Он был сотворцом Вселенной. О Колупаеве

Он был не просто фантаст и не просто сказочник, прославивший Томск своими книгами. И не просто учитель для целого поколения томских (и не только томских) писателей. Он был сотворцом Вселенной и принимал эту роль со всей ответственностью доброго и мудрого человека.
Книги остались, и осталась возможность их перечитывать. Ученики здравствуют, продолжают писать и даже издаются...
Есть такая штука: чёрные озарения. Вдохновение наоборот. Это со всеми случалось: «радужная пелена» спадает с глаз, и ты начинаешь видеть мир «в его истинном свете». Это называется «встал не с той ноги».
Нужно быть очень сильным человеком, чтобы сразу распознать в себе и пересилить это настроение. И осознать, что мир будет добр и прекрасен, если ты найдёшь в себе силы разглядеть в нём доброту и красоту. А если нет сил — не смотри. Зажмурься. Загляни в себя. Поглубже. Ещё глубже, до самого дна души. Не может быть, чтобы там не осталось ни капли доброжелательности, милосердия. Веселья, наконец... Нашёл? Вот теперь можно проснуться окончательно и даже открыть глаза.
Колупаев был очень сильным человеком. Ему не нужно было зажмуриваться, чтобы видеть мир — прекрасным, а людей — добрыми. Он знал: мир таков, каким мы его видим.
Ведь это неправда, что мы такие, какими нас делает время. Всё в точности наоборот: наше время — такое, каким его сделали мы. Не только поступками. Словами. Восприятием. Взглядом.
Об этом Колупаев написал в своём рассказе «Два взгляда». И во многих других рассказах тоже: «Билет в детство», «Настройщик роялей», «Вдохновение», «Газетный киоск», «Зачем жил человек?», «Жемчужина»... И в повестях «Жилплощадь для фантаста» и «Жизнь как год»...
Но в рассказе «Два взгляда» эта мысль прозвучала особенно отчётливо и страстно. Судя по тому, что этим рассказом открывается лучший, по мнению автора, сборник «Весна света», Колупаев сам считал его если не программным, то очень и очень важным в своём творчестве.
Рассказ оказался важным и программным не только для автора. Так получилось, что вскоре после выхода этой книги я показал Виктору Дмитриевичу две свои новые повести — и его отзыв меня, мягко говоря, огорчил.
— Знаешь, Саша... — проговорил он и замялся, не сразу решаясь сказать то, что сказать было надо. — Мне было неприятно читать эти вещи. Раньше твои повести были... добрее.
Я понял, что он имел в виду. Не сразу, но понял.

— Закрой, Женя, глаза, — попросил Пётр Иванович.
— Что закрыть?
— Глаза, говорю, закрой.
— Ишь ты! Я закрой, а ты мне по морде, и след твой простыл.
— Ты, Женя, руки мне свяжи... Для страховки...

И немного дальше — после того, как Женя закрыл глаза и мир посветлел:

«Ты это брось, Петька. Конечно, с закрытыми глазами минор, идиллия, да только ведь с закрытыми глазами не проживёшь. Жизнь нужно бдить зорко. Нет уж, пусть другие на неё глаза закрывают, а меня так просто не возьмёшь...».

До прочтения «Двух взглядов» было такое же настроение и у меня. Я отчётливо видел источники зла в этом мире. И в тех двух повестях я постарался показать их выпукло, «грубо и зримо». И всласть поиздевался над тупостью, хамством, своекорыстием, и каждому из своих персонажей воздал по заслугам... А предыдущие мои повести действительно были добрее. И по¬че¬му-то совершенно застопорилась работа над ещё одной, большой, с запутанным сюжетом и с огромным количеством персонажей — отвратных типов, действующих странно, глупо и жестоко. Все они были героями нашего времени, я видел их насквозь, во всей их мерзости...

«Закрой глаза. Не смотри. Слушай. У тебя слух тонкий, я знаю...».

Полтора года я не мог притронуться к рукописи. Прислушивался. К себе, к своим героям, к миру... А потом вымарал больше половины уже написанного и написал заново. Получилось горько и больно, но — не беспросветно. Мне удалось разглядеть доброе в своих персонажах, даже в самых (по первоначальному замыслу) жестоких и подлых.
Мир таков, каким я его вижу.
«Сорок раз назови человека свиньёй — на сорок первый он хрюкнет» (это сказал мне поэт Александр Щуплов).
Вселенная изменяется, когда я смотрю на неё.
Колупаев был не первым, кто сделал это открытие. Две тысячи лет тому назад произошёл, если верить Булгакову, такой диалог:

— ...скажи мне, что это ты всё время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
— Всех, — ответил арестант, — злых людей нет на свете.
— Впервые слышу об этом, — сказал Пилат, усмехнувшись, — но, может быть, я мало знаю жизнь! <...> А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, — он — добрый?
— Да, — ответил арестант, — он, правда, несчастливый человек. С тех пор, как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и чёрств...

Мы знаем, как обошёлся добрый человек Марк Крысобой с Иешуа Га-Ноц¬ри. Мы знаем, как обошлись с Ним город и мир. И это всё, чего достиг арестант, считавший, что злых людей нет на ¬свете?
Нет. Конечно же, нет. Если вам покажется, что это так, закройте глаза. Загляните в себя. И отыщите на дне души ростки милосердия, посеянные Им. Он ушёл из мира (две тысячи лет назад?), но сумел изменить мир — взглядом, не видящим зла в людях.
Перед тем как уйти, он закончил свой последний роман — «Сократ Сибирских Афин». Он работал над ним до последнего дня и всё-та¬ки закончил, вряд ли надеясь на скорую публикацию. Всего лишь пят¬над¬цать-двад¬цать лет тому назад его книги издавались везде — и в своём Отечестве, и в Штатах, и в Японии, и в обеих (тогда их было две) Германиях... А в 2000 году роман «Безвременье», написанный в соавторстве с Ю. Марушкиным, был издан за счёт авторов фантастическим тиражом в 75 экземпляров.

— Зачем ты пишешь?
— Интересно.
— Какая польза от этого?
Чесноков взял с полки книгу в нарядном переплёте.
— Хочу, чтобы такое читали меньше.

Это очень трудно — не видеть зла. Трудно и больно. Гораздо легче, безопаснее и выгоднее знать, что мир жесток, драться за место под солнцем, отвечать ударом на удар... Но этот путь — не для тех, кто осознал себя сотворцом Вселенной и принял на себя ответственность за всё происходящее вокруг.
Не для Виктора Дмитриевича Колупаева. И не для тех, кто прочёл и продолжает перечитывать его книги.