Ненавистное имя. ч. 3 Муситы!

           У кудрявого, огненно-рыжего Боречки были и папа Иван, и мама Елизавета, и две сестры: Катя и Галя. Любимчик!  Во-первых, мальчик, во-вторых, младший. В-третьих, при невысоко рослых родителях и сёстрах, он вытянулся вверх, ближе к солнцу, был стройным и плечистым. И руки у него были золотыми, и  одарён он был от природы прекрасным музыкальным слухом. Поэтому молодой гарный хлопец Борис, попав на войну после окончания курсов, научившийся прыгать с парашютом и водить все виды машин, выучился бренькать на мандолине и принимал активное участие во фронтовом оркестре. Он был похож на отца. Он гордился своим отцом. Он любил своего отца. Его папа Ваня сам на слух подобрал полонез Огинского, и часто, сидя на краешке стула у пианино, мягкими осторожными пальцами наигрывал:
- Таммм, та-дадада-дам,
  там-дадааа, тада-дадааа,
  та-да-да-да-дааммм,
  та-дааа-да-дааа-да-дааа
  та-дааам-да-даммм...

             Беда пришла в дом раньше войны. Мама Елизавета влюбилась. Скрывая от мужа и старших девчонок свою страсть, тайно писала записки возлюбленному ухажёру и передавала через Боречку. Побаиваясь мать, не смел ей перечить, но любя отца, нёс записки вначале тому. Отец молча разворачивал любовные послания жены, молча прочитывал, аккуратно складывал, возвращал Боречке, ещё не умевшему читать, и говорил одну фразу:
– Если мама попросила,  иди и отдай тому, кому написано.
            Семья распалась. Мать Елизавета не ушла к другому, она привела его в дом, оставив троих детей мужу, оставив без крыши над головой, рассудив, что дети - богатство куда более дорогое, чем стены и потолки. Голыми и босыми на улицу не выперла: старшей Катьке, средней Гальке, младшему Борке сунула по котомке. – А тобі Iван  – чумодан, – сострила она и отрубила: «Муситы!».
               Отец уже не ответит, а мама пояснила дочерям, что это бабушкина присказка, которую она повторяла по любому поводу. Её значение Лиза узнала, выйдя на пенсию, переехав в другую страну. «Ты должен!» – «musite» – в переводе с чешского языка. Не она, – но каждый должен ей и для неё. Была в арсенале бабушки ещё одна "палочка выручалочка": добиваться исполнения желаний обещанием повеситься. Хватала верёвку, мыло и спешила в подвал. Иван бежал следом, умоляя, не накладывать на себя руки, пожалеть детей и пощадить его. К слову, она ни разу не применила свой метод устрашения на практике. Лиза жалела дедушку. А Лиля... слушала и на ус мотала: пригодится в жизни! Как вариант. 

            Сам научившийся писать и считать, Боречкин отец работал бухгалтером на предприятии "Гортоп", поставщика угля и дров населению. За ним было закреплено небольшое казённое помещение, вход в которое был строго запрещён посторонним лицам. Днём Иван работал. Дети старались продержаться до темноты на улице. Летом, куда ни шло. А вот осенью и зимой было совсем не сахарно.
Тогда-то, когда Боречке было шесть лет, чтобы заглушить голод и урчание в пустой утробе, он начал курить. На ночь отец впускал ребят в дом, и они прятались на печке за занавеской от посторонних глаз.
Боречка, жалея отца, люто возненавидел мать. Но более всего бесило, когда папа, его добрый, справедливый, ласковый папа, вместо того, чтобы пойти и начистить рожу чужому дядьке, с саблей наголо явить несокрушимую беспощадную силу, показывал мальчишке слабость и малодушие, повторяя:
– Не сердитесь, дети, на маму. Поймите её. Простите её. Она у вас одна.
Не желал Боречка принимать предательства матери, не собирался прощать её. Не понимал, почему он должен прятаться ото всех, ходить с вечно голодным брюхом, как оборвыш. Сёстрам – тем легче – их двое, ходят под ручку, как две гусыни: "гы-гы-гы" да "га-га-га", с собой редко берут, секреты, вишь, у них, бабские. А я один. И подзуживал: – Мы с Гагарой ходим парой. Санитары мы с Гагарой.

           Нет их уже на белом свете: ни дядьки-разлучника, ни отца, с его смирением святого, ни матери-стервы, которая вбила в Борисов мозг не имя единственного любимого сына, но позорный столб и высекла на нём свиное, брезгливое "Борка". Померли! Усопли. А до сестёр дела нету: он - в Молдавии с хлеба на воду, они - на Украине в хоромах у моря с папиной помощью.
          Жалея себя больше всех на свете, не оправдывая отца, Борис лютовал и зверел, когда разговоры заходили о матери. Не только воспоминания о ней, но и её имя приносили ему страдания.
Вот и сам он отец, и подрастают у него детлахи: Лизка, названная в честь его ненавистной родительницы, да Лилька, названная в честь Сонькиной, и квартира своя, и машина, и жена любящая, умная, учительница, работает в школе, и должность у него - инженер-технолог, а счастья нет. И радости нет.
Борис раздражался, курил Беломор, не накуриваясь лёгкими сигаретами, пуская дым прямо в квартире:
– Что я, бездомный какой, или идиот – на лестнице курить? – орал он на жену Соньку, вернувшуюся из роддома и плачущую над орущим свёртком.

– Уйду от тебя, Боря! Не дыми на ребёнка!
– Ну, и уходи! Не мой это ребёнок!
– Почему не твой?
– На две недели раньше родила.
– Так ведь это вторые роды, два года назад - кесарево было, Боречка!
В ответ привычное:
– Дурак, что женился!
Софья плакала и никуда не уходила.
Дочки росли. Лизка всё больше раздражала его - слишком весёлая, поёт, пляшет, ногти красит.
– У меня глаза голубые, – думал Борис, – у Соньки - карие, а у этой – зелёные.
Глядя на свою детскую чёрно-белую фотографию, видел своё отражение и всё равно сомневался. Однажды попросил, чтобы та изобразила, как сейчас модно танцуют. Дочь стесняясь, завиляла задом и передом, задёргала руками-ногами. Борис взбесился:
– Проститутка! Мать, да она же проститутка!


http://youtu.be/y9bUe-D79BE