Фотограф и муза

Из книги "Три мудреца", Калининград: КнигоГрад, издательство и типография ИП Пермяков С. А. Ижевск, 2013. - 102 с.
ISBN 978-5-9631-0252-7

…и лес открылся ему. Цветущий майский лес тотчас вскружил голову, и Фотограф, глубоко дыша, ощутил себя в сказке. Как завороженный, он ступал по тропинке – ему было все равно куда идти. Он долго следил за серьезным шмелем на цветке дикой яблони, так, словно никогда прежде его не видел. А пролетевшая мимо бабочка-капустница, блеснув перед глазами, и вовсе приковала к себе его восторженные глаза. Когда бабочка скрылась в сумраке еловой чащи, Фотограф зажмурился, чтобы удержать ее образ как можно дольше. Стоя так посреди леса с закрытыми глазами, он познал музыку: пение птиц, шорох листьев и дыхание ветра в соснах. И тогда ему открылась великая тайна: откуда он, куда движется и для чего существует. Через пять минут такого глубокого sensazione , он открыл глаза, осмотрелся и приготовил фотоаппарат к съемке.
Он снимал черное корявое дерево, снимал божью коровку, сидящую на травинке, снимал причудливую птичью каплю на каштановом листке и глазастую муху, которая на нее села, снимал влажную зеленую лягушку в лопухах… Выросший в городе, Фотограф впервые видел живую лягушку и внезапно проникся к ней таким сильным чувством, что поднял ее и расцеловал, после чего лупоглазая смущенно ускакала под куст. Потом запечатлел муравья на березовом стволе, заснял пень, густо покрытый мхом, щелкнул на камеру какую-то перламутровую поганку.
И вскоре он очутился на уютной поляне. Вид немятой травы свел его с ума. И тогда он бросился на эту траву, и стал валяться на ней на спине и боках, повизгивая, с таким удовольствием, что если бы какой-нибудь лесничий здесь ненароком оказался, то решил бы, что это животное чешется там, и поспешно удалился бы прочь, опасаясь, что оно напустит на него блох и клеща.
«До чего приятно лежать на юной траве, – думал Фотограф. – Интересно, как я выгляжу со стороны».
Тогда он залез на соседнюю березку и поглядел на себя сверху. Хорош, ну точно сын лесной. И, спустившись, снова распластался, чтобы глядеть на облака. Говорят, те, кто катается по росистой траве, тот вовек не простудится. Накувыркавшись до головокружения, Фотограф поднялся, стряхнул с куртки прилипшие листья, травинки, гусениц, мелких жучков и продолжил бескровную охоту на впечатления.
К концу дня, отсняв последнюю катушку пленки, Фотограф вынул ее из фотоаппарата, словно сокровище, и, весело насвистывая, направился к железнодорожной станции. «Душа моя наполнена прекрасным багажом…» – громко пропел он.
До глубокой ночи Фотограф проявлял пленку и печатал чудесные снимки. А утром после чая с бутербродом забрался на ветхий диван с толстой пачкой лесных фотографий и, рассматривая их, вызывал в памяти те редкие запахи леса, цветы, лягушку с удивленными глазами, опрокинутое небо в луже, мягкую траву и прочие находки радостного дня, проведенного в старом лесу. – На этой пафосной ноте сельский писатель Упадов – бледный молодой человек щуплого вида – закончил чтение последней главы своего романа издателю Волкову – человеку крупному и важному.
Следующую минуту в притихшем кабинете было напряженно. Секретарша Аннушка – хрупкая сельская девочка лет шестнадцати в зеленом платочке и желтеньком сарафане – очнулась первая, поспешно достала из сумочки зеркальце, проверила ресницы и губы, затем поднялась и предусмотрительно вышла за дверь.
– Все? – наконец спросил Волков.
– Все, – выдохнул Упадов.
– Значит все, – задумчиво проговорил Волков и, немного помолчав, сообщил следующее: – М-да, через меру красиво, пересахарено и пестро. Надо бы попроще. И вот еще что, это важно: ваш роман беден сюжетами. Нынешнего читателя надо развлекать. Роман должен быть занимательным, ярким и заканчиваться неожиданно. Нужно так, чтобы за книгой ни одна доярка не смогла уснуть, пока не дочитает ее до конца. Понимаете, о чем я?.. Читатель избалован сентиментальными сценами, коварными интригами любовников, семейными изменами, а не описанием красивой природы, как в вашем… м-м, романе. Кроме того, длинные произведения сейчас читать не хотят. Ну скажите мне, какой электросварщик найдет время на чтение такого большого тома? Нужно что-нибудь проще, цикл занимательных историй, например. И потом, эта последняя глава… э… про траву и жучков с пауками… концовка слабовата. – Тут Волков задумался, не зная, какой еще аргумент привести против злополучной главы. Но скоро собрался с мыслями и подытожил: – Так не пойдет, не востребуется в таком виде. Надо бы вам, Вася, доработать.
– По-вашему, роман не годится? – Замученный взгляд Упадова столкнулся с хитрыми глазами Волкова.
– Ну… э… попробуйте, скажем, этак попросторнее разнообразить сюжет, – протянул Волков, отчаянно соображая, и вдруг резко добавил: – Придумайте любовь, трагедию, комедию, в конце концов. Вы читали Лоуренса, Миллера, Апулея? Почитайте на досуге, советую. Дайте вашему герою, скажем, отчаянной любви, а?
– Любви? – удивился Упадов.
– Да, Вася, введите в роман женщину, что ли, или, не знаю там, богиню какую-нибудь и тогда приходите.
– Женщину? – В голове Упадова уже зарождалось что-то, но пока еще он не осознавал, что именно.
– Послушайте, – не выдержал Волков и прикрикнул: – У меня больше нет времени! Придумайте что-нибудь, молодой человек, вы ведь умеете. Да поживее. Не забывайте: у нас в редакцию очередь писателей, которые рады, чтобы их издали за свой счет.
Выслушав критику, Упадов торопливо поднялся с кресла, что-то рассеянно пообещал и, распрощавшись, вышел из кабинета в задумчивости.
– Мало того, что ему все не нравится, – жаловался самому себе Упадов, обгоняя стадо коров по пыльной проселочной дороге к дому, – так еще торопит. Волков ждет от меня новый роман каждый месяц! Разве это возможно? Из-за собственных сочинений я не вижу людей, поссорился с женой.
Он тотчас вспомнил недавний разговор с женой.
«Ну к чему тебе эта бесполезная писанина? От нее сыт не будешь. Всех друзей растеряли и родственников позабыли. Слышишь?! – жаловалась она сквозь слезы. – Наша жизнь, лучшие годы, похожа на сумасшествие. Сидим, ну как в тюремном бараке. В город не выезжаем!»
«Тяжкий труд со своими побочными явлениями, – оправдывался он. – Но поверь, это для нашего блага».
«Не поверю! Твои произведения никогда не напечатают. Их просто не хотят читать. За такие книги теперь не платят!»
«Ну вот еще! Напечатают, вот увидишь. Есть книги, за которые платят. Поверь, платят и очень хорошо».
«Но ты такие не пишешь!».
«Напишу. Я тебе обещаю».
«Господь мой! Он совсем заболел! Крестьянский мужик в писателях! Где это видано?!»
«Ничего и такое бывает. Вон, Ивашка, наш дурачок, и тот к Волкову бегал, показывал свой рассказ про быка, который его на рога поднял, когда он примостился, было, к нему сосать молоко из «вымени» – думал, что корова. Волков обещал напечатать. А я разве хуже?»
«Обещал, конечно, чтоб Ивашка скорее отвязался, не приставал больше, потому что привязчивый он, как слепень. Надоест до смерти. Вот и пообещал».
«Может быть, и так».
«Ты посмотри на себя со стороны. На кого похож – нищета! Люди вокруг работают, скотину держат, землю пашут, хлеб с молоком едят. А ты несчастный. Из-за стола не поднимаешься с утра до вечера. Писарь! – На этом слове она снова всплакнула, протерла слезы подолом фартука, но вдруг что-то вспомнила и завыла по новой: – Ва-асе-енька, я ребе-е-еночка хо-чу-у-у!»
 «Погоди, будет у нас и скотина, и хлеб, и ребятишек нарожаем, сколько захочешь», – строго поглядел на жену, старательно храня терпение.
«Ты уже второй год так говори-и-ишь!»
Бедная женщина. Она, конечно, права, – продолжал он рассуждать. – Денег моя проза приносит мало, едва хватает на жизнь. Скатываюсь черти куда. Боже, как я устал! Надо бросать писательство. Возьмусь торговать книгами или антиквариатом в городе. Нет, это ни за что, это гадко, я лучше покончу с собой, чтобы не умереть с голоду. – От этой отчаянной идеи Упадова нервно передернуло, а потом он со злости пнул свинью, которая разлеглась в луже перед самой калиткой. Свинья испуганно всхрапнула, выпрыгнула из лужи и залезла в бурьян у дороги.
Не прошла и неделя, как после изнурительной работы над рукописью писатель Упадов снова сидел в кабинете издателя Волкова и читал свой переделанный роман под названием «Фотограф и муза». Упадов декламировал с выражением, вздыхая, где нужно, и старательно выдерживал эмоциональные паузы. Перед прослушиванием Волков отправил Аннушку в магазин купить сахару (сигарет, в тот раз, еще было достаточно), а потом с многострадальным видом угнездился в кресле за столом.
Слушая Упадова, Волков сначала делал вид, будто ему интересно. Потом он оперся локтями на стол и запустил пальцы в густые серые волосы – теперь он находился примерно в таком состоянии, в котором бывает человек, разбуженный песнопением пьяных соседей посреди ночи, и от того, сидящий на постели, непосильно решая: выскочить ему вон из дома и бить кулаками в дверь к бессовестным соседям, или вызвать милицию, или бежать прочь и там, где эта самая прочь, броситься с обрыва в реку. Но Волков оказался гораздо терпеливее, первые два варианта были бесполезными, а идею броситься в реку Волков в свои пятьдесят с небольшим лет посчитал за опасное наваждение.
Уже через десять минут голос Упадова перестал доходить до сознания Волкова: издатель незаметно для себя погрузился в размышления о чужой удаче, а именно о новом детективе, выпущенном городским издательством «N» в прошлом месяце. Тот детектив был молниеносно расхватан с полок магазинов требовательными читателями. И мысли Волкова обратились к мечтам. Представится ли ему когда-нибудь возможность повторить успешный опыт конкурента? Волков на это очень надеялся, он давно ездил по деревням в поисках самобытных талантов, желая хорошо на них заработать.
Тем временем Упадов продолжал озвучивать приключения своего Фотографа в призрачном лесу. В новой редакции неподатливой главы Упадов не стал торопить своего героя на железнодорожную станцию, вместо этого он повернул его маршрут по другой тропинке, куда-то налево, и…
– …Фотограф продолжил свой путь, потому что покидать этот красочный лес ему никак не хотелось.
Лес угрюмо темнел. Тропа сужалась, ныряла в заросли, сбивала с толку. Сквозь мрачный полог утешительно подмигивало солнце, но вскоре, там, наверху, появились тучи, и последний лучик исчез. Фотограф, сам не зная как, оказался на краю маленькой поляны и встал среди тяжелых еловых лап, удивленный видением. Там, на поваленном грозой стволе бука, дремала необыкновенная девица с пышными рыжими волосами, милым лицом и зелеными глазами. Женская половина тела была так прекрасна, что Фотограф загляделся на нее и не сразу осознал, как неприглядны ее чешуйчатые задние лапы и длинный хвост, отливающие зеленью и медью. В окружающей темноте таинственного ельника спящую лесную богиню согревал единственный луч, нарочно оставленный солнцем. В одно мгновение Фотограф обвел незнакомку взглядом с головы до хвоста несколько раз и поддался колдовскому желанию. Явление юной Игуаны посреди дремучего леса так поразило впечатлительного Фотографа, что он застыл на месте, как ушибленный, и с жадностью вцепился в девичью фигуру глазами, в которых уже заплясали яркие огоньки желания грешной похоти.
Как вдруг богиня, открыв глаза, заметила пялящегося на нее человека, улыбнулась и, откинув рукой прядь прелестных волос на спину, игриво ему подмигнула.
Фотограф робко сглотнул. Он забыл о своем фотоаппарате, и тот болтался у него на шее, как ненужный. А девица скромно улыбнулась и проговорила:
«Ну, здравствуй, милый! Я тебя ждала».
На губах Фотографа застыл безмолвный вопрос – он не смог и слова выдавить, а только дрожал от вожделения.
«Ты что ж, забыл? Или не узнаешь меня? Это я – твоя муза. Та, о которой ты мечтал, даже когда женился на своей простушке». – В ее голосе послышалось негодование.
«Как! Неужели это ты?!» – пролепетал он с волнением.
«Наконец-то сообразил. – Муза весело рассмеялась. – А теперь иди ко мне». – Она поманила его пальцем.
Ласковые слова обольстительной красавицы распалили в Фотографе буйное желание.
«Гений ты мой, – прошептала муза. – Вот и нашли мы друг друга».
Фотограф воспарил и поплыл к ней, словно пленник, изнывающий от любви, но едва предстал перед лукавой, потянулся к ее губам с поцелуем, как она, широко открыв зубастую пасть, с жадностью втянула жертву и проглотила целиком.
Очнулся Фотограф уже дома на плешивом диване…
– Стоп, стоп, стоп! Довольно! – ворвался в комнату Фотографа безжалостный голос Волкова.
Упадов неохотно оторвал глаза от своей рукописи и, все еще продолжая взволнованно дышать, с негодованием воззрился на Волкова.
Волков объяснил:
– Противно. Так пишут с античных времен. Ничего нового вы не придумали. Этот сон на плешивом диване бодрит, как чифирь. А ваша обаятельная ведьма, замаскированная под музу, – слишком кровожадна. Так нельзя, Вася! Литература ищет новые формы и темы. Зачем застревать на старье, зачем писать под классиков? Все уже давно написано до вас. Ищите другие сюжеты. Знаете ли, некоторые современные художники создают искусство, используя даже биотехнологии, генную инженерию, слыхали?.. Выводят бабочек с надписями на крыльях. Вообразили? Вот вам, например, слово из трех букв на крыльях новорожденной капустницы: «МИР». А скоро и пейзажи на них будут модифицировать. Каково, а?.. Не всякое искусство есть подражание природе.
Упадов, сраженный этими доводами и сердитыми замечаниями, печально опустил глаза. Волков покачал головой, стряхнул с черного пиджака невидимую соринку и продолжил:
– Вот здесь у вас нехорошо, такой глухой лес и ни одного хищника! Разве можно?.. Черт, ну сочините же какой-нибудь детектив. Публику сейчас интересуют кровь, насилие, стрельба. А у вас одна любовь на уме, – заключил Волков.
– Детектив? – переспросил Упадов.
– Да, и чтоб террора, кровавых сцен побольше, сверхоружие. Что там еще?.. вам, впрочем, виднее. Наше время особенно требует страшных историй. Вы же понимаете, у нас нет лишних денег на издание книг, которые будут вечно торчать на магазинных полках, как приклеенные, черт возьми!
Выслушав пожелания своего строптивого издателя, усталый Упадов почесал затылок, подумал что-то, да и пообещал все исправить.
– Вот так-то лучше, – обрадовался Волков решительности покладистого писателя и сунул в рот сигарету.
«Ну что за жизнь! – тихо ныл про себя Упадов, возвращаясь домой из редакции, с лицом, как после посещения кладбища. От усталости он едва плелся по грязной из-за утреннего ливня грунтовой дороге, отгоняя веточкой жадных до крови комаров и мух. – Ну почему я должен писать так, как я не хочу писать? Чтобы заработать на жизнь, меня заставляют уродовать мою лучшую прозу на потребу широкой публике, которая зачем-то предпочитает безвкусицу и тратит деньги на гнусное пустозвонство бульварных графоманов. Как несправедлива жизнь! Похоже, этот Волков ни черта не смыслит в настоящей литературе, зато разбирается в арифметике и читательской психологии, он наивно желает быстро разбогатеть на книгоиздании. Я его, конечно, понимаю. Удачливых писателей, которыми так бредит этот издатель, повылезало в городе, как грибов после дождя – много. Они там легко рожают по книге в месяц, как плодовитые мыши, и потом собирают богатый урожай с читателей, вскормленных на их дешевых романах низкого пошиба. Вся эта писанина смешивается в одном котле и преподносится читателю, как бурда в какой-нибудь захудалой забегаловке. Боже, как это гадко! Но что получается? Под руководством Волкова я мучительно рожаю литературного ублюдка! Он уже копошится в моем сознании, точно от голода. И вдруг он родится! Вот вам, потребляйте его, чтобы я и моя семья тоже могли есть каждый день.
Спустя неделю Упадов снова явился к Волкову со своим переработанным произведением. Волков сию же минуту настойчиво выставил несовершеннолетнюю Аннушку из кабинета. Потом запер дверь на ключ, наглухо зашторил окна и в предвкушении принялся ходить туда-сюда неизменным маршрутом: от двери – к окну и обратно. В таком монотонном вышагивании он слушал Упадова сначала внимательно, потом отвлеченно и, наконец, совсем забылся. Под аккомпанемент Упадовского голоса Волков погрузился в мысли об успехах городских новаторов, которые могут так сюжет книги закрутить, такие приключения придумать, что лопнешь от зависти – просто и увлекательно у них там выходит. «Хороша их проза, занимательна, и легко раскупается, – раздумывал Волков. – Все что новенькое, никому не покажется стареньким», – проговорил он себе под нос и тут же нечаянно громко извинился за тавтологию.
– Что? – тотчас отреагировал Упадов, прервав свое чтение, он оторвал испуганные глаза от рукописи.
– Это я так, ничего, мысли вслух, – опомнившись, объяснил Волков. Махнул рукой. – Да вы читайте. Я слушаю, читайте. – Волкову нравилось, когда ему читают, потому что так экономится время: можно знакомиться с чужой рукописью и между тем решать насущные задачи издательства.
Упадов уверенно продолжил. Он уже добрался до того места в лесу, где Фотограф, оказавшись на краю поляны, увидал свою музу.
– …и застыл в немом созерцании. При виде незнакомки его переёжило (это уродливое слово Упадов произнес каким-то тихим обреченным голосом, но Волков улыбнулся – понравилось). Она лежала на земле, облокотившись на ствол дерева. На ней не было никакой одежды, а тело покрывали синяки и кровоточащие царапины. В ее глазах стояли слезы, рыжие волосы были перемазаны запекшейся кровью и грязью, они разбросались по искаженному страхом лицу в беспорядке. Завидев незнакомого мужчину, это хрупкое существо закрыло лицо рукой, будто ожидая насилия.
Понимая, что с девушкой беда, Фотограф, преодолев смущение и ужас, осторожно стал к ней приближаться. Сначала он проговорил что-то ласковое. Потом помог ей подняться. А она и слова не могла произнести, дрожала и горько рыдала, тщетно прикрываясь руками. Он объяснил несчастной, что зла не желает, а всего лишь хочет помочь. Услыхав это, девушка успокоилась, заглянула ему в глаза – бедный зверек – и попросила куртку – замерзла. Он снял с себя куртку. И несчастная тотчас в нее обернулась.
– Помогите, – через силу выговорила она, часто-часто стуча зубами от холода.
– Что же с вами случилось? – спросил Фотограф.
– Вчера вечером... – шмыгнула носом, – в городе двое мужчин напали. Они затолкали меня в машину, когда я возвращалась из библиотеки домой… – Всплакнула, вытерла сопли под носом и продолжила: – Меня привезли сюда, в лес. – Тут она не удержалась и громко разрыдалась, вспоминая вчерашний кошмар.
– Ну, что же вы так? Не надо, милая, – Фотограф, прижал ее к груди. – Теперь все в порядке, я помогу вам.
Девушка доверчиво прильнула к нему.
– Как вас зовут?
– Муза. Муза Степановна.
– Очень приятно…
– Они кусали меня, – пыталась она продолжать. – И… Ах! – застонала она, – кажется, моя рука сломана. Как больно!
Фотограф заторопился: бандиты вооруженные могильными лопатами могут вернуться сюда в любую минуту. Тогда не спастись ни этой бедняжке, ни ему самому. Он осторожно поднял изможденную, перемазанную липкой кровью девушку, и поспешил убраться с поляны. Но тут она вспомнила:
– Очки!
– Что? – не понял Фотограф.
– Мои очки. Они должны быть где-нибудь там.
– А, сейчас, сейчас. Поищем ваши очки. – Он вернулся на поляну, аккуратно положил девушку на землю и стал рыскать в густой траве.
Наконец блеснуло битым стеклом. Фотограф поднял останки очков и сочувственно присвистнул. Разбиты, и к тому же не хватает одной дужки.
– Как жаль, они сломаны, – проговорил он, протягивая обломки девушке.
– Боже, ну как я теперь без очков-то? – пролепетала девушка, отмахнулась от них и опять зарыдала.
– Ничего, я что-нибудь с ними придумаю, – пообещал он и торопливо сунул изувеченную оправу в грудной карман рубашки.
Снова Фотограф подхватил девушку на руки да поспешил с ней из леса. Покачиваясь в такт шагов своего спасителя, девушка нежно обвила его шею руками, зевнула, показав острые зубки и длинный раздвоенный язык коварной гадюки.
– Скорее… – шептал он, не замечая опасной метаморфозы своей наездницы, – скорее…
По пути он подобрал какую-то тряпку – обрывок девушкиной юбки и прикрыл ее хвост. А девушка тем временем не то стонала, не то шипела, пригревшись на его руках, – хитрая рептилия.
– Когда они закончили, я не помню, – промолвила она. – Была без сознания. Они бросили меня умирать на поляне. Наверно, пошли за лопатой для могилы. Они могут вернуться.
Он слушал ее, пробирался тропой быстрым шагом, то и дело срываясь на бег, и все повторял:
– Сейчас, сейчас, скоро уже станция.
– Скорее, – просила она.
«Что, если не успею довезти до больницы? – отчаянно думал он. – А если подвернутся те негодяи с лопатой, то, конечно же, они прибьют меня как свидетеля, а Музой Степановной попользуются еще раз и потом нас обоих закопают в лесу...»
К счастью, на тропе им не встретился ни один подозрительный человек. Только тучи неслись по небу, словно бы вдогонку, ветер шумел, потрясая ветвями деревьев, затем дождь поливал холодный. До станции оставалось недалеко. Как вдруг девушка на руках Фотографа извернулась и впилась в его шею клыками…
– Хватит! – воскликнул Волков. Он остановился посреди кабинета, сверкая черными глазами. От этого неожиданного вопля Упадов вздрогнул и растерянно поглядел на сердитого Волкова. У издателя был такой свирепый взгляд, что окажись он в том лесу, то растерзал бы писателя, как гада, и зарыл бы в землю вместе с его рукописью.
Но вместо этого Волков простонал:
– Довольно, нет сил моих больше! Не могу слышать эти банальные, разъезженные до слякоти приемы бездарного графомана. Ну сочини, наконец, придумай что-нибудь новое, неожиданное! Сможешь? – в гневе он перешел на ты.
– Неожиданное? – уточнил Упадов.
– Да! – рявкнул Волков. – Неожиданное!
– Смогу, – робко пообещал Упадов.
– Так действуй, не сиди же, ну! Я не в силах тебя больше терпеть! Не могу я так! – возопил буйный Волков, размахивая руками. Потом достал из кармана платочек, промокнул увлажнившиеся глаза, высморкался и произнес: – В последний раз прошу, напиши эту проклятую книгу. Ты ведь можешь, Вася!
Упадов нерешительно кивнул.
– И вот что, – проговорил Волков сердито. – Добавь своим героям крепких выражений. Бандиты литературным языком не выражаются, они матом брешут. Ну добавь ты в этот роман хотя бы перцу, сегодня это модно, читается с восторгом. Ну, чего ты так скривился?.. Чего смущаешься? Будь же смелее, черт тебя дери! Сделаешь?
– Угу, – снова кивнул затравленный Упадов.
– Я надеюсь, ты понимаешь, тебе со мной повезло, – вдруг миролюбиво заговорил Волков. – Никто, кроме меня, не стал бы с тобой возиться. Ты никому не нужен.
– Я понимаю, – тихо пробубнил Упадов таким трагическим голосом, точно сейчас разразится слезами.
Он сложил свою рукопись в стопку, аккуратно сунул ее в папку, папку убрал в портфель, поднялся со стула, взял портфель в руки и, выставив его перед грудью, вроде щита, осторожно обошел издателя, и затем ловко прошмыгнул за дверь. Едва дверь захлопнулась, разгневанный Волков со всего размаху запустил в нее бронзовое пресс-папье, в виде пуделя в охотничьей стойке.
«Да что ж ему, в конце концов, нужно!» – недоумевал Упадов, шагая по пыльной дороге, своим взъерошенным видом он вызывал ироничные смешки у сельских ребятишек.
Волчий гнев издателя подействовал на нервы и впечатлительный разум несчастного Упадова самым острым образом. Все последующие семь дней и ночей он трудился над своим романом с героическим мужеством и особенно упорствовал над последней главой. Он подробнейшим образом расписал невероятные приключения Фотографа, печальная история которого закончилась бы куда трагичней, а именно смертью героини, если бы Упадов не разъяснил, наконец, в какую неожиданную сумму денег обошлось бедному Фотографу исцеление горемычной вампирши. Наконец, когда сумеречная жизнь влюбленных упырей была спасена, Упадов поставил точку. Изможденный, но счастливый от проделанной работы, он рухнул на кровать. Чувство покоя овладело им, но ненадолго, спустя полчаса его вдруг пронзила беспокойная мысль. Нет, что-то не то в этой концовке, по-прежнему что-то не так! Лихорадочно соображая, что же в ней такого плохого, Упадов вскочил, прошелся по комнате в задумчивости и вдруг, прыгнув за стол, крест-накрест перечеркнул недавно написанное. После чего состряпал концовку, в которой замученный Фотограф умер от нервного истощения, а гадина Муза, выйдя замуж за одного из бандитов, таскала у того деньги, чтобы тайком приносить на могилу несчастного Фотографа дорогие цветы.
На очередном чтении Упадову было позволено дочитать главу до конца. И Волков – слава Богу! – остался доволен. Облокотившись на спинку стула, он закурил и, улыбнувшись во весь рот, сообщил:
– Великолепно! И как неожиданно! Я рад, что вам удалось, наконец, раскрыть самую суть. Теперь хорошо. Не зря, значит, я тратил на вас драгоценное время. – Стряхнул пепел с кончика сигареты лакированным ногтем и продолжил: – Только сделайте, Вася, одну маленькую поправочку: вашей героине было бы лучше красть деньги у мужа не в рублях, а в инвалюте. Так было бы надежней. Инфляция, знаете ли.
– Сию минуту исправим, – согласился понятливый Упадов и тотчас, положив рукопись на стол, залез во внутренний карман пиджака, достал бумажник, отсчитал нужную сумму и протянул Волкову. – Вот, возьмите. Пять лет копил на стиральную машину.
Волков хищно улыбнулся, щелкнул от удовольствия зубами и с долгожданным трепетом принял деньги. Он сунул их в ящик стола и, оглянувшись, с деловитой решимостью проговорил:
– Ну, Вася, ваш роман принимаю. Вам мои поздравления. – Протянул руку Упадову.
Тот робко пожал его шерстистую пятерню и стал радоваться, хотя уже давно перестал доверять своим ушам в этом проклятом издательстве.
Тут в кабинет проникла Аннушка, как ждала. Правый глаз ее обильно слезился, будто его продуло в замочную скважину. Она тотчас получила задание – готовить приказ на издание новой книги. После чего Волков, самодовольно улыбаясь, обратился к Упадову:
– Успех, дорогой мой, гарантирую. Рекламу на раскрутку вашей книги запустим уже на следующей неделе. Гонорар получите после выхода всего тиража. А теперь идите домой. Будьте покойны. Отдыхайте. И ждите, очень скоро, в одно чудесное утро, вы проснетесь знаменитым, но не под ку-ка-ре-ку соседского петуха, а под гудки новенького автомобиля, мычания вашей собственной фермы и, может быть, чего уж таить – смех очаровательного ребеночка. Довольны?.. Вот и хорошо.
С большим волнением вышел Упадов на улицу. Теперь он свободен. И скоро кое-что заработает. Жена будет рада… Он так размечтался, что, не заметив посреди дороги булыжник, споткнулся и, распугав кур, со всего размаху плюхнулся в глубокую мутную лужу. И тут, в этой жидкой зловонной грязи, его посетила тяжелая мысль. Она ошеломила его, пронзила в самое сердце и вывернула душу наизнанку. Валяясь в луже и пуская пузыри, он вдруг осознал: произошло что-то трагически важное, безвозвратное, похожее на смерть.