***

                ПОСЛЕ КОНЦЕРТА

            « Та ...тити - та,  тити та-та»…  Фортепианный напев настолько прост, будто пианист  перебирает пальцами  клавиши.  Но именно из этой короткой темы вырастает колоссальное произведение, как Гулливер, возвышающийся над всеми своими Концертами - «братьями»… Словно огромный развесистый дуб, выросший из простого желудя. Это - Третий концерт Сергея Рахманинова. Произведение, ставшее знаковым в моей музыкальной жизни
.Когда я была маленькой, моя мама, когда собиралась в гости в своей подруге молодости, часто брала меня с собой. Еще перед войной они  жили в одной коммуналке где-то далеко на Дальнем Востоке. Мужья их были военными, они по-соседски  нашли общий язык, подружились.  Война разбросала их в неизвестность. И вот спустя много  лет, они встретились случайно в нашем  уральском городке..  Это ли не чудеса? Нужно ли говорить, что став уже мамами, пройдя свой довольно продолжительный путь, имея, что вспомнить и сравнить -  они стали самыми близкими подругами. 
Тетя Зина жила в старом  татарском районе, который назывался Караван-сарай. Почему  его так прозвали, я не понимала, но  помню, как мы поднимались  наверх двухэтажного деревянного дома по  старой скрипучей  лестнице, потому что нам надо было на второй этаж, в квартирку-скворечник… А во дворе  кто-то стирал, что-то чинили. Шла простая человеческая жизнь. Похожие районы были и в Одессе, и в  Казани, и  в Ташкенте. Наше советское пространство…
Тетя Зина была из простого сословия, но в ней была приобретенная интеллигентность, благодаря любви к чтению, наблюдательности, стремлению к культуре.  Короче - она была интересной и мудрой,  и поскольку она была старше мамы,  в ней чувствовалась теплая опека по отношению к ней.  Тетя Зина после войны получила какую-то травму головы и сольно оглохла. Мама все время не разговаривала, а почти кричала, а  уходя,  отмечала, что першит в горле от натянутых связок. Зато тетя Зина  за все наше пребывание, в основном улыбалась, поддакивала, кивая маме, говорила мало, больше слушала, а в паузах, когда накрывала на стол,  всегда тихо и мило напевала что-то. Мне нравилось ходить к ней в гости, потому что она угощала всегда вкусными вещами, коих было немного  тогда в магазинах. Сама она кормилась очень скромно, но всегда  для гостей могла припасти немного конфет,  сушки-колечки,  баночку варенья. На ее день рождения стол был накрыт еще щедрее. К нам уже присоединялся отец, и на вопрос, как ей удается приготовить такой стол, когда в магазинах преобладали морская капуста, кильки в томате и сгущенной молоко, тетя Зина улыбалась и пожимала плечами. С каждой пенсии она ходила в дорогой магазин и покупала что-то одно - пачку хорошего чая, в другой раз - бутылку вина, потом  банку консервов. И так целый год  копила  себе на день рождения. Еще она умела красиво сервировать  стол, и ее семейные праздники проходили просто на высшем уровне.
             А еще я любила туда ходить, потому что там в комнате кроме книжного шкафа, куда я неоднократно с разрешения хозяйки лазила,  стояло зачехленное в белый лен пианино. И как только мы переступали порог квартирки, после традиционных целований, тетя Зина, улыбаясь, и зная мой интерес, сразу говорила мне - « Ну, можешь открыть крышку и поиграть, пока мы с мамой тут поговорим». И я, не умеющая ничего играть, просто сидела и перебирала клавиши, вслушиваясь в их звуки.  Я высиживала долго, почти не замечая времени - разве две подруги коротко общаются?
То, что я поступила в музыкальную школу, сыграли роль не только наши «гостевания у тети Зины» -  многие в то время учились  музыке. А что в то время было для детей? - улица. И музыка Дунаевского из репродуктора…Не могу сказать, что я блистала способностями, но когда по радио звучала «другая музыка». в чем-то непонятная, но так тревожащая мое нутро, я вслушивалась в нее, усевшись возле батареи на кухне...
Итак, я стала учиться музыке, но это было время, когда и пианино было непросто купить. Отец заказал его через родственников из Белоруссии, и оно проехало в контейнере полстраны. Когда к окончанию музыкальной школы в семье  намечалась моя профессиональная перспектива, мама настоятельно советовала идти в музучилище: «Станешь учительницей музыки. Очень хорошая профессия для женщины. Сиди себе за инструментом, а рядом ребенок играет. Это тебе не на заводе и не в больнице работать. Опять же, куда не поедешь - везде есть дети, и будет работа».  Понятны, конечно,  рассуждения офицерской жены, прожившей полжизни на аэродромах, где служил отец. Уже спустя много времени, я, улыбаясь, вспоминала ее советы.
 Мы жили в консерваторском общежитии втроем с однокурсницами-пианистками. Уходили позаниматься в рояльном классе еще до  первой лекции, приползали в общежитие поздно вечером  Часто по воскресеньям к одной из моих соседок по комнате заходил «на чаек» ее одноклассник. Он часто подтрунивал и «срамил» ее за то, что она,  без труда получавшая пятерки по математике,   легко могла поступить в политехнический, но выбрала «легкий» вуз - консерваторию. Мы только переглядывались и улыбались.  И только потом, спустя лет десять, я  случайно его встретила в трамвае.  Вспоминая студенческие годы, он мне признался,  «как ошибался», осуждая легкость нашей профессии. «Да у  нас в политтехе – вспоминал он,- можно было прогулять лекции, семинары, и вообще, - кого-нибудь найти, может заплатить, и тебе и чертежи подготовят, и реферат дадут списать. А вы! Как пчелки… Я только потом понял…»- качая головой, вспоминал наши старый знакомый.
 Да, по  воскресеньям  мы вставали в 6 утра и мчались в  консерваторию по записанным еще накануне  классам, где стоял рояль, чтобы  поиграть часов пять - шесть. Пианисту необходимо почувствовать «рояльный» звук, прикосновение к клавиатуре, педали. Ведь никто  на экзамене за тебя не сядет и не сыграет. А сколько надо учить нот наизусть - как голова только выдерживала!
А еще я помню свой госэкзамен, к которому готовишься весь пятый курс. Может, единственный раз сыграешь в своей жизни программу, равную концерту, выложившись  на сцене.  И весь как на ладони. Трудясь и разучивая целый год, твоя игра прозвучит всего полчаса. Может немногим более. И  ни-че-го нельзя исправить, переиграть.  «Музыка развивается во времени»…  На госэкзамене  в одном месте я потеряла текст во время игры. Какой-то провал в памяти. И молнией (молнией!) пронзила мысль- «Ляпсус, срыв… Второго шанса не дается!»   Я схватилась за голову (отказаться? встать и перенести на след год)? И вдруг руки опускаются на клавиатуру, находят дальше правильные ноты и … так до самого финала Четвертого концерта  Рахманинова… Уже потом мне говорили, что комиссия пропустила этот эпизод (две-три секунды, которые мне показались просто «дырой вечности» в исполнении). Отметили больше мою музыкальность, а это «выпадение» в исполнении списали, как  сопутствующий нервный срыв.   Друзья  потом успокаивала, что и Антон Рубинштейн часто «мазал» в своих концертах, но его поклонники совсем не замечали этого, отмечая только его пианистический гений. Но  иногда мне сниться сон, что  я на сцене  забываю текст, и просыпаюсь вся в поту…Зарубка» на всю жизнь.
Это было в июне. Заканчивалась летняя сессия второго курса музыкального училища.  Июнь стоял жаркий, пекучий, будто солнце  решило отдать в один месяц весь свой  летний жар.  Зайдя в дом, я, привычно налив компот из холодильника, зашла в комнату. Включила телевизор «Горизонт» и …. Время будто остановилось.  Звучал рояль. Я прислонилась к косяку двери, прислушиваясь. Что-то гипнотизирующее  в музыке остановило меня. Разлив мелодии, крутые пассажи, оркестр и рояль звучали в удивительно слитной гармонии, а темп и  общее звучание взлетали  напряженной волной, и темы, будто сплетаясь,  обрушивались в рокот баса,  а снова  поднималась на рояльных аккордах. Звуки будто вырывались из шквала – «ти-ти - та-та,  ти-ти- тата» - будто кто-то «стучал в дверь», прося о помощи. Крупным планом на кульминации телеоператор показал лицо пианиста. Это был молодой человек, немногим старше меня. Его лицо было искажено в творческом экстазе, крупные, вперед выступающие  зубы обнажились в эмоциональном оскале, прикрытые глаза говорили о внутренней сосредоточенности.  Лицо пианиста  напоминало  страдающего и борющегося человека,  а музыка нарастала, не сдаваясь… И затем раздался кульминационный взрыв, и после этого зазвучали мелкие нисходящие пассажи, как будто дернули еловую лапу,  и с нее посыпался, сверкая на солнце, снег. И тишина, в которой снова угадывается энергия рождения следующего разлива музыки.
Я стояла, не пошевельнувшись, все время до окончания произведения.  Никогда я не слышала этой музыки, и не знала, что исполнялось. На то время я вообще не слышала ничего подобного! Потом пошли титры – «Сергей  Рахманинов, Третий концерт для фортепиано». Исполнял Владимир Фельцман, выпускник московской консерватории.
     Долгое время я этот концерт не слышала. Среди пяти концертов для фортепиано( пятый – вариации на тему Паганини), Рахманинов в Третьем  «перепрыгнул» себя. Это просто пианистическая симфония. Грандиозно  и совершенно. Концерт чрезвычайно сложен,  и его сыграть возьмется не каждый. Может поэтому его редко исполняли. Но именно тогда я будто была свидетелем олимпийской высоты, как авторства, так и исполнения несравненной музыки. И сколько бы не было потом  трудностей в музыкальном обучении, разочарований,  успехов и неудач, в самые разные моменты жизни я вспоминала  тот мой эмоциональный «захват», те тридцать минут моего   выхода в вечность или, может, выхода из времени, но кульминация произведения пружиной поддерживала меня, звуча мощно и вдохновляюще – «Ти-ти та-та! Ти-ти тата!»….
А ведь сам Рахманинов в основном был сдержанным человеком. Очень высокий, худощавый, с харизматичным лицом, с отличными манерами, всегда  с иголочки одет, немного отстраненный от окружения  в свой мир. Был верен в дружбе, но избирателен. Он постоянно слышал в голове музыку. Она звучала до тех пор, пока не выливалась в исписанные нотные листы. Даже умирая от рака, он говорил, будто стараясь прекратить звуки, не отпускавшие его. « Кто э то все время играет? Кто?» И только потом понимал, что эта звучит музыка в его голове.
Родственные связи Рахманинова с известным пианистом того времени Александром Зилоти (его старший двоюродный брат), который покровительствовал во  время учебы, строгая школа в классе выдающегося педагога Московской консерватории Николая Зверева – все  формировало молодого пианиста. И на той поре никто не думал и не предвидел в Сергее Рахманинове композитора. Даже  он сам. Но как только почувствовал, как семя творческого сочинительства  стало прорастать в нем (будто колокол просыпался - тот колокол, который постоянно призывал его к творчеству, являясь нередко лейтмотивом в его произведениях), это стало формировать его не только как композитора, но и его возмужавший характер - настойчивый, преданный музыке. В новом, 20-м веке, таком сложном и трагическом, в Росси являлся новый великий  русский композитор,  автор и пианист, поднявший фортепианные сочинения на мировую высоту.
Рахманинов не был человеком, как принято сейчас называть «коммуникабельный». Напротив,  замкнутый по натуре, он был верен немногим близким и друзьям, избирательно приближенных в его жизни.
Будучи молодым, он жил одно время в русском семье родственников в поместье Ивановке. Там и подружился с сестрами-«генеральшами»  Скалон. - Верочкой и Людмилой. Живая природа, раздолье, общение тесного круга пробудили романтическое чувство у молодых людей. Увлеченность охватила всех кругом. Но образ Верочки  зашел в сердце молодого Сергея глубже остальных. А что надо молодому музыканту – вдохновение! Июнь, начало лета, хор соловьев и пахнущая повсюду распустившаяся сирень, гуляние на лодках, прогулки на закате… «В молчаньи ночи тайной»   потом напишет романс Рахманинов и посвятит Вере Скалон. И  вслушиваясь в слова и звуки, становится понятным, что это невысказанное признание композитора в любви… Верочку отдадут замуж за уже давно «подобранную партию». Рахманинов  женится на свое двоюродной сестре Наталье Сатиной, служившей  ему всю жизнь  не только как жена, друг, но  и преданный помощник его творческого гения. Она  следовала за ним повсюду, создавала ему быт и мир, в котором ему было бы комфортно работать. А в его музыке… жили чувства,  сворачиваясь тайным клубком,  и разворачиваясь широкими просторами, пронизанные человеческими  глубокими страстями.  И музыка вся насквозь русская, раздольная, вечная.
Рахманинов удивительно русский композитор. Хотя и имеет молдавскую кровь(причем, княжеский потомок). Его характерный разрез глаз некоторые считают татарским. Но и Пушкин, потомок арапа - совершенно русский поэт.  И полунемец Блок, с редкостным даром чувствующий и передающий все русское.   Дело даже не в крови. Можно иметь русские корни, и быть равнодушным ко всему русскому…Примеров этому предостаточно.
  Рахманиновская музыка узнаваемо русская. Даже тема Третьего концерта, - такая простая, как знаменный распев (что пытались приписать критики автору ) была написана случайно.  «Просто так написалось»- говорил Рахманинов. Он и писал-то концерт прямо на природе - стол стоял в саду, вокруг ароматы полевых цветов, звуки цикад, легкий ветерок шелестит в нотных листах...  И не было, действительно, не было никакого «толчка»- события для написания такого совершенного произведения. Нет никакой скрытой программы или тайного посвящения.  Написал за лето, осенью подготовил оркестровку, и уже  зимой сыграет его на гастролях в Америке.
Свой Второй концерт Рахманинов  написал после глубокой   депрессии, вызванной провалом Первой симфонии, и посвятит его врачу Далю. Это Концерт с начальными  звуками просыпающегося колокола навсегда  встанет в ряд лучших фортепианных концертов мировой классики. После этого произведения Рахманинов вновь оживет как  композитор, вновь поверит в себя.  Третий Концерт – уже  пример композиторской зрелости, творческого взлета.
 После революции, мудро проанализировав обстановку в России, размышляя над советами близких друзей (Шаляпин, друг по творчеству и почти родственник для семьи, уже жил за границей),  Рахманинов уедет в Америку. Да, жизнь там была без волнений и довольно комфортна… Но только писать музыку ТАМ он уже не сможет. Как и посадить и вырастить любимую сирень. Она просто не приживалась на чужой земле…
Кстати о сирени… На каждый его концерт, там, за океаном, кто-то неизвестный будет присылать ему ветку живой белой сирени. В любое время года… Тайная поклонница?  Напоминание о юности и лете? У Рахманинова есть замечательный романс «Сирень», в котором удивительное сочетание лаконизма изложения, глубины чувства и почти ощутимый художественный образ. О чем  думал, кого или что вспоминал Рахманинов, получая эти дорогие для него подарки, напоминавшие юность? Для чего посылались они ему?- для поддержания вдохновения, напоминание о «русском», просто восхищение какого-то тайного поклонника? Да, действительно, потом выяснится, что одна музыкантша не великого ранга и признания, не очень богатая, вот так  выражала свое восхищение великим музыкантам.
Почти полжизни Рахманинов со своей семьей проживет в Штатах. Гастроли по всему миру, поклонники многих стран, отдающие дань его  исполнительству и музыке. И только Россия-страна, в которую рвалось сердце... но, слава Богу, - он туда не попал…
.Как-то я репетировала с одной американской певицей «Вокализ» Рахманинова,  которая пела его красиво, но…мертво,  «декорируя» интонациями переливы мелодии, даже не вслушиваясь в глубину, скрытую в музыке…  Да, Рахманинов написал Вокализ еще до отъезда в Америку, он посвятил  его великой певице  Неждановой.   В бессловесном  музыкальном изложении - любование русской природой, которую так чувствовал и обожал Рахманинов. Но во всем написанном есть свое тайное зернышко. В современном исполнении Вокализа,   как правило, уже присутствует ностальгическая интонация…  Мне хотелось, объясняя моей солистке-американке, приблизить ее к этой мысли. Я пыталась плохо зная английский, чаще употреблять слово «ностальжи»… но она удивленно раскрыла глаза и, пожав плечами, ответила, что «Рахманинов американский композитор», и я надумываю несуществующее. …Ей вовсе не хочется думать, что Рахманинов страдал, оторвавшись от своей родной среды. Америка  принимает на свою землю эмигрантов и уже считает их своими…
За пределами России, Рахманинов уже не мог ничего равного написать и только ездил в своем вагоне с роялем по всей Америке и Европе, будто в своем уютном доме на колесах,  концертируя  уже только, как пианист. Композитор в нем умер.
    Благословленный после окончания консерватории Чайковским, узревшим в нем большого, широкого музыканта, освоивший высокую школу обучения, переживший нервное потрясение, перешагнувший любовь, ушедший весь в музыку, по воле небес ставший музыкальным творцом,  Рахманинов вынужден был оставить любимую Россию. Он писал в письмах «Я насквозь русский и музыка моя также».  И как несправедливо мы забываем наши русские имена… Его музыка у нас исполняется весьма редко для такого российского гения. В Америке – чаще. И не только незаслуженно мало потому, что пианистически трудная, по содержанию глубокая, не только потому, что, в конце концов, он слыл эмигрантом. Рахманинов в музыке не стоит  высокомерным особняком. Все свое творчество он посвящал России. Как и многие гонорары, отправляя на родину в помощь нуждающимся.
Музыка Рахманинова исторически еще молода, но и внутри проходящего века существуют свои этапы. А ее содержательность, философичность и красота  может соответствовать и раскрывать любой этап жизни. Почему же играют не так часто? Может потому, что не всем пианистам  доступны по сложности его композиции, та скрученная энергия внутри произведений, раскрыть, оживить которую не всякий берется. Зато, если Рахманинов уже попал в чье - то сердце - останется там навеки. Он и сам  писал в письмах «Музыка должна исходит от сердца и идти к сердцу». Не больше и не меньше.
    Моим первым знакомством с  творчеством Рахманинова был его «Полишинель».   Играя эту его раннюю пьесу, я выполняла точно текст, но еще до конца не понимая сути музыки, хотя свободно разливающаяся середина пьесы понесла меня по своему течению, захватывая в свой поток.  Потом будут разучиваться его Прелюдии, Музыкальные моменты, Этюды – картины, Первый, Четвертый концерты, и потом почти все его  романсы…Все глубже и понятнее становится проникновение в смысл музыки, в творчество, ставшего со временем самого моего любимого композитора.  И  ни в какой других произведениях я не сливалась сердцем с музыкой, как с рахманиновской.  Но Третий концерт оставался непокоренным Эверестом. Даже музыканты испытывают «страх высоты». Творческой высоты…
       2008 год был объявлен Юнеско  Рахманиновским. Я жила в Москве, где обилие престижных российских  музыкальных сцен и залов ежевечернее  призывают поклонников музыки. И вот тут  запестрели афиши программами фортепианных произведений и симфонической музыки Рахманинова. А  среди фортепианных концертов, почему-то чаще - Третий. Третий. И опять, Третий… Я старалась не пропустить ни одного. Пианисты будто сговорились. А скорее, каждый считал себя уже достойным исполнителем -  школа пианизма неуклонно растет повсюду. И как оказалось - гигантов стало  достаточно, ставших вровень с самими Рахманиновым - пианистом. Целый год я наслаждалась моим любимым концертом, не пропуская ни одного. Московская консерватория и зал Чайковского стали уже родными. Но после каждого прослушивания замечательно исполненного концерта мне все же чего-то не доставало. Снова и снова передо мной возникало то, обожженное памятью впечатление от первого прослушивания еще по телевизору этой музыки и лица пианиста, прикрывшим в творческом экстазе глаза, постоянно меняющейся мимикой, подчиненной игре. «Ти-ти тата! Ти-ти тата!» - захлебываются звуки, и что-то подступает к горлу и щекочет его. То впечатление  осталось в памяти, как первая любовь.
Однажды, после очередного посещения БЗК, уже выходя из концерта, вижу афишу в круглом холле  консерватории.- «Третий концерт Рахманинова. Исполнитель Владимир Фельцман»…
 Есть теория притяжения: если чего-то очень желаешь, ждешь, - большая вероятность, что это исполниться. «Наслушаться»  в тот год мой любимый концерт – это было ответом на мое  давнее ненасытное желание. Но чтобы   «для меня»  приехал из Америки Владимир Фельцман, теперь уже очень известный пианист, музыкант, который в своих гастролях  скорее в Питер приедет (к другу Гергиеву), но  Москву  сильно не жалует. Это уже было явно для меня «подарком свыше»...
 …И вот я сижу в кресле в партере, обтянутым бордовым бархатом,  вся в нетерпении свидания. Собирается постепенно публика, заполняется балкон. Остается несколько минут…Людей  в зале не так много, как обычно…Тоска поднимается в сердце…  «Забыли?  Не могут простить? А может, и вовсе  не знают это имя?…»- мысли путаются в голове. Я напряженно жду выхода артиста. Но вот музыканты разместились в оркестре. Объявляют  произведение и исполнителей. Я замираю и вся подаюсь вперед. Какой он? Ведь я видела только его лицо и то- в  коротком эпизоде…  И вот выходит он, подтянутый, коротко стриженый, в черной рубашке (мода музыкантов «оттуда»). Он ведет себя очень расковано. Сев  за рояль, оглядел зал, заметил его численность, но не смутился. Характерный жест  пианиста перед началом, взгляд на дирижера и почти сразу - тема,  привольно и неприхотливо начавшая  музыку этого Концерта…  И потекла жизнь, картины природы, человеческие чувства, изложенные в звуках, переплетение музыкальных тем в красках  рояля и оркестра. Будто   многоводная река разлилась, захватывая нас  в свой поток. Наша повседневность  напрягает  слух  в основном  «неживыми» звуками,   на которые мы расходуем свою живую энергию, растрачивая ее, а она   нас. Но есть звуки, которые «лечат наши уши», и возвышают наши чувства. Среди таковых - Рахманиновская музыка. Она приносит наслаждение, помогает размышлять, сопереживать, восторгаться, задумываться о вещах глубоких и важных,  помогает быть хорошим  «оценщиком» прекрасного. Разбираться в красоте.
Вот- вот,  - это место, которое поразило меня! Тема будто поднимается сама, и поднимает меня. «Ти-ти та-та! Ти-ти та-та!»  Что-то  влажное катиться по щеке, оно мешает мне слушать дальше. Слезы?  Никогда за собой этого не замечала… И я снова вся сливаюсь с музыкой и плыву, верчусь в водовороте, борюсь с течением и качаюсь на волнах. И чувствую  простор неба вокруг, запах полевых трав… Да, конечно, это все происходит там, где-то в уме, подчиненном силой музыки…
После концерта я стою в очереди поклонников. Я хочу увидеть пианиста близко и сказать ему свое сокровенное… Фельцман очень приятен, ровная улыбка, короткий седой ежик, в руках держит трубку. Он успел переодеться. Вместо рубашки - темная водолазка, джинсы, подчеркивающие его прекрасную физическую форму.  Великолепно держится,   открыто и просто. Передо мной кто-то спрашивает  его о чем-то, и он заглядывает в «артистическую» -  «Папа! (почему-то с  французским ударением на последнем слоге)- ты не помнишь телефон?»- обращается он к старику в черном бархатном пиджаке, отдыхающему в кресле. Оскар Фельцман, известный  песенник в советские времена,  что-то отвечает своему знаменитому сыну. И  вот моя очередь. Пианист на рукопожатие не отвечает (не доверяет свои уникальные руки?), улыбаясь, принимает комплименты. «Простите, я помню вас еще молодым…» Фельцман, приосанившись, с улыбкой парирует: « Я и сейчас молодой.» «Согласна, мы примерно ровесники, и я  о себе могу сказать тоже самое…- поддерживаю я его тон. - Но я слышала вас с этим концертом лишь однажды, и то по телевизору»… Что-то мелькнула в его глазах,  будто он быстро перелистал свои кадры,  отыскивая нужное. «Ах, да, помню»  «Я хочу сказать, что для меня это было неизгладимое впечатление…  Я  все время хотела услышать вас снова… Может я вас «притянула» в Москву… Спасибо за исполнение.»  - Улыбаясь, я заканчиваю, уступая пианиста тому, кто за мной. Он привычным жестом подписывает мою программку,  и я выхожу…
Возвращаясь после концерта, медленно проходя знакомые улицы до станции метро, я вспоминаю многое из моей жизни. Как менялось отношение к музыке - от простого любопытства,  к первым успехам, разочарованиям  и трудностям. К своим снам, так характерно приходящим ко многим музыкантам, -  как будто я листаю ноты, еще не разобранные, читаю поверхностно текст, и ужасаюсь, - мне играть через неделю экзамен, а я даже не выучила  наизусть! Просыпаясь с колотящимся сердцем, успокаиваюсь, что это только сон. Вспоминаю, как только через много часов непрерывных занятий, чувствуешь, что наконец-то пальцы «размякли» и слушаются  на клавиатуре, подчиненные  всем твоим желаниям… О том, что готовя произведение долгое время, оно в концерте прозвучит лишь несколько минут… И ничего уже нельзя исправить, («подрисовать»)  Вспоминаю  известный эпизод,   рассказанный тем же Рахманиновым о его друге Шаляпине: « Все ревут после концерта, поздравляют его, а Федя стоит и бьет себя по голове, отчаянно приговаривая -   Куда там! Кульминация сползла!»... Это понять могут только музыканты. И я продолжаю раздумывать, чем является для меня музыка в моей жизни? Мои занятия допоздна  в рояльном классе, работа - над каждой фразой, подобно художнику - для того важен « еще мазок», для музыканта - еще проигрыш – вот так, или так лучше? И весь в напряжении музыкального слуха, слитый с инструментом  какой-то магнитной силой, будто растворенный в рояле, когда не замечаешь время… 
В своем профессиональном музыкальном пути я не стала известной пианисткой, музыкантом. Но я благодарна судьбе, что свой жизненный путь связан с музыкой.(не раз вспоминала напутствие мамы - « Сидишь себе у инструмента, а ученик играет») Знала бы мамочка, каких трудов стоит научить этого ученика музыке! Может легче уколы делать…
 Когда-то, в молодости, я неплохо играла. Но большее счастье мне доставляет в моей профессии - умение оценить музыку, разбираться в  исполнителях, счастье растворяться в звуках, даже если играешь не ты… Как-то меня спросила дочь: «  Можешь назвать свои счастливые моменты?» И я,  подобно Фельцману – прокручивая в себе «пленку жизни»,  вдруг вспоминаю один вечер, когда допоздна  сидела и играла музыку Рахманинова. Я вдруг  почувствовала, что  сыграла так, что сам автор улыбнулся бы мне, удовлетворенный…  Такие минуты сравнимы с любовью, когда улетаешь, и не замечаешь время, место, просто таешь в пространстве. И летишь в неведомое, куда пускают ненадолго. И не всех…
И вот передо мной ноты  Третьего концерта Рахманинова, подаренные моим консерваторским педагогом. Не получилось сыграть его в свое время…. Но в который раз я снова прослушиваю его, уже глядя в текст, и пальцы повторяют в немом звучании пассажи, каденции…И я будто  проникаю внутрь музыки, будто нахожусь при ее рождении. Потому что каждое исполнение это и есть - рождение и жизнь задуманного композитором.
      Да, музыка капризна. Она разворачивается и сворачивается во Времени.  Она требует труда, свободы и точности одновременно. Требует разборчивости вкусов, преданности и претендует на Вечность…. И только она может поднимать на свои космические высоты  своих авторов и исполнителей. И даже слушателей, живых поклонников музыки. И этот «полет» делает нас счастливыми.
«Тити-та та!… Тити-та-та!»
                Октябрь 2012г.