Перелом 4 - 1

    Узнав, что Похмельный едет в Щучинскую, с ним попросились несколько человек: завхоз Васецкий - уладить свои мелкоторговые дела в кредитном обществе, жена Гарькавого Ефимья - навестить мужа в больнице и еще три бабы; зачем им в городок, он расспрашивать не стал, согласился и приказал приготовить к утру пароконную подводу, хотя накануне хотел ехать по обыкновению в легчанке.

Выехали из села зарей, в дороге не мешкали и, когда въезжали на единственную улицу с саманными домишками в палисадниках вдоль пыльной ухабистой дороги полусонной станции, еще вовсю горланили петухи и было только восемь часов утра.

На въезде бабы с Васецким сошли, а он повез Ефимью к больнице. К Гарькавому заходить не стал, пообещав навестить больного после сборов, рассказать правленцу, о чем был разговор, а до сборов - пройтись по местным лавкам собрать какую-то чайно-лампасеечную передачку, потому как к больному с пустыми руками не ходят, а в селе гостинца взять было негде.

Свободного времени оставалось больше часа. Он отогнал подводу к стоялому двору райземлеса, выпряг лошадей, привязал их к бричке с сеном, истолченным бабьими задами, и направился в райком.

Сюда уже помалу съезжались люди, но хорошо знакомых ему председателей колхозов и начальников точек, с кем он мог бы запросто поговорить, еще не было. С нехорошим застарелым ожиданием разноса за самовольное строительство коровника он вошел в кабинет секретаря райкома.

Гнездилов приветливо поздоровался, протянув руку через стол, извинился за отсутствие времени на разговор - у него в кабинете сидело несколько членов бюро райкома и еще входили и выходили люди с бумагами и без бумаг - и у Похмельного, который не понял, что за разговор предстоит, когда у секретаря свободное время найдется, от одной гнездиловской улыбки отлегло от сердца.

Сборы наметились представительные: в информации, какую ожидали услышать, нуждались многие, поэтому и в здании райкома, и во дворе группами по несколько человек толпились почти все работники местного управленческого аппарата, нарсуда, милиции, железной дороги; в окружении исполкомовского люда что-то поочередно объясняли два уполномоченных от окрколхозсоюза; Полухин с помощником о чем-то негромко жаловались представителю окружного ОГПУ.

Ходить, вытягивая шею из-за спин беседующих, Похмельный счел неприличным. Он отошел в тень навеса, где навалом лежала груда старого штакетника и высилась стопа разбитых колес, закурил. Вскоре подъехали свои - Подбельцев с Байжановым, за ними - Бродников с председателем из Кошаровки, - с этими людьми было о чем поговорить.

В здании райкома для столь внушительного числа людей подходящего помещения не нашлось, все отправились к дому, некогда принадлежавшему купцу Кудрину, в котором, убрав стены нескольких комнат, молодежь сделала один большой зал - рабоче-крестьянский клуб.

Открыл сборы предрика Скуратов и тотчас передал слово Гнездилову, выступления которого ждали больше всего. Все отведенное ему время он посвятил рассказу о работе XVI съезда ВКП(б). Рассказывал обо всем: о ходе работы со всеми сложностями и острыми моментами, какие возникали по ходу выступлений делегатов, кто из руководителей партии и государства участвовал в работе съезда, как они выглядят в жизни - Сталин, Каганович, Бубнов, Калинин, легендарные Ворошилов и Буденный; с кем довелось побеседовать в перерывах.

Похмельный сидел в четвертом ряду, за спиной урюпинского председателя, хорошо видел и слышал Гнездилова, и ему, как, наверное, и другим участникам сборов, вскоре невольно передалось то несколько взволнованное состояние секретаря райкома, которое пробивалось сквозь обычную сдержанную манеру рассказа неожиданной улыбкой, шуткой, коротким жестом, веселой интонацией в голосе человека, недавно пережившего радостное событие и теперь спешившего поделиться этой радостью с товарищами. Приятно было видеть ее в нем и ощущать в себе. С этим хорошим чувством вышли на перерыв.

 
Повестка сборов заключала в себе два вопроса: общие итоги посевной кампании весны тридцатого года и ход сенокоса в районе.

После перерыва слово предоставили председателю райисполкома. По мере того как говорил Скуратов, таяло общее приподнятое настроение, суровей становились лица в президиуме, строже - в зале, тяжело сгустилась тишина над головами присутствующих. И было отчего.

Район выполнил план посева всего на семьдесят процентов. Тысячи гектаров мягкой, плодородной земли, откуда всегда снимали неплохой урожай, остались незасеянными, отданными овсюгу и осоту. Такой плохой работы Сталинского района в окружкоме никак не ждали. Сведения пойдут дальше, в Казкрайком. Следует ждать оргвыводов. Жаль, что они последуют только в отношении руководящих работников района. Надо бы в полную меру спросить с низовиков. Никто не снимает вины с руководителей, однако основная ее доля лежит именно на них - председателях колхозов, сельсоветов, артелей и в равной степени на уполномоченных. Все вместе они, по причине своей неорганизованности, бездействия и страха перед кулачеством, не смогли изыскать, отобрать у кулака зерно на фураж и семена.

- Но мы еще спросим, - пообещал Скуратов, зорко оглядывая притихший зал. - Фракции райкома поручено создать комиссии для проверки работы колхозов за последние месяцы. И будьте уверены: виновники понесут наказание. Вы знаете, что несколько человек нашего кустового объединения мы исключили из партии и предали суду. Мы, руководители, - тут он покосился на президиум, где рядом с работником ОГПУ сидел Гнездилов, - не собираемся отвечать своими партбилетами за чью-то бесхозяйственность. Ожидается партийная чистка. Вот мы и посмотрим, кого оставить... - Теперь Скуратов мрачно взглянул на боковой ряд. - И тот, кто знает за собой вину, должен смыть ее в сенокосную кампанию. Мы, со своей стороны, предусмотрели вашу... ваше отношение к делу, поэтому в помощь посылаем чрезвычайные тройки. В каждой из них будет представитель либо из ОГПУ, либо из милиции, либо из суда и прокуратуры. Так что дело затягивать не станем. Задумайтесь, товарищи.

Не отрываясь взглядом от бумаг, лежавших на скошенной столешнице трибуны, предрика осторожно помял себе горло и зачитал выдержки из резолюции VII Всеказахстанской партийной конференции о колхозном строительстве и мерах по его укреплению.

Похмельного и, возможно, не его одного, подавляло обилие еще непривычных и не вполне понятных громоздких выражений: общественные фонды, валовой сбор, натуральная часть, нормировка и еще много других, какими щедро и утомительно сыпал Скуратов.

Но больше всего Похмельного поразило сообщение, которое перечеркивало давнее предположение Гнездилова, что государству пойдет одна треть урожая, а две трети - на трудодни колхозникам. Теперь предполагалось пятьдесят на пятьдесят, и то ориентировочно. Окончательного решения еще нет, все зависит от урожая в стране.

Он недоуменно оглянулся на Воловика, председателя из Кошаровки, сидевшего через два человека дальше по ряду, - тот понимающе покорно прикрыл глаза...

Похмельный поверил Гнездилову, когда впервые услышал об этих третях. Хорошая поддержка молодым колхозам. Так он, со слов Гнездилова, и объявил гуляевцам в первый день своего председательства, в этом убеждал их и впоследствии. Со временем появились сомнения: а не окажется ли государство в чрезмерном убытке? Пойти оно на это, конечно, может, но в каких пределах? Если убыток потребует расхода неприкосновенного запаса в стране, то это неизбежно отразится на ходе коллективизации. Однако надежда именно на две трети урожая теплилась в душе огоньком до сегодняшнего дня, грела, помогала жить и работать...

Скуратов покинул трибуну, и председательствующий Красавкин оказался в некотором замешательстве: намеченные выступающие почему-то уступали друг другу очередь. Из-за стола вышел Гнездилов.

- Тяжело признать, но прав Дмитрий Кузьмич: план посева мы не выполнили.

- Мы его обкорнали, - громко заметил кто-то из президиума, - и себя, и район подвели.

- Подвели, - согласился Гнездилов. - Хорошо хоть открыто признаемся. А ведь этого следовало ожидать, - повернулся он к подавшему реплику. - Это - закономерный результат нашего рвения в осень двадцать девятого. Расхлебываем ударные кампании. В печальных итога нынешней посевной как в зеркале отразилось все: наши великие пуды с хлебозаготовок, хваленые проценты раскулаченных и высланных лишенных прав и осужденных, оштрафованных и бойкотированных Хлеб, который мы прошлой осенью вырвали у середняка в хлебозаготовки и весной отдали семссудой в комбеды, никогда не возмести потерь. Конфисковали в прошлом году на десятку, проиграли в нынешнем на тысячу. Еще больше мы потеряли в политическом плане. В районе наступает голод. Недавно по решению бюро райкома мы вынуждены были послать в окружком секретную телефонограмму: чтобы избежать голодовки, нам необходимо, как минимум, на район тридцать тысяч пудов хлеба. Такова цена нашей бесхозяйственности...

И опять тот же голос, - на этот раз Похмельный успел заметить, что поправлять двух районных руководителей брал на себя смелость представитель окружного ОГПУ, - предостерег Гнездилова о разглашении сведений.

- Чего же не здесь? - удивился Гнездилов. А где же? Именно здесь, именно сейчас. Пусть слушают, пусть знают, для того и собрали. На съезде Иосиф Виссарионович призвал нас к самокритике. Он прямо сказал, что партия объявила задачей самокритики беспощадное вскрытие недостатков нашей работы. Как же не говорить? Не проводить самокритику нашей работы? Тем более, что урока мы не извлекли и продолжаем работать теми же методами. "Обкорнали"... Не то слово, товарищ Прокушев. Мы с треском провалили. Это мы семьдесят процентов засеяли по плану тридцатого года, а если брать по клину двадцать седьмого, то мы засеяли не более сорока процентов. У нашего соседа Ильи Каширцева и того не вышло: двадцать пять процентов от того же года.

- Когда это было! - отозвался, улыбаясь, Красавкин.

- Вот именно - когда? - подхватил Гнездилов. - Три года назад. Но мы-то развиваемся. Вперед идем. Жаль, что цифры - назад...

- Иван Денисович, общая площадь посева у нас сократилась по объективным причинам, - напомнил Скуратов. - Резко снизилась численность населения в селах в связи с массовым бегством кулаков.

- Я и говорю об объективных причинах. Часть людей мы выслали. На другую трижды накладывали дополнительные обложения, пока она не сбежала: зачем их выплачивать, если все равно вышлют? Вот вам, для наглядности, пример Нового Яра... Куприянов, - обратился он в зал, - ты не забыл свои цифры? Тогда я тебе напомню. Ваш сельсовет выслал девятнадцать семей, восемьдесят шесть семей сбежало. Итого сто пять семей. А всего у тебя к началу двадцать девятого года проживало ровно двести двадцать шесть семей. Без малого вполовину обезлюдело село. Такая вот объективность.

По залу пронесся ропот.

- Но кто виноват в том, что выехало столько людей? - сердито спросил уполномоченный округа.

Гнездилов снова развернулся к президиуму.

- Речь не о том, как нам свалить вину на низовых работников. Здесь-то как раз все ясно: с нас требовали, мы с них требовали, они исполняли. Надо вскрыть причины, по которым сорван план посевной. Чтоб не повторить ошибок в следующую. Мы вообще сейчас, после съезда, должны понять и осознать пагубность ужесточения нашей работы в селе. Все, что можно, мы с него взяли и ужесточили. Так ужесточили, что теперь в село срочно хлеб ввозить надо, не то вымрет.

Средь шума зала Скуратов громко объявил:

- Виноваты все, нечего шуметь... Нас тоже подвели. Что же ты, Иван Денисович, о тракторах молчишь? Мы-то на них рассчитывали. Деньги давно отправлены, а тракторов нет. Кто виноват? Вот это и есть объективная причина, а не какие-то выезды.

И вновь зал замер в ожидании гнездиловского ответа.

- Да и с обещанными тракторами мы бы план не выполнили, - ответил в полной тишине Гнездилов. - Давайте подсчитаем. Мы собрали денежного задатку сорок шесть тысяч рублей, сколько и было рекомендовано собрать окрколхозсоюзом. На такое дело мы бы и больше собрали, да по разнарядке нам бы тракторов не дали. Один трактор стоит от трех до пяти тысяч рублей. Нам, конечно, продадут только за пять тысяч - в богатеях числимся. Следовательно, на район мы бы получили девять тракторов. В районе сорок одно крупное село, восемь хуторов и три лесничества. На пять сел - один трактор. Дели его как хочешь. Один "фордзон" за десятичасовой рабочий день поднимет четыре с половиной гектара, если не обломается. Но эти же четыре с половиной гектара за один рабочий день в той же Гуляевке этой весной поднимали восемь человек на десяти быках или лошадях, на каких недавно из сел массово бежали люди... Куприянов, ну-ка еще раз напомни мне: сколько у тебя выехало?

- Восемьдесят шесть! - весело гаркнул, вскочив, новояровский председатель. - А девятнадцать мы сами выслали!

Кто-то не выдержал, рассмеялся, в зале загудели, послышались отдельные голоса, обрывки фраз, реплики. Гнездилов подождал, пока утихнут, и с язвительностью продолжал:

- Плохо у нас с арифметикой. Всего три действия выучили: отнимать, складывать, потом делить на всех. А вот умножению никак не научимся... Когда же дело дойдет до оргвыводов, - будоражил зал Гнездилов саркастическим тоном, - то у нас есть и определенные успехи: по плану нынешнего года Кошаровка должна была засеять семьдесят три гектара. - Тут он заговорщицки понизил голос, доверительно сообщая залу: - О том, что в двадцать седьмом она засевала семьсот сорок три гектара, мы, естественно, умолчим... Но вместо семидесяти трех она засеяла семьдесят восемь. Аж на пять гектаров план перевыполнила. Несомненный успех!

И счастливый всеобщим вниманием, среди общего смеха весело засмеялся сам предколхоза Кошаровки. Гнездилов переждал шум, а когда продолжил, в зале стало не до смеха.

- Провал первого коллективного сева — это итоговый результат, отобразивший нашу политику по отношению к середняку за последний год. Посевная сорвала с нас всю лозунговую мануфактуру, в которую мы так грозно и красиво драпировались в последнее время. Донага, до фигового листа раздела. Теперь-то окончательно видно стало. И влево, и вправо. А еще лучше - назад. Только впереди ничего не видно. Мрак. Мы дошли до предела. Если крестьянин, который выращивает хлеб, у нас уже сейчас его просит, то дальше нам плыть некуда. Приплыли. Доруководились. Доуполномачивались. Вдумайтесь: в позапрошлом году мы не знали, где хлеб хранить, ныне же оказались голодающим краем. Так-то руководим. Еще обижаемся, что нас слишком строго наказывают за перегибы. Мало наказывают. За такое руководство нас всех судить надо, меня, наверное, первого... Пора опомниться, товарищи. Мы должны в кратчайшее время осознать свое значение и место в становлении колхозов. Для чего создан наш хозяйственно-управленческий аппарат? В чем суть его работы? Какова наша конечная цель? Кто мы есть в понимании крестьянства? Если мы ясно не определим свою задачу именно в экономическом развитии колхозов, а не просто в организационной выкачке сельхозпродукции из него, то, простите, нам на занимаемых постах делать нечего. Для этого достаточно держать уполномоченных. Именно с понимания тяжелой голодной ситуации в крае мы, все без исключения руководители, должны немедленно перестроить свою работу. Это не означает снижения требовательности, особенно в период сенокосной и уборочной кампаний. Но отныне мы должны больше думать, заботиться о колхознике, быть доброжелательнее к середняку и оставшемуся единоличнику. Тем самым мы конкретным делом ответим на постановление партии об исправлении перегибов...

По ходу сборов будут зачитываться документы, возможно, кому-то из вас предоставят слово - поделиться опытом, спросят мнение. Со всей прямотой расскажите о ситуации на местах. Сегодня среди нас присутствуют представители окружного комитета партии, окрисполкома - им важно услышать правдивую информацию из первых уст. Расскажите, что, по вашему мнению, помешало выполнить план посевной. Говорите, товарищи, со всей прямотой, ибо завтра будет поздно!

При полном молчании зала Гнездилов аккуратно собрал бумаги и, пройдя за спинами президиума, сел на один из свободных стульев рядом с нарсудьей Горбатенко.

В это время с центрального ряда поднялся один из немногих кто не смеялся и попросил слова. Он хотел говорить с места, но Скуратов потребовал подняться на сцену. С первых же фраз выступающего Похмельный понял, что это был один из уполномоченных по хлебозаготовкам в осень 1929 года - Самочернов.

- Ты, Иван Денисович, говоришь так, будто только-только на должность встал, - с волжским "оканьем" мягко упрекнул он Гнездилова. - Кто-нибудь со стороны послушает и решит, что эти уполномоченные - отъявленные враги народа. От них все беды, неудачи, голод, повесить их мало! А тут в село выезжаешь - баба с плачем собирает, словно на фронт, детишки притихнут. Приедешь в село... Ну, кого из вас, товарищи председатели, не корежило при одном моем появлении? Вы знаете, - обратился он к президиуму, - как меня вот этот Куприянов называет? "Умоподмоченный грабитель". А Махотин в такую хату на постой определит, что в тюремном карцере и то, ей-богу, лучше - в нем хоть крысы по тебе не бегают...

- А ты сидел в нем? - развязно перебил обиженный Куприянов.

- Не сидел, так сядет, - буркнул кто-то, и многие опустили головы, пряча невольные и неуместные улыбки.

- Слыхали? - спросил Самочернов у президиума. - Вот оно, истинное отношение к нам... Лагерь - не самое страшное. Ведь и вправду повесить могут... За уполномоченным Ефимовым настоящую охоту открыли, как на ценного зверя. Два раза мужик чудом спасся, третьего ждет. Да на одного ли Ефимова? А вернешься с задания - район за горло берет: такой-растакой, где хлеб, почему мало взял, врагов покрываешь, с кулаком в обнимку плачешься, выгоним тебя, приспособленного гада, исключим, посадим!.. Ты, Иван Денисович, - он уважительно повернулся в сторону секретаря райкома, - человек смелый, видим, но, не в обиду тебе будь сказано, были у нас коммунисты и посмелее. Были. Теперь одна память осталась: кого убрали, перевели, кого посадили. Одних, до марта месяца, посадили за правый оппортунизм, теперь, после марта, выгоняем да сажаем за левый троцкизм. А недавно выявлен какой-то право-левый блок. Тут вообще: сядешь и не будешь знать за что... В октябре ты, Иван Денисович, служил по стройведомству, но в декабре-то секретарствовал. Чего же не заступился за нас, когда мы в окружком ездили? - И, поясняя сказанное, обратился к залу: - Вы, товарищи, не в курсе, и я теперь могу вам сообщить. Поехали мы, четыре уполномоченных, тайком от района в ноябре месяце в округ. Рассказать начальству, что зерна в селах больше нет, бывших зажиточных по третьему разу, как волков, обложили, люди бегут, план хлебозаготовок сильно завышен, мы отнимаем у них по существу семена, оставляя по требованию окрисполкома по пуду на едока... Да, да, Махотин, именно в декабре, когда ты на пару с Куприяновым вечерами штаны застирывал с перепугу, мы поехали просить за вас, добиваться чего-то... Правду высказать, как призывает сегодня нас товарищ Гнездилов. Выперли нас с грохотом. Окрестьянились там, в селах, орали нам, спелись с кулаками, на поводу пошли, кулацким духом заразились, малодушничаете... Удивляюсь, как не посадили. А ваш Бычков, - сообщал Самочернов подробности окружному уполномоченному, хмуро делавшему пометки в тетради, - нам прямо сказал, выпроваживая: "Штрафуйте, облагайте, выселяйте, судите, делайте что угодно, но зерно стране дайте. Так требует ЦК партии, а победителей не судят". Ну, думаем, хорошо хоть так обошлось. Через неделю приходит цидула от того же Бычкова: разъезжали мы, оказывается, по округу и сеяли панические настроения среди руководящих работников, - срочно рассмотреть этих субчиков. Рассмотрели. Срочно. "За панические настроения и распространение вредных слухов" - по строгому с занесением и предупреждением: еще слово - и под суд. На бюро райкома рассматривали. А под суд пообещал лично товарищ Гнездилов...

Похмельный едва сдержался, чтоб не захлопать: ему, бывшему особоуполномоченному по высылке, пожалуй как никому другому в зале, были понятны обида и душевное смятение уполномоченного по хлебозаготовкам.

- Когда вышло "Головокружение..." и вслед за ним постановление ЦК о перегибах, - продолжал Самочернов, - все сразу стали храбрые и умные. Настолько поумнели, что всю вину свалили на уполномоченных: оказывается, ЦК партии и руководство округами и районами правильно требовали, а эти уполномоченные, в силу скудности ума и природной жестокости, совершали насилия и перегибы. С больной головы на здоровую. Теперь вы, руководители, - хорошие, а мы, уполномоченные и низовики, - плохие, чуть ли не троцкисты. А нам стыдно в глаза глядеть от такого выверта...

- Самочернов, - прервал его Гнездилов, - ты не забывай, где находишься. Ты чем меня слушал: ухом или брюхом? Эх ты... Для чего слово взял? Дело предложить или на свою должность пожаловаться?

- Я на дело жалуюсь. Нам ведь опять в села ехать. Теперь не просто уполномоченными, а в чрезвычайных тройках по сенокосу и уборке. От таких-то прав соответственную отдачу потребуете - полного плана. Не дадим плана - потребуете чрезвычайных санкций: штрафов, судов... Я бы промолчал, но захотелось выяснить у тебя, Иван Денисович: что значит для меня, чрезвычайного уполномоченного, быть отныне доброжелательней в отношении середняка и оставшегося единоличника? Как эту установку применять на деле, практически?

Гнездилов оторвался от какой-то бумаги, которую ему передали из зала.

- И тебя после всего, что ты видел, сделал и понял, еще надо учить, как впредь быть умнее? В таком случае сдавал бы ты свою чрезвычайную должность по-хорошему для себя и людей.

- Я-то сдам, - улыбнулся залу Самочернов.

- Ну и сдай! - громко посоветовал ему Махотин. - Один черт из сел вывозить больше нечего.

- Хоть жив останешься! - засмеялся кто-то в задних рядах.

- С бабой спокойно поживешь.

- Детей понянчишь.

- И народ отдохнет!

- Я-то сдам, - с удовольствием повторил Самочернов. - С радостью сдам. Но на мое место сейчас же другого назначат. Кого-нибудь помоложе, возможно, кого-то из хваленых рабочих-тысячников. Он от незнанья да усердья так обстрижет-обреет ваши села, что ты, Махотин, первым свое место освободишь: не с кем будет работать. Тебе одно останется - самому...

- Хватит, Самочернов! - оборвал, поднявшись, Красавкин. - Твоих жалоб не переслушаешь. Работать надо, а не плакаться. Иди, иди!..

Самочернов пожал плечами и быстро сбежал со сцены. Кому-то из сидевших в зале Красавкин отказал, снова предоставив слово предрика. Скуратов на ходу согнал складки гимнастерки под ремень, по-военному четко отбивая шаг в тишине, прошел к трибуне.

- Мы несколько отвлеклись от повестки, товарищи. Вместо деловой работы, - он неожиданно улыбнулся, - какая-то лирика. Не хотелось бы мне распылять время на подобные вдохновения, но, видимо, ответить надо - во избежание превратного мнения о работе райисполкома. Признаться, выступление нашего секретаря райкома - для меня полная неожиданность... Ты, Иван, хотя бы предупредил, - дружески укорил он Гнездилова. - Накануне у нас с тобой совершенно другой разговор состоялся. Непонятно... Если ты считаешь, что своим рискованным выступлением в присутствии представителей округа поставил районный исполнительный комитет в некоторое двусмысленное положение, то, уверяю тебя, ты ошибаешься, и, чтобы это не выглядело голословно, я кое в чем продолжу твое выступление. С разрешения товарища Прокушева, - любезный кивок в сторону сотрудника ОГПУ, - я ставлю присутствующих в известность, что вслед за райкомовской телефонограммой о хлебной помощи ОГПУ вынуждено было послать свою секретную телефонограмму в Казкрайком и копию ее - в Москву. В ней среди прочего имеется информация и по нашему району. Она такова: в селах наступает голод. Люди едят что найдут, вплоть до того, что вываривают собранные на утильсырье кости. Несколько семей вместе с детьми отравились этим варевом. У Жигулева в Княжеском колхозница сошла с ума, наевшись какой-то похлебки из дурмана. Группа разъяренных женщин ворвалась в дом председателя артели в Соловьевке и забрала у него испеченные коржи. В Майдановке в амбар ворвалась группа пьяных мужиков с целью разграбить семфонд. Хорошо, что кладовщик сообразил запереть их в амбаре, собрал актив и затем выпускали по одному, естественно, без зерна. В двадцать первом ауле, Басыре, пропало сразу десять лошадей, ведется расследование. По данным, аульчане вернули десятилетней давности долг какому-то баю. Придется отвечать. Долг - баю, срок - Байжанову. Это только часть сведений по району. В общих сведениях по округу есть факты пострашней. В Ново-Троицком группа обезумевших женщин ходила по селу с веревкой, искала председателей... Не тебя, Самочернов, не Ефимова, а председателей колхоза и сельсовета, чтобы повесить. Оба наших товарища вынуждены были прятаться на кладбище, пока те не успокоились, разграбив фуражное зерно. Есть случаи голодных смертей на отдаленных хуторах, есть случаи смерти от истощения и болезней среди высланных на точки, самоубийства, как это случилось на сороковой точке у Бродникова, - старик вскрыл себе вены на руках, когда узнал, что повесилась его сноха, семейная выселенка. Наблюдается консолидация контрреволюционных сил и подготовка их к мятежу с переходом в открытое вооруженное восстание. В прошлом году по Казахстану действовало тридцать одно бандформирование, в этом: - уже шестьдесят пять, и число их растет. Выявлено полторы тысячи враждебных группировок. Арестовано около пяти тысяч вредителей-одиночек, совершивших убийство партийно-советских работников и поджоги колхозных строений и зерновых посевов... Все, молчу, Виктор Иванович! Хороша сводочка, нечего сказать. Преподнесли, что называется, подарочек нашему ЦК партии к решениям съезда. Это донесение ОГПУ в Казкрайком и Москву в немалой степени вызвано телефонограммами с мест, вроде той, какую недавно бюро нашего райкома отправило в округ и Казкрайком. Но чему удивляться, если наш уважаемый Иван Денисович договорился до того, что он не знает, в чем суть нашей работы. Мы за какой-то год совершили в деревне революцию, о которой мечтал Ленин, а Гнездилов спрашивает: кто мы есть в понимании крестьянства, каковы наши цели и для чего мы вообще существуем?.. Если это мнение - искреннее мнение всех членов бюро, то такую вашу позицию я рассматриваю не просто ошибочной, а с тайным умыслом и дальним прицелом. Вот уж не знаю, как на нее посмотрит окружной комитет партии, - с холодной улыбкой объявил настороженному залу Скуратов. - Даже сейчас, во время исправления прошлых ошибок... Ты действительно считаешь, что нас мало наказывают? - в полной тишине недоумевал он за трибуной. - В таком случае сообщаю: за февральские перегибы полностью распущены бюро одного окружного комитета партии, пяти райкомов и семнадцати райисполкомов. Заодно с ними распущено двадцать три сельских Совета, одиннадцать партячеек. Сотни коммунистов получили партийные взыскания, сняты с работы. Часть из них пошли в тюрьмы. Да не сам ли ты, Иван Денисович, по весне, за три месяца отправил туда девять партийцев нашего района? Мы, конечно, осмелели, правильно подметил Самочернов, но согласитесь, товарищи, - повернулся он к президиуму, - нельзя же перегибы исправлять очередными перегибами. А именно к ним ведет позиция Гнездилова. На поводу у правых уклонистов мы не пойдем. Никто не отрицает - ситуация тяжелая. Перечисленные факты не с потолка взяты. Однако из сложившегося положения надо выходить самим. Я говорил об этом недавно на бюро, теперь говорю вам всем. Не надо ждать рождественского Деда Мороза с увесистой торбой -горек для нас будет хлеб, вынутый из нее, потому что отнимут его у рабочего. Будем искать резервы у себя. Хлеб можно взять в селах. Тот, кто был здесь в двадцать первом году, должен помнить: после оказанной нами помощи голодающему Поволжью у нас сложилась схожая с нынешней ситуация. Уполномоченные и сельсоветчики в один голос доказывали, что хлеба в селах нет. Уговоры и угрозы на них не действовали. Отказывались ехать, выкладывали партбилеты, сдавали должности. Что ж, значит действительно хлеба больше нет - поверили в окружкоме, дали телеграмму: "Хлеба нет". А приехали представители Москвы во главе с товарищем Дзержинским, организовали чрезвычайные комиссии, комсоды и комбеды, повели их на кулацкую часть - и хлеб нашелся. Мы еще триста тысяч пудов сверх нормы сдали. Вот что значит классовое чутье и правильно организованная работа среди масс!

- А кончилась эта работа голодом в селах и восстанием в пятьдесят тысяч участников по округам, - сумрачно вставил с места Гнездилов. - Если посчитать все жертвы голода и погибших при подавлении восстания...

- Кулацко-эсеровского мятежа, - желчно поправил Скуратов. - Ты, будь добр, называй вещи своими именами... Да, голод и жертвы. Но каких жертв следовало ожидать в центре России, если бы туда не дали хлеба? Тебе ли, Гнездилов, не знать, что голод в промышленных районах страны куда опаснее, нежели в крестьянских? Гибельнее численными потерями и опаснее - идейными.

- Поволжье - степная сторона и тоже, между прочим, хлебная...


- В Поволжье была засуха, как и у нас. А наш хлеб, к твоему сведению, весь ушел рабочим Ленинграда. Ладно, я гляжу - ты не согласен с политической ситуацией двадцать первого года. Возьмем недавние события - осень прошлого года. Вы только что слышали жалобы Самочернова - с какими душевными терзаниями он вынужден был отбирать хлеб в селах. Сегодня он сдержал себя, но послушали бы вы его в то время! И других уполномоченных и сельсоветчиков - божились, клялись, им, мол, доподлинно известно: хлеба нет, под метлу забрали, люди голодают, пощадите... Впрочем, кому рассказываю? Вы же и жаловались! Но у нас нашлись твердые партийцы. Их мы послали вслед за самочерновыми. В селе Николаевском уполномоченный Ефимов, за которым теперь охотятся недобитые кулаки, собрал бедноту, проявив при этом личную храбрость и политическую выдержку, и повел людей на поиски хлеба. И нашел! Из восемнадцати обнаруженных прорубей на трех камышовых озерах он поднял утопленную в мешках муку общим весом почти в двести пудов. И почти на полторы тысячи пудов открыл кулацких ям с отборным зерном. Только в одном селе! Потом и в других селах в тех же местах хлеб нашелся. Наглядный пример самоотверженной работы с массами... Это у тебя должно быть на памяти, Иван Денисович, незадолго до твоего назначения случилось.

-Ну а если действительно нет хлеба? - сердито подал голос новояровский председатель. - Не рожать же его. Ямы и проруби исчерпаны - не бездонные. Кого нам собирать на поиски? Какой дурак пойдет и что мы будем искать на озерах - вчерашний день?

Скуратов жестом обратил внимание президиума на возражение и, когда там должным образом отреагировали, безнадежно махнул рукой залу:

- Другого от вас не услышать! А мы уверены: хлеб в селах еще есть. Немного, но до урожая дотянули бы без всяких телеграмм. Искать надо. Надо работать с беднотой. Сама она не пойдет. На такие кампании ее надо всякий раз организовывать. Она весьма активно растащила имущество высланных кулаков. Но когда дело дошло до конфискации имущества тех кулаков, которые, оставшись в селах, злостно уклонялись от платежа за излишки, - вся ее активность из чувства неправильно понимаемого добрососедства мгновенно испарилась. Мы ее прямо с боем выводили на поиски укрытого хлеба. Я предлагал, жаль не послушали: вывезти из сел весь собранный семфонд и объявить, чтобы беднота на него в посевную не рассчитывала - пусть ищет и вновь создает его из спрятанного кулаками зерна. Вот тогда бы она зашевелилась!

- Митрофан Кузьмич, - обратился к нему Гнездилов, - неужели ты всерьез полагаешь, что женщин, у которых от омерзительных похлебок умирают дети, нужно организовывать на поиски мифического хлеба? Ведь ты привел факты.

- Да, я так считаю, - спокойно ответил Скуратов. - И не мифический, а реальный хлеб в селах ещё есть. Тот, кто прячет его, добровольно не сдаст, как бы ему ни было жаль своих односельчан. Признавшись в утайке хотя бы одного мешка, он тотчас попадает в число укрывателей и несет наказание по сто седьмой статье, а отдав, оставляет без хлеба своих детей. Он сейчас оказался в безвыходном положении, и тут ему не до чужого горя... А ты заметил странную особенность фактов? Врываются в общественный амбар, растаскивают общественный семфонд, воруют колхозный фураж, отдают долги баям общественными лошадьми, забирают хлеб со стола председателя артели, убить хотят председателя сельсовета... И ни одного факта изъятия хлеба у единоличников! Ни одного ограбления зажиточного мужика! Здесь явно видно стремление урвать от общественного добра и напакостить колхозному движению. Поэтому я по-прежнему решительно настаиваю на поисках укрытого зерна. Надо работать, вести народ на ямы, а не унижать округ беспомощными телеграммами.


- Телеграмма - это решение бюро райкома, - напомнил Гнездилов. - Правильна она или нет - не тебе решать и не здесь. Для этого существует окружной комитет партии... Чем она вас так всполошила? Не так уж много мы запросили: тридцать тысяч пудов на район. Когда у района была возможность...

- Кого это - "вас"?

- ...этот район в помощь голодающим сдал сто тысяч пудов. Несколько обнаруженных ям положение не спасут, а вот сознанию колхозника очередные обыски нанесут невосполнимый урон, окончательно отшатнут единоличника от колхоза. Каков будет урожай, мы пока не знаем. Хорошо, если хороший, а вдруг плохой? Не забывай: государство хлебосдачу по контрактации земель и ссудам так или иначе потребует. Чем жить людям до следующего урожая? Нет, дорогой Дмитрий Кузьмич, больше никаких обысков. Довольно ошибок. В последний год мы их наделали предостаточно. Еще раз советую вам, - Гнездилов приподнялся за сидящими в президиуме, - вместо обысков честно рассказать народу о сложившемся положении и сообща искать возможности продержаться до урожая или получения хлеба.

- Что ты, Иван Денисович, хорошо можешь, - так это, извини за резкость, признавать ошибки, - помолчав, сухо ответил Скуратов, глядя в зал с таким видом, словно требовал у присутствующих разделить его плохо скрытое раздражение, вызванное непростительным для секретаря райкома признанием. - Но, признавая ошибки райкома, не втягивай в них райисполком. Лично я не хочу быть замешанным ни в чьих ошибках. Нам здесь не век сидеть... А телеграммы подобного рода - собственноручное признание в неумелом руководстве. Да, мы признали ошибки, понесли наказание. Но посмотрите, как отнеслось к этому крестьянство? Вместо того чтобы помочь нам в исправлении, оно массово поплыло из созданных нами колхозов. Порезало рабочий и продуктивный скот, попрятало инвентарь и семенное зерно. Ползучим уклонизмом увело в сторону курс партии на сплошную коллективизацию. Так-то оно ответило на наше исправление и заботу правительства. Признанием наших ошибок умело воспользовались для маскировки своего панического страха и оппортунистического настроения многие сельские и районные работники. Ты видишь, как ловко они, - жест в сторону зала, - уходят от ответа: их заставляли районные руководители, а они, низовые работники, вынуждены выполнять приказания... Я тебя правильно понял, Самочернов? А кто, позволь спросить, виноват в том, что у нас имело место массовое бегство кулаков? Район? Это чепуха, что казахи-проводники уводили их бездорожьем. Они же не в одну ночь все выехали. И кому как не местному активу знать, кто, когда и куда собрался? Выехал один кулак - тотчас же надо было выставить ночные дозоры. Поймали - под суд, чтоб другим неповадно было. Сидели бы они сейчас в селах. Мы бы сохранили вывезенный ими хлеб, скот... Ты кого имел в виду, Самочернов, когда здесь вот, - Скуратов похлопал по кромке косо склоненного столика трибуны, - определял, чьи головы больные, чьи здоровые? И немудрено, если сам секретарь райкома утверждает, будто хлебозаготовки себя не оправдали. Да как же можно утверждать такое! Мы забрали у середняка зерно. Куда бы оно у него ушло - еще бабушка надвое сказала: то ли в посев, то ли на базар, в личное обогащение. Зато точно известно, куда дели его мы, - отдали семенными ссудами в молодые колхозы. При посеве на гектар уходило пять-шесть пудов, а в урожае мы возьмем с гектара шестьдесят пудов, возможно и больше. Пускай не здесь, пускай где-то, куда его вывезли, но люди обсеменили землю. В десять раз оправдалось! Очень странно слышать возражение от Ивана Денисовича, так хорошо знающего четвертое действие арифметики. Я категорически не согласен и осуждаю демобилизационное настроение, имеющее место среди руководящих работников района. Именно сейчас, в связи со сложным положением в селах, мы посылаем их туда чрезвычайными тройками. В помощь председателям сельсоветов и колхозов. Пусть снимут с них часть и без того нелегкого труда. Пусть помогут вывести людей на трудовые достижения, организуют ударное соревнование в бригадах. Посылаем на время. Уполномоченного Ефимова, ценя его жизнь, откомандируем туда, где его не знают. Но всех вас перевести с заменой мы не в состоянии. Отказ работать в тройках будет рассматриваться как злостное уклонение от выполнения приказа партии. Надо по-человечески понять председателей: вы помогли и уехали, а им оставаться один на один с планами, заданиями, пьяными мужиками и разъяренными бабами с веревками в руках. Побережем местный актив. Что же его под удары подставлять? Нет, шалишь, их-то мы - кто того заслуживает - так просто, за здорово живешь, в обиду не дадим. Виноват - получи по заслугам, работаешь на совесть - вот тебе наша товарищеская рука!

Похмельный вдруг поймал себя на том, что с жадностью слушает Скуратова; оглянулся по сторонам - такое же внимание, и у него окончательно пропало нехорошее предубеждение против предрика, возникшее с угрозой со всей строгостью спросить с низовых работников за прошлые ошибки. Не удивляли и явные разногласия между Скуратовым и Гнездиловым. Вначале заинтересовавшие, они теперь казались обыкновенными, деловыми. У кого их нет в это сложное время! Энергичная речь увлекала, завораживала, в доводах виделась своя логика, в названных причинах совершенных просчетов - неплохое знание дела и понимание ситуации, в критике и личном несогласии с секретарем райкома - твердая и независимая позиция районного руководителя.

Гнездиловский призыв быть сердечнее к крестьянину тускнел, терял душевную теплоту, исчезал куда-то в своей неопределенности. Значение приобретало то, о чем говорил Скуратов. Правильно человек освещает. Разве не было вины низовых работников? Глупости и лени комбедов? Нерасторопности и бесхозяйственности комсодов? Безалаберности, угодливости и неоправданной жестокости сельских активов? Жадности, зависти, злопамятства к односельчанам и трусости перед заезжим начальством у членов уличкомов? Не замечались в пьянстве, вымогательстве и взяточничестве правленцы?

О-о, Похмельный на всю жизнь запомнит прокуренные, пропахшие корыстным душком и словоблудием собрания в тесных "мыслильнях" по "классовому выселению с непременной конфискацией", горькие плоды которых он пожинает теперь. Он до сих пор слышит бабьи вопли, видит возбужденные лица и молчаливо-яростные драки мужиков над грудами домашнего скарба, выволоченного на всеобщий дележ из обреченных домов на серый, изгвазданный февральский снег...

- ...Снимем запрет, пусть выбраковывают старый скот на мясо и через колхозные кладовые выдают по числу душ в семье, в счет трудодней... Нет, Иван Денисович, я не передергиваю и признаю: запрет исходит от райисполкома... Разумеется, мясо - это не хлеб, но выход, да еще какой, - продолжал Скуратов. Надо всемерно помогать друг другу. Но не надо и мешать. Я, например, хорошо знаю, сколько работы перелопачивает райком. У нас в райисполкоме тоже невпроворот, и если райком начнет постоянно корректировать нашу работу, мы - подсказывать райкому, да все с нервами, без согласования, - проку будет мало.

В президиуме оживились, повеселели. Гнездилов больше не брал слова - играл карандашиком в пальцах, рассеянно поглядывал в зал; казалось, дальнейшее содержание сборов для него потеряло интерес.

В перерыве, выйдя со всеми на солнечный двор, Похмельный ожидал Байжанова, чтобы вместе сходить куда-нибудь пообедать. Он только сейчас узнал об уплате аулом давнего долга, и это известие неприятно удивило его. Жаль стало Байжанова: при свирепой строгости к сохранности скота дело вполне могло кончиться серьезными последствиями для аульного председателя. Эк его угораздило - с бывшим баем! Нашли время дружить! Вот тебе и обычаи, братство и единые рода: баю - священный долг, коммунисту за это - уголовная ответственность. И молчал, не приехал, не посоветовался - обиженно мелькнуло и пропало; - стал думать, нельзя ли как-нибудь помочь казаху: может, дать на время своих лошадей, благо что есть нетаврованные, или выпросить в других аулах в обмен на помощь людьми. Впрочем, надо прежде выяснить, в чем там дело, - возможно, не дойдет до следствия.

К Похмельному подошел Михаил Титаренко, председатель из Майдановки, поинтересовался здоровьем, делами в колхозе. Похмельный пожал плечами: о чем можно сказать определенно после только что услышанного? Титаренко сочувственно кивнул головой и сумрачно посмотрел на распахнутые настежь двери бывшего купеческого дома, откуда несся шум голосов; нарочито упирая на украинский выговор, грустно заметил:

- Все спорят не наспорятся. Одного послухаешь - правильно, другого - правильно, третьего - та тож правильно! А вмисти - грызутся як собаки... - И предложил: - А ходим, Максиме, у лавку. Кинем за пазуху по стаканюре якой-нибудь чемерици, шоб в голови прояснило. Айда! Чи ждешь кого?

- Айда! - вздохнул гуляевский председатель.

После перерыва никому из сельсоветчиков и председателей слова не дали. Выступали один за другим представители различных организаций, отделов, союзов и контор, пеняли низовым работникам на пренебрежение к их указаниям и приказам. И каждый не преминул напомнить, какое важное значение в масштабе всей страны имеет деятельность учреждения, интересы которого он вынужден защищать, пусть это будет даже такая мелочь, как, например, сбор утильсырья, план которого не выполнило ни одно село. Чином покрупней выявляли ошибки и просчеты колхозов в проведении посевной, требовали четкого выполнения инструкций по организации труда, в частности на сенокосе. Похмельному досталось за быка, отданного на мясо в ясли и бригады, за действующую церковь, за отсутствие избы-читальни и слабую работу по ликвидации неграмотности.
К исходу третьего часа сборов он уже плохо вникал в суть нескончаемых выступлений, до отупения похожих одно на другое неизменными "важностями", "срочностями", "неукоснительностями". Он удивлялся терпению тех, кто мог бы одной фразой закончить сборы, еще больше удивлялся, что в зале, да и в самом президиуме некоторые из присутствующих делали какие-то записи.

Вначале, глядя на них, Похмельный тоже раскрыл блокнот, но, кроме нескольких названий районных организаций, так ничего и не записал. Сидевший рядом Подбельцев заинтересованно попросил блокнот и минут через двадцать с ухмылкой вернул владельцу. Похмельный прочел и тихо рассмеялся: вверху, через всю страницу, Подбельцев размашистой строкой предупредил:

Это те, кто требует с тебя шкуру снять:
 
Окружком
Окрисполком
Окрживсоюз
Окрколхозсоюз
Сеноцентр
Окрмелиозем
Казторг
Коопхлебсоюз
Наркомзем
Окрторг
Казкрайколхозсоюз Окрзу
Колхозцентр
Госсельсклад
Окрфин
 
И ниже:

А это те, кто ее с тебя живого скоро снимет:
 
Райком
Райколхозсоюз
Райземлес
Райживсоюз
Райхлебживсоюз
Райисполком
Райполеводсоюз
Райпотребзагот
Райпромхоз
Райкозо
Райнархозучет
Районо
Райзагот
Райфо
 
В ходе сборов окончательно разъяснилось, что снабжение точек хлебом и всем остальным будет производиться централизованно, то есть через округ. Следовательно, какие-либо прямые отчисления со стороны колхозов непосредственно точкам категорически запрещены. Выяснился еще ряд запрещающих моментов, усложняющих работу молодых колхозов.

На том и закончились сборы, но, пожалуй, никто из участников, уезжавших из Щучинской по вечерним пустым лесным и степным дорогам и размышляющих над услышанным сегодня, не мог предположить, что в это время в райкоме разгорелся тяжелый спор между Гнездиловым и Скуратовым, спор, кончавший с недомолвками и неясностями, давно и смутно копившимися в работе двух районных руководителей...