. У меня чувство, что мою душу препарирует. Глазами встречаемся, начинает хлопотать: то хлеб порежет, то дровишек в печь подкинет и приговаривает: – Чайник поставлю. Чаёвничать станем. Чайничек с крышечкой. Крышечка с шишечкой. Шишечка с дырочкой. Из дырочки пар. Чаёк не простой, ягодный. К чайку варенье малиновое, вмиг прогреет, хворь изгонит. А хвори нет, так и не будет. Угощайтесь, гости дорогие, свои, непокупные... – Меня не покидало ощущение, что я снимаюсь в кино допетровской эпохи. Сейчас войдёт режиссер и скажет:
     – Съёмка окончена. Всем спасибо.
     Меня разморило от тепла, горячей еды, чая с малиновым вареньем, сейчас бы подушку придавить минут на двести, но не тут-то было:
     – Давайте, робята, сбегайте в кулинарию, купите пару килограмм теста. Надо пирожков напечь, вечером Варька и Грушка с семьями пожалуют, Людка из Челябинска приедет, с будущей невесткой знакомиться. А я пока капусту пожарю для начинки, пюре отварю.
     Пока мы одевались, Устинья Афанасьевна выкатила из-под кровати кочан капусты, шинкует и приговаривает:
     – Пошёл кочан на стрижку, обстригся в кочерыжку.
     По деревне идем, все останавливаются, здороваются, мужики шапки снимают, кланяются, вслед глядят.
     Кулинария находится в соседнем городке. Туда, обратно через лес. Ёлочки, пеньки надели снежные папахи. Солнце, когда шли в кулинарию, весело играло на снежных валунах, обратно светило желтоватым светом. Зимний день короток.
     Вернулись в избушку, Устинья Афанасьевна говорит:
     – Стряпайся, Ралисонька. Я в огороде снег потопчу, чтоб мыши кору на деревьях не погрызли. Вовку с собой беру снег под деревья кидать.
     Теста тонна, знала бы, что мне стряпать, не покупала бы так много, а Устинья Афанасьевна подначивает, – как ни велика работа: начнешь делать, сделаешь. Начало работы тяжкое, конец сладок.
     Осталась я с тестом наедине, умею не умею, а стряпать надо. Один пирожок круглый, другой длинный; один размером в ладошку, другой в фигу. В одном начинки много, в другом не рассмотришь. Один коричневый папуас, другой блондинистый. Ох, намучилась я! Позже Володя открыл тайну: мать экзамен устроила, подхожу ли драгоценному сыночку в жёны.
     Гостей навалило как из рога изобилия. Все белобрысые, синеглазые, улыбаются. Я за Володю прячусь, стесняюсь.
     Круглый стол на середину комнаты, меня на почётное место – на кровать с детишками. Кровать панцирная, колени выше головы в потолок уставились, дети прыгают, у меня чуть морская болезнь не началась. Володя принёс ящик, покрыл одеялом. Ящик большой, сижу королевой на престоле всем на обозрение.
     Я ни капусту, ни жареный лук не ем, а со всеми навернула, за ушами трещало!
     Стемнело. У будущей свекрови узенькая кровать в кухне у печки, остальные в зале. «В избе тесно, да лучше вместе». Меня на кровать – гостю место. Специально для меня из резного комода, сделанного ещё Володиным отцом, достали накрахмаленное постельное бельё, ложиться страшно. Устинья Афанасьевна стелет и приговаривает:
     – Ходи, изба, ходи, печь, а хозяйке негде лечь! – Будущие родственники улеглись на полу на шабалах, которые покидали ворохом с чердака.
     Хочу в туалет. Вырвалась из панцирного плена, ногой пол щупаю, чтобы ни на кого не наступить. До сеней добралась благополучно. Там темень. Какая-то хвостатая тварь трётся об ноги. Я перепугалась, думала крыса, как заору! Все повыскакивали, смеются: это котёнок, днём бродил, к ночи домой заявился.
     В туалет пошла с Володей, двери нет, перегородка. Володя стоит повернувшись ко мне спиной, светит спичкой, чтобы в нужник не свалилась.
     Вернулась, бух в кровать и заснула: воздух свежий, шума машин нет – деревня.