Реют синие флаги, помощь придёт к рассвету

Пролог.
Лес становился всё гуще, конь спотыкался. Время от времени звучали гулкие громовые раскаты, предупреждая о скорой буре. Граф хорошо знал этот лес, ведь он не в первый раз в нём охотился, но теперь из-за полумрака туч чаща стала казаться совершенно незнакомой. Он, попытавшись избавиться от сопровождавшей его свиты, заблудился в сумрачном лесу. Погода портилась, было слышно, как ветер шумно гуляет в кронах деревьев и как по листьям стучат пока ещё редкие капли дождя. Но азарт охотника не покинул графа – он не собирался возвращаться без добычи. Вообще охота оказалась неудачной: не было поймано никакой крупной дичи.
Графу было пятьдесят шесть лет, и зрение у него было уже не то, что в молодости. Однако он не мог признаться себе в том, что стреляет уже не так хорошо, как когда-то. Охота была для него самым любимым увлечением. Он не мог простить себе, если возвращался с охоты без достойной дичи.
Никого не было поблизости. Графа наверняка уже хватились, но шум ветра заглушал всякие другие звуки, поэтому его не могли докричаться.
Вдруг между деревьев что-то мелькнуло. «Олень!» - догадался граф и пришпорил коня. Тот, спотыкаясь и царапаясь о кусты, бросился вперёд напролом. По счастью, чаща с колючими кустами быстро кончилась, и граф оказался на обширной лесной поляне, которую узнал. «Теперь-то я найду дорогу обратно!» - подумал он. Совсем близко между берёзами вновь что-то мелькнуло.  Граф вытащил стрелу из колчана, натянул тетиву, задержал дыхание и выстрелил. Послышался гулкий звук ударившегося о землю тела.
- Ха-ха! Я попал! – воскликнул он, - Теперь-то у меня есть хорошая добыча!
Он спешился и подошёл к берёзам. Но то, что он увидел, заставило его схватиться за сердце. Капли часто-часто застучали по листьям деревьев, ветер завывал всё свирепее. В траве лежала маленькая девочка лет семи-восьми, из груди у неё торчала стрела. Её белое платьице на глазах пропитывалось кровью, а в широко раскрытых голубых глазах застыл испуг. Ужас окатил графа, он упал на колени и закрыл лицо ладонями. Девочка заблудилась в лесу, а он принял её за оленёнка. Он не знал, кто она и что делала в лесу в этот час. Рядом с ней лежала маленькая плетёная корзинка, из которой рассыпалась земляника. Ягоды были такими же алыми, как огромное пятно на груди девочки. Кажется, она была ещё жива, когда он вскочил на лошадь и помчался прочь. Хлестал дождь, оглушительно гремел гром.
С тех самых пор граф больше никогда не выезжал на охоту. Слуги шептали об этом всякое, он же сам объяснил это просто: разлюбил. Только его жена догадывалась о том, что он совершил какой-то грех и это его мучит, отчего иногда он с криком просыпался по ночам. Но даже жене своей он не сказал правды.
Этот граф мучился страхами целых два года, ожидая тяжкой божьей кары за содеянное, но кары не последовало. Постепенно он забыл о том случае на охоте, и спокойно и счастливо дожил свой век.

I.
Пыльная разбитая дорога серой лентой вилась по обширной, обнятой с юга крутыми скалистыми горами долине. В ясный день с высоты гор можно было рассмотреть всю долину целиком. Она представляла собой некую чашу, в которой пересекались две длинных полосы: тонкая, которая была главным трактом, и широкая, которая была руслом пересохшей реки. Дорога начиналась далеко за горизонтом и кончалась в долине, а река когда-то начиналась с гор и кончалась в западном море. Когда и отчего она пересохла, никто не знает. Точно можно сказать, что пересохла она давно, потому что в её каменистом русле успели прорасти и стать высокими деревья и кусты. Если наблюдать пейзаж долины с возвышенности, то внимание невольно устремляется именно к этому таинственному пересохшему руслу, которое, расчерчивая долину поперёк, терялось в неизвестности туманной дали. От неясности того, почему эта река пересохла, накатывало чувство одиночества и безысходности.
К главному тракту шло множество мелких притоков из разных деревень и городков, пятнами разбросанными по зелёному дну чаши, но сам тракт кончался воротами большого каменного города у самых подножий гор.
По дороге шли два человека. Дорога чаще всего была пустынна, потому что эта долина была её тупиком. Поэтому две маленькие фигурки, медленно двигавшиеся по ней, выглядели одиноко и обречённо. Если подойти к ним поближе, можно было увидеть, что одеты эти два человека в очень простую, скромную и много раз штопанную грубыми нитками одежду, а за спиной у каждого была лютня. Если бы не она, их можно было легко принять за нищих, но инструмент за спиной говорил о том, что это люди искусства, а значит, они не от бедности не беспокоятся о своей одежде.
Одного из них звали Кай, а второго Мефодий, они оба были менестрелями. Их лица были отмечены одинаковой печатью одиночества и тихой грусти, ибо они были вечными скитальцами. Но при этом они были очень разными, непохожими. Лицо Кая было юным, свежим, округлым, у него были добрые карие глаза, по-детски курносый нос, яркие губы и длинные ресницы. А у Мефодия, наоборот: узкое лицо, изрезанное множеством морщин, длинный крючковатый нос, тусклые свинцовые глаза под тяжёлыми веками, небольшая борода, седая, как и волосы на голове, вечные складки на лбу и у глаз, дряблая красноватая кожа у кадыка. Да и по телосложению эти два человека сильно отличались друг от друга. Мефодий был высоким и узкоплечим с длинными жилистыми руками и впалой грудью, а Кай был подобен литой статуэтке: небольшого роста, но очень гармонично сложён, гибкий и ловкий, словно молодой леопард. Но, несмотря на внешнюю непохожесть, эти люди были близкими родственниками. Рано осиротевший Кай остался под опекой Мефодия - своего дедушки по матери. Он был бродячем музыкантом, человеком вечного поиска и вечного странствия и научил внука всему, что знал сам.
Два менестреля неспешно шли по дороге на юг, к каменному городу. Кай с интересом разглядывал окружающий пейзаж. Со дна долины отлично просматривается горный хребет во всём его великолепии. Юноша любовался величественной полосатой стеной, к которой медленно приближался. У подножий начиналась широкая изумрудная лента холмов, поросших лиственными лесами; чуть выше - примерно на середине горной стены - тёплым меховым шарфом легла наполненная глубокой синевой тёмная полоса елового бора; ещё выше начинались пугающие своей неприступностью холодные голые скалы бурого, серого, а местами и фиолетового цвета, и, наконец, пики увенчивали снежные шапки, жемчужно переливавшиеся в ласковых солнечных лучах, а над всем этим великолепием раскинулось огромное и ослепительно-голубое небо. Горы грозно взирали на Кая и Мефодия со своей головокружительной высоты, а где-то внизу между холмов чернел город, у которого не было имени. Его так и называли - Безымянный. Этот город был чем-то вроде города-государства, в котором правила очень известная женщина по имени Томирис. Она славилась по всей стране своими подвигами и великими делами. Но, хотя королева города пользовалась большой славой, сам Безымянный люди старались обходить стороной, потому что этот город жил по своим странным законам.
Дед и внук достигли ворот города только к позднему вечеру. Когда Мефодий с Каем зашли в город, их взору предстало множество каменных пагод, деревьев, фонтанов, улиц, увешанных гирляндами алых фонарей, скопления суетящихся людей, одетых в странную яркую одежду, стражников в диковинных латах и с необычными гербами на щитах, много разных звуков и запахов, словом – живой город. Музыканты решили поспрашивать у местных, какие монеты тут в ходу, как поменять деньги, где лучше заработать, играя музыку и какие здесь есть постоялые дворы, чтобы переночевать.
- Добрый вечер, господин! – вежливо поздоровался Кай с первым встречным, - Позвольте вас спросить…
Низенький круглолицый мужчина обернулся и поклонился.
- Доброе утро! – сказал он, улыбаясь.
Кай натянуто хохотнул, а дедушка насупил брови.
- Ответьте мне, пожалуйста, - продолжал юный менестрель, - где тут можно снять комнату?
- Идите по широкой улице с красными фонарями. Там есть таверны. Она начинается справа от площади, - спокойно ответил он.
- Благодарим вас, - сказал Кай.
- Приветствую, - кивнул улыбчивый толстяк и пошёл по своим делам.
Кай рассмеялся над милым шутником.
- Пошли, дедушка, - поторопил он Мефодия, - а то мы будем ночевать на улице.
Музыканты нашли улицу с красными фонарями, но начиналась она слева от площади, на которую они вышли, а не справа. По мере того, как они шли по городу, им всё больше и больше становилось не по себе. На первый взгляд, это был обыкновенный город, но что-то присутствовало в самом воздухе пугающее, чего они не могли ещё осознать, но уже ощущали. В алом свете фонарей каменные пагоды выглядели зловеще, а лица мелькающих мимо людей принимали уродливый, неестественный вид. Несмотря на поздний час, народ тут очень суетился.
Вскоре менестрели увидели броскую вывеску какого-то заведения.
- Тут остановимся, родной, - сказал Мефодий.
- Дедушка, но дальше по улице можно встретить и другие таверны, - возразил его внук, - Может, мы пройдёмся и все посмотрим?
- Нет, мы остановимся тут, - повторил дед.
- Хорошо.
Заведение изнутри было на вид приличным. Трактир отличался от всех прочих трактиров, в которых бывали Мефодий и Кай, только необычным интерьером, во всём остальном это была обыкновенная таверна, каких они повидали на своём веку сотни. Посетители мирно сидели за столами, попивали пиво, о чём-то разговаривали. В воздухе витали запахи благовоний, корицы, имбиря и похлёбки. Трактирщик оказался несговорчивым, но он разрешил менестрелям исполнять музыку в его заведении. Ни о какой плате договориться с трактирщиком не удалось (он был, похоже, слабоумен), но Мефодий с внуком решили, что им всё равно подкинет пару серебряков народ в зале.
Поэтому они просто взяли лютни, уселись на скамеечке в самом тёмном и дальнем углу и стали тихо играть.

К слову, Кай никогда не был хорошим менестрелем, он играл только заученные наизусть мелодии, а сочинить что-то своё прямо на ходу, как получалось у его дедушки, Кай не мог. Он вообще не унаследовал дедушкиных талантов: ни его красивого бархатного голоса, ни тончайшего музыкального слуха. Мать Кая всё же имела чуткий музыкальный слух, но сам он не отличался этим. Конечно, какое-никакое чувство мелодии у парня было, но до таланта Мефодия ему было очень далеко. У самого Мефодия была уже немалая слава, его песни были известны по всей стране, поют их и по сей день. Кай давно признал, что ему никогда не подняться до высот дедушки и смирился. Однако Мефодий назвал однажды Кая «нераспустившимся бутоном».

Надо заметить, что посетители душной таверны никак не отреагировали на наличие музыки. Вообще-то менестрели привыкли к тому, что на них не обращают внимания, но всё-таки, когда начинался новый мотив, все вокруг обычно замолкали на несколько секунд, вслушиваясь в мелодию. Но в этот раз всем без исключения людям в зале была абсолютно безразлична музыка.
Поначалу Кай был увлечён только своей мелодией, но потом он начал вслушиваться в разговоры сидящих за столами.
- … там был луг поющий! – хрипел чей-то голос, - голубые из земли росли дудочки. И розовое на склоне было дерево.
- Да, о чём ты, я знаю! – прозвенел чистый мальчишеский голосок, - Младший мой брат был там шестьдесят семь лет назад. Он-то и рассказывал мне.
- Когда дул ветер, он в тысячах дудочках этих пел и звенел. Были там ещё на холме у розового дерева остатки какой-то изгороди, а, может, просто палки на земле лежали, не припомню уж.
- Было, было!
- Пир кончился, - послышался громкий женский голос с другой стороны, - все до отвала наелись-напились и спать легли прямо в каминном зале.
- Что ты говоришь? Просто поразительно! – удивлялась её соседка за столом.
- Да, я точно знаю, что была я королевой или царицей. Я одна на стуле сидела, а все на земле валялись. Я сказки допоздна рассказывала. На мне шерстяное платье было коричневое, расшитое узором красивым. А камин в зале прямо в стене был полукругом. В нём горел ещё огонь. Но вдруг – бац, всё исчезло, и я опять дома у себя.
Кай не верил своим ушам. Очень странные разговоры были у посетителей харчевни.
- Я видел… - прозвучал мужской голос совсем неподалёку, - солнце вчера вставало с запада. Я вчера сидел на крыше своего дома, смотрел и не мог поверить: солнце вставало с запада.
Эти слова расслышал и Мефодий.
- Дедушка… - шёпотом обратился к нему Кай, - ты это слышал?
- Да, родной, - сказал он, - я слышал. Этот человек, похоже, не в себе.
- Здесь все говорят какую-то чепуху, дедушка! – не без дрожи прошептал юный менестрель.
Мефодий не ответил, лишь отложил ненадолго лютню, скрестил руки на груди и вдумчиво посмотрел в пол. Он всегда принимал такой вид, когда ему нужно было собраться с мыслями. А Кай всё уже понял: первый встречный в городе стал над ними непонятно шутить, хозяин трактира оказался слабоумен, все посетители спокойным и серьёзным тоном обсуждают совершенную блажь…
- Дедушка, в городе полным-полно сумасшедших, - тихо сказал Кай, наклонившись к Мефодию.
- Утро вечера мудренее. Продолжай играть, родной, - ответит тот.

II.
Менестрели играли почти до самой зари. Но в шапочку Мефодия так никто и не бросил ни единого медяка. Но, когда рассвело, к ним подошла девушка-служанка, в руках у которой было две тарелки с мясом и овощами.
- Вода, - сказала она, подавая тарелки с едой.
- Это от хозяина? – спросил Кай.
- Нет, - ответила девушка.
- А от кого же тогда? – удивился Мефодий.
Девушка склонила голову набок и глядела на него непонимающими глазами. До неё не мог дойти смысл заданного ей вопроса. Менестрель вздохнул и показал жестом, что она может идти.
- Может, она просто глухая? – предположил Кай, жадно уплетая свой завтрак, наутро его мысль о множестве сумасшедших в городе стала казаться ему абсурдной.
- Сейчас узнаем, - ответил дедушка.
Вскоре девушка подошла снова с подносом, на котором был чайник и две чашки.
- Прошу прощения, - обратился к ней Мефодий, когда она уже собиралась уходить.
Девушка обернулась.
- Да?
- Можно ли договориться с хозяином, чтобы мы играли тут каждый вечер и получали за это наутро завтрак? Кстати, хозяин сдаёт комнаты?
Девушка ненадолго задумалась, а потом сказала:
- Я спрошу у него вчера. Не беспокойтесь.
Она ушла, а менестрели стали разливать чай по чашкам.
- Нет, она не глухая. Но, похоже, ты прав, внук, - удрученно вздохнул Мефодий, - Когда ты уснул, я стал прислушиваться к разговорам. Решительно всё, что я услышал, было лишено всякого смысла.
- Эта девушка, кажется, тоже умалишённая, - проговорил Кай, - Час от часу не легче.

Днём город выглядел дружелюбнее, чем вечером. На улицах суетились люди, спешили куда-то, стояли у прилавка, торговались, беседовали – всё это выглядело вполне нормально, если не приглядываться и не прислушиваться.
Архитектура города была весьма необычной и даже красивой. Дома и беседки имели вид китайских пагод, а их крыши были покрыты кирпичной черепицей, некоторые из домов были густо увиты диким виноградом. Город изобиловал множеством каменных драконов, некоторые из них были просто статуями, другие выполняли разные назначения, например, были элементами фонтанов. Почти из любой части города была видна высокая многоэтажная башня – дворец Томирис. Эта башня необыкновенно живописно выглядела в ясный день на фоне гор, особенно если у смотрящего на переднем плане был куст цветущего жасмина. Жители города любили яркие цвета, поэтому рядом с неброскими серыми домами было очень много гирлянд из ярких пятен: развешанного на просушку белья.
Дома стояли близко, отчего улицы были узкие, к тому же, все куда-то торопились, поэтому трудно было идти по ним и никого не задеть. Всякий раз, когда Кай случайно толкал кого-то в плечо, он извинялся, и каждый раз люди недоумённо оглядывались на него, словно в простом извинении было нечто ненормальное.
Если внимательно наблюдать за жителями этого необычного города, то можно было заметить в их поведении много разных странностей. Например, они никогда не подавали друг другу руки, чтобы поздороваться. Да и приветствовали они всегда друг друга не по времени суток: утром говорили «добрый вечер», вечером «доброе утро», а иногда вообще говорили «прощайте» при встрече. Кроме этого, люди здесь улыбались почти постоянно безо всякого повода. Улыбались все, но не смеялся никто, даже дети. Но самым странным и даже страшным были их глаза. Чаще всего чёрные или карие, они не отражали света, были пустыми, бездумными и чернели, словно пропасти, из-под век. Говорят, глаза – это зеркало души. Но по глазам жителей этого города вообще невозможно было что-то прочитать, глаза были лишь нарисованы на лицах.
Кроме всего прочего, объединяло всех жителей ещё одна черта: бесконечная спешка. Неважно куда и неважно зачем, смыслом спешки была сама спешка. Люди не проходили, они почти пробегали мимо, все с одинаково бессмысленными и неискренними улыбками и одинаково пустыми глазами. Из-за того, что множество лиц мелькало перед взглядом, запоминались только эти две черты. Начинало казаться, что у всех людей в городе – мужчин, женщин и детей – было одно и то же лицо.
- Дедушка, у них ведь хватает разума вести свои дела, жить! – неожиданно воскликнул Кай, оглядываясь вокруг.
- На то, чтобы жить хватает разума и у животных, - не оборачиваясь, ответил Мефодий, - Но осмысляют ли они свою жизнь?
Через некоторое время Кай сказал:
-  У меня слипаются веки, боюсь, я усну на ходу. Можно, ты один разведаешь город?
- Ну ладно, - ответил дедушка, - только ты не теряйся. Встретимся вечером в том трактире.
Кай кивнул, и они разошлись. Юный менестрель не был намерен раньше времени возвращаться в таверну, в которой у них всё равно комнаты пока не было. Он просто сел на ближайшей лавочке, обнял покрепче свою лютню и спокойно уснул. Во сне ему привиделись золотые с красным одежды, и чудился запах сандала.
Когда он проснулся, был уже полдень. В воздухе пахло чем-то вкусным, Каю стало любопытно, и он отправился прогуляться и заодно узнать, чем пахнет. Пахло пирожками из прилавка неподалёку, но, когда юноша спросил, сколько стоит, продавщица начала говорить что-то о журавлях и цветах. Сколько раз Кай ни спрашивал, она не говорила ничего внятного. Но, когда он увидел местные монеты, он понял, что не сможет ничего купить всё равно. Разочарованный, он развернулся и пошёл в сторону площади.
Кай приуныл и безрадостно размышлял на ходу о том, что же им делать, если им с дедушкой придётся задержаться здесь надолго. Этот город совершенно не был похож ни на один из городов, в которых им доводилось бывать прежде.
Вдруг прямо перед ним упал человек. Судорога исказила его лицо, рот беспомощно хватал воздух, руки и ноги бились в конвульсиях. Кай на мгновение замер от неожиданности и накатившего ужаса. Вокруг было много людей, но никто даже не обратил внимания, все равнодушно проходили мимо, бездумно улыбаясь. Кай бросился к упавшему.
- Что с вами? – воскликнул он, -  Дышать можете?
Тот, конечно же, ничего не смог ответить.
- Эй! – выкрикнул менестрель, что было силы,  - Кто-нибудь! Помогите!
Никто не отреагировал. Кай закричал снова, но снова никто не отозвался. Он не понимал, что с человеком, отчего ему вдруг сделалось плохо и как ему можно помочь. Паника охватила его, и он помчался искать хотя бы стражу. Но стража нашла его раньше. Двое служивых в странных доспехах с такой же бездумной, но менее широкой улыбкой подошли к нему.
- Там… - он показал пальцем на лежащего человека, - ему плохо! Сделайте что-нибудь!
Стражники кивнули, подошли к упавшему, подняли его и потащили. Кай облегчённо вздохнул. Сначала он хотел последовать за ними, чтобы убедиться, что об этом человеке позаботятся, но испугался не найти дорогу обратно.
- Наверное, они несут его к доктору, - сказал он вслух, глядя в ту сторону, где они скрылись.
Через полминуты последовал неожиданный ответ.
- Это вряд ли, - послышался из-за спины женский голос.
Кай обернулся. Перед ним стояла молодая девушка среднего роста, одетая в лохмотья, с русыми волосами и серо-голубыми глазами. Кай впервые в этом городе увидел глаза, осмысленно глядевшие на мир.
- Почему? – удивился менестрель.
- В нашем городе не бывает больных, - ответила она, вздохнув.
- Как это – не бывает? Я не понимаю.
- Его не будут лечить, ему просто помогут уйти из жизни, - тяжело проговорила девушка.
- Что?! Почему? Вдруг ему можно помочь?
- Ему ничем не поможешь. Удивительно, что его не убили раньше. Такие тут правила. Лучше тебе не болеть тут, иначе тоже расстанешься с жизнью, пусть даже у тебя будет обычная простуда.
На глаза Кая навернулись слёзы отчаяния.
- Приезжим тут не место, - серьёзно сказала девушка.
Тут до юноши дошло, что он беседует с жительницей этого города, и она адекватно отвечает на его вопросы.
- Откуда ты знаешь, что я приезжий? – удивился он.
- Никто из местных никогда не бросился бы помогать страдающему, - ответила девушка.
- Я не понимаю! – негодующе воскликнул он, - Что это за место такое?! Что это за город?! Почему тут всё наизнанку?!
Вдруг он услышал со всех сторон гневные крики людей: «Ненормальная!», «Уйди, полоумная!», «Прочь от нас, чума!» и прочее в таком роде.
- Ох… Стоит мне показаться в людном месте, как все начинают меня обзывать и гнать, - грустно сказала девушка.
Она развернулась и быстрым шагом направилась к какому-то тёмному переулку. Кай был заинтригован. Пару секунд он размышлял, а потом решил последовать за ней и расспросить.
- Кто ты такая? – поинтересовался он, когда они остались наедине.
- Меня зовут Дарья Блаженная.
- Блаженная? – не понял Кай.
- Да, поэтому-то меня и не любят.
- Эм… приятно познакомиться. Моё имя Кай, я менестрель, - представился юноша.
- Да, это я уже поняла, - ответила Дарья, взглянув на лютню, - Послушай, Кай, позволь дать тебе совет, пока никто не слышит…
Девушка опасливо оглянулась.
- Какой?
- Уходи из города поскорей. В ближайшие дни, а лучше всего завтра уйди из этого города. Иначе… - она запнулась, и глаза её остекленели от какого-то страшного воспоминания.
- Что иначе? – спросил Кай.
- Иначе ты перестанешь быть собой. Из тебя просто вытянут капля за каплей разум и душу.

III.
Кай был сам не свой после разговора с Блаженной. Он всё ещё не понимал, почему в этом городе все люди были сумасшедшими, но догадывался теперь, что, если они останутся тут надолго, город непременно заразит безумием и его, и его дедушку. Кроме того, у него остался ужасный осадок после случая с больным человеком. Он всё равно убедил себя в том, что его отнесли к врачу, потому что он не находил бы себе места, если бы поверил в то, что сказала Дарья.
Встретились они с дедушкой вечером в трактире, как и договаривались. Кай изложил ему свои страхи.
- Я тоже задумывался о том, чтобы уйти из города, - признался Мефодий, - Но завтра не сможем. Запасы у нас на исходе, а местных денег нет, чтобы их пополнить. Но нас с тобой пригласили играть завтра вечером в доме местной аристократки – женщины по имени Шуонне.
- Шуо… что? – Кай выпучил глаза, - Ну и имечко, язык сломаешь! Первый раз слышу такое. Дедушка, а как ты смог договориться? Ты научился общаться с местными?
- Едва ли, - вздохнул он, - понять местных было очень тяжело, но основное я понял: дама Шуонне желает, чтобы сегодня вечером у неё в доме играла интересная музыка, и нас с тобой наняли. Сулят кучу денег, если верить словам её посланца. Правда, слова местных жителей можно понимать, как угодно, но у нас нет выбора, родной. Мы пойдём туда и точка.
- Хорошо, - согласился внук.

После этого Мефодий лёг спать в малюсенькой комнатке, которую после мучительных и почти безуспешных попыток понять друг друга, хозяин всё-таки выделил для менестрелей. Он должен был поспать, потому что не спал почти сутки, а Кай остался играть для посетителей трактира. Посетители, как и в прошлый раз, обсуждали всякий бред и не бросили ему ни копейки. Но наутро им снова принесли завтрак.
Весь день дед и внук провели, гуляя по городу. Его внешний вид всё больше нравился менестрелям, хотя и ничто не давало им забыть о том, что они находятся в городе сумасшедших. Они пытались предположить, из-за чего же этот город такой странный и почему все до единого жители были безумными, но ни Мефодий, ни Кай не могли даже представить какое-нибудь разумное объяснение. Этот город был не просто явлением массового сумасшествия, а представлял собой необычную общность людей, среди которых безумие было нормальной, скорее даже обязательной чертой каждого человека. Нельзя было не заметить то, что сумасшедшими в городе были и старики, и дети, а это означало, что безумие передавалось тут из поколения в поколение, что оно стало частью культуры этого города.
Люди были пугающе безразличны к страданиям ближних. Скорее всего, они вообще не могли анализировать происходящее вокруг них, а если и могли, то логика у них была ну очень своеобразной, в этом менестрели убедились, пообщавшись с помешанным трактирщиком. Но народ тут вполне нормально вёл свой быт  – вот что было удивительно. Сумасшедшие – это люди, которые требуют постоянного присмотра, но в Безымянном городе они жили сами по себе, и их повседневная жизнь не сильно отличалась от повседневной жизни людей других городов, это было самое странное. Несмотря на повсеместное сумасшествие, над горожанами властвовал порядок. На первый взгляд можно было подумать, что это обычные нормальные люди. Так и подумали первоначально менестрели, когда пришли в город, только в трактире они поняли, что творится в городе что-то не совсем обычное.
Когда Мефодий устал ходить, они присели на одной из потемневших от дождей каменных скамеек. Но Кай долго не усидел, потому что ему вдруг стал любопытен раскрашенный деревянный ящик в другом конце улицы, вокруг которого столпились дети и зеваки. Ящик оказался кукольным театром, он был достаточно большим, чтоб в нём мог спрятаться взрослый человек-кукловод. Искусно сделанные игрушки плясали и дрыгались на картонной сцене маленького театра, повинуясь привязанным к ним тонким нитям. Одна из них изображала даму с цветком, вторая – мужчину с мечом. Представление было бессмысленное, лишённое всякой логики, безумным, как и сами жители города, но дети подпрыгивали и хлопали в ладоши: их радовали красивые движения игрушек и их яркие наряды. Однако никто так и не засмеялся.
Кай вернулся к дедушке с тяжёлым чувством на душе, у него щемило сердце так, словно перед его глазами только что разыгрывался не детский спектакль, а настоящая проникновенная драма.

С наступлением темноты музыканты отправились в особняк мадам Шуонне. Это оказалось красивое здание, садом отделённое от прочих тесно соседствующих домов. Из окон струился яркий свет, обещая уют и тепло всякому гостю.
- Доброе утро! – поприветствовал менестрелей дворецкий в забавной одежде.
Те кивнули и улыбнулись в ответ. Дворецкий провёл их в основной зал на втором этаже. Интерьер зала был в японском стиле, а пока ещё немногочисленные гости сидели на покрытом тёплыми коврами полу.
- Кай, доставай флейту, - попросил Мефодий, - ты будешь аккомпанировать. Нам нужно сыграть безупречно, а ты, сам знаешь, иногда не попадаешь в ноты, так что основную мелодию буду вести я. Понял?
- Хорошо, - согласился Кай.
Они расположились в дальнем углу, чтобы никому не мешать. Как раз в это время в зал зашла сама хозяйка дома. Она была тучной дамой, одетой просторное нежно-салатовое платье, чем-то похожее на халат, с вышивкой в виде светло-розовых кувшинок. Трудно было угадать её возраст: у полных людей вообще морщин и прочих признаков старения всегда заметно меньше. За ней в зал зашли двое её сыновей. Старшему на вид было около двадцати четырёх или двадцати пяти лет, а младшему – пятнадцать-шестнадцать. После стали заходить гости. Музыканты начали играть несложную тихую мелодию, чтобы не сидеть без дела до прихода всех гостей.
- У гостей мало орехов! – вдруг воскликнула мадам Шуонне, - Кнайне!
В зал тотчас вошла служанка в жёлтой одежде.
- Да?
- Орехов разных и быстроруким тоже!
Служанка ушла и почти сразу вернулась с круглым подносом, полным орехов. Она подходила к каждому из гостей, те говорили что-то, и она отсыпала им в тарелку тех или иных орехов. Обойдя весь зал, она подошла к менестрелям.
- Что желают быстрорукие? – спокойно спросила она.
Мефодий молча взял горсть фисташек. Спрашивать, почему их называют «быстрорукие», естественно, было бесполезно. Кай собирался сделать то же самое, но вдруг его рука застыла над полупустым подносом. Он неотрывно глядел в прекрасное лицо молодой служанки, и его глаза наполнились слезами. Кай видел её лицо впервые, но ему казалось, что перед ним предстал человек до боли знакомый. У неё были умные, глубокие карие глаза, тёмно-каштановые волосы, светлая бархатистая кожа и прекрасные розовые губы, на которых не было той бездумной улыбки, которая была  у каждого жителя этого города. Медленно, словно время стало вязким, как мёд, она отвернулась от него, так и не получив ответа, и ушла. А он смотрел ей вслед, ничего иного не видя, кроме шёлка её густых волос, и ничего не слыша, кроме шороха её жёлтых одежд.
В сознание его привёл голос Мефодия:
- Кай! Что с тобой?
- Ничего… играй, дедушка, мне нужно отойти на пару минут.
Он вышел на балкон. Свежий ночной воздух немного протрезвил его, но ему всё ещё было трудно справиться с сердцебиением. По щёкам струились сладкие слёзы. Лёгкий ветер нежно шевелил его светлые волосы, ласкал его лицо, шею и кисти, крепко сжавшие перила балкона. Оглушительно пели сверчки, покачиваясь, шумели деревья в саду, тихо звенела музыка фонтана. Каю показалось, будто он слышит даже мерцание звёзд.
- Что со мной происходит? – прошептал он сам себе.
Он осторожно отодвинул перегородку и поглядел в зал. Гостей набиралось всё больше, они о чём-то беседовали, дедушка тихо играл на лютне в углу… А вот она! Снова с каким-то круглым подносом ходит между гостей. Сердце Кая вновь заколотилось так сильно, что шум крови в ушах почти оглушал его. «Надо вернуться, - уговаривал Кай сам себя, - там дедушка один, а я тоже должен играть!» Но возвращение в зал стало казаться ему невероятно тяжёлым испытанием. Он дождался, когда она ушла, и незаметно на цыпочках вернулся на своё место. Мефодий ничего ему не сказал, только подал флейту. Кай не помнил, что он играл, он лишь интуитивно шевелил пальцами - дедушка часто делал ему замечания.
Когда гости утолили жажду и голод, началось представление танцовщиков. Менестрелям дали знак прекратить играть. Заиграла специальная музыка танца. Кай не запомнил ни танец, ни его музыку, ни танцовщиков. Он смотрел только на темноволосую служанку, неподвижно стоящую у дальней стены. Она ничего не делала, только спокойно разглядывала гостей, словно следила за ними. Эта девушка была единственной в зале, кто не улыбался. И, несмотря на неподвижность, её лицо было самым живым лицом из всех. Хозяйка, её сыновья, гости – всё они были лишь мнимо веселы, лишь мнимо радовались и мнимо улыбались, все они были одинаково бездушны, одинаково пусты, словно куклы. Только молодая женщина, скромно стоящая у стены была живым, мыслящим человеком.
Кай не запомнил больше ничего о том вечере, кроме имени этой женщины. Кнайне.

IV.
Погоня, охота… лазурь его знамени вдалеке. Ветвистые молнии, громовые раскаты. Красивый гнедой конь под ним не ведает усталости. Пусть эти ленивые пажи сами возвращаются в замок! Это будет даже забавно, когда они поймут, что его с ними нету.
Но лес всё непролазней. Ему становится не по себе, в грозовом полумраке он не узнаёт места. Конь споткнулся и недовольно заржал. Дальше дороги не было. Его охватила горькая досада. Неудачный день, дурацкая охота, никаких настоящих трофеев. Мрак! Проклятье! Да что это за охота такая?! Не поймали даже одного несчастного кабана!
Гулко прокатился очередной громовой раскат. Разочарование охотника – самое неприятное из разочарований. Но не возвращаться же ни с чем!
Он плохо видит? Нет, это просто капля дождя попала в глаз, ничего особенного. Он, как и прежде, ястреб. Конечно, ястреб!
Ага! Там что-то шуршит! Вон, побежало! Скорее всего, детёныш оленя. Ну, на безрыбье и рак рыба! Пошёл, скакун, быстро! Конь протестующее заржал, но повиновался.
Несколько трудных шагов по терновнику и – вот, он на лужайке. Ага, знакомое местечко, та самая большая грибная поляна! Ну вот, можно не беспокоиться, дорогу обратно он теперь всяко найдёт. А где же олень? Удрал что ли? Наверняка, они ведь очень быстрые.
Вот же он, у берёзы показался! Ох, и глупый попался олень! Он вытащил стрелу из колчана, натянул тетиву, задержал дыхание и выстрелил. Попал! И чем же он не ястреб? Теперь и в замок можно спокойно вернуться, добыча есть.
Он слез с коня и подошёл поближе. Ах! У него прихватило сердце, перед глазами потемнело. Он вцепился левой рукой в бархат кафтана, а правой опёрся о стройную берёзку. Вдруг с неба закапали слёзы. Часто-часто они застучали по листьям, по траве, по земле.
Маленькое детское тельце лежало в траве. В груди в девочки была стрела с белым оперением. Всё шире и шире расползалось вокруг стрелы алое пятно. И земляника в траве была рассыпана густо-густо… А в глазах… голубых, как небо, как озёрная гладь, затухала жизнь, оставляя лишь печать предсмертного ужаса. Он упал на колени, закрыл лицо руками… Он не мог поверить в то, что совершил.
Огромная ветвистая молния прокатилась по небу, на мгновение выхватив из темноты каждый листочек и травинку леса. Через пару секунд ужасающе оглушительно пророкотал гром.  Конь заржал от испуга, но не сбежал.
Он поднялся с земли, подбежал к коню, влез и пришпорил его. Тот, что было сил, помчался прочь. Очевидно, ему тоже не терпелось сбежать из леса. Ливень усиливался.
Лес быстро кончился. С холма даже в плохую погоду хорошо просматривались окрестности. Где-то вдали ветер беспощадно трепал лазурные знамёна на шпилях его замка…

Кай вскрикнул и проснулся. Он обливался холодным потом, а сердце бешено колотилось. На соседней кровати спал Мефодий, чудом не разбуженный его криком. У Кая на коленях лежали скомканные листы пергамента и заострённый кусочек угля. На маленькой тумбочке рядом стояла почти целиком сгоревшая свеча. Перед сном Кай пытался нарисовать Кнайне, но её черты постоянно ускользали от него.
А ужасное видение оказалось лишь сном, и он облегчённо вздохнул. Но страх ещё не до конца покинул его, поэтому он решил пойти размяться и окончательно выбросить из головы неприятный сон.
Было около четырёх часов утра, и небо понемногу светлело. Ночью город был ненамного менее оживлённый, чем днём, только в короткие предрассветные часы он засыпал, словно бы набирался сил для новой спешки и для новой суеты. Именно в это время по городу ходит Безмолвная Процессия, но Кай ещё не знал об этом.
Он просто гулял по спящим улицам, мимо спящих домов, спящих статуй, скамеек и деревьев.
- Ты не ушёл до сих пор? – услышал он вдруг уже знакомый голос.
- Доброе утро, Дарья, - сказал он, - Нет, пока не ушёл.
Блаженная сидела прямо на камнях улицы и негодующе качала головой.
- Я слышала, что в доме Шуонне играли двое пришлых музыкантов. Среди них был ты, не так ли?
- Да, - подтвердил Кай, - я и мой дедушка. Мы всегда вдвоём.
- Я надеюсь, вам заплатили? – спросила Дарья.
Кай улыбнулся.
- Честно говоря, я не помню, - он пожал плечами, - Дарья, а можно тебя спросить?
- Спрашивай.
- Почему ты не безумная?
Блаженная удивлённо подняла брови.
- Совсем наоборот, я безумная.
- Нет, ты нормально разговариваешь со мной. Адекватно отвечаешь на вопросы. Все остальные в городе так не делают, они несут всякий бред, стоит с ними заговорить. Ты первая, от кого я тут слышу разумное слово.
- Я безумная, - упрямо повторила Дарья.
- Но почему? – не понимал Кай.
- Разве ты не слышал тогда, как называли меня горожане? Разве не кричали они мне вслед «безумная», «ненормальная», «чума полоумная»?
- Но ведь это они безумны!
Дарья хотела что-то сказать, но вдруг встала и обернулась. В тёмном конце улицы было какое-то движение. Приближались странные огоньки.
- Отойди, - сказала она, понизив голос, - не загораживай им дорогу.
- Кому?
И тут в темноте вырисовалось несколько силуэтов. Это были люди, одетые в необычно длинные развивающиеся одежды. Когда они подошли поближе, оказалось, что это женщины в широких жёлто-красных балахонах и с платками на головах. Шли они безмолвно и бесшумно, шесть человек в две колонны по трое, у каждой из них в руке было по резному металлическому светильнику.
Внезапно у менестреля снова заколотилось сердце, он даже сам не знал, почему. Процессия медленно прошествовала мимо Дарьи и музыканта, не обратив на них ни малейшего внимания. Но в последней женщине Кай увидел знакомые прекрасные черты.
- Кнайне! – вскричал он, но она, словно не услышав, всё больше отдалялась от него.
Он бросился за ней, спотыкаясь и повторяя её имя, но молодая женщина не отреагировала.
- Стой! – крикнула Блаженная, - Ты себе только худо сделаешь, не смей их трогать!
Кай и сам это понимал. Точнее, чувствовал, что если потревожить их неспешный патруль, то это обернётся чем-то очень ужасным. Поэтому он просто опустился на холодный камень улицы и беззвучно зарыдал, закрыв лицо ладонями.
- Ты что хотел сделать?! – возмутилась Дарья, - Им нельзя мешать!
- Кнайне… я видел её вчера, - пробормотал Кай, вытирая слёзы.
- Кого? Одну из них? – изумилась девушка.
Он кивнул.
- Да. Кнайне.
- Где ты её мог видеть? – спросила она.
- Там, в доме Шуонне, - ответил Кай, - Она там подавала орехи, гостям прислуживала.
- Это невозможно! – отрезала Дарья.
- Но я видел! Это была она! Это была Кнайне! – упорствовал юноша.
- Ты просто видел похожую девушку, вот и всё. То, о чём ты говоришь, невозможно!
Кай качал головой, не поднимая глаз. Он точно знал, что служанка в доме мадам Шуонне и прошедшая только что девушка в жёлтых с алым одеждах – одна и та же личность. Кая переполнили чувства, каких он прежде никогда не испытывал. Он оказался к ним совершенно не готов, поэтому не мог сдержать слёз. Дарья, хоть и умела всегда оставаться безучастной ко всему, всё-таки не могла не посочувствовать мальчику, который сидел рядом на земле, утирал рукавами слёзы и шмыгал носом.
- Эти женщины, - тихо начала она, опустившись рядом с ним на колени, - известны, как Сёстры Сна. Это самые страшные люди в городе, после самой королевы. Пойми, тебе просто необходимо уйти отсюда, как можно скорее.
- Я не могу уйти… - пробормотал юноша, - Я не смогу уйти отсюда.
- Почему? – поинтересовалась Блаженная.
Кай не ответил ей.

V.
Оказалось, что заплатили им за визит дома Шуонне неплохо.
- Нас приглашали и на сегодня, но я сказал, что это вряд ли, - говорил внуку Мефодий, - Теперь мы можем уйти из города, как ты и хотел.
- Нет! – покачал головой Кай, - Я не уйду отсюда теперь. Нас приглашали на сегодняшний вечер? А согласиться ещё можно?
- Хм… да, наверное, ещё можно передумать, - кивнул дед, - Но, родной, я не понимаю твоей логики. Ведь ты ещё недавно упрашивал меня покинуть город, почему теперь ты не хочешь уходить?
- С тех пор многое изменилось, - уклончиво ответил внук.
- Прошло меньше двух суток, Кай.
- Всё может круто измениться и в одно мгновение!
- Раньше я не слышал от тебя таких речей, - заметил Мефодий, - Что случилось с тобой?
- Ничего. Просто… Давай пойдём сегодня вечером играть у Шуонне?

Вечер в особняке мадам Шуонне был похож на предыдущий, только гостей было поменьше. Кнайне исчезла. Кай пытался расспрашивать про неё, но никто ему внятного ответа, конечно же, не давал. В конечном итоге один слуга сказал, что женщины с такими именем никогда не было в этом доме. Но Кай, естественно, не поверил в это. Он чувствовал, что и сегодня она появится здесь.
На этот раз было скучно. Всё в доме напоминало ему вчерашний вечер, он не мог не предаваться прекрасным и волнующим воспоминаниям, ему казалось, что у дальней стены снова стоит она, словно неподвижная статуя, прекрасная в своём безмолвии. Но, стоило ему бросить туда взгляд, его надежды рассеивались: там её не было.
Через некоторое время Кай решил отдохнуть и ненадолго отложил инструмент. Оглядывая зал, он заметил неподалёку от себя младшего сына хозяйки. Он почему-то был очень печален. Это показалось Каю чрезвычайно странным, и он рискнул заговорить с ним.
- Почему ты такой грустный, парень? – спросил его менестрель.
- Я хочу домой, -  ответил он тихо.
- Но разве ты не дома? – изумился Кай.
Мальчик задумался, пытаясь осмыслить вопрос, который он явно не сразу смог понять.
- Да… я дома, - медленно проговорил он, - Я тут родился и вырос. Я дома.
- Так почему же ты такой печальный, если ты дома?
- Просто… я хочу домой.
Кай вздохнул. Он уже не удивлялся совершенно бессмысленным ответам здешних людей. Юноша понимал, что безумие этого города неизлечимо и что от разговора будет мало толку, поэтому он взял свою лютню и начал наигрывать красивый добрый мотив. Постепенно лицо младшего сына Шуонне стало светлеть, и он в скором времени снова начал улыбаться рассеянной улыбкой, но на этот раз в ней можно было увидеть тень искренности.
И вот в зал зашла она. Вся в золоте, словно солнце. Но она была уже не в качестве служанки, теперь она была одной из гостей. Снова у Кая заколотилось сердце, снова он не мог оторвать от неё глаз.
Кнайне внимательно, но равнодушно смотрела на гостей и хозяйку, создавалось впечатление, что она за ними следит. Мадам Шуонне, казалось, вообще не замечала того, что девушка, ещё вчера бывшая у неё служанкой, теперь стала гостьей.
Время пролетело незаметно. После полуночи гости начали расходиться по домам.
- Пошли, получим вознаграждение, - сказал Мефодий внуку.
Краем глаза Кай заметил, как Кнайне примкнула к группе гостей и вышла из зала.
- Ты иди, - ответил он, - а я, наверное, выйду подышать, тут душно.
Юноша незаметно вышел на улицу вслед за гостями, стараясь не упускать из виду Кнайне. Ночной город своей суетой и многолюдностью не сильно уступал дневному, поэтому Кнайне было трудно не потерять в толпе. Кай следовал за ней, как завороженный, забыв о том, что следить за человеком без причины нехорошо. В общем-то, он обо всём забыл и видел только одетую в золото фигуру, которая, то исчезала, то снова появлялась. Она свернула на узкую улочку, Кай последовал туда же. По мере того, как он продвигался по улочке, она становилась всё более узкой и пустынной. Здесь царил какой-то неестественный для летней ночи холод, это создавало ощущение, будто всюду вокруг была какая-то опасная тайна.
Улочка кончилась задней стеной какого-то высокого дома. Тупик. Не было почти никакого освещения, и Кай не увидел, как Кнайне вдруг исчезла. Он немного обождал, а потом подошёл к стене и нащупал в темноте деревянную дверь. Поколебавшись немного, он постучал. Из-за двери послышался глухой голос:
- Реют синие флаги…
Юноша оробел, этот голос не был похож на голос Кнайне. Это вообще был мужской голос. Он ничего не ответил, ему не открыли. Постояв немного у двери, Кай пошёл обратно.

VI.
Он нашёл дедушку в трактире.
- Где ты был? – сурово и одновременно взволнованно спросил его Мефодий, - Я никак не мог найти тебя!
- Нигде. Я просто хотел прогуляться, вот и всё, - рассеяно ответил мальчик.
- Хватит валять дурака! – разозлился дед, - Кай, ответь мне…
- Разве я обязан тебе отчитываться? – прервал его внук, - Может быть, я хотел побыть один.
- Ответь мне, - повторил Мефодий, - ты влюбился?
Тот вспыхнул румянцем.
- С чего ты взял? – с фальшивым спокойствием проговорил Кай.
- Та женщина в особняке Шуонне. Сначала она была служанкой, а на следующий день гостьей.
- Ты тоже это заметил? – удивился он, - Я думал, ты вообще на гостей не смотришь.
- Я заметил только одно, - сказал Мефодий, - то, как ты на неё смотрел.
Кай покраснел ещё гуще и отвернулся.
- Поэтому ты не хочешь уходить из города?
Юноша кивнул.
- Тебе придётся забыть её, - безжалостно продолжал дед, - В городе оставаться опасно, он отравит безумием и нас с тобой. Завтра мы уходим.
- Нет!!! – яростно вскричал Кай, - Ни за что! Уходи сам, если хочешь, но меня ты не заставишь!
Это были страшные слова для Мефодия, потому что внук всегда следовал за ним, куда бы он ни позвал его. Мефодий испытывал чувство вины перед своим внуком, ведь это он привёл Кая в этот проклятый город, не подозревая, чем это обернётся для них обоих. Кай никогда не был упрям, но сейчас сильное чувство толкнуло его на раздор со своим дедом. А вот старик, в отличие от мальчика, был очень упрямым с юности, поэтому исход их ссоры был предрешён.
- Ну и оставайся, строптивый мальчишка! Будешь сам пожинать плоды своей глупости! – закричал он на своего внука.
Больше они той ночью не разговаривали, если не считать того, что Мефодий предупредил Кая, что у него есть время передумать до утра. На это Кай ничего не ответил, он свернулся калачиком на своём тюфячке и тихо плакал от безысходности.
Каю был очень тяжко, ведь он привык всегда быть вместе с дедом. Его сердце любило постоянство, но его образ жизни не мог позволить этого. За время своих странствий с Мефодием он называл очень много мест своим домом: от тихой лесной чащи до подвала придорожной гостиницы. «Дом» для него всегда был лишь местом ночлега на несколько дней, после чего его домом становилась пыльная дорога. Вокруг Кая постоянно менялся пейзаж, погода, сезоны. Постоянными в его жизни были лишь немногие вещи: музыка, странствие и его дедушка.

Он проснулся до рассвета. Ему очень хотелось ещё раз застать Безмолвную Процессию и полюбоваться на Кнайне. Он пришёл на то же место, где видел её прошлым утром. Как и тот раз, его там застала Блаженная.
- Всё ещё не ушёл? – спросила девушка в лохмотьях.
- Снова здравствуй, Дарья, - ответил Кай, - Я же сказал тебе, что не уйду из города.
- Скоро будет в городе праздник. Помяни моё слово, с тобой случится что-то страшное, если ты не уберёшься отсюда до него.
- Пусть случится. Я не боюсь.
Оба ненадолго замолчали. Но вскоре Дарья снова заговорила.
- Тебе нравится, что ли, гулять в такой ранний час? – поинтересовалась она.
- Нет. Хотя, может быть, и да. Просто, я хочу просмотреть на тех женщин. Я подумал, что сегодня утром они могут ещё раз пройти тут.
Дарья кивнула.
- Да, они каждое утро тут проходят. Ты хочешь посмотреть на ту самую женщину или на всех сразу?
- На ту самую, - смущённо ответил он, - на Кнайне.
Блаженная немного помолчала, а потом сказала:
- Если ты хочешь остаться в этом городе насовсем, позволь предупредить тебя: любовь здесь принимает уродливые, неестественные формы, как и сама душа. Тебе не позволят тут любить, они заставят перевернуть любовь в ненависть, а ещё лучше для них будет убить в тебе всякие человеческие чувства.
- О ком ты говоришь? – не понял менестрель.
- Погляди направо и увидишь, - пробормотала Дарья.
В дальнем конце улицы, как и прошлым утром, двигалась молчаливая процессия женщин в длинных просторных одеяниях жёлтых и красных цветов, в руке у каждой снова было по фонарю. Но когда они подошли поближе, Кай увидел, что Кнайне среди них нет. В разочаровании и замешательстве он опустился на холодные камни рядом с Дарьей и долго молчал.
- Почему её сегодня нет? – спросил, наконец, менестрель.
- Твоей Кнайне? Может, сегодня не её смена, или она в другом патруле, - пожала плечами девушка, - мало ли?
- Другом? Их, значит, много? – удивился мальчик.
- Конечно, - кивнула Блаженная, -  Сестёр Сна очень много, никто точно не скажет, сколько их. Кроме королевы, разумеется.
Кай ничего не понимал.
- А почему ты их так называешь?
- Сёстры Сна? Это потому, что им дана сила вторгаться в чужие сны и управлять ими, - ответила Дарья, - Они доверенная служба королевы.
- Управлять? Как такое может быть? – удивился менестрель.
Блаженная, не моргая, смотрела невидящим взглядом в одну точку. Полузабытый ужас отражался в её глазах. Она вдруг стала холодной и оцепеневшей, словно что-то сковывало её изнутри. Промолчав почти минуту, она начала свой рассказ. Двигались только её губы.
- Их забирают из пелёнок совсем крохами ещё до года. Обучают их по особой методике с самого раннего возраста, почти с колыбели. Их детство и отрочество – это непрерывные тренировки, не физические, но… умственные что ли… или, скорее астральные. Обучение длится пятнадцать, иногда двадцать лет. Их учат необыкновенным искусствам. Эти женщины в совершенстве владеют гипнозом, могут показывать себя в мнимых местах, заставлять человека и даже целую толпу видеть, слышать и осязать то, что они им внушат. Они могут исчезать, когда им это удобно, могут появляться, где захотят, и никогда не знаешь, в самом ли деле она там появилась, или лишь свой бесплотный образ отправила она туда. Они могут раствориться в воздухе прямо на глазах. Они могут убить человека одним лишь своим взглядом, если захотят. Любая из них может диктовать мысли прямо тебе в голову, а ты будешь наивно принимать их за свои собственные. Никто не знает, где предел их возможностей и власти. Но самое страшное, конечно, их власть над снами людей. Именно через сны они управляют всеми людьми этого города. От них нет спасения, Кай. Рано или поздно они поработят и тебя.
Кай был ошеломлён её словами, но на последнюю фразу менестрель улыбнулся.
- Я… уже порабощён, - спокойно сказал он, - Послушай, они же обычные люди, как мы, из плоти и крови. Значит, у них тоже есть сердце, оно тоже бьётся и может… любить?
Девушка тяжело и грустно вздохнула.
- Я тебе самого главного ещё не сказала. Эти способности, их постоянные тренировки – за всё это с них берётся очень высокая плата. С годами они постепенно теряют себя. Перестают быть личностями. У них нет никаких эмоций, все чувства в них были выжжены холодным огнём тонкого незримого мира, с которым они постоянно соприкасаются. Но это полбеды. Ни у кого из них нет даже самостоятельного разума. У них коллективное сознание. Все мысли у них общие, и все эти мысли происходят от мыслей королевы. Именно она главная в «улье», а Сёстры Сна – всего лишь рабочие пчёлы. Королева, в отличие от своих подопечных, мыслит самостоятельно и сообщает приказы подданным. Вот какая система в нашем городе: королева управляет орденом Сестёр Сна, а они в свою очередь манипулируют сознанием всех остальных горожан. И все счастливы.
Кай, потрясённый рассказом Дарьи, не мог вымолвить ни слова и молча сидел, устремив остекленевший взгляд в землю. Солнце вставало из-за гор, его нежные лучи разливались по каменным плитам, скамьям, фонтанам, крышам, стенам. Из домов на улицу выходили люди. Начинался новый суетный день в городе сумасшедших.

VII.
Кай опоздал. Он слишком много времени провёл, беседуя с Дарьей, и забыл о том, что Мефодий утром покидает город. Когда он пришёл в трактир, он обнаружил, что дедушка уже ушёл. Исчезла его котомка, часть общих денег и его лютня. Юноша бросился бежать к воротам, надеясь всё-таки догнать его и хотя бы попрощаться с ним. Но у  ворот его не было, а стража, естественно, не смогла сказать ничего вразумительного. Тогда он по крышам залез на городскую стену и посмотрел оттуда на долину. Маленькое чёрное пятнышко двигалось по дороге прочь от города. Это и был менестрель.
- Дедушка, прости меня, - прошептал Кай, неотрывно глядя на эту удаляющуюся точку.

Мефодий шёл по дороге на север. Боль, обида, досада и злость перемешались в его душе. Он никогда не был человеком, который уступал, а Кай всегда был уступчив. Мальчик всегда поступал так, как велел ему дед. Дедушка же выполнял просьбы внука только в том случае, когда сам видел в них выгоду. Единственный случай, когда его внук не уступил ему, обернулся настоящей трагедией. В глубине души Мефодий понимал, что мальчик ни в чём не виноват и что вся вина лежала на нём, его дедушке.
Годы умудрили Мефодия - в юности его характер был вообще невыносим - но такие черты, как упрямство, даже целая жизнь не смогла исправить в нём. Он не был злым человеком, но был самолюбивым, слава испортила его, а у Кая, наоборот, жизнь в тени своего известного деда сумела усмирить в нём чувство важности собственной персоны. Кай и Мефодий были очень разными не только внешне, но и по характеру.
- Лучше бы у меня никогда не было дочери, тогда не было бы и этого проклятого мальчишки на мою голову! – ворчал на ходу пожилой менестрель.
Почти сразу он раскаялся в своих словах. Но нетрудно понять, почему он так сказал. Мефодий познал любовь и привязанность только после того, как у него появился Кай. До этого он целую жизнь странствовал в одиночку, ни с кем не заводил длительных знакомств и, тем более, ни с кем крепко не дружил. Его вольная жизнь без обязанностей и ответственности вполне устраивала его. Даже свою дочь, которую растила мать, он навещал всего несколько раз в её жизни, а последний раз он навещал уже её могилу. И, чего греха таить, он так и не потрудился узнать, где находится могила собственной жены. Он редко вспоминал о ней в своих странствиях, да и почти никогда не любил, в отличие от неё, которая любила его всем сердцем и никогда не переставала ждать. Кай унаследовал от бабушки её кроткий характер.
Мефодий пытался убедить себя в том, что он счастлив избавиться от обузы, которая тяготила его много лет, но на самом деле он жестоко страдал, потому что единственным человеком на свете, которого он по-настоящему любил, был его внук.

Кай бессмысленно брёл улицами города, не разбирая направления. Ему было очень совестно, потому что он ослушался деда. Конечно, изредка такое бывало и раньше, но никогда ещё это не приводило к таким страшным последствиям.
Вскоре Кай вышел на обширную каменную площадь, где в центре на небольшом клочке почвы росло огромное стройное дерево, породу которого менестрель не смог определить, а вокруг площади тесно ютились невысокие домишки-пагоды, они, казалось, боялись приблизиться к дереву. Юноша пожалел, что раньше не приходил в это место, оно выглядело красиво и дружелюбно, и ему очень тут понравилось. Вдруг в душе его что-то ёкнуло, и он бросился бегом прочь. Но, конечно же, не от страха или смятения, а за своей лютней. По счастью, он быстро нашёл дорогу обратно к трактиру. Захватив инструмент, он, не отдыхая, помчался обратно на площадь с деревом.
Прежде Кай не решался прилюдно играть без дедушки, он делал это, только если тот его просил его. Но сейчас Кай не мог противиться зову своего сердца. Он сел у корней дерева и начал тихо играть. Постепенно его музыка становилась всё громче и всё мелодичней. Он сам не понимал, что играет, какие музы пели на ухо ему мелодию, но это совершенно точно была его первая собственная мелодия. Поначалу она была грустной, потому слишком свежа была ещё горечь разлуки с Мефодием, но потом он начал думать о Кнайне, и мелодия приняла иную, ещё более прекрасную форму. Никогда в жизни Кай не играл столь великолепно, никогда не вкладывал столько духовной красоты в музыку. Казалось, он играл не на струнах своей лютни, а на струнах своего сердца, безжалостно оголяя их в этой божественной песне звуков. Он не знал, но в тот момент он превзошёл даже своего деда.
В той харчевне никто не обращал внимания на музыку, но там-то публика не менялась, а мелодия не была столь чарующей. Здесь, на площади, всё больше и больше людей невольно останавливали бег своей жизни и слушали мелодию. Один-двое в бесчисленной массе народа обращали внимание на менестреля под деревом и прислушивались к его музыке.
Поначалу вокруг Кая стояло всего несколько человек, но потом всё больше и больше людей присоединялись к ним. Среди них была одна странная фигура в капюшоне, скрывающем лицо до носа, губы не улыбались, а из-под капюшона выглядывали тёмные локоны.
С лиц окружающих постепенно сползала бездумная улыбка, в глазах появлялся блеск. Музыка заставила их задуматься, заставила представить себе нечто новое, не виденное прежде в их небольшом мирке. Они не могли понять, что за странное чувство пробуждает в них музыка, они не осознавали, как медленно просыпалась их настоящая душа, но интуитивно ощущали, что перестали быть прежними.
Искусство всегда пробуждает в людях всё самое светлое, самое прекрасное, что в них есть. Власть безумия над горожанами ненадолго ослабла. Но вечером они снова уснут, а проснувшись, не будут помнить ни Кая, ни его волшебной музыки, ни своих собственных необычно новых чувств, вызванных ею. В этом была трагедия Безымянного города.
В собравшейся вокруг него группе людей был один необычный мужчина в тёмной одежде. Его лицо было серьёзным и умным, а в глазах отражался свет. Он не был похож на остальных жителей города, по его виду точно можно было сказать, что всеобщее сумасшествие не властно над его разумом. Он внимательно смотрел на Кая и вслушивался в его мелодию.
Менестрель играл очень долго, почти до самого заката. Он не чувствовал ни голода, ни жажды, ни зноя. Он чувствовал только жёсткие струны его лютни. Когда он закончил, люди начали расходиться. Не ушёл только мужчина в чёрном.
- Ты очень талантлив, - обратился он к Каю, когда все ушли.
Юноша словно очнулся. Этот сиплый голос показался ему знакомым.
- Кто вы? – спросил он.
- Моё имя Эллоуне. А тебя как звать?
- Я Кай, бродячий менестрель, - ответил он и отметил про себя, что это второй человек в городе, который говорит с ним нормально.
- Давно ли ты пришёл сюда, Кай? – поинтересовался Эллоуне.
- Несколько дней назад.
- А долго ты собираешься оставаться тут?
- Не знаю. Оставьте меня в покое, - Каю незнакомец почему-то не понравился.
Они оба ушли с площади. Эллоуне думал о том, где же прежде ему доводилось слышать похожую музыку, а Кай пытался вспомнить, где слышал этот голос.

Эллоуне быстро шагал по людным улочкам города, сворачивая то там, то тут, стараясь таким образом запутать предполагаемых преследователей. Никогда он не ходил к той двери одним и тем же маршрутом несколько раз подряд. Благо, множество переулков города это позволяли. Он свернул на улицу, которая кончалась тупиком. В высокой серой стене без окон была единственная деревянная дверь. Он уверенно подошёл к ней и постучал. С той стороны послышался чей-то голос, но было трудно разобрать слова. Эллоуне огляделся, прильнул к двери и прошептал:
- Помощь придёт к рассвету.
После этого дверь открылась, и он быстро зашёл внутрь.

VIII.
Свет проникал в помещение только через узкое окно в каменной стене. Из-за полумрака трудно было разобрать, какая в комнате стояла мебель. Посередине был длинный узкий стол с несколькими стульями. Некоторые стулья были заняты, некоторые пустовали. Рыжеватый отблеск заката освещал гладкую пустую поверхность стола. В тёмной комнате угадывались очертания четырёх человек. Трое сидели по краям, один – во главе стола. Все молчали, каждый что-то обдумывал. Послышались шаги. В комнату зашёл ещё один человек.
- Прошу прощения, - произнёс он, - я опоздал.
- Министр, мы вас заждались! – послышался старческий голос из глубины тени, - Вы постоянно опаздываете, неужели нельзя явиться на собрание вовремя? Что случилось у вас на этот раз?
- Я уже сказал: прошу прощения, - натянуто повторил он, отодвинул стул и сел напротив.
Итак, в помещении было уже пятеро человек. То были заговорщики.
Полоска света доползла до фигуры во главе стола. Теперь это была самая светлая фигура из всех. Оказалось, что это была женщина, одетая в просторную золотистую с алым одежду. У неё на голове был лёгкий жёлтый платок, закрывающий её глаза, а на шее было длинное ожерелье золотой вязи с ярко-красными рубинами; в закатном свете они отливали кровавым блеском. Нет смысла скрывать, что это была Кнайне. В её глазах не отражалось света, но они не были нарисованными, как глаза других жителей города. Её лицо было лишено эмоций, но на нём лежала печать интеллекта, которой были лишены почти все люди в Безымянном, исключая немногих.
Странные собрания заговорщиков, которые она часто организовывала, проходили обычно в этой комнате на третьем этаже здания. На них мало обсуждались детали их заговора, чаще всего Кнайне излагала обстановку на данный момент и раздавала каждому индивидуальные поручения. Заговорщики иногда галдели, если не сходились во мнении, любили друг друга перебивать. Но, когда брала слово Кнайне, все, как по команде, прекращали говорить. Гнетущая тишина висела часто ещё некоторое время после того, как Кнайне замолкала. Сила её слова магически действовала на окружающих, впрочем, как и у любой Сестры Сна. Именно поэтому её поручения всегда выполнялись беспрекословно.
Прямо сейчас шло одно из таких собраний. На этих собраниях никогда не присутствовал весь круг заговорщиков, чаще всего по пять или шесть человек. Министр, пришедший последним, первым начал говорить.
- На настоящий момент мы ещё не вполне готовы. Нам нужно…
Но его тут же стали перебивать.
- Эллоуне, никто не давал вам права решать, готовы мы или нет! – воскликнул пожилой человек, которого полностью скрывала тень.
- Кроме того, - пробасил мужчина, сидящий по правую руку от Кнайне, - вы можете отвечать только за своих подопечных!
- А я считаю, - подал голос самый молодой из мужчин, - у господина министра есть причины так говорить!
Началась словесная перепалка, но вдруг все, не сговариваясь, замолкли. Кнайне, до этого момента молчавшая, начала говорить. Её голос звучал чётко, чеканно, без интонаций.
- Эллоуне прав. Нам нужно время. Мы сумеем приступить к открытым действиям не ранее, чем после праздника.
Темнота скрывала мимику сидящих за столом, но, если кто-то и был недоволен, то не посмел возразить Кнайне.
- Нам некуда торопиться, - продолжала она, - Нам следует сохранить наше дело в тайне до нужного момента. Однако после мы обязаны будем действовать стремительно.
Тут Эллоуне спросил:
- Известно ли что-нибудь аристократии?
Кнайне вышла из-за стола и стала расхаживать по комнате.
- Не всех я ещё проверила. Но я считаю, что пока никто ни о чём не подозревает. Если мы будем действовать осторожно и впредь, то не будем разоблачены до тех пор, пока я сама не раскрою карты перед королевой. Мне нужно подогнуть под нас большую часть вельмож, иначе, если что-то пойдёт не так, королева сможет через них нанести нам контрудар.
- Не понимаю, Аврора, - вмешался пожилой мужчина, - на кой нам вообще раскрывать себя? Нанесём удар исподтишка, когда его абсолютно не ждут. Это даст нам полную победу! Зачем раскрывать карты, не понимаю?
- Я говорила об этом на прошлом собрании, когда вы, Динолне, не присутствовали, - холодно ответила Кнайне, - Это необходимый шаг, чтобы подобраться вплотную к королеве. Страх и неизвестность сделают её уязвимой. Пока что мы никак не можем подобраться к ней, даже я бессильна в пределах дворца.
Старик не нашёл, что возразить.
- Нам важно дождаться праздника, - повторила женщина.
- Что же произойдёт на празднике, позвольте спросить? – поинтересовался молодой участник заговора.
- Увидите.

Собрание продолжалось ещё час. Когда за окном взошла бледная луна, трое уже ушли. В комнате остались только министр и Кнайне.
- Ответь мне, Аврора, - обратился Эллоуне к ней, - зачем ты вообще затеяла эту свистопляску? Для чего ты разбудила меня, Динолне и всех остальных? Я уже спрашивал тебя, но ты мне не ответила.
Кнайне стояла у окна и смотрела на залитые лунным светом крыши домов.
- Нет высшего блага, чем посвятить себя великой идее, - сказала она, не оборачиваясь, и её голос чуть дрогнул, - Это мой долг.
Министр вздохнул и посмотрел на луну.
- Прежняя жизнь теперь кажется мне долгим тяжёлым сном, который я уже едва ли помню. Скажи, у всех будет так? Как было у тебя?
- Я просто начала задавать себе вопросы, - сказала Кнайне.
Эллоуне помолчал немного, а потом сказал:
- Сегодня я видел необычную картину. Какой-то совсем юный музыкант играл под деревом на Площади Правды. Кажется, это был тот же, который играл на вечере в доме Шуонне.
- Я знаю, я тоже была там.
- Ты была там, Аврора? – удивился министр, - Я тебя не заметил.
Кнайне ничего не ответила на это. Она поглядела вниз: прямо под окном шумела улица, люди сновали туда-сюда, словно муравьи в муравейнике. Скорость была единственной ценностью этих многочисленных марионеток, которыми манипулировал орден Сестёр Сна. В постоянной спешке у людей не было времени остановиться и задуматься. Это было важно для королевы, потому что, бодрствуя, люди были предоставлены сами себе, а это означало, что они могли начать мыслить. Чтобы этого не происходило, людям через сны внушалось, что скорость – самое главное в жизни. Бесконечная гонка за ничего не стоящими мелочами наполняла жизнь горожан. У них просто не оставалось времени на свои собственные мысли, своё собственное воображение. Это было идеально для Томирис. Единственным сословием в городе, которое никуда не спешило, была знать, но знать не управлялась Сёстрами Сна, ею руководила сама королева, хоть и пользовалась похожими методами.
- Аврора, - обратился вновь к ней министр, - я давно хотел спросить: почему все вы женщины?
- Потому что давным-давно кто-то, кто основал наш орден, решил, что женщины менее склонны к неповиновению, - произнесла она спокойно.
Эллоуне пожал плечами.
- Очевидно, он ошибся.
- Нет, - возразила Кнайне, - это не так. Послушай, Эллоуне, не мог бы ты найти того музыканта?
Министр кивнул.
- Ладно. Когда его привести?
- Завтра или послезавтра. До праздника. После у нас не будет на него времени, - сказала Кнайне, - Но не сюда. Лучше в старое место.
- Как скажешь. Что-нибудь ещё?
- Ты можешь быть свободен. Я ухожу в храм.
Эллоуне поклонился и направился к двери. Выходя, он обернулся: возле окна уже никого не было, Кнайне исчезла.

IX.
На следующее утро Кай снова пришёл на то место, где видел Процессию. Дарьи на этот раз не было. Менестрель в одиночестве дожидался, когда появятся Сёстры Сна. Но и в этот раз среди них не было Кнайне. Бедный юноша не помнил себя от досады. Он даже не знал, приглашали их ещё раз в дом мадам Шуонне или нет. Кроме того, он сильно скорбел о том, что даже не попрощался с дедом. А с Кнайне он ещё ни разу не заговорил!
Он упал на колени и уронил лицо в ладони. Ему хотелось заплакать, но за последние дни он так много плакал, что просто уже не мог. Он рыдал без слёз. Горечь безысходности росла и крепла в нём, словно болезнь, неотвратимая и неизлечимая. Его взгляд на мир за несколько коротких дней изменился настолько, что, если бы он встретился с тем мальчиком, который шёл по пыльной дороге на юг к Безымянному городу, то не узнал бы его. Город изменил Кая, сделал его непохожим на себя, он уже поселил семена безумия в нём, которым осталось только прорасти.
Его мучили ещё и недавние слова Дарьи о Сёстрах Сна, что они вообще не личности и не имеют ни собственного сознания, ни чувств. А кого тогда он полюбил? Пустую оболочку?
За что на него обрушилось столько бед? За что ссора с Мефодием? За что мучительная любовь без надежды на взаимность? Может быть, город поступает так с каждым, кто приходит в него? Пожирает, изжигает страстями, медленно убивает, оставляя пустоту, мрак и безумие. Город всему причиной! Этот страшный умалишённый город, у которого даже нет имени, где все до единого – помешанные! Кай не знал, что полюбил бы Кнайне с первого взгляда независимо от того, где бы он её встретил. Он даже сам не до конца осознавал всю глубину своей любви. Он знал лишь только то, что ради одной-единственной улыбки Кнайне, ради того, чтобы хотя бы один раз услышать её смех, ради её счастья он пожертвует своей жизнью, которой всегда так дорожил. Он сам не понимал, почему полюбил её, почему она показалась ему такой родной, словно он был знаком с ней много лет, так много, что, кажется, это без малого вечность.
Что бы там ни говорила Блаженная, глаза у Кнайне были очень умными, не может пустая оболочка так осмысленно и даже оценивающе на всё смотреть. Нет, она, несомненно, обладала собственным умом и памятью. Но были ли в ней чувства? Кай хотел верить, что были и что за внешней холодностью скрывались её настоящие эмоции, которые она по каким-то причинам не хотела показывать. Менестрелю было страшно даже подумать, что скрывать-то на самом деле ей, может быть, нечего.
Так он и сидел на камнях бульвара в горестных раздумьях до тех пор, пока солнце не выглянуло из-за гор. Новый день обещал новую надежду на то, что всё образуется.
- Здравствуй, Кай, - услышал он необычно весёлый голос Дарьи.
- Доброе утро, - вяло ответил он.
- Похоже, у тебя уже традиция приходить сюда. Снова сидишь с раннего утра? – спросила Блаженная, усаживаясь на камни рядом с ним.
Менестрель молча кивнул.
- Ты ждал её, да? Ждал свою Кнайне?
- Да, но её опять не было, - произнёс юноша.
- Однажды появится, - попыталась ободрить его Дарья, - Неужели ты из-за этого так переживаешь?
Кай тяжело вздохнул.
- Дедушка ушёл, я вчера даже не успел попрощаться, - пробормотал он.
- Ушёл из города? Он правильно поступил. Тебе тоже следовало бы пойти с ним, - сказала она.
- Я не мог этого сделать. Я не уйду из этого города, ни за что не уйду!
- Ты вечно будешь мучиться тут. Кнайне никогда тебя не полюбит.
- Откуда ты знаешь?! – вскричал менестрель.
- Потому что она Сестра Сна, - без тени смущения ответила Блаженная, - Я уже говорила тебе, кто они.
Воцарилось тяжёлое молчание. Кай не хотел говорить с ней о Кнайне. К счастью, она тоже к этой теме больше не возвращалась.
- Послушай, Кай, я хотела тебя кое с кем познакомить, - сказала Дарья.
- Познакомить? – удивился музыкант, - С кем же?
- Этот человек, как и ты, тоже когда-то пришёл в город. Он был математиком, - ответила Блаженная, - Тебе будет не лишним взглянуть на него.
Кай не понимал, зачем она хотела познакомить его с каким-то математиком, но у него на душе кошки скребли, так что любой повод хоть немного отвлечься от бурь душевных его радовал, и он направился вслед за Блаженной, которая повела его за собой узкими переулками города. Как оказалось, математик жил в самом трущобном районе города на втором этаже большого общежития, подобных которому было полно в этом зачумлённом квартале, в такие дома люди были напиханы, как горох в банку.
- Математик! – закричала Дарья во всё горло, отчего некоторые из окружающих на неё негодующе посмотрели. Кай давно заметил, что горожане вообще на дух не переносили Блаженную, шипели, ругались и цыкали, когда она оказывалась рядом. Даже в этом дальнем районе, где её вряд ли многие знали, на неё смотрели косо и неприязненно. Маленькое окошко второго этажа приоткрылось, и оттуда выглянула чья-то неопрятная башка.
- Добрый вечер! – крикнул он Дарье.
- Спускайся, тут один музыкант хочет послушать твою теорию!
Бледное уродливое лицо математика просияло, и он мгновенно скрылся. Менее чем через минуту он вышел на улицу. Когда, он оказался рядом, Кай смог рассмотреть его поближе. Этот человек был одет в яркую одежду, как и все жители города, был непричёсан, широкой кости, но при этом маленького роста, лицо его было на удивление уродливо, а в глазах отражалось уже знакомое сумасшествие.
- Познакомься, Кай, - сказала Блаженная, - это математик.
Менестрель по привычке протянул руку. Но математик её не пожал. Дарья повела их прогуляться по городским улицам, чтоб не стоять на одном месте: она боялась стать центром внимания полоумных зевак. Некоторое время все молчали, а потом вдруг математик заговорил.
- Знаешь ли ты, каким первоначально был мир, который создал бог?
Кай был ошарашен таким неожиданным вопросом и не нашёл, что ответить.
- Мёртвым, - продолжал математик, не обращая на Блаженную и менестреля почти никакого внимания, - он был статичен! Листва деревьев не шевелилась, птицы не летали, облака в небе не двигались, змеи и прочие гады не ползали, животные не бегали, а вода не текла. Долго-долго бог любовался красотой созданного им мира, но однажды понял, что мир его мёртв, что мертво всё в нём, что всё стоит на месте. Он хотел создать безгрешный мир, а создал мир бездвижный. И тяжкое горе пронзило его душу. Он бился и бился над тем, как же заставить мир двигаться, но ничего не приходило ему в голову. Он поднял на уши всю свою небесную канцелярию. Наконец он нашёл решение! – тут математик сделал паузу, взгляд его был полон торжественного безумия, - Он создал ещё один мир! Второй мир был почти точной копией первого, но с крохотными изменениями. Затем он создал третий, четвёртый, пятый и так далее. И в каждом мире он делал крохотные, незначительные изменения. И он создал очень много миров! И сказал ангелам: «Идите по ним!» И они пошли, пошли, но всё равно не увидали движения. Тогда бог сказал им: «Бегите!» И они побежали, но и тут не увидали, чтоб хоть что-нибудь двигалось. В третий раз бог сказал: «Летите, мчитесь, как свет!» И они помчались. Миры проносились мимо них с невероятной скоростью, и тут они увидали, что всё множество миров сливается в единый мир, который начал двигаться! – на этом месте математик захрипел закашлялся.
Кай подумал, что недурно будет этот бред обличить в стихи и переложить на музыку. Теория математика могла показаться ересью только на первый взгляд.
- Так вот… - продолжал безумный математик, - Бог изобрёл средство движения материи! О, как гениален бог наш, нам и неведомо насколько! Однажды и мне пришло это озарение, и я начал считать, вычислять, разбираться… И знаешь, что я смог сделать?! Я вычислил великую аксиому нашего мироздания! Божественный замысел открылся и мне, жалкому человечишке! Я вычислил, что время двигается со скоростью восемь миллионов вселенных в секунду! Понимаешь? Каждую секунду мы проносимся через восемь миллионов миров. Этого числа достаточно, чтобы описать все самые быстрые и крохотные процессы. Наше сознание постоянно мчится через все эти миры, не задерживаясь. Только так можно ощутить движение, только так оно есть! И всё это огромное количество миров, созданных богом, существует одновременно. Поэтому времени нет! Нет начала, как и нет и конца, есть только события и их расположение относительно друг дурга!
После этого математик стал нести вообще совершенную блажь, понять которую Кай был не в силах. Когда он, наконец, закончил свою проповедь, он похлопал менестреля по плечу и пошёл обратно к себе домой.
- Видал? – спросила его Дарья.
- Да. Этот человек сумасшедший. В вашем городе это не в диковинку, - ответил менестрель.
- Послезавтра праздник будет. После него ты, скорее всего, станешь таким же. У тебя есть последние дни, чтоб уйти. Знаешь что, тут по дороге бани есть, сходи туда на досуге. Там недорого посещение.
В глубокой задумчивости возвращался юноша на свою улицу с красными фонарями. По дороге он решил зайти в бани, как посоветовала ему Дарья. Там Кай всё осмыслил. Он понимал, что Блаженная хотела показать, во что превращается пришлый человек в этом городе. Да, человек не будет в точности похож на прочих горожан, потому что родился он не в городе, но станет со временем не менее безумным. Однако менестрель отметил ещё и то, что разум не до конца покинул несчастного математика.
Впрочем, он недолго об этом думал. Встреча с математиком не переменила его намерения остаться в городе: он слишком сильно любил Кнайне. Когда он вернулся в свою маленькую комнатку в гостинице, он начал писать ей письмо.

X.
Всё утро Эллоуне тщетно искал менестреля. Тот словно сквозь землю провалился. Министр не очень понимал, зачем Кнайне срочно понадобился какой-то музыкантишка, но он решил не задумываться над этим, а просто выполнить её поручение. Для Эллоуне было очень важно не ударить в грязь лицом перед Кнайне, потому что знал, что он первый претендент на место королевы, когда та умрёт. (А основной целью их заговора было именно убийство Томирис).
Сам министр, разумеется, по городу не бегал, потому что просто не мог из-за своей должности и обязанностей, связанных с нею. Кнайне весьма успешно оставляла королеву в неведении о том, что один из совета министров очнулся от безумия. Эллоуне продолжал играть свою роль, которая, в общем-то, сводилось к простому набору действий, имевших крайне мало смысла. Министрами были люди, которым королева отдавала особые указания, а те передавали их дальше, само собой, они не выполняли той роли, которая подразумевалась под словом «министр», просто, так уж их называли. У них было лишь преимущество управлять стражей и иногда появляться во дворце. Министры не считались аристократией, их сознаниями манипулировали некоторые из особо приближённых к королеве Сестёр Сна. Каждая сестра управляла только одним министром, за Кнайне числился Эллоуне, его-то она и пробудила самым первым.
У Эллоуне была группа своих подопечных. Они тоже были участниками заговора, но никогда саму Кнайне не видели, а получали её распоряжения либо через сны, либо от самого министра. Кнайне лично общалась только с немногими.
Эллоуне оказался жаден до власти. Ему было очень важно получить место правителя города, которое сулила ему Кнайне.
Он не до конца понимал мотивы Кнайне. Не понимал, почему для неё было так важно спасти город из пучины безумия. Министр был благодарен ей за подаренную ему свободу, но всё-таки он не мог понять, почему она это сделала. Эллоуне не знал, что Кнайне хотела свободы всем, она чувствовала, что её долг пробудить всех людей города, потому что они имели право на собственную волю, собственные мысли, собственную жизнь, настоящие чувства. Министру же казалось, что лучше всего было бы поменять одну власть на другую. В конце концов, все эти люди счастливы. Но на самом-то деле жители Безымянного города были глубоко несчастны, и ещё несчастнее они были оттого, что не осознавали своего несчастия.
После обеда подопечные Эллоуне сообщили, что они нашли менестреля и узнали, где он живёт. Министр не хотел целиком и полностью полагаться на посыльных, поэтому он решил, что лично передаст музыканту желание Кнайне и покажет старую обитель заговорщиков.

Кай сидел в своей комнатке и сочинял письмо. Рано или поздно Кнайне снова пройдёт в том патруле, тогда он и вложит осторожно ей в рукав своё послание.
На столе лежало несколько исчирканных и смятых листков бумаги. Несколько часов он трудился над небольшим письмом, но всякий раз он считал, что пишет либо слишком навязчиво, либо слишком грубо, либо вульгарно, либо слащаво.  Кай никогда не был силён в изложении мыслей на бумагу. Много раз он переписывал своё письмо заново. В конечном  итоге, когда за окном уже стемнело, оно стало таким:
«Кнайне, мелодия серца маево,
Мне кажется большой дерзостью, что я не знаком с Вами и позваляю себе писать это письмо. Но, как это часто паётся в вольных песнях ветра, для меня это единствинная возможность дать Вам знать, что я существую. Я хорошо запомнил дивное мгновение, когда впервые в доме мадам Шуонне встретился с Вами. Возможно, Вы помните, что нескалько дней назад там играли двое невзрачных, отягащённых вечным странствием музыкантов. Один из них был я. Но я не смею надеяца, что Вы обратили на меня своё внимание, потому что рядом с Вами я, что песчинка рядом с алмазом. С перваво мгновения, как я Вас увидил, Вы паказались мне самой радной душой на всём белом свете! Это было, словна я вспомнил песню, каторую пела мне мать, кагда я был неразумным ребёнком на острие жизни. О, простите, что говарю такую дерзость! Но это голос моево серца, серца странствующево министреля. Никогда прежде я не видил ни одно существо, хоть немнога подобное Вам, а ведь я пешком обхадил всю страну. Мир полан многих и многих людей, но ни один чилавек, каторого я видил в жизни, не был пахож на Вас. Вы ниабыкнавенны в Вашей духовнай и внешней красоте! Вы – ангел, осветивший мою жизнь. Вы – песня струн серца моево! Я никагда не посмел бы первым заговарить с Вами и писать Вам письма, тривожа Ваш драгоценный пакой сваими бурями душевными, каторые не должны волнавать Вас… Я бы вечно любавался Вашим великалепием издалека, не смея паказываца Вам на глаза, и это было бы для меня высшим счастьем…
Но я узнал, что Вы принадлижите ордену Сестёр Сна. Мне сказали (я не смею даже памышлять о таком, но неизвеснасть тирзает меня нестирпимо), что Сёстры Сна самые опасные люди в гораде, кроме таво, они не могут иметь сваиво собствиннаво разума и чуств. Я не верю в это ни сикунды, ибо Вашу одухатварённасть я вижу серцем, однако меня тирзает мука душевная, на каторую прольёт бальзам исциления толька Ваш искренний ответ. Скажите: правда ли это? И ответьте мне, как я мог бы Вам памочь, если у Вас есть какие-то труднасти. В этом гораде сумашедших я и сам давно бы сошёл с ума, если бы не Вы. Моё счастье зависит от счастья Вашего, но мне даже неизвесно Ваше душевное состаяние, потому я и тирзаюсь. Мне кажица, что Вы, как и я, нисчасны в этом гораде. Клянусь Богом, я умру у Ваших ног, если это хоть как-то Вас развесилит. Ради улыбки Вашей я гатов на любые подвиги, только, умаляю Вас, скажите, что я мог бы для Вас сделать.
Я не ведаю причины и не панимаю своего серца, но я полюбил Вас с первово мгновения, как только увидил… Я Вас заклинаю, простите меня за такую нислыханую дерзость! Мне так стыдно! О, если бы Вы знали, как мне стыдно Вас тривожить! Я так люблю Вас… Больше, чем жизнь и даже музыку. Но если Вам неугодно говарить со мной или писать мне, выбрасьте это нисчаснае письмо и забудьте о нём и обо мне.
Вы всигда в моих мыслях!

Навеки Ваш, министрель.»

Как раз в тот момент, когда он сворачивал это письмо, в его дверь постучали. Не успел Кай спрятать скомканные бумажки, в комнатку, не получив разрешения, вошёл человек.
- Добрый вечер, мой юный друг! Я не помешал тебе? – сказал он.
Менестрель опешил.
- К-кто разрешал вам заходить?! Да, вы мне помешали.
Кай сразу его опознал: это был тот самый мужчина, с которым он разговаривал вчера на площади. Слишком уж у него были хитрые глаза для безумного, и он не производил впечатление доброго и хорошего человека. Правда, возможно, это было обманчивое чувство. Кай сначала разозлился, а потом испугался.
- Юноша, прошу прощения! Я так долго искал тебя, что не выждал нескольких необходимых секунд, чем испортил впечатление о себе. Приношу свои извинения! – гость поклонился, - Моё имя Эллоуне, если ты забыл об этом. Я к тебе с поручением. Тебя зовут Кай, если я не ошибаюсь?
- Да, меня зовут Кай, - но больше незваному гостю он ничего не захотел говорить.
Эллоуне сел на кровать рядом с ним, и скрестил руки на груди.
- Кажется, мы с тобой уже встречались? Это было вчера. Ты весьма талантлив, молодой человек, я уже говорил тебе это и говорю снова.
Юноша не поддался на лесть и по-прежнему молча и настороженно смотрел на Эллоуне. Тот, увидев, что музыкант своего отношения не меняет, решил не тратить время попусту и перейти сразу к делу.
- Мне поручили найти тебя и привести в одно место, - сказал он.
- Куда? Зачем?
- Ты увидишь.
Кай недоверчиво посмотрел на министра, ясно давая понять, что он не хочет никуда с ним идти. Применять силу – последнее средство, поэтому Эллоуне хотел уговорами склонить мальчика.
- Давай парень, не беспокойся ни о чём. Тебя никто не обидит. Просто, услышав, как ты играешь, одна дама захотела с тобой встретиться.
Юноша ещё больше насторожился.
- Какая ещё дама? Шуонне опять?
- Нет, не она. Послушай, тебе заплатят, и ты сможешь переселиться в более удобное место, - сказал он, оглядывая невзрачную каморку.
- Мне ничего не нужно, оставьте меня в покое, - ответил он и отвернулся.
- Нет, ты пойдёшь со мной!
Парня пришлось тащить силой. Эллоуне был вполне крепкого сложения, поэтому мальчишка сразу всё понял. Вообще молодые люди отличаются тем, что понимают только по-плохому. Министр заставил парнишку взять лютню.

XI.
Кай с министром шли по очень странному маршруту, постоянно ныряя в переулки и сворачивая в разных местах, такая уж была привычка Эллоуне, который предпочитал вилять, даже идя к недействующему убежищу. Он продолжал отлично ориентироваться, когда они зашли в почти не освещённый район города. Шли довольно долго, так что Кай успел привыкнуть к своему положению и смириться с ним.
- Послушай… как тебя… Много тут таких, как ты? – спросил менестрель.
- В каком смысле – как я? – Эллоуне сделал вид, что не понял вопроса.
- Ну, нормальных людей. Не сумасшедших, как все остальные.
- Ох, молодой человек… что значит «нормальный» или «ненормальный»? Всё это весьма относительно. Я представляю себе, каково тебе было оказаться в городе битком набитом сумасшедших. Но ненормальный здесь ты, потому что норма в нашем городе – это сумасшествие. Однако, конечно, есть и исключения.
- И много ли таких… исключений?
- Немало, но они достаточно умны, чтобы не выдавать себя. Даже перед тобой, таким же здоровым человеком, потому что… - тут он осёкся, поняв, что сказал слишком много.
Но Кай всё равно слушал его вполуха. Вскоре они пришли к заброшенному дому с заколоченными окнами, но было слишком темно, чтобы разобрать, где вход. Однако, похоже, Эллоуне знал всё наизусть, потому что он подошёл к стене дома, что-то щёлкнуло в темноте, и послышался скрип несмазанных петель.
- Прошу, - сказал он.
Косяк двери был настолько низкий, что Кай ударился лбом об него, когда заходил. Место, в котором он оказался, было тёмное и неприветливое. В тусклом свете единственной свечи, стоявшей на подоконнике одного из заколоченных окон, можно было различить следы разрухи: повсюду висели многочисленные клочья паутины, слегка колыхавшиеся от лёгкого сквозняка; ошмётки штукатурки были разбросаны по полу; по углам валялись груды хлама; можно было даже различить толстый слой пыли на всех горизонтальных поверхностях. Кай с недоверием осматривал дом: в таком вряд ли могла жить дама, здесь явно уже давным-давно никто не жил. Менестрель, конечно, с самого начала заподозрил неладное, но теперь начал почти паниковать.
- Давай, шагай! Чего встал? – прикрикнул сзади Эллоуне.
- Ты за дурака меня держишь?! – Кай хотел сказать это с возмущением, а получилось со страхом дрожью.
- Я тебя сейчас снова ударю! - его спутник показал кулак.
Менестрель проглотил противный комок в горле и подчинился. Они поднялись по шаткой лестнице на второй этаж. Там горело три свечки, комната была очень маленькой, и их хватало на то, чтобы осветить в ней всё. В комнатке было много изломанной мебели, небольшой квадратный стол на четырёх человек, рядом с которым стояли две табуретки. В комнату проникал очень яркий серебристый лунный свет через единственное узкое окно, возле которого стояла женщина, облачённая в просторную жёлтую одежду, на её голову был наброшен красный шёлковый платок. Лица её не было видно, так она стояла спиной к вошедшим, но у Кая бешено заколотилось сердце, и он думать забыл о страхе за себя: он узнал её, это была Кнайне.
- Вот эта дама, ты должен играть ей, понял? А теперь я вас оставлю, - сказал Эллоуне и поспешил убраться.
Некоторое время оба молчали, Кай не смел даже вздохнуть, а Кнайне, казалось, вообще не замечала его присутствия. Взгляд женщины был устремлён куда-то вдаль, гораздо дальше пределов города, тонувшего в лунном свете; посмотрев на Кнайне, можно было подумать, что она старается разглядеть исчезнувшие в ночной пелене горы: настолько пристально она всматривалась в темноту. Затем она отвернулась от окна и подошла к менестрелю. Кай впервые увидел её лицо так близко с их первой встречи. Её лицо, такое безмятежное, такое безупречное, освещённое всполохами беспокойного огня свеч, было самым прекрасным, что видел в своей жизни юноша. Она наклонилась к нему так близко, что её тёмные упругие локоны едва не коснулись его. В эту секунду мальчику показалось, что он потеряет сознание. Ему было боязно дышать и лишний раз поднять на неё взгляд, когда она была рядом с ним. Кнайне с интересом разглядывала Кая, его ветхую одежонку, его узкие руки с длинным тонкими пальцами, его нежное детское лицо, от подбородка до ушей покрытое густым румянцем. В её глазах читался какой-то немой вопрос, который даже она сама не могла облечь в слово.
- Сыграй для меня, - тихо попросила она.
Кай молча повиновался. Он взял в руки свою лютню, сел прямо на грязный пол и легонько коснулся струн. Кнайне вернулась к окну и снова стала всматриваться в ночную даль, словно не замечая юного менестреля, покорно играющего для неё одной. Его пальцы сначала с опаской неуверенно бродили по струнам, которые издавали негромкий медленный мотив, но постепенно Кай осмелел, и музыка его становилась всё живее и живее. Мелодия была печальной против его воли, но она, как и в прошлый раз под деревом, шла прямо из самой души и слагалась прямо на ходу и оттого была особенно прекрасна. Кай уже не мог остановиться, он вложил в музыку всё, что чувствовал в присутствии Кнайне, всё сильней и сильней ударялись пальцы о струны, всё больше невыразимой боли источала мелодия, невыразимой боли и невыразимого счастья… О, как много он говорил своей музыкой, как много души было в этих чарующих звуках! Сейчас менестрель играл в сто раз лучше, чем на площади под деревом, ведь рядом с ним была его муза. Странное чудо свершила Кнайне, сама о том не ведая: Кай, бездарный, лишённый всякого таланта мальчик, вдруг открыл в себе неиссякаемый источник музыки и красоты. Так распускается лунник, так всходит солнце, так расчерчивает небо ослепительная молния…
И вдруг Кай запел. Его голос, как и он сам, необыкновенно преобразившийся любовью, был чистым, как горный ручей, как звон хрусталя в просторном зале. Могло показаться, что это вовсе не он поёт, а кто-то иной его губами. Кроме того Кай пел на совершенно незнакомом ему языке, он не понимал слов, которые диктовала ему душа, но он понимал смысл песни. Юноша даже не осознавал, что он поёт на другом языке. Он вложил в песню всю свою любовь, всю свою душу, самого себя, ибо он играл для Кнайне. Кай и думать забыл о записке, которую написал ей накануне, это всё уже неважно, неважно ничего на свете, кроме этого самого момента и этой самой песни и всего того, что он вложил в свой голос, что он хотел сказать и показать.
Кнайне, как и Кай, понимала смысл пени и не осознавала, что слышит эти слова первый раз в жизни, она абсолютно не удивилась им, как будто так и должно быть. Её искалеченная душа откликнулась на эту песню и эту музыку, Кнайне почувствовала тупой укол странного чувства, которому не знала названия.
Ностальгия. Новое, неведомое для неё чувство, память души, которую ничто на свете не могло убить и уничтожить. Вся жизнь Сестрой Сна, все старания, которые приложили её учителя, чтобы убить в Кнайне всё человеческое, рассыпались прахом. Оно рассыпалось ещё раньше, когда она пробудила в себе сознание, но теперь происходило нечто большее – воскресение души. Кнайне казалось, что эту песню, этот голос и эту мелодию она уже слышала давным-давно, только не может вспомнить этого. Ей на мгновение почудились полоски света, как сквозь горизонтальные прорези, и полумрак в тесном помещении, а потом вихри света и радугу, чей-то звонкий смех, ласковые прикосновения ветра, пейзажи, которые она никогда не видела; но ей вспомнилось это лишь на миг, и через секунду она забыла это навек.
А Кай всё играл и пел. Если бы кто-нибудь его услышал, то, наверное, заплакал бы горачими слезами или просто остолбенел, поражённый музыкой, как молнией. Даже ледяное сердце оттаяло бы при звуке этой неземной мелодии.
Кто знает, что случилось, если бы Кай играл дальше, что бы они оба вспомнили друг о друге и о самих себе, какую память души пробудили бы звуки прекрасной мелодии и голоса менестреля, но они ничего больше не вспомнили.
Внезапно лопнула струна, мелодия и песня тотчас же оборвались. Мальчик вдруг очнулся от наваждения и с ужасом посмотрел на очерченную лунным светом фигуру Кнайне: не был ли он дерзок? Не сказал ли лишнего, не перестарался ли? Конечно, перестарался, ведь даже струна лопнула, а ведь была почти новая! Почему любимая ничего не говорит? Неужели он её разозлил?
- Ты можешь идти, - сказала Кнайне, не оборачиваясь.
Кай подчинился и ушёл. Кнайне ещё некоторое время стояла у окна и дышала свежим ночным воздухом. Луна серебрила у неё на щеке мокрую дорожку единственной слезы.

XII.
Мефодий стоял на каменистой площадке, которая, очевидно, когда-то была берегом реки. Перед ним простиралось пересохшее русло, далеко впереди сочные зелёные равнины терялись в дали под тенью нависших над самым горизонтом туч. Ветер гнал по небу белоснежные кучевые облака; солнце было почти в зените. Необыкновенная тишина стояла вокруг, но то была не гробовая тишина, без единого шороха, нет, эта тишина была наполнена обыкновенными звуками, к которым Мефодий не захотел прислушаться в прошлый раз, но ясно различал сейчас: стрекотали кузнечики, завывая, пел ветер свою печальную песню, слышались отдалённые раскаты грома, оповещающие о приближающейся грозе. Но кроме грома ничего другое пока этого не выдавало. Солнце пекло Мефодию голову.
Сам не зная, почему, он остановился на берегу пересохшей реки, не в силах сделать больше ни шагу. Печальный вид опустевшего русла наводил тоску на пожилого менестреля. Ему представлялось, что ещё при его жизни это была большая, полноводная, звенящая река, но однажды что-то произошло с ней, и она высохла. Больше вода не серебрится в этом русле, больше не плавают, сверкая чешуёй, в ней маленькие рыбки, не напиться больше усталому страннику этой воды и не отдохнуть на её берегу. «Отчего же ты высохла? – спрашивал мысленно Мефодий, - Отчего иссякли твои ключи?» - но мёртвая река молчаливо хранила свою тайну. Возможно, обычный человек и не задумается над тем, почему река пересохла, его сердце не встревожится от вида пустого русла, он просто пройдёт мимо. Но менестрелю, вечному страннику и поэту, заметна каждая мелочь и, как истинный художник, он сопереживает тому, чего другие вообще не заметят.
Много ли людей будут так беспричинно грустить, глядя на пустое русло среди зеленеющих равнин? Многие ли посочувствуют умершей реке, многие ли попытаются представить себе времена, когда вода беззаботно сверкала в этом русле? У многих ли людей появится в сердце щемящая тоска от вида этих сухих мёртвых камней, которые некогда ласкали прозрачные холодные струи юркого потока? Много ли людей опечалятся от вида этого молчаливого памятника навсегда ушедшего прошлого? Всё это ты неизбежно почувствуешь, если ты душою художник. У всего на свете есть своя история, и есть, о чём рассказать. Но эта пересохшая река ничего не сказала менестрелю о минувшем, её безводное русло само по себе было лишь его слабеющим эхом.
Мефодию казалось, что сам он в глубине души чем-то стал похож на эту мёртвую реку, он знал, что, если он перейдёт дно усопшей реки, то под его пальцами больше никогда не родится музыка, никогда не зазвенят песни, никогда они больше не порадуют слух людей. «Что стало со мной?» - думал пожилой менестрель.
Он то смотрел в землю, то на небо, то на пересохшее русло. Странная грусть овладела им, он знал, что, стоит ему оказаться на той стороне, как всё будет кончено. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким. «Зачем я бросил мальчика там? – размышлял он, - В совсем незнакомом городе, одного, без поддержки. Разве он заслужил это?»
Мефодий не осознавал этого, но Кай был для него смыслом всей жизни, вдохновением всех песен. Если нить, связывающая их сердца, оборвётся, то Мефодий потеряет своё духовное богатство, и весь его талант обратится прахом из-за того, что душа его будет мертва. Раньше он считал своего внука обузой, свалившейся ему на голову. В этом он винил злую судьбу, которая свела его когда-то с его женой, из-за чего на свет появилась его дочь, оставившая ему впоследствии внука. Внук стал живым отголоском давних событий, которые могли вообще не произойти. Вольная жизнь научила Мефодия очень многому, но не ответственности. Пожилой менестрель просто решил смиренно нести этот крест, коли он выпал ему. Но никогда прежде он не смотрел на Кая как-то иначе, чем на обузу или, в лучшем случае, как на компаньона. Он любил его, он заботился о нём и считал это искуплением ошибки, которую он совершил, женившись давным-давно.
Только теперь он понял, что Кай был для него благом, единственной отрадой и последним близким человеком на свете. Он был очень горд и тщеславен, поэтому не хотел признавать свой глубокой привязанности к внуку. Но здесь, на берегу пересохшей речки, где вокруг на многие километры не было ни единой души, где природа с её первозданной целительной тишиной была так близко и ощутимо, Мефодий не мог не быть честен с собой. Кай был для него подарком судьбы, милосердным даром, которого он не заслужил, а Мефодий легкомысленно бросил его без поддержки. Это было просто кощунством, плевком в душу, чёрной неблагодарностью за многие годы безмятежной радости совместного существования. Кай же всего-навсего влюбился! Первый раз в жизни, но так сильно, что пошёл наперекор своему деду! А тот воспринял это, как оскорбление, ведь сам никогда в жизни не был так влюблён, как Кай.
Единственного случая неповиновения было достаточно, чтобы рассорить их. Теперь Мефодию было очень стыдно. Да, стыдно, и, хоть он и был уже далеко не молод, жизнь не переставала давать ему уроки. «Надо вернуться», - подумал менестрель, но всё-таки переступить через свою гордость было не так-то просто. Мефодий никогда прежде не извинялся ни перед кем на свете. Это и странно, и удивительно: он прожил целую жизнь, так и не попросив ни разу прощения у другого человека,  и, по сути, никогда искренне не раскаявшись ни за один грех, которых было немало. И это было преступлением, за которое его ещё ожидала жестокая расплата.
Вдруг во внезапном озарении Мефодий понял, что Кай, его светлый луч жизни, скоро потухнет  навсегда, и он прямо сейчас теряет бесценные минуты, которые он мог бы провести рядом с внуком.
Тогда пожилой менестрель, не ожидая больше ни секунды, повернул обратно и помчался, обнаружив в себе огромный запас юношеской силы и прыти.

XIII.
Кай ехал верхом. Это было очень странно, потому что Кай всегда боялся лошадей. Он не мог вспомнить предыдущих событий и совершенно не понимал, как он очутился на лошади. Лошадь, похоже, была не очень-то довольна своим седоком, иначе бы она не трясла его так беспощадно. Но Кай огляделся и понял, что это от неё не зависит, ведь вокруг был непроходимый лес. Неудивительно, что несчастное животное спотыкалось и недовольно ржало.
Вдруг оглушительно прогремел гром. Кай, будь он самим собой, тут же свалился бы с коня от испуга, но юноша не мог управлять своим телом, оно, как это ни странно, жило само по себе. Казалось, что даже сознание Кая соседствовало с каким-то совершенно другим, чужим, но чем-то знакомым ему сознанием. Внезапно он заметил, что что-то юркнуло между деревьев. «Олень!» - пронеслось в его голове, но тут же Кай одернул сам себя: «Да, какой же это олень?!» Он пришпорил коня, и тот, сделав несколько больших шагов, вышел на широкую лесную поляну. Она показалась ему смутно знакомой, хотя Кай точно знал, что не видел её раньше. «Теперь-то я найду дорогу обратно!» - подумал Кай и изумился собственным мыслям.
Кажется, олень удрал. Но нет, он снова показался между стройными белыми берёзками. У Кая не было времени сообразить, что это на самом деле такое. Он вытащил стрелу из колчана, натянул тетиву, задержал дыхание и выстрелил. Послышался гулкий звук удара. Кай с удивительной лёгкостью слез с лошади и важной походкой подошёл к своей добыче.  Разглядев то, что лежало в траве, он вдруг одной рукой схватился за сердце, а второй – за тонкий ствол ближайшей берёзы. Мир вдруг стал мутным, словно Кай глядел на него сквозь запотевшее стекло. Дождь забарабанил по листьям; капли, ударившиеся о лицо Кая, казались обжигающе холодными.
Он подстрелил не оленя! Это была девочка! Маленькая, совсем кроха! В её ярко-голубых глазах застыл страх, всё платьице было в крови, а из груди торчала длинная стрела. Рядом лежала корзинка, из которой высыпалась земляника, маленькие алые ягодки походили на брызги крови. Кай уронил лицо в ладони. «Боже… Что я наделал!» - подумал он в отчаянии.
Неожиданно небо разорвала ярчайшая молния, исполосовав своими кривыми ветвями весь серый купол от края до края. Незамедлительно последовал и невероятно сильный гром.
Кай в панике бросился бежать, забрался на лошадь и помчался прочь от ужасной картины смерти. Ему казалось, что его догоняет старуха с косой, но она не была смертью, она была кое-чем пострашнее: его совестью. Вскоре его взору предстало зрелище окрестностей, исчезающих в усиливающемся ливне. Где-то очень далеко он смутно различал большой замок, казавшийся маленьким камешком среди массивных влажных холмов, составляющих основной ландшафт этих мест. На флагштоках реяли знамёна, рисунок которых разглядеть было невозможно, угадывался лишь их цвет, цвет индиго, который ни с чем не спутать. Правда, Кай скорее догадался, что у этих флагов такой цвет, чем различил его. Синие, синие флаги…
Всё вокруг заволокло серым холодным туманом, и Кай перестал ощущать себя в мире.

Из-за этого кошмарного сна, Кай чувствовал себя ужасно всё утро. Даже прекрасные воспоминания о минувшем вечере его почти не радовали. К тому же, он, как ни старался, не мог вспомнить ничего, что случилось после того, как Кнайне велела ему удалиться. Зато он мог в деталях вспомнить то, что этому предшествовало, но, к сожалению, он забыл мелодию и слова песни, которую пел для неё. 
К слову, скупердяй Эллоуне наврал про вознаграждение и не оставил Каю ни копейки, но об этом менестрель вообще не вспомнил. Его беспокоило то, что он так и не узнал, осталась ли она довольна его исполнением и захочется ли ей ещё раз послушать его игру. «А может ли быть Сестра Сна вообще чем-то довольна?» - пронёсся вдруг в голове Кая неожиданный вопрос. Он испугался и вдруг вспомнил про своё письмо, которое он написал ей прошлым вечером.
- О нет! – воскликнул он вслух, - Я просто болван!
Кай совершенно забыл про письмо, а ведь вчера вечером у него был отличный шанс передать его Кнайне. Он начал напряжённо думать, как бы снова с ней встретиться и поскорее. Встреча с ней была так прекрасна и так удивительна, что он захотел непременно встретиться с ней вновь. Кай дал себе слово, что объяснится ей в своих чувствах.
Поразмыслив, он решил обратиться за помощью к Дарье, потому что никого, кроме неё, он в городе толком не знал.
Но найти её оказалось не так-то просто, потому что она могла свободно ходить по улицам только с наступлением темноты и до рассвета. В другое время она редко выходила из своего убежища, и Кай понятия не имел, где оно. Он решил пройтись по тем местам, где он обычно видел её, надеясь, что он и в этот раз её встретит.
Менестрель повсюду носил с собой лютню, он решил вообще больше с ней не расставаться, потому что инструмент рядом почему-то всегда придавал смелости Каю, а смелость теперь ему была нужна, как никогда. Слава богу, у него были запасные струны, чтобы заменить лопнувшую, и лютня снова стала, как новенькая.
Весь день в городе царила безумная суета: жители готовились к предстоящему празднику. Что в городе собирались праздновать, было совершенно неясно, и менестрель даже не пытался это у кого-нибудь узнать, потому что вряд ли он смог бы получить нормальный ответ.
Ему казалось, что встреча с Кнайне должна была исцелить его душевные раны, которые он одну за другой получил в этом страшном городе. Однако всё оказалось совсем не так. Каю стало ещё больнее. Ему много и не нужно было, только знать, что Кнайне счастлива, но внутренний голос ему подсказывал, что в этом городе счастливым не сможет быть никто и никогда. Рана в его сердце, которая кровоточила с того момента, как ушел Мефодий, зарубцевалась лишь на то время, когда он был рядом с Кнайне, а теперь стала кровоточить ещё сильнее, потому что Кай стал острее чувствовать одиночество и тоску по дедушке. Вдобавок все эти чувства только усугубил недавний ночной кошмар, приснившейся ему уже второй раз.
Не найдя убежища Дарьи, он бесцельно бродил по улицам, наблюдая бесконечную суету сумасшедших и иногда любуясь каменными драконами и пагодами, которые были повсюду в разнообразии. Конечно же, Блаженная нашла его первой. Встретились они на той самой площади, где Кай недавно играл под деревом.
- Эй! – услышал юноша знакомый голос.
- Дарья?
Пару секунд ответа не было.
- Иди сюда! – снова послышалось совсем рядом.
Кай повертел головой и увидел Блаженную, которая опасливо выглядывала из-за большой статуи сидящего дракона. Менестрель побежал к ней.
- Здравствуй! Я искал тебя, Дарья!
- Пошли, надо поговорить, - ответила она.
Она привела его в один из узких переулков, которые были тёмными даже в солнечный день.
- Дарья, - начал Кай, - я хочу у тебя кое-что узнать.
- Что тебе нужно?
- Я хочу узнать, по каким ещё улицам ходят патрули Сестёр Сна и в какое время.
Блаженная удивлённо подняла брови.
- Зачем это тебе надо? – поинтересовалась она.
- Я хочу встретиться с Кнайне, - ответил юноша.
- Это ты можешь сделать завтра на празднике, если тебе сильно хочется.
- Правда? – Кай не поверил своим ушам.
- Да, все Сёстры Сна будут сопровождать королеву. Но ты сможешь поговорить со своей Кнайне, если захочешь, когда шествие кончится.
- Неужели? О боже! Спасибо, Дарья, у меня, как гора с плеч!
- Кай, теперь мне нужно тебе кое-что сказать, - очень серьёзно сказала Блаженная.
- Конечно, говори.
- Я вижу, что ты не собираешься покидать город.
- И что с того? Снова будешь меня упрашивать уйти отсюда?
- Нет, - ответила Блаженная, - но мне нужно предупредить тебя. Этот город – палач, Кай. Он не опустит, не искалечив. Я живу здесь всю жизнь и отвечаю этим за грехи, совершенный мной ещё до моего рождения.
На секунду Кай замер в изумлении.
- До рождения? Как такое может быть?
- Знаешь, я слышала когда-то, что путь не кончается смертью, и я поверила в это. Но однажды я поняла, что и начинается он не с рождения. Точнее, начат не с рождения. Все времена и события существуют одновременно, точки отсчёта не существует. Наивно считать, что после смерти мы перестаём существовать и перестаём совершать разные действия. После встречи с математиком я поняла, что так же наивно считать, что и до рождения мы не существовали и не совершали действий. Будущее и прошлое одинаково бесконечны. Рождение – уже не начало, а смерть – ещё не конец. Понимаешь, Кай?
Кай посмотрел на неё так, словно видел впервые. Перед ним была уже совсем другая Дарья, такой он никогда не видел её прежде.
- Ты говоришь загадками.
- Я знаю. Но я лишь хочу предупредить тебя о том, что этот город сам по себе выполняет особую роль. Пришедшие сюда никогда не уходят прежними отсюда, - сказала Дарья, - Жизнь здесь – страдание. Для всех.
- Я не понимаю. Ты говоришь, что этот город – палач, но я не возьму в толк, за что меня наказывать? Неужели я как-то провинился перед городом?
- Нет, город тут не при чём, он просто выполняет приговор.
- Ты меня запутала. Какой ещё приговор? – Кай совершенно ничего не понимал из слов Блаженной.
- Когда-то давным-давно, когда я ещё не была Дарьей, я совершила много грехов. Я была фанатиком, который уничтожал сотни людей, лишь за инакомыслие. Безумцами называла я их и за безумие казнила… Но безумцем была сама я. И волею Судьбы душа моя пришла сюда, в этот город, и стала Дарьей, мною.
Они разошлись, больше ничего друг другу не говоря. Кай не хотел вдумываться в то, что сказала ему Дарья. Он не знал, почему, но он хотел забыть всё, что он слышал. Кай чувствовал, что если он вдумается, то поймёт смысл слов Блаженной; он боялся их подлинного смысла.
Это был последний разговор Кая с Дарьей. С тех пор он её никогда больше не видел.

XIV.
К вечеру тяжёлые мрачные тучи закрыли небо над городом, а ночью разразилась жуткая гроза. Кай почти не спал в ту ночь. Он боялся, что ему снова приснится тот чудовищный кошмар, в котором он убил ребёнка. Когда он погружался в смутную дрёму, ему снился густой непролазный лес, но оглушительный гром снова будил его. Всякий раз Кай вздрагивал и просыпался в холодном поту. Молнии то и дело сверкали на небе, заполняя на мгновение маленькую комнатку холодным белым светом. Мальчику казалось, что эта гроза никогда не кончится и утро никогда не наступит. Наверное, это была самая долгая и самая мучительная в его жизни ночь. Однако ближе к рассвету ветер выдохся и ливень утих.
Кай вышел на улицу до зари и поторопился к знакомому месту, где в это время должна была проходить процессия Сестёр Сна. Город, скрытый тихой предрассветной темнотой, выглядел немного зловеще, казалось, что время вдруг остановилось, чтобы передохнуть, прежде чем снова помчаться без оглядки; красивые статуи драконов, тонувшие в синевато-сером сумраке, холодно поблёскивали мокрой чешуёй, и их взгляд, казалось, проникал сквозь плоть к самому сердцу. Каю пришла в голову странная мысль, что на самом-то деле это драконы были настоящими правителями города; безмолвные серые кардиналы, недвижно сидящие на своих сторожевых постах, зорко следили за жизнью горожан своими невидящими каменными глазами.
Тучи, выплакавшись за ночь, ушли за горы, и чистое и прозрачное небо над Безымянным было усыпано множеством звёздочек, как сверкающей пылью, свет которых потихоньку мерк на востоке. Горы были похожи на сплошную стену из чёрного сапфира под чуть розоватым предрассветным небом, в их глубокой синеве лишь едва угадывались очертания скал и лесов.
Дойдя до места, Кай стал ждать, когда появятся Сёстры Сна, лелея надежду, что среди них на этот раз всё-таки будет Кнайне. Было холодно и мокро, он пытался  согреть себя и быстрыми шагами ходил взад-вперёд. Ожидание длилось почти вечно, и Кай утвердился в мысли, что время в предрассветные часы здесь замирает.
И вот, наконец, они показались. Двигаясь, как обычно, изящно и бесшумно, Сёстры Сна медленно шли по улице, освещая её своими маленькими светильниками. Кай всматривался в их лица, и его сердце бешено заколотилось, когда он узнал среди них милое, прекрасное лицо Кнайне. Он даже не поверил сначала своим глазам.
- Кнайне? Это ты?
Та посмотрела на него и, хотя её лицо осталось бесстрастным, она вдруг остановилась. Остальные женщины шли дальше, ничего не заметив. Кнайне замерла, глядя на Кая, и в этот момент она стала похожа на прекрасную мраморную статую.
Его сердце готово было выпрыгнуть из груди, он не мог проронить ни слова и не мог поверить своему счастью. Она его заметила! Она смотрит на него своими глубокими тёмными глазами. Она так близко! Неожиданно в порыве чувства Кай бросился и обнял её. Обнял крепко и одновременно нежно, уткнулся лицом ей в плечо и заплакал.
- Я люблю тебя, Кнайне! Слышишь? Я люблю тебя!
Она ничего не сказала, не отстранила его. Несколько секунд она спокойно и неподвижно стояла, позволяя Каю держать себя в объятьях.
Дарья не преувеличивала, когда говорила о способностях Сестёр Сна. Лишь несколько мгновений менестрель обнимал её, а потом Кнайне неожиданно исчезла прямо из его объятий, и Кай, потеряв опору, упал на холодные мокрые камни улицы. Счастье оказалось таким быстротечным! Мальчик потерял все силы и не мог подняться на ноги.  Он просто лежал лицом вниз, всё его тело содрогалось от рыданий. Его переполняли чувства, и он ничего не мог с собой поделать. Каю было смертельно стыдно за свою дерзость.

Праздник в городе начался утром, но главная часть была оставлена на вечер. Кай видел многие праздники, самые разные и в разных городах, но никогда прежде  он не видел ничего похожего на праздник в Безымянном городе.
Он был бы красив, если бы не был так уродлив. Он был и загадочен, и ужасен, и отвратителен. Все большие улицы были завешаны множеством фонариков самых разных расцветок и размеров. Жители горланили какие-то дурацкие бессмысленные песни, пританцовывали, набивали полные рты праздничных кушаний. Отовсюду слышались взрывы хлопушек, чувствовался запах пороха вперемешку с запахом еды. Кай впервые за всё время своего пребывания в городе услышал, как смеются тут люди. Это был даже не смех, это был лихорадочный хохот помешанных людей, одержимых неизлечимым безумием. Это был хохот жреца в религиозном экстазе, только что принесшего на алтарь своего тёмного бога человеческое жертвоприношение; это был хохот маньяка, изуродовавшего очередную жертву; это был хохот вампира, опьяневшего от только что выпитой крови; это был надрывный хохот сумасшедшего, стянутого смирительной рубашкой. От этих ужасных звуков, сердце Кая уходило в пятки.
Люди были разряжены в совершенно непонятные костюмы. Менестрель не мог понять, на что они должны быть похожи по задумке, пока, наконец, не догадался и не ужаснулся своей догадке. Костюмы на жителях были исключительно красных оттенков, на ткань было нашито много лишних лоскутов и заплаток, а на спине, руках и груди были намалёваны белые пятна. Вскоре до Кая дошло, что они изображали изуродованных людей с содранной кожей, у которых в некоторых местах выступали кости, а лоскуты красной ткани обозначали собой обвислые клочья кожи и мяса. Это было отвратительно, но, очевидно, горожане так не считали. Некоторые надевали большие яркие маски, без прорезей для глаз (или с очень маленькими прорезями), маски изображали человеческие лица или морды животных с неизменно круглыми, вылезшими из орбит глазами с покрасневшим белком.
Очевидно, главным достоинством праздника для горожан было бесконечное множество еды, но люди не ели, а жрали всё, что помещалось им в рот. Они походили на животных, которые только и знали, что лопать и лопать, не задумываясь о том, что их еда на самом деле пропитана ядом, а вода стала застоявшейся гнилой жижей. Кай не смел прикоснуться к еде, хотя у него ещё оставались местные деньги, чтоб её купить. Ему казалось, что вся она отравлена и что он заразится безумием этого города, если возьмёт в рот хоть что-нибудь. Удушливый запах разнообразных яств преследовал мальчика повсюду, пропитал его одежду и волосы, вызывал приступы тошноты и ужасное отвращение. Каю то и дело становилось дурно.
На самой широкой улице города должно было быть главное шествие, в котором будут участвовать все Сёстры Сна и королева. Но до этого было ещё далеко, поэтому пока что на этой улице царила страшная неразбериха. Помимо всего прочего, в городе везде звучал барабанный бой, который, видимо, считался музыкой. Правда, этот примитивный ритм без мелодии с трудом можно было назвать даже пародией на музыку. Тупой однообразный мотив не мог сравниться со сложными, нежными и переливчатыми мелодиями, которые умели исполнять Кай и его дедушка.
Вся атмосфера города стала ещё более гнетущей, чем всегда. То, как горожане веселились, танцевали, отмечали свой ненормальный праздник, показывало всю глубину их помешанности и запущенную стадию неизлечимой болезни этого общества. Это было торжество абсолютного безумия, праздник сумасшествия.
С наступлением темноты начала свой ход процессия королевы и Сестёр Сна. По словам Дарьи, весь орден должен был присутствовать на этом празднике, а, значит, и Кнайне будет среди них. Сначала по улице шли шуты на ходулях в уродливых костюмах и масках, размахивая горящими с двух концов факелами, за ними шли музыканты, выбивающие на больших барабанах торжественную мелодию. Примечательно, что люди на ходулях и барабанщики действовали очень профессионально, словно всю жизнь этим занимались; однако если возможно было бы заглянуть под их отвратительные маски с выпученными глазами, то мы увидели бы знакомые бездушные лица с остекленевшим взглядом без блеска, и у нас бы создалось впечатление, что их тела живут независимо от разума, а души их бродят неведомо где. Кай кое-как протолкался в передние ряды зрителей и пристально наблюдал за шествием, боясь пропустить среди толпы свою возлюбленную. От страха и волнения он крепко сжимал в руках лютню, но его сердце всё равно колотилось так бешено, что гул крови в ушах почти заглушал все прочие звуки.
После шутов на ходулях и барабанщиков появились Сёстры Сна. Кай даже не представлял себе, как их на самом деле много! Вся улица была заполнена грациозно шагающими женщинами в одинаковых красно-жёлтых одеждах. Как ни старался Кай, он не мог разглядеть лицо каждой в отдельности, их черты казались смазанными, нечёткими.
Вскоре показался и огромный паланкин королевы, который несли по шесть рослых мужчин с обоих концов. По мере того, как он приближался, барабанный бой становился всё чаще и громче. Когда паланкин  был совсем рядом с Каем, барабаны резко смолкли и процессия остановилась. Менестрель вглядывался в лица Сестёр Сна и вдруг увидел Кнайне совсем рядом с паланкином. Сердце его на мгновение замерло и заколотилось ещё сильнее, и в создавшейся тишине это был самый громкий звук.
Томирис встала и обвела взглядом своих подданных. Королева была немолодой женщиной лет пятидесяти или старше, одета она была в дорогое платье в той же цветовой гамме, что и у Сестёр Сна: золотой, жёлтый и алый.  У Томирис было осунувшееся от возраста лицо, покрытое паутиной тонких морщин, темные волосы с одной-двумя седыми прядями, сложенные в замысловатую причёску, сильно вздёрнутые и аккуратно выщипанные брови-дуги, прямой ссохшийся нос, тонкие губы, окрашенные блестящей рубиновой помадой и жестокий взгляд чёрных глаз, взгляд властного самоуверенного тирана, неумолимого, как смерть.

XV.
Королева некоторое время стояла молча, а потом начала говорить речь. Кай решительно ничего не запомнил из того, что она говорила. Томирис громко чеканила слова, и на каждое слово толпа отзывалась торжествующим воем, но за всем этим совершенно терялся смысл её речи. Собственно, его и не было, людям не нужно было ничего, кроме звука голоса своей госпожи.
Менестрель смотрел на возлюбленную, изредка бросая взгляд на Томирис. Он обдумывал, как бы ему подойти к Кнайне и заговорить с ней. Вдруг он совсем рядом услышал чей-то возмущённый шёпот:
- Это же наш шанс! Почему не прикончить её сейчас, когда есть возможность?!
- Ш-ш-ш! Говори потише! – этот голос Каю показался знакомым, - Мы не сможем этого сделать! Здесь куча стражников и Сестёр Сна, готовых заслонить королеву своим телом.
- И что? Они не успеют её заслонить! Нужно только выбрать подходящее место и напасть внезапно!
- В этом случае убийце бы пришлось нападать с воздуха, а как ты это себе представляешь на такой широкой улице? Не для того Аврора пробудила твой разум, чтобы ты им не пользовался!
- Но Томирис только раз в год бывает на виду, как сейчас! У нас не будет другого шанса её убить!
- Почему ты говоришь это мне сейчас, а не на собрании Авроре?! Спорил бы с ней, а не со мной! Я не посвящён во всё её планы.
- Сейчас Томирис уязвима, как никогда! Почему не убить её, я не понимаю!
- Заткнись! У Авроры свои виды на сегодняшний праздник.
Дальнейший разговор Кай дослушать не смог, потому что как раз в это время Томирис окончила свою речь, и процессия под бой барабанов двинулась дальше.
Большая улица выходила на центральную площадь города, где, очевидно, и должна была произойти кульминация праздника. Когда паланкин королевы двинулся дальше, за ним последовала и вся толпа. Каю было трудно двигаться в этой давке, его толкали со всех сторон, два раза он чуть не выронил лютню, в результате он потерял из вида Кнайне и отбился от основной массы народа. Он пытался снова протиснуться между людьми, но народу было так много, что это оказалось невозможно. Поэтому Кай обошёл площадь по краю, чтобы не попасть в тиски многолюдной толпы. К сожалению, с того места, где он стоял, обзор был никакой, только возвышающийся паланкин королевы можно было различить над головами, но ни Сестёр Сна, ни Кнайне не было видно. Это удручало. Менестрель решил выждать, когда основное действие пройдёт, и люд на площади немного разойдётся, вот тогда у него появится шанс догнать Кнайне и поговорить с ней. Правда, стоило Каю подумать о том, что он ей скажет, он начинал дрожать от волнения, а слова не шли ему на язык. Мальчик понятия не имел, что скажет ей и сможет ли вообще сказать что-то. Записку, написанную недавно, он потерял, а новую писать у него не было времени. Кай решил, что извинится за свою дерзость и ещё раз уже спокойнее признается в своих чувствах. Он хотел задать Кнайне много вопросов, но даже при мысли о том, что он будет рядом с ней, юный менестрель терял дар речи.
Кай предчувствовал, что этот праздник добром не кончится и финал будет отвратительным, а, может, и кровавым. Если бы он вслушивался в речь королевы, то уже безошибочно догадался бы о том, что планируется в конце. Когда паланкин королевы достиг центра площади, барабаны смолкли повторно, торжествующие крики в толпе стихли, и вновь воцарилось короткое молчание.
Дело в том, что в этот момент королева должна была выбрать жертв. По традиции, в конце празднества девять-десять человек зверски убивали, несчастные должны были мучиться на виду у всего города и расстаться с жизнью в ужасных страданиях. Этот отвратительный садистский ритуал был необходимым и главным условием единственного праздника Безымянного города, а страшные костюмы горожан символизировали именно это. Таким образом раз в год люди выплёскивали всё своё накопившееся буйство.
Сон разума и в самом деле порождает чудовищ. Звериные инстинкты – единственное, что целиком и полностью осталось горожанам. Они урезонивались в течение года Сёстрами Сна, но раз в год необходимо было выплеснуть их и снять напряжение таким образом.
Однако в этот раз всё пошло иначе. Прежде чем Томирис успела выбрать жертв, произошло нечто совершенно неожиданное.
- Смерть королеве! – послышался громкий возглас откуда-то из гущи толпы.
Женщина вздрогнула всем телом и машинально повернулась в ту сторону, откуда послышался крик.
- Умри, Томирис! – тут же последовал второй с другого конца площади.
Далее на правительницу города обрушилась волна возмущённых криков, однако кричали не все, а лишь немногие.
- Свободу нам!
- Умри, тиран!
- Мы хотим иметь нормальную жизнь! – и так далее.
Томирис узнала голоса всех, кто кричал, и была поражена. Все они были аристократами - именно теми, кто должен был подчиняться непосредственно ей самой, и это испугало её превыше всего. Произошло непредвиденное, и это уже само по себе обозначало начало краха её пирамиды.
Королева знала, что подчинить разум аристократов могли только лишь Сёстры Сна, но это было возможно только в том случае, если у них появится самостоятельное сознание и воля, а этого просто не могло быть.  Либо люди просто сами начали мыслить, и в этот большой промах можно было бы поверить, если бы кричащие были не аристократы, а простые горожане, тогда можно было бы подумать, что Сёстры Сна просто не справляются со своим обязанностями, отчего некоторые люди смогли мыслить и анализировать и пришли к выводам. Но нет, и этого не могло быть, ведь даже если бы кто-нибудь из них начал думать сам, у него просто не хватило бы знаний для полноценного анализа. Однако королева не знала, что на самом деле это очень даже возможно, и примером тому была Дарья Блаженная, о существовании которой Томирис даже не подозревала. Но даже этот вариант невозможен, потому что кричавшие оказались теми людьми, чьим сознанием управляла королева лично, и она-то точно знала, что ошибки уж с ними-то случиться не могло. Тогда в чём причина? Отчего произошёл сбой в системе? Теми, кто мог перевесить влияние Томирис на разум этих людей, были только Сёстры Сна. Сама Томирис не обладала могуществом, которым обладали они, потому что не заплатила цену, которую заплатили они. Только Сестра Сна могла подчинить себе разум аристократа и оставить королеву в неведении об этом. Из всего этого следовало, что одна или несколько из Сестёр обрели собственный разум и независимую волю. Но такое было совершенно невозможно! Поэтому королеве пришёл в голову ещё один вариант о том, что в город проник смутьян, который обладает схожими способностями, что и её подопечные, и, похоже, посягает на её власть! Теперь она поняла, что её сил недостаточно, чтобы обладать полной властью над знатью, потому что появился некто, кто эту власть прямо у неё из-под носа увёл, а она даже не заметила!

Однако все эти доводы появились в голове Томирис несколько позже, а поначалу она могла только стоять на своей платформе, сражённая величайшим изумлением и страхом. Ей достаточно было лишь одной мысли, чтобы решить судьбу этих несчастных. Обычно она выбирала жертв для праздника просто по методу случайного тыка, теперь же всё было очевидно: непокорные умрут прямо сейчас и этим даже будут следовать традиции.
Кай обо всём догадался, когда стражники со всех сторон грубо полезли в толпу доставать из неё бунтарей, хотя Томирис никакого приказа не отдавала и даже жеста не делала. Юноша понял, что их убьют и, скорее всего, с крайней жестокостью. Надо было что-то делать! Но что? Он стоял в самых последних рядах и протолкнуться и остановить стражников не было ни малейшей возможности.
«Играть!» - пронеслось вдруг в голове Кая. Он даже не совсем понял логику этой мысли, но она показалась ему самой правильной, ведь это было единственным, что он мог сделать.

XVI.
И Кай начал играть. К счастью, лютню он носил с собой. Он не знал, какую именно мелодию сыграть будет лучше, поэтому доверился своей интуиции, отключил свою память и начал сочинять на ходу, как делал это на малой площади под деревом и во время встречи с Кнайне. Мелодия сразу легко сложилась под пальцами юного музыканта, он с силой ударял по струнам, стараясь сделать звук как можно более громким, чтобы его услышали все. В первые секунды его ещё никто слушал, но Кай так старался, что люди, уже ожидающие кровавого зрелища, забыли о своём желании и начали с удивлением оборачиваться. Ещё через пару секунд замерли и замолчали все до единого.
Менестрель сделал маленькую паузу, поглядел на обездвиженную и онемевшую толпу и ударил по струнам с удвоенной силой, потому что он увидел, что его музыка действует на людей. Его музыка смогла остановить или хотя бы приостановить готовящийся акт кровавого насилия, музыка смогла заставить целую толпу на время забыть о своих низменных инстинктах и прислушаться к настоящей красоте. Высокое искусство есть истинная панацея, исцеляющая от страшной болезни даже целое общество. Кай вложил в музыку свою душу, как делал это раньше – и остановил зло. Его мелодия была громкой и прекрасной, словно звенела горная река белогривыми водопадами, словно пел густой лес своим многообразием звуков, словно шумело море своей волшебной симфонией тысяч разбивающихся о скалы волн – такой необыкновенной была музыка Кая. И трудно было поверить, что он ещё совсем недавно был почти бездарностью.
Люди не могли шевельнуться, охваченные все разом каким-то дивным, неописуемым чувством, которое они даже сами не могли толком понять, и безумие в глазах их меркло.
Но эти прекрасные мгновения длились совсем недолго. Томирис подумала, что это он и есть тот самый пришелец, который задумал что-то плохое и прямо сейчас пытается обратить народ против неё. Она всей душой пожелала ему смерти, и это желание мгновенно почувствовали Сёстры Сна и внушили его всем людям, которые находились в поле зрения каждой из них. Сила гипноза Сестёр Сна была так велика, что мгновенно выкорчевала первые хрупкие ростки красоты в душах горожан.
Кай почувствовал опасность инстинктивно. Он ещё не успел понять, в чём дело, но уже бросился бежать со всех ног. Ему, конечно, следовало выбрать для бегства маленькую узкую улочку, а не продолжение широкой главной улицы, но, когда жизнь висит на волоске, нет времени на раздумья. Его попытки спасти людей в мгновение ока обратились против него бедой.
Он бежал так быстро, как позволяли его ноги, но из-за спины слышался топот и вой несущейся толпы. Всё пошло прахом! Всё кончено! Сейчас они его догонят, и не станет на свете юного менестреля по имени Кай. На бегу он случайно выронил свою лютню, и у него не было времени её поднять. Мальчик услышал хруст дерева: бесчинствующая толпа растоптала его инструмент в пыль.
В минуту смертельной опасности Кай сумел развить необыкновенную скорость, за всю жизнь он никогда так быстро не бегал, но толпа всё равно его нагоняла. Впереди показалась высокая каменная стена, улица кончилась, впереди был только тупик. В те секунды Кай не думал о себе, он думал лишь о Кнайне, всей душой надеясь, что её не тронут в этой отвратительной давке, что она останется в неприкосновенности, что она не пострадает. Неважно, что случится с ним самим, ведь он сделал всё, что мог. Добежав до стены, Кай остановился и зажмурился, ожидая, что в то же мгновение толпа налетит на него, вдавит его тело в стену, размозжит его череп о камни… Но ничего не случилось. Через пару секунд гул крови в ушах стих, и он расслышал совсем близко музыку. Это была дивная чарующая мелодия, исполняемая настоящим виртуозом. Каждый звук, каждая нота были до того проникновенными, что обезумевшая толпа остановилась и замерла в нерешительности. Кай не верил своим ушам. Неужели?..
Он обернулся и увидел застывшую толпу, а перед ней высокую фигуру человека с лютней в руках. У него были седые волосы и узкие плечи, он играл уверенно, спокойно и виртуозно. Это был Мефодий. Какое чудо или провидение послало его сюда, Кай не представлял, но он так обрадовался своему удивительному спасению и появлению дедушки, что упал на колени и расплакался.
Искусство вновь усмирило ярость и агрессию, люди успокоились и стали просто слушать мелодию, которую исполнял пожилой менестрель. Они были потрясены до глубины души, но даже сами ещё не осознали это. Сумасшествие горожан перестало быть беспросветным, оно отступало перед непобедимой силой красоты. И ведь на самом деле не нужно было проливать кровь, чтобы сделать этих людей свободными, не нужно было смещать одну власть и ставить другую, не нужно было даже распускать орден Сестёр Сна, которые манипулировали их сознаниями – никаких агрессивных действий делать было совершенно не нужно, чтобы излечить людей от безумия. А нужно было просто показать им высокое искусство, дать их изголодавшимся заблудшим душам истинную красоту, которой им так не хватает, и если она закрепится в них, то уже ничто не сможет отнять у них свободу. Люди этого города были злы, кровожадны, жестоки и безразличны к страданиям ближних оттого, что в их душах была пустота. Но пустоту нельзя победить или искоренить, её можно лишь заполнить. И заполнить её могла только чистая красота, истинная, великая и вечная, только так можно было бескровно излечить эту болезнь общества – неся в массы эту красоту. Даже самые искалеченные человеческие души откликнутся на неё.

Сказать, что Томирис была потрясена – не сказать ничего. Её сковал смертельный ужас от того, что её стойкую непоколебимую пирамиду рушит нечто столь невесомое, хрупкое и уязвимое, как музыка. Она поняла, насколько на самом деле эфемерна её власть над людьми, которую она так крепко удерживала почти двадцать лет. Ничто на свете не могло убить человеческую душу. Душа, скованная, забитая, униженная, похожа на крошечное семечко, десятилетиями лежащее в безводной почве; нужна лишь одна капля влаги, чтобы заставить его шевельнуться, а вторая заставит его прорасти. Душа – это семечко с невероятной силой жизни, и чем меньше вокруг него воды, тем благодарнее оно примет то, что появится.
Все жители Безымянного города имели души, и их души затронула музыка. Мефодий играл и играл, а Томирис не могла ничего сделать, не могла повторно обратить толпу против менестрелей, потому что потеряла власть над ней и даже над самой собой. Праздник сумасшествия впервые не кончился ни смертоубийством, ни бесчинством, ни отвратительной вакханалией. Когда Мефодий доиграл до конца, люди стали постепенно расходиться, никто из них не улыбался, а некоторые даже плакали. Музыка вызвала не буйную радость, а глубокую грусть в горожанах, но это было настоящее искреннее чувство.
Томирис тоже покинула площадь, причём одной из первых. Она ушла в глубоких раздумьях о том, как ей поступить. Конечно же, она не собиралась оставлять смутьянов в живых, но она хотела сначала узнать от них, что же у них за музыка, способная управлять толпой, ей было важно знать природу того, что пошатнуло её власть, чтобы впредь пресекать это в зародыше. Возможно, ей следовало арестовать их на месте, но она на некоторое время потеряла всё своё влияние на кого бы то ни было, в первую очередь, потому что потеряла точку опоры сама, поэтому она махнула рукой на всё, отложила всё на завтра. Будь она в здравом уме, она никогда бы так не поступила, но её внутреннее равновесие было навсегда подорвано всем произошедшим. Она стала уязвима и на некоторое время перестала трезво рассуждать вовсе.
К сожалению, просвет в душах горожан сохранился ненадолго, потому что Сёстры Сна знают своё дело, на них чарующая мелодия не действовала, ведь они даже не были личностями. Память о волшебной музыке не сохранилась ни у кого, кто лёг спать той ночью, остались лишь глубокие и необъяснимые чувства, ибо над чувствами людей Сёстры Сна были не властны.

XVII.
Когда все разошлись, был почти рассвет. Кай не смел до этого времени тревожить своего деда, молчаливо и неподвижно стоящего рядом с ним. Мефодий смотрел на силуэт гор, синева которых была так глубока, что они казались почти чёрными, и слёзы ручьями текли по его смуглому лицу.
- Дедушка? – наконец проговорил Кай, коснувшись его плеча, - Дедушка, ты в порядке?
- Кай! – Мефодий выронил лютню из рук и обнял внука, - Мой милый, мой добрый мальчик! Прости меня!
- Дедушка! – воскликнул Кай, прижимаясь к нему, - Прощаю. Прощаю! И ты меня прости!
Слова бессильны описать эту сцену! Они поняли друг друга, поняли, как никогда. Мефодий осознал, что никогда не ценил своего внука. Но именно сейчас, именно в эту секунду он почувствовал, что Кай – самое дорогое существо в его жизни, и страх за жизнь внука, неотступно преследовавший его, отступил. Всё было хорошо, пусть ненадолго, пусть в этом сумасшедшем городе, полном помешанных людей, но прямо сейчас в эту секунду всё было хорошо, и они очень сильно любили друг друга.
- Дедушка, - сказал Кай, спустя некоторое время, - мою лютню растоптали. Извини, я не смог её сберечь.
- Мой родной, это невеликая потеря. Я тебе сделаю новую, намного лучше и красивее, не беспокойся об этом.
- Спасибо, дедушка, это было бы здорово!
Они медленно шли по улицам полупустого города и негромко беседовали. Темы их разговора плавно перетекали из одной в другую, и они не уставали возвращаться к одному и тому же. Не слишком важно говорить, о чём именно они беседовали, в основном они вспоминали всё, что пережили вместе, смешные и тяжёлые случаи, радость и грусть и ещё много всего, о чём можно было вспомнить. Важно было само их общение, а не то, о чём они говорили. Кай и Мефодий были по-настоящему счастливы, общаясь друг с другом. То были прекрасные мгновения.

Томирис не выходила из своих покоев. Она пыталась придумать план действий, но всякий раз она сбивалась, и ей приходилось начинать заново. Страх разрастался в ней, подобно уродливому сорняку, и пожирал её разум. Как мало, оказывается, было нужно, чтобы нарушить внутреннее равновесие королевы.
Так и не придя к однозначному решению, она стала придаваться воспоминаниям прошлого: это немного успокаивало её.
Давным-давно она была великой воительницей, когда-то сражавшейся за справедливость. Слава о ней неслась далеко впереди неё, и её узнавали во всех городах, в какие она приходила. Барды слагали песни о её доблестных подвигах. Однако молодость и сила со временем исчезают, и через это проходит каждый человек, а особенно герой. Томирис решила оставить в мире воспоминание о себе молодой, полной сил и благих намерений, а не о стареющей женщине-воину, которая из-за того, что руки стали слабы для ношения меча, взялась за плуг или косу. Это будущее было совершенно недопустимо для воительницы Томирис. Поэтому она хотела погибнуть в битве, как настоящий витязь, но смерть всякий раз обходила её стороной. В конце концов, когда ей исполнилось тридцать два года, она просто отправилась странствовать по миру.
Она обошла много мест, и однажды судьба завела её сюда, в Безымянный город. Предыдущий правитель города приметил необычную пришелицу и решил поговорить с ней. Он был очень стар, детей у него не было, и ему нужен был преемник. Но разве в сумасшедшем городе возможно было выбрать его? Долгое время никто не посещал город, но вот, появилась она! Очень умная и сильная женщина, зрелая, но ещё молодая. Это было именно то, что нужно. И Томирис приняла власть.
Конечно, старый правитель перед этим обучил её секретам, с помощью которых он управлял орденом Сестёр Сна и знатью. Он показал ей, как выбирать новых членов в орден. Она оказалась способной ученицей и через несколько лет заняла место на вершине социальной пирамиды Безымянного.
Со временем она ввела некоторые новшества, вроде министров и городской стражи (раньше ни того, ни другого не было), но главный принцип управления городом, она не меняла, он был очень удобен для неё. Ей понравилось быть единоличной владычицей целого города, которая управляла не только жизнью своих подданных, но даже их мыслями.
Но всё-таки Томирис не была бесчувственной женщиной, и ей тоже нужно было куда-то изливать свои эмоции. Поэтому у неё появились любимицы из Сестёр Сна. Конечно же, ими были наиболее талантливые и способные девушки. Томирис называла их своими «верными», несмотря на то, что все Сёстры были одинаково верны ей. Среди них появилась и молодая девушка по имени Кнайне. Томирис называла её «своей верной Кнайне», ей иногда даже казалось, что Кнайне тоже прониклась к ней верноподданническими чувствами, хотя она прекрасно знала, что никто из Сестёр Сна не имеет даже самостоятельного сознания. Однако всё-таки Томирис отдавала предпочтение некоторым их них.
И вот случилось совершенно неожиданное. Пирамида пошатнулась! Предыдущий правитель рассказал ей обо всём, что ей следовало знать, не сказал он лишь о том, что делать в случае, если в городе объявятся смутьяны или Сёстры Сна престанут подчиняться. 
Всё-таки Томирис не могла полностью отрицать тот вариант, что кто-то из ордена Сестёр Сна плетёт козни против неё. Теоретически любая из них, будь она независимой личностью, смогла бы незаметно освобождать некоторых людей из-под влияния снов и дать им свободу от сумасшествия. Но все эти женщины в жёлто-красных балахонах были лишь бездушными телами, пустыми оболочками без содержимого, у них был общий разум на всех, естественно, королева знала об этом. Личность в них была, только когда они были совсем маленькими девочками, лет до шести-семи личность и свободная воля умирали в них навсегда, взамен этого они обретали сверхъестественную силу. Их коллективное сознание происходило от разума королевы, и если бы какая-нибудь из женщин начала думать сама, то Томирис рано или поздно почувствовала бы это. Но всё было безупречно, как всегда.
У Томирис было два сознания. Одно из них было для ордена Сестёр Сна, а второе было личным. Научиться такому разделению надвое собственного разума было непросто, но она смогла. Намерения и тайные желания королевы обычно были недоступны для Сестёр. Она сама выбирала, что дать своим подопечным «услышать», а что нет. Таким образом не создавалось никакой неразберихи среди Сестёр, и личные мысли королевы оставались личными. Однако Томирис не подумала, что таким же образом Сёстры Сна могли бы скрывать от неё и свои личные мысли, если бы они у них были.
Сильный стресс ослабил королеву, и она сама не заметила, как сломала грань между двумя своими сознаниями. Кое-что из того, о чём она думала, эхом прокатилось по всему ордену. Впрочем, в этом не было особенного вреда, потому что никто в ордене не обладал способностью к размышлению и анализу. Почти никто.
В конечном итоге Томирис решила, что слишком долго тянет со всеми своими размышлениями, и отдала приказ следить за пришельцами до завтра, а завтра поймать их и привезти к ней. Её мучило болезненное любопытство, что же это за музыканты, зачем они пришли сюда и как их музыка смогла повлиять на толпу. «Можно не торопиться, - подумала она, - никуда они не денутся, я не отпущу их из моего города».


XVIII.
Во второй половине дня небо снова затянуло хмурыми сизыми тучами и пошёл дождь. Кнайне стояла на широком балконе под самой крышей высокого каменного здания, стены которого были украшены замысловатой резьбой, ставшей от времени едва различимой на бессмысленно сером камне. Этим большим зданием был храм сна – то самое место, где она обучилась всему, что знала и умела, и где по сей день губились жизни молодых девушек, избранных в Сёстры Сна. Если бы Кнайне были ведомы сильные чувства, то она, наверное, ненавидела бы этот храм. Однако она не испытывала никаких эмоций к каменным стенам, комнатам, балконам, лестницам и этажам, насквозь пропитанным сандаловым дымом.
Кнайне стояла неподвижно, как всегда, её взгляд был устремлён в даль, словно она хотела разглядеть сквозь пелену дождя очертания неведомых земель, лежащих далеко за пределами города. Дождь безжалостно хлестал по черепице крыши, выстукивая бессмысленную, но убаюкивающую мелодию. Вода, стекая по стокам, попадала в большой желоб под крышей, который был сделан в виде растянувшегося во всю длину китайского бескрылого дракона. Изредка Кнайне бросала взгляд на то, как из открытой пасти дракона извергался бурный поток воды. Шум дождя был такой сильный, что все прочие звуки тонули в нём, только гром время от времени заглушал его.
Кнайне никогда ничего не видела, кроме этого города. Она никогда не покидала его пределов, никогда не видела вблизи изумрудную зелень хвойного леса, никогда не ходила по горным тропам, никогда не вдыхала хрустальный воздух высокогорья. Ворота города редко закрывали, обычно войти и выйти могли все желающие, но ни Кнайне, ни кому-то ещё из города никогда не приходило в голову выйти за пределы городской черты, чтобы насладиться прекрасной горной природой. Для неё вообще не было такой роскоши, как чувство наслаждения, радости, любви, глубокого счастья, успокоения, нежности – всё это было отнято у неё ещё в раннем детстве, и Кнайне до сих пор не могла вернуть это. С другой стороны, обретя разум, она решила, что ей больше ничего не нужно. Она видела проявления эмоций без разума, она ведь не раз была свидетельницей ежегодного праздника – единственного праздника в городе сумасшедших, и решила, что любые чувства – это следствие сумасшествия. Она тогда ещё не знала, что чувства бывают разные.
Поначалу Кнайне и не думала спасать город. Она, старательно скрывая от королевы свою личность, несколько лет лишь наблюдала и делала выводы. Безымянный город был всем для Кнайне, и ей казалось, что её судьба написана переплетениями его улиц. Всё в городе было ей знакомо и близко: архитектура, люди, Сёстры, стража, храм сна, сама Томирис; долгое время Кнайне даже не приходила в голову мысль о том, что в городе что-то не так, ведь она не видела ничего на свете, кроме него. Но однажды к ней пришло неожиданное озарение, и она поняла, что королева бессовестно узурпировала власть над городом и даже над мыслями его жителей, все они безоговорочно подчиняются её прихотям, а посредничал между ними орден Сестёр Сна. Даже обретя разум, Кнайне не задумывалась над своей работой, а просто выполняла приказы её светлости до тех пор, пока количество её знаний не перешло в качество.
И тогда она поняла, почему неведомая сила заставила её разум пробудиться, она поняла, в чём её миссия и что она должна сделать. И это стало для неё единственным смыслом жизни. Она осознала, что нет на свете высшего блага, чем посвятить всё своё существо великой, высокой цели, достичь её любыми средствами и пожертвовать ради неё чем угодно. Этой целью стало освобождение города от диктатуры Томирис. Кнайне понимала, что для этого нужно всего-навсего убить её, но потеря центральной власти привела бы  к ещё большему хаосу и безумию. Пока была королева, был и порядок. Да и убить её было не так-то просто. И Кнайне решила всё подготовить, она разработала план, первым пунктом в нём было освобождение некоторых других людей от безумия. Это был рискованный эксперимент, ведь неизвестно, как начали бы вести себя эти люди. Первым был министр Эллоуне, с ним проблем не возникло, он, конечно, был не готов к свободе, но она его не уничтожила, несмотря на опасения Кнайне. Эллоуне стал очень полезным союзником. Затем она стала по одному освобождать тех, кто мог быть ей полезен, в их числе был и бывший стражник по имени Динолне.
Кнайне защищала их разум от посягательств других Сестёр Сна. Таким образом она создала свой заговор против королевы.
Как талантливая Сестра Сна, Кнайне обладала большой силой внушения и могла заставить кого угодно делать всё, что она ему повелит, но было в городе одно место, где её сила не действовала. Это была территория дворца королевы. Само собой, это было предусмотрено для того, чтобы обезопасить правителя или правительницу в случае, если случится что-то из ряда вон выходящее. На территории дворца могут находиться только министры, слуги, аристократы, если их позовут, и специальные телохранители королевы, Сёстрам Сна было запрещено находится там. А большую часть своего времени Томирис проводила именно во дворце, поэтому организовать её убийство было проблематично.
Небо расчертила ослепляющая ветвистая молния. Кнайне невольно закрыла глаза. Прогремел долгий гром, на несколько секунд заглушив собой все звуки.
События на празднике, как и ожидала Кнайне, сделали Томирис уязвимой. Правда, вмешательство менестрелей было совершенно неожиданным, но всё получилось как нельзя лучше. Кнайне получила, что хотела: ей стали доступны мысли королевы. Теперь смерть Томирис стала лишь вопросом времени.
«Она подозревает Сестёр Сна, – размышляла Кнайне, - Прекрасно. Всё идёт по плану. Больше нельзя медлить, иначе я рискую».
Ливень всё усиливался, очертания крыш домов терялись в нём, городская стена лишь слегка угадывалась вдалеке. За этой стеной был целый мир, о котором Кнайне не подозревала. Может быть, в душе она мечтала покинуть ненавистный город сумасшедших? Возможно, если бы она не была одержима своей идеей спасения людей от безумия, она бы уже давно так и поступила.
Кнайне предупреждала всех, что одного лишь ограждения от влияния Сестёр Сна недостаточно, чтобы стать по-настоящему свободным от безумия, для этого нужно ещё перебороть себя. Но никто из заговорщиков так до конца и не излечился от сумасшествия, каждого из них теперь захватило чёрное тщеславие, потому что каждый считал себя особенным, избранным, возвысившимся над всеми остальными жителями города. Это и было самым страшным, заговорщики подняли на высокий пьедестал себя, а не их общую цель. Никто не был ей предан по-настоящему, и это было существенной проблемой.
Кнайне планировала убить Томирис на территории дворца, когда рядом с ней не будет охраны. Теперь, когда она, наконец, смогла подслушивать мысли королевы, отследить этот момент стало просто. Осталось лишь выбрать подходящего человека.
Внезапно она вспомнила о менестрелях, вмешавшихся в действие праздника накануне. Кнайне вдруг задрожала, хотя совсем не замёрзла в своём балахоне. Её до сих пор беспокоил вопрос, почему же она несколько дней назад ни с того ни с сего захотела послушать музыку того юноши. Зачем вызвала его, а потом отослала обратно, ничего ему не объяснив? Она и себе ничего не объяснила и так и не смогла понять своих чувств. После этого она решила больше не иметь с ними дела, потому что испугалась, хотя и не могла себе в этом признаться.
Кнайне знала, что жить им осталось недолго, потому что Томирис не оставит это просто так. После того, что произошло на празднике, первыми подозреваемыми у королевы были именно они, а уж потом Сёстры Сна.
«Один из них ушёл, а потом вернулся, - думала она, - Это нелогично. Они вообще не ведут себя логично. Все люди из-за стены такие? Неважно. Если не спасти их до завтра, то они погибнут. Он мне пригодится. Второй мне не нужен. Возможно, мальчик захочет его тоже вовлечь в дело. Пусть, это не важно. Решено».
Небо вновь осветила ярчайшая молния. Секунду спустя последовал оглушительный и долгий раскат грома. Ливень становился все сильнее и сильнее.
«Я обязана спасти этот город от безумия. Эти люди во мне нуждаются. Я должна дать им шанс. Кто, если не я? Кто вытащит их всех из этого стоячего болота? Это мой святой долг».

XIX.
Весь день Кай с дедушкой играли для посетителей таверны. Поначалу было пасмурно, а потом и вовсе полил дождь, так что ни о каких прогулках по городу и речи быть не могло.
- Дедушка, - тихо обратился Кай, когда зал почти опустел и они перестали играть.
- Да, родной?
- Что нам делать? – юноша боялся затрагивать эту тему весь день и всё ждал момента, когда они с дедом останутся наедине, - Я… люблю Кнайне больше жизни и уйти из города не могу. Но и оставаться здесь тоже просто ужасно, люди тут помешанные, порядки дикие просто, человеческая жизнь вообще не ценится. Как мне быть?
Мефодий улыбнулся.
- Ты хочешь уйти, но не можешь?
- Да, дедушка… если я не буду видеть её, то, наверное, просто умру… - Кай густо покраснел, признание в этом даже дедушке ему далось нелегко.
- У этой проблемы есть решение, - ответил пожилой музыкант, - Давай возьмём её с собой?
Кай не поверил своим ушам.
- Ты разрешишь ей путешествовать с нами? – неуверенно переспросил он.
- Конечно! Почему бы и нет? Пускай пойдёт с нами, ей наверняка хочется повидать свет.
- И она с нами увидит города, сёла, деревни? И степи, и леса, и море?
- Ну, разумеется! – с улыбкой ответил Мефодий.
У Кая на глаза навернулись слёзы. Наконец-то был развязан последний узел страданий в его сердце! Решение оказалось на удивление простым и незамысловатым.
- Только тебе нужно её найти и предложить пойти с нами, - сказал дед.
- Я почти уверен, что она согласится! Мы все вместе уйдём и забудем про этот город, как про страшный сон, - Кай вдруг охнул, неожиданно вспомнив про приснившейся ему недавно кошмар, где он убил ребёнка. Он зажмурил глаза, пытаясь отогнать от себя страшные образы.
- Кстати насчёт сна, пошли-ка спать, а? – предложил Мефодий, - Уже почти полночь.

Кай долго не мог заснуть. Он постоянно ворочался в постели, его начала мучить тревога о том, что Кнайне может не согласиться. Наверное, влюблённые люди никогда не пребывают в равновесии, их постоянно что-нибудь беспокоит. В конце концов, он всё-таки погрузился в смутный сон.
Поначалу ему не снилось ничего конкретного, но постепенно сон становился всё более и более отчётливым. Ему снилось, будто он в какой-то тёмной комнате с двумя небольшими окнами напротив друг друга. Из одного окна лился яркий свет, но оно был слишком узким, чтобы осветить всё помещение. В комнате был стойкий запах сандаловых благовоний. Сначала Кай думал, что он в этом странном месте совсем один, но вдруг он услышал какой-то шорох.
- Кто здесь? – спросил он.
Вместо ответа из тьмы на свет вышла изящная фигура. Это была женщина в просторных золотистых с красным одеждах, ниспадающих до самого пола, свет мягко вырисовал прекрасные струящиеся складки. В странно густом жёлтом свете кроваво сверкали рубины её ожерелья. Кай с первого взгляда узнал её лицо. Это была Кнайне. Как всегда строгая, спокойная и безупречная, она стояла перед ним.
- Кнайне? – изумлённо пролепетал он, - Неужели это ты?...
Она некоторое время молчала, застыв, словно статуя, а потом заговорила:
- Слушай меня внимательно. Тебе и твоему спутнику грозит опасность. Если вы до рассвета не явитесь в указанное мной место, вас ждёт смерть. Вы должны спастись, - её голос звучал без интонаций, но громко и отчётливо, хотя губы едва шевелились.
- Смерть? Что?! Не может быть! О чём ты говоришь Кнайне? – мысли Кая окончательно перепутались.
- Запомни эту фразу, - продолжала его возлюбленная, - «Реют синие флаги, помощь придёт к рассвету» - ваши жизни зависят от того, запомнишь ты эти слова или нет!
Это было последним, что сказала Кнайне. Сон стал меркнуть и терять очертания.
- Кнайне! – завопил Кай, - Куда ты? Стой! Не уходи!
Сон куда-то провалился. Вместо него возник другой. Кай почувствовал дуновение ветра на своей коже, огляделся и увидел, что находится на пороге трактира, в котором они с дедушкой жили. Но вместо того, чтобы зайти внутрь, Кай развернулся и пошёл вперёд по улице: его тело не слушалось его, и ноги шли сами по себе. Был предрассветный час, и улицы пока оставались безлюдны. Он миновал несколько улиц и свернул на одной из них налево. Довольно долго он шёл вверх по ней, а потом вдруг свернул направо. Улица понемногу сужалась, вскоре он вышел в маленький сумрачный тупичок, слева в стене дома была невзрачная деревянная дверь. Это место Каю показалось ужасно знакомым, он был определённо уверен, что был здесь раньше, но никак не мог восстановить это в памяти. Его рука самовольно постучала в дверь. Через пару секунд послышался приглушённый мужской голос:
- Реют синие флаги…
Кай ожидал, что его губы сами проговорят отзыв, но этого не произошло. Секунду он стоял в раздумьях, а потом ответил:
- Помощь придёт к рассвету.
Тихонько скрипнув, дверь открылась. За порогом была непроницаемая мгла. Кай мгновение поколебался, шагнул в неё и проснулся.

XX.
Юноша бросился будить деда.
- Что такое, Кай? – пробурчал Мефодий.
- Дедушка скорее! Нам грозит смерть! Скорее, вставай!!! – закричал внук.
- В чём дело, родной? Ещё даже не рассвело!
Кай быстро собирал их небогатые пожитки.
- Доверься мне, дедушка! Нам надо торопиться! Объясню по дороге.

Они быстро шагали по пустым улицам города, в точности повторяя путь Кая во сне. Он очень торопился, потому что боялся забыть маршрут, который указала ему Кнайне. Мефодий еле поспевал за ним.
- Скажи-ка ещё раз, где эта дверь? – спросил он, когда они остановились на минутку отдышаться.
- Выше. Нам нужно выйти на её улицу. Пошли, дедушка, я знаю, что делаю! – и Кай снова пустился бегом.
Мефодию очень не понравилось вставать ни свет ни заря и искать какую-то неведомую дверь, но внук был так уверен, что тот сон ему действительно послала Кнайне, что он поверил ему.
С пробуждением Кай вспомнил, где видел ту дверь, это была та самая незаметная дверь в стене, к которой он пришёл, когда следил за Кнайне в тот самый вечер, когда они с дедом второй раз играли у мадам Шуонне. С тех пор столько всего произошло, что Каю казалось, что тот вечер был тысячу лет назад.
Они свернули ещё раз налево и оказались в том самом тупике. Было ещё темно, но Кай различил очертания маленькой двери. Он изумлённо охнул: совпадение с его сном было абсолютно точное.
- Это она, дедушка, - сказал Кай, когда они остановились у двери.
- Удивительно, но твой сон был вещий, мальчик, - пробормотал Мефодий, - Чего ты ждёшь? Постучи и скажи пароль.
Кай уже занёс руку, но вдруг одёрнул её. Ему внезапно пришло в голову, что, когда дверь откроется, за ней не будет ничего, кроме холодной липкой темноты, которая поглотит их обоих, и жизни их оборвутся. «Нет! – сказал он себе мысленно, - Кнайне не могла меня обмануть!» - и уверенно постучал. С той стороны послышался низкий голос:
- Реют синие флаги…
Мгновение Кай вспоминал отзыв.
- Помощь придёт к рассвету, - негромко произнёс он.
Слегка скрипнула несмазанная петля, и дверь отворилась. На менестрелей из сумрака смотрело лицо Эллоуне: он ожидал их появления. В темноте Кай не разглядел, насколько высока дверь, и даже при своём среднем росте стукнулся головой о косяк, когда входил. Вслед за ним зашёл его дедушка, предчувствуя недоброе, он взял внука за руку и крепко сжал её.
- Аврора ожидала, что ты придёшь, - обратился Эллоуне к Каю, - Она так же ожидала и то, что ты придёшь не один. Что ж, не заставляй её ждать.
Он проводил их на третий этаж. Всё ужасно напоминало Каю его предыдущее свидание с Кнайне, и он никак не мог решить, хорошо это или плохо.
Они пришли в просторное тёмное помещение с двумя окнами, одно из них выходило на восток, в нём виднелся клочок светлеющего предрассветного неба. В помещении стоял сильный запах сандала, в точности, как и во сне. Посреди комнаты стоял большой стол, стулья вокруг него пустовали, кроме места во главе стола: там сидела Кнайне. Её черты скрывал полумрак, но это определённо была она. Эллоуне потянул Мефодия за рукав.
- Пошли, Аврора будет говорить только с мальчиком.
- Нет! – воскликнул он, - Я останусь с внуком!
Кнайне молча встала и подошла к ним. Она двигалась очень грациозно, как всегда. Когда она оказалась достаточно близко, Мефодий смог рассмотреть её лицо. Оно было очень красивым, но при этом почему-то и страшным.
- Не беспокойся за него. Я только поговорю с ним. Он в безопасности, - спокойно сказала она Мефодию.
При всём своём упрямстве он не смог не подчиниться внушению Кнайне и, не сказав ни слова, отпустил руку Кая и пошёл вниз по лестнице вслед за Эллоуне.
«Кай влюблён в эту женщину? – думал он, - Но она же холодна, как лёд! Она никогда не полюбит его».

Когда они остались наедине, Кай набрался решимости заговорить первым.
- Кнайне... прости меня, пожалуйста, что я был дерзок и осмелился дотронуться… в смысле, это был порыв, я зря ему поддался. Впрочем, теперь ты знаешь, что я… что я люблю тебя… В общем, я не должен был. Просто, я очень люблю тебя… Ох… - он не смог договорить, слова застряли у него в горле, уши горели, а лицо стало пунцово-красным.
Кнайне не обратила внимания на его бессвязную реплику и сказала:
- Садись за стол. Возможно, разговор, который нам предстоит, будет долгим.
Кнайне направилась обратно к своему месту, и Кай послушно сел рядом с ней.
- Если у тебя есть какие-то вопросы ко мне, задавай их сейчас, - проговорила она.
Менестрель набрал в грудь побольше воздуха и выпалил:
- Кнайне, скажи, неужели ты любишь меня?
Выражение её лица не изменилось, но она явно не восприняла этот вопрос всерьёз. Кай хлопнул по губам ладонью.
- Ох… что я говорю? В смысле… я хотел спросить, ты поэтому меня спасла от смерти? То есть, почему ты послала мне тот сон и спасла нас от смерти? - юноша шумно выдохнул.
- Я действительно внушила тебе сон и предупредила тебя, потому что мне… впрочем, скажу об этом чуть позже. Спрашивай, если ещё есть вопросы.
У Кая была просто масса вопросов!
- Как ты это сделала? Неужели все Сёстры Сна так могут? Ты же Сестра Сна, верно? Мне одна девушка сказала, что вы очень страшные и у вас нет ни разума, ни чувств. Но это вздор! Ты – личность, необыкновенная личность! Ты так прекрасна! О, я не могу выразить, как люблю тебя! Ах.. прости, я опять говорю глупости…
- Да, я в самом деле одна из ордена Сестёр Сна, и я могу многое. Но вовсе не это должно тебя волновать сейчас. Знай же, что Томирис намеревается убить тебя и твоего деда, а перед этим выпытать из вас все ваши знания. Она ошибочно считает, что вы обладаете силой, сравнимой с нашей, и это её сильно беспокоит. Вам нельзя покидать пределов этого здания, иначе вы попадётесь страже. Когда мы одни, можешь именовать меня как угодно, но при остальных называй меня Авророй. Ты понял меня?
В её голосе звучали металлические нотки, но Кай сиял от счастья просто, потому что был так близко к ней и слышал её голос. Он ловил каждое слово, как драгоценность, эти мгновения казались ему самыми счастливыми на свете. Он боялся поднимать на неё глаза, его бросало то в жар, то в холод, и ему чертовски трудно было заставить себя связно говорить. На гладкую поверхность стола одна за другой капали крупные капли слёз, то были слёзы счастья.
- Я понял, Кна.. Аврора… нет, Кнайне.... Я… скажу дедушке, чтобы он не уходил отсюда, - пролепетал он, - Но всё-таки… Кнайне, зачем? Зачем ты меня привела сюда? Зачем предупредила и спасла? Зачем сказала пароль?
«Неужели он настолько глуп? Это затрудняет дело», - подумала Кнайне, а вслух сказала:
- Я назвала тебе пароль и отзыв к нему, чтобы ты мог войти сюда. А предупредила и привела сюда затем, чтобы попросить тебя об одной услуге.
- Услуге? Кнайне, любимая, я… я сделаю для тебя всё, что угодно! Только скажи!
- Отлично. У тебя больше нет ко мне вопросов? Мне важно, чтобы ты меня не перебивал.
Сердце Кая колотилось, как сумасшедшее.
- Есть… ещё один. Кнайне… - Кай задрожал крупной дрожью, - Кнайне, не хотела бы ты… присоединиться к нам с дедушкой и путешествовать с нами?
- Уйти из города?.. – её голос потерял прежний металлический звон и стал тихим и даже слегка испуганным.
В первый раз в жизни ей пришла в голову мысль о том, чтобы покинуть город. Предложение Кая вызвало в ней странные чувства, не то возмущение, не то ликование.
- Хорошо, я согласна, - отчеканила она, - Я пойду с вами куда угодно, если ты сделаешь то, о чём я попрошу, - это была ложь от первого до последнего слова, но Кнайне прекрасно понимала, что менестрель доверяет ей всем существом.
Кай уронил лицо в ладони и зарыдал от счастья. Его собеседница терпеливо ждала, пока он успокоится, после чего сказала:
- Теперь слушай меня внимательно…

Мефодий думал, что, когда первая беседа его внука с возлюбленной минует, Кай сможет совладать со своими чувствами и обретёт хоть долю успокоения. Пожилой музыкант ожидал, что Кай придёт счастливым и взволнованным и тут же бросится к нему, рассказывать, какая Кнайне прекрасная, и никакими силами нельзя будет его заставить замолчать. Но Кай явился мрачный, как никогда в жизни, и не сказал дедушке ни слова.

XXI.
Кнайне позвала Эллоуне, и они довольно долго беседовали.
- Аврора, я не могу понять твоей логики! – возмущённо сказал министр.
- Тебе необязательно её понимать, - ответила Кнайне, - Ты должен просто сделать то, что я тебе велю.
- Я не про то! Я об этом мальчишке и его деде! Зачем тебе они понадобились? Сама говорила, что после праздника у нас не будет на них времени. А тут вдруг решила их самолично сюда привезти, выдала им наше убежище. Впервые вижу, чтобы твои слова так очевидно не совпадали с твоими действиями. Впрочем… - министр вдруг сделал паузу, - я, кажется, уже понимаю. То, что они сделали на празднике, может быть полезно нам в…
- Это не имеет никакого отношения к моему плану, - перебила его Кнайне, - Мальчик нужен мне по совсем другой причине.
- Другой? Какой же? – Эллоуне был в полном недоумении.
- Ты должен выполнить всё, что я поручила. Займись этим немедленно, - приказала Кнайне, проигнорировав его вопрос.
- Аврора, ты уверена, что именно завтра? – спросил министр.
- Нет, я не уверена, потому что не уверена Томирис.
Эллоуне, помолчав немного, вдруг сказал:
- Близится развязка. Я жду её с нетерпением.
- Ступай!
Министр ушёл, ему и без того уже следовало быть во дворце.

Ни Мефодия, ни Кая не выпускали наружу, объяснив это тем, что им грозит опасность. После беседы с Кнайне Кай весь день был очень мрачный, и дедушка никак не мог разговорить его. К вечеру в комнате на третьем этаже собрались почти все заговорщики, кто мог беседовать непосредственно с Кнайне. Менестрели остались совсем одни на нижнем этаже. Кай наконец-то начал говорить и сказал деду, что Кнайне согласилась путешествовать с ними и что завтра после обеда они смогут отправиться в путь. На вопрос Мефодия, почему же не с утра, Кай ничего не ответил: он очень не хотел говорить дедушке о том, что ему поручила Кнайне.

- Аврора, ты точно это знаешь? – спросил кто-то из заговорщиков, чьё лицо скрывала тень.
- Да, уже абсолютно точно. Завтра во внутреннем дворе в полдень, - ответила Кнайне, - Эллоуне, Динолне, вы всё устроили?
- Да, коридоры будут пусты до полудня, - ответил министр, сидящий справа от Кнайне.
- Но почему ты так уверена, что королева будет во внутреннем дворе в полдень и к тому же без охраны? – не унимался скептик Динолне.
- Потому что страх, как я и ожидала, сделал королеву уязвимой, и она совершила ошибку. Я воспользовалась этим, и её мысли и намерения стали мне доступны. Я смогла предугадывать их.
Послышались изумлённые вздохи.
- Тогда ладно, Аврора, - сказал Динолне чуть погодя, - Мы с Эллоуне всё устроили, можешь не беспокоиться.
- Найди где-нибудь лук и стрелы и принеси их мне сегодня, - обратилась она к бывшему стражнику.
- Конечно, Аврора.
- Теперь вы все можете идти. Завтра после полудня город неузнаваемо изменится, и каждый из вас должен быть готов к этому.
Собрание кончилось, но Эллоуне, как обычно, немного задержался.
- Аврора, - обратился он к ней, когда все ушли, - почему ты не сказала, кто это будет? Это должен сделать я?
Кнайне стояла у окна и смотрела на мерцающий огнями город сумасшедших. В её взгляде скользнула какая-то неуловимая печаль.
- Нет, Эллоуне, это будешь не ты, - последовала недолгая пауза, - Завтра утром пришли ко мне мальчика-менестреля. Сам завтра можешь не ходить во дворец.
- Ах, вот оно что! – воскликнул Эллоуне, - Мне следовало сразу догадаться. Но почему он?
- Мне надоело твоё присутствие. Убирайся прочь, - скомандовала Кнайне.
Если бы она стояла к нему лицом, то увидела бы, как гримаса гнева обезобразила физиономию министра.

День для Мефодия и Кая был очень тяжёлый. В логове заговорщиков было неуютно, кроме того в нём почти никого не было. Лишь один раз им принесли по чашке варёного риса и по стакану воды. Кай был очень мрачен и молчалив. Мефодий чувствовал скорую беду, но ничего не мог поделать, потому что боялся, что их с Каем в самом деле ищет городская стража и не даст им выйти из города. Ночевать им пришлось в креслах, потому что никаких спальных мест не было предусмотрено.
Утром  Эллоуне позвал Кая. Тот молча повиновался, но Мефодий вдруг схватил внука за руку.
- Кай, - сказал он, - не ходи, не надо! Я обещаю, больше я никогда не буду на тебя давить и требовать что-то, родной! Но сейчас я требую: останься!
- Дедушка, - проговорил Кай спокойно, мягко отстраняя от себя его руку, - Кнайне поручила мне одно задание, после того, как я его сделаю, мы уйдём из города, клянусь тебе. Не беспокойся за меня, всё будет хорошо.
Эти слова были бы утешительными, но Мефодия ужаснул его уравновешенный и нежный тон, его невозмутимое спокойствие и до странности тусклый свет в его глазах. Это был уже совсем не тот Кай, каким он знал его раньше. «Что она с ним сделала?» - подумал пожилой менестрель, послушно отпуская внука. Он понял, что уже не может ничего изменить. Он вернулся в город, чтобы увидеть гибель Кая, и внезапное осознание этого пронзило Мефодия, словно молния. Это было осознание неизбежности рока, осознание, что во всё произошедшее с момента их прибытия в город – это божественный перст. Мефодий вдруг бросился и крепко обнял Кая, словно они прощались не на пару часов, а навечно.
- Я люблю тебя, родной!
- И я тебя, дедушка! – сказал Кай.

- Вот и он, Аврора, - произнёс Эллоуне, когда они вошли в комнату.
- Хорошо. Оставь нас одних, - отчеканила она.
Тот повиновался.
Несколько мучительно долгих мгновений чугунной гирей висело между ними молчание. Они смотрели друг другу прямо в глаза, но ничего не произносили. Это была беседа без слов. На этот раз первой заговорила Кнайне:
- На столе лежит лук, колчан со стрелами и одежда. Возьми это всё, переоденься и ступай во дворец. По дороге туда лучше не снимай капюшон. Я тебе уже говорила, как дойти до внутреннего двора. Ровно в полдень Томирис будет стоять там. Она будет одна и без охраны. Стреляй в неё немедля, как только увидишь. Целься в сердце. Ты меня понял?
- Да, Кнайне, я всё понял, - ответил Кай, он плакал, и его голос дрожал, - Я сделаю всё, как ты просишь, даже если ты просишь об… об убийстве. Только… позволь мне сказать кое-что...
- Говори.
- Спасибо тебе, Кнайне.
Её брови слегка дрогнули от удивления.
- За что ты меня благодаришь? – поинтересовалась она.
- За то, что ты существуешь, - ответил Кай и поглядел на неё полными слёз глазами, - За то, что ты подарила мне счастливейшие мгновения жизни. Без тебя я бы никогда не узнал ни любви, ни счастья. Ты подарила мне и то и другое! Да будешь ты вечно благословенна, Кнайне, я люблю тебя… Спасибо, спасибо, спасибо…
И Кай упал перед ней на колени. Он не рыдал, не всхлипывал, он просто склонил голову в знак искренней благодарности и глубочайшей любви.
Пальцы Кнайне дрожали, она несколько секунд не могла вымолвить ни слова.
- Как твоё имя? – проговорила она, наконец.
Юноша резко вскинул голову и посмотрел на неё изумлённым взглядом.
- Кай, - еле слышно прошептал он.
- Ступай, Кай. Поторопись. Если ты всё сделаешь, как я тебе велела, я тоже буду тебя любить.
Кай послушно встал, взял вещи со стола и ушёл, так и не осмелившись ещё раз взглянуть на неё. Он понимал, что это неправда, что она вообще не способна любить кого бы то ни было. Дарья была права. Но это ничего не изменило. Кай любил Кнайне ещё сильнее, чем прежде.

XXII.
В этот знаменательный день Кнайне решила переодеться в лучшее, что было в её гардеробе. Когда к ней снова явился Эллоуне, она была одета уже по-другому: на ней было великолепное золотое платье с широкими рукавами, такое же просторное, как и вся одежда Сестёр Сна, но более элегантное и красивое, чем обычно; на голове у Кнайне был красный платок из легчайшего шёлка, а на груди покоилось длинное золотое ожерелье с крупными рубинами, которые в свете утреннего солнца сверкали кроваво-красными отблесками.
- Аврора, ты решила одеться по-праздничному сегодня? – спросил у неё министр, когда зашёл.
- Да, - как всегда невозмутимо ответила она, - Сегодня и есть праздник.
- Понимаю. А тот мальчик, который недавно ушёл во дворец тоже будет в нём участвовать? – ехидно спросил он.
Кнайне посмотрела на него настороженным взглядом.
- Что ты этим хочешь сказать, Эллоуне? Говори напрямую.
- Ничего особенного. Я встретился с ним на улице, и он меня таким взглядом одарил, что мне страшно стало. Ты сказала ему, что он умрёт?
Она промолчала.
- Ты ведь прекрасно знаешь, - продолжал министр, - что он сможет войти, но уже не сможет выйти. Как, по-твоему, поступит стража, когда увидит его рядом с трупом королевы? Его убьют на месте. Впрочем, это неважно, он будет уже обречён, как только ступит на территорию дворца. И мне интересно только одно: почему ты выбрала именно его? Не потому ли, что он любит тебя больше жизни?
Кнайне вздрогнула.
- Он тебе это сказал?
Эллоуне покачал головой.
- Нет. Мне никто не говорил. Просто я видел, как он на тебя смотрит, и слышал, как он шепчет во сне твоё имя, твоё настоящее имя. Неужели ты думаешь, что я настолько глуп? Ты пробудила меня от безумия, и я научился думать своим умом. Ты ведь на самом деле никому из нас не доверяешь. Ты знаешь, что никому не захочется быть смертником. Ты боишься, что мы предадим тебя. Именно поэтому ты решила воспользоваться преданностью этого мальчишки, который по прихоти судьбы влюбился в тебя. Ты не заслужила его любви. Он ведь тоже догадался, что умрёт, я увидел это в его взгляде…
- Что за речи, Эллоуне? – перебила его Кнайне, - Ты всегда был прагматиком. Что же заставило тебя сейчас обратиться к этим пустым материям?
Министр немного помолчал, а потом ответил вопросом на вопрос:
- А что заставило ту бесчинствующую толпу остановиться?
Воцарилось молчание. Через некоторое время его нарушил Эллоуне:
- Этот совсем юный мальчик идёт на смерть ради тебя, а его дед здесь внизу страдает от горя. Но тебе это безразлично. Этот менестрель, одарённый таким необыкновенным талантом, сознательно жертвует жизнью ради твоей цели, которую ты ведь даже не потрудилась ему объяснить, не так ли? Но тебя это не трогает. Ты и ногтя его не стоишь.
- Как ты смеешь?! – Кнайне была возмущена настолько, насколько позволяла её убогая чувствительность.
- Ты чудовище, Аврора. Тебе безразличны и наши жизни, и наши чувства, - безжалостно продолжал министр, - Ты лжёшь нам постоянно ради своей выгоды. Аврора, ты ведь никогда и не собиралась давать мне место правителя, не так ли? Ты пользовалась моим тщеславием и легко манипулировала мной. А теперь ты решила воспользоваться любовью и беззаветной преданностью этого юноши, который, между прочим, ни в чём не виноват!
- Неужели ты забыл о нашей цели?
- Я не забыл о ней. И только сейчас я понимаю её. Да, это достойная цель. Но ты фанатичка. Ты чьи угодно тела бросишь в её фундамент. А я не хочу этого.
- Одна жизнь ради освобождения целого города – небольшая цена, – спокойно сказала Кнайне.
- Тогда почему это не твоя жизнь? Почему невинные должны расплачиваться за тебя ради твоей цели?
- Это всего лишь мальчик. Он рад будет умереть для меня.
Министр молча глядел на неё, и его взгляд был полон ненависти и презрения. Он понял, что представляет из себя Кнайне, какая она на самом деле, и ужаснулся бесчувственности и жестокости этой женщины.
- Гори в аду, - это было последним, что он сказал ей.
Эллоуне резко развернулся и пошёл прочь. Он поклялся себе, что по своей воле больше никогда не станет ей подчиняться.
Кнайне осталась одна. Она была поражена неожиданными обвинениями Эллоуне. С чего он вдруг решил предать её? Как догадался, что место правителя ему не достанется? Почему вдруг пожалел этого мальчика?
«Его уже не спасти, - думала Кнайне, - Он наверняка уже внутри или совсем рядом. Оттуда уже никак не вывести. Конечно, нет способа его спасти. Даже если его остановить, королева узнает, и прикажет его казнить. Нет, пусть лучше делает своё дело, тогда он не напрасно умрёт». Кнайне не могла понять, почему её так сильно беспокоит судьба этого юноши. «Кажется, - подумала она, - Я знаю, ещё одну дорогу во внутренний двор с задней стороны дворца, она будет короче. Надеюсь, там не окажется стражников». В ту самую секунду Кнайне приняла первое в своей жизни спонтанное решение и вдруг исчезла из комнаты.

Солнце было почти в зените, из-за гор набегали тучи, но ещё веял лёгкий ветерок. До полудня оставалось меньше четверти часа. Возле чёрного хода стояли два стражника, они находились совсем рядом с невидимой чертой, ограждающей дворец и всех, кто в нём есть, от сил Сестёр Сна. Кнайне решила пойти на хитрость.
- Знайте же, - прокричала она, стоя на почтительном расстоянии от стражников, - что я хочу убить королеву!
Для стражников фраза «убить королеву» равносильна фразе «арестуйте меня». Они молча обнажили сабли и направились к Кнайне, намереваясь схватить её. И, конечно, они переступили черту.
- Ты меня не видел! – сказала Кнайне одному из них, когда они оказались рядом, - А ты, - обратилась она ко второму, - передай королеве вот эту записку, от этого зависит её жизнь. Она сейчас возле большого зала. Поторопись настолько, насколько можешь!
После этого Кнайне подобрала юбку и помчалась внутрь, вслед за вторым стражником, поспешившим передать письмо королеве.
Кнайне уповала только на то, чтобы по дороге ей не встретились другие стражники.

XXIII.
Томирис намеревалась пойти подышать свежим воздухом во внутреннем дворике, но к ней неожиданно подошёл один из стражников (хотя она его не звала) и передал ей какую-то записку. Королева была поражена, когда стражник вручил ей непонятную записку. Она расспрашивала его, от кого он её получил, но тот ответил, что не помнит, кто её дал. Странное письмо содержало в себе всего несколько коротких предложений.
«Вас предала Кнайне. Она собирается убить вас сегодня в полдень во внутреннем дворе. Я сделаю всё, чтобы ей помешать. Приходите и увидите сами».
- Кнайне? – изумлённо промолвила вслух королева, - Моя верная Кнайне? Не может быть!

 Утро выдалось ясное и свежее. Со стороны гор набегали тучи, обещая очередной дождь, но пока что было солнечно. Кай спешил во дворец. Кнайне в подробностях объяснила ему, как пройти туда, какие есть ориентиры, где сворачивать и всё такое. В бесконечной спешке Безымянного города он ничуть не выделялся из толпы, тем более он был одет, как и все, поэтому ему не составило труда затеряться среди толп куда-то торопящихся сумасшедших горожан. И всё-таки ему было очень страшно. Кнайне попросила его убить человека, она сказала, что будет счастлива, только если Томирис будет мертва. Какой бы ни была ужасной женщиной королева, Кай шёл на убийство, и это его мучило. Кай не был убийцей по своей природе, он не мог быть агрессивным или жестоким, и убить человека по своей воле он был просто не способен. Но об этом его просила Кнайне, Кай слишком сильно любил её, чтобы отказать ей в чём бы то ни было.
Юноша понимал, что ему вряд ли удастся выжить в этой свистопляске, но это его не пугало. По дороге во дворец Кай вспоминал свою жизнь, все её радостные и горькие мгновения, и пришёл к выводу, что это была очень хорошая жизнь. Он жалел только об одном: о том, что не сыграл для Кнайне на прощанье какую-нибудь новую мелодию.
«Пусть она будет счастлива, - думал он, - пусть мой дедушка не будет слишком сильно горевать обо мне. Пусть с вами всё будет хорошо. Я люблю вас».
Каю и в голову не могло прийти, что ему придётся убить человека, он всегда был пацифистом, избегающим насилия. А женщина, которую он полюбил всем сердцем, попросила его об убийстве. Это не до конца укладывалось у него в голове, но он поклялся, что сделать всё, чтобы Кнайне была счастлива. Её счастье было для него смыслом жизни.
 У главного входа действительно не было стражников, его никто не охранял. Но Кай понимал, что это ненадолго. Кай помнил, сколько поворотов надо отсчитать, он ничего не забыл из того, что говорила ему Кнайне. Удивительно, но ему не встретился ни один стражник. Коридоры были почти полностью пусты, только один раз Кай заметил какого-то слугу, который усердно и тщательно мыл пол, не поднимая глаз.
В конце коридора виднелся яркий свет: это и был выход во внутренний двор. Кай замедлил шаг и стал идти медленно и бесшумно. Ему казалось, что стук его сердца был таким частым и таким громким, что мог выдать его присутствие. Он вышел к залитой солнцем поляне. Она  выглядела очень необычно в окружении каменных колонн, тонущих в прохладном траурном полумраке под черепичной крышей. В центре поляны был фонтан, а по углам её росло четыре дерева, возле фонтана стояло две мраморные скамейки, а чуть поодаль был огромный камень с плоской поверхностью, на нём, очевидно, когда-то были выбиты какие-то слова, но теперь их было не разобрать. Теней не было: был ровно полдень. Было очень солнечно, но ветерок уже доносил эхо грозы, было душно. Прямо напротив камня спиной к Каю стояла королева. Она была одета в такой же цветовой гамме, что и Сёстры Сна, но гораздо роскошнее. Судя по всему, она вышла прогуляться. Как Кнайне смогла угадать время и место, одному богу известно. Ветер зашумел в кронах деревьев, и вдруг донёсся отдалённый громовой раскат. Ещё светило солнце, но тучи уже готовились скрыть его. Погода начала портиться.
Щёки Кая пылали, сердце колотилось, как бешеное. Медлить было никак нельзя. Он вытащил стрелу из колчана, натянул тетиву, задержал дыхание и выстрелил.
Послышался короткий вздох. Стрела пронзила женщину почти насквозь. У неё подкосились колени, и она упала лицом вниз на мягкую траву. Пальцы Кая разжались, и он выронил лук. Несколько бесконечно долгих мгновений он просто стоял остолбеневший, пытаясь осознать, что он только что совершил.
Вдруг с другой стороны во двор вбежала ещё одна женщина. Она была одета в дорогую одежду золотого и красного цвета, её черные с проседью волосы были уложены в идеальную причёску, на шее были бусы из нефрита, а её строгое осунувшееся лицо было безжалостно изрезано сетью тонких морщин. В руке она сжимала какую-то бумажку. Кай с первого взгляда узнал её лицо: это была Томирис. И в ту же секунду смертельный ужас ледяной волной пронзил всё его тело: кого же тогда он убил?
Бледный, как смерть, мальчик бросился к телу застреленной им женщины. Он бережно поднял её и перевернул. Увидев её лицо, он тихонько вскрикнул. У него на руках была сама Кнайне. Снова прогремел гром, и часто-часто закапал слепой дождь. Она была ещё жива и смотрела на Кая, склонившегося над ней.
Что может сказать умирающий тому, на чьих руках он уходит в последний путь? Наверное, обычный человек попросил бы прощенья за прошлые ошибки или сказал бы что-нибудь такое, что следовало сказать давным-давно, а он всё оставлял напоследок. Но не Кнайне. В её глазах застыли слёзы, и свет солнца переливался в них, а на губах у неё играла нежная улыбка. В первый раз в жизни Кнайне улыбалась.
- Реют синие флаги… - чуть слышно прошептала она и легонько коснулась рукой волос Кая.
- Помощь придёт к рассвету, - ответил он и заплакал.
Слов недостаточно, чтобы описать, что он чувствовал. Кнайне умирала у него на руках, её поразила стрела пущенная им же самим! Он крепко держал её и ощущал, как её одежда намокает и тяжелеет от крови. Кай не мог вымолвить ни слова, он только смотрел ей в глаза.
Туча внезапно закрыла солнце, свет в глазах Кнайне померк, она склонила голову набок, и её рука безвольно упала на траву: она умерла.
Прогремел гром. Небо стремительно затягивали тучи, пошёл дождь. Это было самым страшным мгновением в его жизни. Нет и не было ничего невыносимее, чем видеть, как она улыбается такой нежной, такой любящей улыбкой; чем чувствовать лёгкое, мягкое прикосновение её ладони; чем видеть в её полных слёз глазах яркие лучи солнца, и вдруг увидеть, как жизнь навсегда покинула её. Как страшно было чувствовать её последний вздох, смотреть в её прекрасные, пока ещё полные света, глаза и знать, что это её последний взгляд. Но страшнее всего для Кая было осознание того, что это он сам убил Кнайне.
Мальчик содрогался от беззвучных рыданий. Он не обращал никакого внимания на дождь и задувающий ветер, ему было безразлично, что случится с ним, ведь жизнь его потеряла всякий смысл: Кнайне мёртвая лежала у него на руках. Как жарко он её обнимал! Как нежно целовал её лоб, щёки, локоны! Он умыл её лицо и руки своими слезами, он умолял её, звал её, прижимался лицом к её плечу, просил прощения, снова и снова повторял, что любит её, но всё было безрезультатно. Кнайне была мертва.
Дождь становился всё чаще. Небо расчертила ослепительная ветвистая молния, секунду спустя последовал леденящий кровь оглушительный раскат грома, словно трещала, разрываясь, ткань мироздания.

Эпилог.
Томирис была свидетельницей всего, поэтому, конечно, не поверила в то, что Кай намеревался защитить её от Кнайне. Стрела, поразившая Кнайне, предназначалась для королевы, и она, конечно, поняла это. Она поняла и то, что та записка была лишь способом задержать её хоть на несколько секунд. Кнайне лишь хотела предоставить Каю шанс, всего лишь один шанс выйти из дворца живым. А сам Кай был, в общем-то, безобиден. Неизвестно, прониклась ли королева его горем. Скорее всего, да, ведь у неё тоже было сердце. Наверное, она всё-таки пожалела его, однако не простила. Томирис решила, что убивать Кая нет смысла, потому что он и так больше не представляет угрозы, к тому же он застрелил ту, что плела козни против неё. За такое надо наградить!
Несколько позже, отойдя от потрясения, мстительная Томирис сделала вид, что восхищена «самоотверженным подвигом» Кая, миловала их с дедом и разрешила им идти на все четыре стороны.
Кай, наверное, покончил бы с жизнью в тот же день, если бы не Мефодий. Мальчик не мог простить себя за то, что своими руками убил ту, кого любил больше жизни. Смерть любимого человека – непереносимая трагедия, а осознание того, что этот человек умер от твоей собственной руки, превращается в чудовищное проклятие, целиком и полностью отравляющее существование.
Кай умер духовно, всё, что было в нём прекрасного, чистого и светлого ушло вместе с Кнайне. Его жизнь превратилась в ад, а вместе с этим и жизнь его деда тоже. Мефодий всеми силами старался хоть как-то утешить внука, но тот потерял самого себя, и ничто на свете не уже могло вернуть его к нормальной жизни, его сердце было навсегда разбито.
Они покинули город после того, как Кай похоронил свою возлюбленную. После их ухода Томирис приказала разослать гонцов во все деревни и сёла, какие только знала, чтобы они разнесли по стране красивую историю о том, как храбрый и самоотверженный менестрель Кай спас от смерти знаменитую Томирис, убив предательницу и преступницу по имени Кнайне, которая задумала погубить её. Вскоре эту историю, ещё более приукрашенную, знали в каждой деревне и селении. Куда бы ни пошли Кай с Мефодием, они слышали эту историю снова и снова. Иногда Кая узнавали по подробному описанию, которое дали гонцы Томирис. Люди показывали пальцами на него и кричали: «Глядите! Это же Кай – герой, убивший Кнайне!» Свершилась чудовищная месть Томирис тем, кто посмел посягнуть на её власть и жизнь. Эта месть преследовала Кая везде, куда бы он ни шёл. Он часто слышал, как другие менестрели поют поэму, в которую сложилась легенда о нём. Но, ни он сам, ни его дед больше никогда не касались струн. Родник в их душах иссяк, как иссякли ключи той самой речки, пересекавшей долину, от которой осталось только пересохшее русло.
Безымянный остался городом сумасшедших. Его жители забыли о странных музыкантах, посетивших когда-то город. Ради спасения жизни Кая, Кнайне бросила свой план избавления людей от безумия, хотя он мог бы сработать. Никто не знает, что чувствовала Кнайне, когда ради Кая отреклась от цели всей своей жизни. Что до заговорщиков, то только Эллоуне смог извлечь из всего произошедшего для себя пользу и мораль и ушёл из города. Все остальные постепенно снова превратились в безумцев.
Единственным человеком, кто предвидел печальный финал, была Дарья Блаженная. Она чувствовала, что с Каем в городе случится что-то поистине страшное. Но она никому не сказала о том, как ей было жаль Кая и его дедушку. Впрочем, если бы её спросили, то она со слезами ответила бы, что миром правит справедливость.
Что случилось с Каем и Мефодием никто толком не знает. Одни говорят, что Кай умер спустя год после тех событий, а другие утверждают, что он прожил ещё шесть лет.
Город сумасшедших процветал ещё многие и многие лета. Но постепенно время покорило его. Иные поговаривают, что случилось однажды страшное землетрясение, уничтожившее Безымянный до основания, но доподлинно никто этого не знает. Ныне на том месте остался только странный высокий камень с почти стёршимися от времени письменами.
Как бы то ни было, ни тех менестрелей с печальной судьбой, ни города, в котором случилась эта история уже давно нет на свете. Эта легенда постепенно затерялась в песках времени, и память о тех событиях хранят только сверкающие синевой, мудрые, неприступные горы, которые и ныне грозно и молчаливо взирают на мир со своей головокружительной высоты.

Конец.