Дорога Л

Сегодня Л. не чувствовала слез.
Она бы даже задремала у Алеши на плече,
но солнце, бежавшее за ними вдоль шоссе,
простреливало зыбкую березовую зелень
и жгло под веками глаза.
Свекровь прерывисто вздыхала.
Алешин брат Максим невозмутимо вел автомобиль.
И терпко пахла из багажника густая помидорная рассада.

Вчера еще в душе свистел сквозняк,
а в доме трепетала дверь,
готовая раскрыться перед отъезжающим.
Алеша расстилался на диване, глядя в будущее.
Л. гладила, потрескивал перекалившийся утюг.
Все вещи в комнатах пока что занимали свои места,
вид из окна остался неизменным.
Соседний дом вечерние лучи нагрели докрасна,
и у светящейся стены
прозрачно щебетала майская листва.
Но воздух отравлял железный вкус разлуки,
и звуки заглушал прощальный звон в ушах —
все здешнее закатывалось вместе с солнцем.

Теперь они разъединились —
объявлена посадка на московский рейс.
Алеша улыбнулся на прощанье
почти что безболезненно —
ведь он исчезнет с реактивной скоростью,
снимающей любую боль.
Все провожавшие уехали, а Л. осталась в аэропорту.
В ее билете также значилась сегодняшняя дата.

Алеша разрешил ей путешествовать одной
лишь по рассеянности,
внезапно окрыленный ветром перемен.
Сейчас он поднимается по трапу,
над летным полем веют волосы, отросшие до плеч.
От этой роскоши ему придется вскоре отказаться.
Он сменит джинсы на костюм и галстук,
дополненные деловым лицом.
— Вы до сих пор обходитесь без сотового телефона?
Вам следует немедленно его приобрести.
Вы сможете переговорить с партнером из вашего бассейна
и позвонить жене, не оставляя руль автомобиля.

Он без труда войдет в роль автора рекламных текстов.
Поскольку жаждет новизны,
а настоящее приелось, как овсянка по утрам.
Алеша был давно готов покинуть С.
Лишь ждал, когда отец освоится в столице.

Звонок раздался бледным утром с намеком на весну,
и настоящее мгновенно стало прошлым.
Разлуке здесь отныне подлежало все —
их комнаты с состарившимися потолками,
деревья во дворе,
бессолнечное небо.
И те, кто приходил к ним в дом
и кому можно было позвонить в любое время суток.
Л. примирилась с этим —
ей с детства ввели в кровь тревогу и печаль.
Но пусть бы будущее наступало
постепенно, с неуловимой скоростью
природных перемен.
Оно же воцарилось в одночасье —
как если бы среди зимы сошел весь снег
и разом отворилась ржавая земля.

Строка Алешиного рейса исчезла на табло, —
а самолет с разбега оторвался
от взлетной полосы.
Л. мысленно подставила ему ладонь —
подстраховать, пока не совершит посадку.
Всего лишь несколько минут —
и мерный гул в ушах,
и различимы на земле
лишь волоски дорог и блестки водоемов.
Пока легко представить в натуральную величину
их дачный дом и огород в десяток соток.
Максим проворно выгружает ящики с рассадой.
Свекровь вот-вот даст вылиться слезам.
Когда же самолет превысит облака,
покажется, что никакой земли и вовсе нет.

Она вышла на улицу,
нашла скамью в аллее из цветущих яблонь,
подстриженных под вазочки
со взбитыми в густую пену сливками.
Здесь солнце не спешило и ласково лелеяло лицо.
Она прикрыла веки — и в зале погас свет,
осталось лишь мерцание экрана.
Ведь прошлое пока не загустело,
эта река еще течет.
И окунуться в нее можно
не только дважды —
сколько угодно раз.

Вчера он вшептывал ей в ухо нежные слова
и по ее телу, как по клавиатуре,
пробегали пальцы —
то вроде бы бесцельно, то пытаясь
извлечь ответный звук.
В окне невнятно клокотала взвихренная листва.
А утром дверь за ним захлопнулась —
поскольку будущее наступает на рассвете,
вытесняя темноту, —
и в комнатах установилась
безветренная ровная прохлада.
Вернись она домой,
хранила б в пепельнице его окурки,
мирилась с  хаосом  бумаг на письменном столе.
Теперь бумажный ком — в мусорном баке во дворе.
И комнаты останутся пустыми.
Она вернется лишь затем,
чтобы собрать оставшиеся вещи.
Со многими придется распрощаться —
Их сменят новые, лишенные лица.

Она поедет поездом в Москву.
Хотя бы предпочла отплыть на корабле.
Жаль, здешняя река давно несудоходна.
Поезд отчалит от перрона
с щадящей скоростью —
пока из виду ускользает здание вокзала,
Л. будет видеть провожающих.
Но вскоре город вывернется наизнанку —
бараками и гаражами,
заборами и вытаявшим из-под снега хламом.

С железнодорожного моста
видна их улица из двухэтажных,
сложенных из кирпича домов.
Мелькнет кинотеатр с завитыми колоннами —
здесь прежде шли некассовые фильмы,
и стены до сих пор
проиллюстрированы
лицами артистов тридцатилетней давности.

Посаженные до ее рождения липы
давно переросли их дом на два подъезда.
Листва прореживает солнечный поток.
Отец склонился над столом,
и что-то быстро пишет синими чернилами.
Стена за ним закнижена до потолка.
В тех рукописях, что она передала в библиотеку,
чернила выцвели совсем.
Он обращает к Л. лицо —
с портрета, выгравированного на могильном камне.

Но матери не вызвать даже тень.
Она здесь никогда не обитала,
не сохранилось ни одной ее вещицы,
ни лоскутка,
ни невесомейшей пылинки.
А тень ее витает над Байкалом.
От женщины на чайном снимке
осталась только Л. —
в нее перетекла ее густая кровь.
И в матовом лице,
казавшемся самой ей чужеродным,
прорезались магические азиатские черты.

Мимо скамьи прошел мужчина,
отрывисто куривший на ходу.
Он показался Л. знакомым.
И даже обернулся —
так пристально она глядела ему вслед.
Во время регистрации
она увидела N в очереди к стойке.
В глухом и низком помещении —
его здесь называли накопителем —
они томились в ожидании посадки.
N издали разглядывал ее.
Взгляд был прозрачным и прохладным,
как родниковая вода.

Он был одним из тех,
кто ее встретил на пороге института
и проводил в директорский,
знакомый с детства кабинет.
На кожаном диване
под пергаментным портретом лысого вождя
лежал ее отец.
Л. выбежала вон,
когда увидела его большие тупоносые ботинки.
Наверное, N был на похоронах.
Но Л. не различала лиц — лишь матовые пятна.
 
Они набрали высоту,
и самолет обрел размеренное ровное дыхание.
Ей было видно из иллюминатора, 
как в дымке округляется земля.
Л. удалялась от нее почти неощутимо.
Как будто дали веселящий газ —
боль истончилась в волосок,
вот-вот станет пунктирной.
В соседнем кресле некто погромыхивал газетой.
Он встал и вышел, но на место не вернулся.
Освободившееся кресло занял N.

С Борисом Л. была едва знакома,
однако диалог легко им удавался.
Ей нравилось его лицо
и голос, обветренный в полях.
Она сказала, зачем летит в Иркутск,
не вызвав у него ни удивления, ни лишнего вопроса.

В иркутском аэропорту
он отлучился на несколько минут —
взять со стоянки свой автомобиль.
Она ждала его в сквозящем сквере —
здесь едва затеплилась листва.
К немноголюдной площади
неспешно прибывал городской транспорт.
Недавно прошел дождь,
на тротуарах
дымились опаловые лужицы.
В молочной зелени акаций
чернели ветки и стволы, пропитанные влагой.
Л. перевела стрелки на часах на три деления вперед.
Но ей не показался новым здешний воздух.
И прошлого она совсем не ощущала.

Гостиницу искать ей не пришлось.
Борис сказал:
— Я с некоторых пор живу один.
Но не опасен для красивых женщин. —
И, помолчав, добавил:
— Хотя обратного не стал бы утверждать.
Л. согласилась.

Квартира ей напомнила
оставленную утром —
просторная прихожая и потолки,
парящие над головой.
А комнаты едва обставлены,
и воздух до горечи прокурен.
Похоже, женщина давно тут не жила.
Борис предвосхитил ее вопросы,
хотя она не собиралась задавать их вслух.
— Моя супруга читает лекции
в университете штата Висконсин.

На кухне он оставил минимум посуды.
Они поужинали в комнате.
Борис достал из-за стекла два тонких бокала,
ополоснул их и налил Л. вина,
себе просто воды.
Он выдал ей белье из прачечной,
помеченное номерками.
Она легла в постель и отошла ко сну,
едва соединив щеку с подушкой.

Утром поехали на кладбище.
Оно располагалось на возвышенности,
откуда открывался город.
В окрестностях С. кладбища были другими.
Ее отец покоился в сосновом сумраке,
где призрачно белели, как скелеты,
ажурные могильные ограды.
Тут сосны не росли,
лишь светлые деревья
с едва дымившейся листвой.
Вокруг никого не было.
Наверное, редко кто проведывал могилы
в будний день.

Прозрачная трава пока не скрыла
прошлогодние седые пряди,
истлевшие цветы.
Зелень светилась совсем слабо.
А из-под земли от ледяных костей
шел смертный холод.
Л. не задерживалась у чужих могил —
лишь беглый взгляд на надпись
и на фотографию, если она была.

На следующий день
Борис не смог ее сопровождать,
она поехала одна.
У входа ожидали милостыню две старушки.
Л. подала им и вошла в ворота.
Между деревьями мелькал некто бесполый —
выискивал, чем поживиться с чужих могил.
А в два часа кого-то хоронили.
Она не видела процессию, ее скрыли деревья.
Но в здешней тишине явственно слышались
и звуки траурного марша,
и всплески причитаний.

Однажды вечером она нащупала за ухом
твердый бугорок.
Борис сказал, что это клещ,
и осторожно удалил его пинцетом.
Л. уловила, что он внезапно перешел на “ты”.
— Завтра же сделаешь прививку.
С клещами шутки плохи.

К концу недели Л. нашла могилу.
Она узнала фотографию в овале.
В магическом разрезе —
черносливные глаза
и глянцевые волосы закруглены у плеч.

Она все эти дни брала с собой
тряпицу, воду, легкую лопатку.
Но ничего ей не потребовалось.
Кто-то недавно вымыл мрамор памятника после зимы.
В цветочнице взошла посеянная с осени трава.
Л. положила на могилу десять крупных роз,
Отрезав стебли до головок,
чтоб не ввести кого-нибудь в соблазн.
Она всегда так поступала и с цветами,
что оставляла у отца.

При матовом вечернем освещении
вечного холода не чувствовалось.
Лишь тихая печаль, бесслезная утрата.
И лепет проклевывающейся зелени.

Дорогой на Байкал их ненавязчиво,
вполголоса,
сопровождала музыка.
Они приехали в Листвянку —
небольшой поселок на байкальском берегу.
Казалось, озеро бестрепетно покоится
между туманными горами.
Но стоило им выйти из автомобиля,
как налетел ветер.
Он густо вспенивал листву
и беспокоил озеро —
но лишь поверхность.

Они взошли на гору над Листвянкой.
Здесь ветер веял еще сильнее,
и молодые листья
выворачивались наизнанку.
Они присели на траву, чтоб их не сдуло,
и сквозь не оперившиеся еще кроны лиственниц
смотрели вниз.
Отсюда озеро казалось
округлым рыбьим боком в чешуйках волн.

В последний день
экскурсионный теплоход
плыл по безбрежной Ангаре
в молочном облаке тумана.
Им оставалось наблюдать за теми,
кто сидел напротив, —
фотогеничным соотечественником
и тусклой иностранкой,
бесцеремонно теребившей его руку.
Л. вынужденно слушала их разговор.
Русский привез американку из Москвы.

Их высадили на необитаемый байкальский берег.
Горы скрывал непроницаемый туман. 
Сквозь дождь пронзительно светилась влажная листва.
А ветра не было, и озеро почти не шевелилось.
Но Л. казалось, что из глубины его
исходит ровный гул.
Она даже спросила, слышит ли его Борис.

Вдоль берега шла старая железная дорога.
Крутая насыпь густо заросла.
Черный овал туннеля
всосал всю зелень, как воронка.

В тот вечер они вместе ставили автомобиль в гараж.
Над зонтиками трепетали дождевые струи.
Борис ни разу к Л. не прикоснулся,
лишь подал руку,
когда они взбирались в гору над Байкалом.
Они поужинали и легли спать порознь, как всегда.
Л. долго не могла заснуть.
Она хотела бы поцеловать на ночь спящего ребенка.

Утром, прощаясь на вокзале,
она пообещала позвонить Борису сразу по приезде.
Но вечером почувствовала жар,
а ночью бредила,
опутанная паутиной неубранных волос.
Встречавшие в С. поезд видели,
как на перрон вкатилась карета “Скорой”
и из вагона вынесли кого-то на носилках.

***
Л. вышла на безлюдную платформу,
спустилась с насыпи, поросшей иван-чаем.
Лиловые соцветья разошлись
и вновь сомкнулись за ее спиной.
В ее отсутствие здесь наступило лето.
Листва утратила прозрачность
и слабо пропускала
редеющий вечерний свет.

Луг пенился цветами.
По загустевшей в сумерках траве гуляли козы.
Грунтовая дорога вела к деревне,
вытянувшейся вдоль невидимой реки.
Она угадывалась лишь по крутому берегу,
овеянному солнцем.

По деревенской улице недавно прошло стадо,
оставив теплые лепешки.
Над банями вились молочные дымки.

Л. издали увидела автомобиль Максима у ворот.
Но во дворе ее никто не встретил.
Л. заглянула в дом.
Свекровь месила тесто.
Максим колол дрова в сарае.
Алеши не было нигде.

В нагретой бане
она оставила дорожную одежду
и ополоснула тело.
Оделась в чистое и расчесала спутанные волосы.
И нанесла на лаконичное лицо
последний штрих —
улыбку.

В темнеющем саду,
как угли в печке, рдели бархатцы.
Благоухал табак.
А в огороде цвел картофель.
Когда она остановилась
у выходящей на реку калитки,
ее окликнули.
Но зов не повторился.

Река текла, свиваясь кольцами.
Беззвучно шевелились водоросли
в коричневой воде.
Над головой плескалась темная листва.

Она сидела на траве и наблюдала,
как убывает свет.
Лиловая полоска тлела между пепельными облаками.
Вблизи ее лица порхали
серебристые
ночные моли.

Ладья пристала к берегу во тьме.
Старик ей не сказал ни слова.
Но Л. не стала медлить.
Тем более что свет сошел на нет.