Сон

Точно помню, что я спрыгнула со ступеньки пригородного автобуса на обочину шоссе. Повернувшись, резво перебежала на другую сторону и оказалась прямо перед тем самым домом. Почему-то я знала этот дом. Он был очень прост. Я смогла бы легко изобразить его на листе бумаги. Кирпичный, одноэтажный, он смотрел на мир тремя широкими окнами, и лимонный цвет  оштукатуренных свежевыкрашенных  стен говорил о недавнем ремонте. Можно было не обращать никакого внимания на его архитектуру, в наших краях жилые дома часто бывают ничем не украшены: ни резных наличников, ни ставен, ни парадного крыльца.
Потом мы сидели за столом, разговаривали с хозяевами, а потом я спросила, есть ли у них дети. Они обрадовались моему вопросу, предложили пройти в другую комнату, а сами куда-то быстро удалились.
Я вошла в комнату. Девочка лет шести, стоя лицом к широкому, прозрачно-чистому, нарядно убранному окну, неотрывно глядела за двухъярусные капроновые занавески во двор. Вначале мне понравились и свобода широкой комнаты, и отсутствие лишних вещей, даже игрушек, и прозрачные шторы на окнах. Вместо знакомства, я что-то весело, и как мне самой показалось, раскованно заговорила с девочкой, но она не обратила на меня никакого внимания. Её безразличие я отнесла к детскому нежеланию знакомиться с чужим человеком. Я прошла вглубь комнаты и тоже взглянула во двор.
Уже почти стояла зима, с крохотных  редких кустиков облетели все листки (мне казалось, они должны быть мелкими и красными). Кустики топорщились коричнево-голые, похожие на маленькие кнутики. В обозримом пространстве не было ни одного движущегося предмета.
Разглядывая двор, я увидела, что к левому крылу дома  примыкает высокое крыльцо, похожее на большие сени, которые тянулись куда-то вверх. Белесо-серое крыльцо и такие же сени резко отличались от радостной новизны отремонтированной части дома. И тут я заметила, что в комнате были ещё два окна, таких же широких, только без штор. Они располагались рядом, в разных плоскостях в переднем левом углу комнаты. За стёртыми стёклами этих окон были видны внутреннее строение тех самых, лестничных сеней и хозяйственный хлам, такой же вылинявший, как крыльцо. Нашу с девочкой комнату отделяла от сеней дверь, аккуратно обитая крепкой гладкой беловатой мешковиной и закрытая на крупный крючок. Эти, глядящие куда-то в глубину заброшенных сеней и одновременно на меня окна, вызвали во мне непонятную, сосущую тревогу.
Я взяла девочку за плечи.
Любопытство и страх заставили нас открыть дверь и выйти за порог комнаты в эти нежилые деревянно-серые сени.
Четырёхугольная площадка. Большая часть её отведена под лестницу, уходящую вниз и поворачивающую влево. Правый край лестницы упирается в стену, обшитую некрупными досками, левая сторона украшена невысокими, довольно изящными перилами. Другая часть площадки переходит в узкую антресоль, тянущуюся вдоль окон над правой стороной лестницы.
Пока я разглядывала всё это, девочка медленно пошла вперёд по антресоли. И снова я могла видеть только её маленькую спину. Я испугалась за то, что она может нечаянно упасть в зубастую серую пасть лестницы. Я тихо сказала, чтобы она возвращалась. Девочка не отозвалась. Тогда я подошла к ней, взяла за руку и вывела на площадку. Страх усилился…
В этом месте я проснулась. Сильная боль где-то над сердцем. И опять ощущение страха. Только  страх этот был более осязаем, чем тот, который чувствовался во сне. Я взяла жестяную крышку от большой банки из-под печенья, в которой теперь лежат пуговицы и укрыла то место, которое болело и ныло. Боль нарастала. Тогда я взяла тороидальный магнит, приклеила его к крышке банки и снова приложила к себе. Боль и страх постепенно стихли. Наступало утро.