Птичка. Номер 14 из сборника О, Власть!

Иллюстрация: Фотография Курта Джонса "Сёрфингист и акула".

    Славка умирал. Осознавал это чётко, но все силы уходили на то, чтобы хлебнуть воздух. Поэтому на переживания уже ничего не оставалось. Полным открытым ртом тянул воздух внутрь, как воду из шланга, но воздуха не хватало – Славка задыхался.

    Грудь сжималась, выдыхал и снова мучительно и долго, напрягая все силы, тянул в себя живительный воздух. Снова, как в кашле, резко сжимало грудь, слабый выдох, и страшно, страшно не хватало сил вдохнуть, не смотря на то, что тянул в себя изо всех сил.

    В глазах бегали точки сверху вниз, красные пятна плыли и набегали, бесформенной тушей расползаясь по сторонам, хотя глаза были зажмурены до рези и боли кожи на лбу. В висках бухало, и грохотало в ушах, как бывает, когда непомерный вес обрушивается вдруг и начинает давить. Мышцы, казалось, исчерпали все силы, но свалиться нельзя – задавит и убьёт.

   Руками сжимал края кровати, пальцы щемило и саднило, но главное – втянуть воздух, потому что совсем немного осталось, чтобы задохнуться совсем. Внезапно Славка почувствовал, что что-то или кто-то полностью перекрывает ему рот!
   
    Судорожно попытался сесть, дёрнулся головой, но множество рук держали его крепко!

    И вдруг отпустило. Грудь ещё ходила ходуном, но можно было уже выдохнуть, и главное – насыщенно вдыхать.

    Только теперь он почувствовал, как дерёт горло, но понимал, что кашлять нельзя, а надо дышать, и дышать, и дышать... Славка приоткрыл глаза. Рядом с ним лежал огромный синий кислородный баллон. Чья-то рука продолжала еле различимым медленным движением открывать вентиль, и Славка услышал прямо в ухо: “–Пока хватит. Потом попробуем уменьшить”.

    В голове же знакомым и любимым голосом Высоцкого хрипло пропевалось снова и снова без конца: “И кровь в висках так ломится-стучится! Как мусора, когда приходят брать”. Да… Cтучится кровушка.

    Славка не отдышался, но уже что-то различал вокруг. Белые халаты двигались с место на место, и голос жены с всхлипами что-то объяснял. Славка разбирал только: “–Ночью! Да, ещё ночью!” Вспомнил, как она заорала, когда он вдруг начал задыхаться, инстинктивно ухватил и сдавил ей руку. Потом опомнился и отпустил. 
 
    Помнил, что, действительно, было темно ещё, и от этого ещё страшнее и ещё более задушно. Горло болело, как передавленное. И с того момента боль эта не проходила.

    Из-за плеч вынырнуло лицо сына с огромными какими-то беспомощными, как в детстве, растопыренными глазами. Стало неприятно, что видят его, наверное, сизого и одутловатого. Безобразного, наверное. Под пластиковой маской, которую кто-то с силой вдавливал в рот и в нос.

    В проёме двери рыдала навзрыд дочка, уткнувшись мужу в грудь. Тот гладил и утешал её, но они хотя бы не смотрели на Славку. Вдруг кто-то отступил в сторону, и он увидел Настеньку внизу. Малышка держалась ручонками за отца и мать, спиной к ним, и неотрывно глядела на деда. Вот таким она меня и запомнит!

    В голове пронеслось, как он хоронил бабку, и тоже на всю жизнь запомнил тело, колышущееся, как живое, в такт тряски грузовика. Сзади дул духовой оркестр в уши, а Славка шёл, держась руками за край опущенного заднего борта, и всё подпрыгивал повыше, пытаясь рассмотреть, может, и есть живая? Ведь бывает же, живых хоронят живьём?! Ждал не пропустить какого-то знака от неё... Потом могилу засыпали, а знака так и не было.

    Дышать становилось легче. В голове мельтешили какие-то обрывки, как перед сном.

    Накатила расслабленность и страшная усталость, и Славка снова прикрыл глаза. Теперь он как бы засыпал, но и видел себя под маской, понимал, что, наверное, всё равно умирает. Начнётся сейчас суетня, небось, потянут в больницу. А зачем уже?

    Параллельно сон вводил в какие-то новые картины и события. Славка с наслаждением дышал, постепенно успокаиваясь, и одновременно видел себя в комнате с глянцевыми от краски тёмными стенами. Было очень жарко и душно. И очень страшно и тревожно. Два узеньких окна под потолком были заперты, не давали ни воздуха, ни обзора, но тускло освещали вокруг. 
 
    Металлическая дверь впереди приоткрывала какой-то освещённый приборный зал, откуда шёл мощный гул и волнами вплывало обжигающее тепло. Пот не градом, а потоком лил по телу, вымочил майку и рубашку, щипало глаза, как в том, другом мире, где он только что умирал.

    Напротив – другая металлическая дверь, запертая штурвальным замком, закрашенным старой уже потрескавшейся от времени краской. Провернуть замок не хватало сил. Налёгши всем телом, неожиданно для самого себя всё-таки сдвинул колесо, крутанул, и дверь начала со стоном приоткрываться. Выскочил и оказался в котловане.

    Дверь, видно, никогда не открывалась раньше, испражнения обильно пахли и сплошняком прикрывали хилую тропку наверх. Пот жег, и омыться хотелось до безумия!

    Наверху котлована вдруг открылось море. Крутой склон приоткрывал малюсенькую бухточку и жёлтый песочек у самой воды.

    Славка был абсолютно уверен, что никогда в жизни не был в этом котловане. Да ещё рядом с морем. Это было Чёрное море, как всегда, совершенно не чёрное, а изумрудно плотно синего цвета с замечательными белыми барашками мелких волн. Он помчался вниз, от бега одежда тёрла и ещё больше жгла кожу, и та, просоленная уж до крови, казалось, трещала на ходу. Прыгнуть в воду с головой! Нырнуть и прямо под водою начать стирать соль прежде всего с лица, глаз, шеи, рук, плеч... В голове же пропевалось утёсовским басом: “–У Чё-о-орно-ого мо-оря!”

    Но тот, который дышал под маской и видел одновременно странный сон, одёргивал, не давал разгуляться и пытался понять, что сон значит, откуда образы, к чему всё это ведёт. Отметил, что жены не было во сне, хотя знал, что один он никогда к морю не ездил.

    И тут же параллельно тому, когда он стремглав бежал к воде, перед глазами возникла та девчушка у моря, на которую не мог наглядеться когда-то и наудивляться, неужели это она любит?! И любит меня?! Но каждый взгляд её и особенно ладошка, которой она всё норовила прикоснуться к его плечу, убеждали в этом. Когда она брала его под руку, он чувствовал сквозь одежду тепло каждого её пальчика. Она казалась ему пташкой, слабым птенчиком, которого теперь он должен растить, защищать и беречь. Она же смеялась: Славка! Есть такая птичка – “славка”. Это не в твою честь?

    Долгие годы каждую ночь он клал её ладошку себе на грудь, а она тыкалась лицом в плечо, и тогда уже можно было засыпать, чувствуя дыхание и, казалось ему, частое тюкание сердечка. Тот, что был под маской, тоже сразу ощутил привычное тепло под боком.

    Во сне же Славка всё бежал по склону, который вдруг обрывом ухнул к воде, и тропинка нырнула вбок ещё круче. На песке оказались люди, одни мужики, в большинстве голые, лишь один из них сидел одетый, хотя и босиком. Как бывает иногда во сне, Славка сразу понял, это – банда. В голове услужливо Галичем пропелось: “–О-о-ох-х-х! Не надо бы вслух! Ох, не надо бы!..” Но тот, лежавший под маской, успокоил: во сне всё должно хорошо кончиться.

    Славка с разгона не смог остановиться и побежал по песку как раз на одетого. Тут же всё зашевелилось и все повскакивали. Огромный верзила бросился Славке наперерез, рукой норовя ухватить за горло. Славке в жизни привелось подраться, не боялся этого, а в молодости и любил. В армии занимался боксом, и если удар проходил, то немногие могли устоять.

    Тогда он сходу приготовился ударить прямо под дых. Или лучше в лицо? Нет, под дых – вернее будет. Но верзила был тоже готов и успел чуть-чуть повернуться так, что удар проскользнул вдоль рёбер, а пальцы его как-то вытянулись прямо на глазах и-таки достали. Горло у Славки сразу перехватило, пальцы оказались холодными и жёсткими, как железные тиски.   

    Кто-то крикнул: “–Ломай, на спор: три-четыре! Ну?” Славка услышал хруст под затылком и дыхание совсем остановилось. Он всхрипнул и отключился.

    И тот, лежавший под маской, понял, что всё кончено. Во сне и наяву. И ни тебе тоннеля, ни света в конце. Было ужасно, непереносимо больно, и последнее, что выхватил взгляд, была пожилая грузная женщина с заплаканными настенькиными глазами.

    Медбратья вшестером подошли к кровати с разных сторон, подсунули руки, схватились за простыню под Славкой и приготовились. Седьмой пододвинул носилки на колёсиках и скомандовал: “–Переносим! Три-четыре! Ну!” Все подхватились и приподняли тело. Славка дёрнулся, взмахнул рукой и выгнулся дугой. Что-то громко хрустнуло, и Славка обвис. Его сразу опустили обратно. Дыхания уже не было. На шее Славки всё отчётливей проступала странгуляционная борозда.

Иллюстрация: Иероним Босх. "После смерти".

Из письма редактору:

    Как вы правильно рассудили, это не письмо с того света, а попытка представить, как каждому из нас предстоит преставиться. Природа милостлива, и обычно тяжело больной или даже умирающий теряет сознание, что облегчает последние мучения. Но это лишь догадки. Мой хороший знакомый последним словом просил помочь освободить заклиненную стулом ногу. Боль держала его на свете, а как только передвинул стул, он отключился навсегда.
 
    Ещё часто спрашивают, как могла появиться странгуляционная полоса, которая бывает только у повешенных. Да, это медицинский факт, но в то же время известно, что если человеку на его глазах подносят раскалённый прут, а прикасаются потом незаметно холодной ложкой, всё равно возникает волдырь, как от ожога.

    Этой полосой хотелось подчеркнуть догадку, что лёгкой смерти не бывает: ведь для окружающих Славка успокоился, а не испытывал перелом шейных позвонков.

    Наверное, Судьбе не нравятся рассуждения на эту тему. Недавно неожиданно умерла моя мать прямо под аппаратом искусственного дыхания.

5/11/2008 13:24
http://vadimov.net/index.php?p=1_20_
http://www.diasporanews.com/index.php?public=507&page=