Немец с сюрпризом в ране

НЕМЕЦ С СЮРПРИЗОМ В РАНЕ

    Этот случай описан в книге начальника фронтового госпиталя СЭГа  № 290 В.Е.Гиллера «Два долгих дня». В ней изменены фамилии действующих лиц, но основа – работа этого госпиталя все годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.
   С разными сюрпризами приходилось сталкиваться персоналу госпиталя.
   Вот один из них.

  …Раннее мартовское утро 1943 года. Чёрная, видавшая виды «эмка» медленно продвигается вперёд, лавируя между развалинами того, что ещё недавно было городом N. Смоленской области. Теперь его нет.
   Части Советской армии вчера выбили из него последних оккупантов. Схватка была жаркой: вместе с людьми гибли и дома – ещё недавно прочные стены, словно по велению злого духа, взлетали в небо, а оттуда, приняв форму шара, грохались о землю, рассыпаясь на массу бесполезных обломков.
   Это длилось весь день, и к ночи, когда бой затих, во всём городе остались целыми лишь небольшая церквушка да один дом, бывшая средняя школа.

  Около него и остановилась «эмка», так долго объезжавшая руины, там и сям преграждавшие путь. Дверца открылась. Из машины вылезли двое. Один из них был ведущим хирургом армейского госпиталя, другой – замполитом.
   - Весёленькое здание, - промолвил первый.

   Он прошёлся взглядом по фасаду огромного трёхэтажного краснокирпичного дома. Многие окна были наполовину заложены кирпичом, некоторые – подушками и матрацами.
   Прибывшие обошли дом вокруг. Во дворе, за ветхим полуразбитым сараем, рядом с большим немецким кладбищем, была вырыта длинная могила, утыканная бутылками с листками бумаги внутри: фамилии захороненных с номерами их личных знаков и воинских частей. Поодаль, метрах в двухстах, - банька. На снегу коченело с десяток трупов.
   - Немцы – всегда немцы: и здесь порядок! – заметил Самойлов, замполит. – Генералу - крест берёзовый двухметровый, офицерам – полтора метра, солдатам – метр.

   Михайловский не успел сказать: «Смотри, смотри, новых везут», - как вдруг в ту же минуту раздался грохот, взметнулся смерч кирпича, снега, земли, дрогнуло под ногами, и стоявшая неподалёку церковь накренилась, и начала медленно оседать. Толпившиеся вокруг неё люди разбегались в разные стороны. Доносились растерянные выкрики.
   У Анатолия Яковлевича ёкнуло сердце. Всё происшедшее казалось ему тяжёлым сном. Кто-то легонько взял его за локоть. Он зло поворотил голову. Самойлов!
   Они постояли ещё немного, вытягивая шеи, посмотрели, как медленно оседает грязное облако, и, торопясь, вышли навстречу ныряющим в сугробах санным возкам с фанерными кабинками.

   Михайловский остановился, ещё раз посмотрел в обе стороны, потом – на холмик, где стояла церковь. Вытер платком очки, пожевал воздух и, захлёбываясь, бросил:
   -Сукины дети! Знали, что в церкви сегодня будет служба, притопает народ.

   Одна и та же мысль вдруг пронзила его и Самойлова: «Неужели заминировано и здание госпиталя? Но там же размещён медсанбат!».
   Они знали, что гитлеровцы минируют даже собачьи будки.
   Земля ещё раз дрогнула и снова застыла. Скрипнув зубами, Михайловский выругался. Невидимая, непредвиденная смерть стучалась к нему, к его товарищам, к раненым, чьи тела они с таким трудом возвращали  к жизни, никогда не задумываясь над собственной безопасностью.
   - Ну, ну, хватит! Нагляделся! – негромко проговорил Самойлов. – Пошли! Пошли!

   Навстречу к ним  с первых саней бросился бородатый, с красным лицом ездовой, и скороговоркой доложил, что привезли пятьдесят семь раненых, в том числе девятнадцать лежачих.
   - Побыстрее разгружайтесь, - сказал Самойлов и показал пальцем в сторону главного входа госпиталя, видя, как из распахнутых дверей кабинок с трудом  вылезают один за другим раненые. – Да не мешкайте!

   Ездовой насторожился, качнул головой, что-то пробубнил.
   Анатолий Яковлевич шагнул к нему:
  - Ступай и перестань болтать! Это не твоя забота.
   Ездовой повиновался, махнул рукой и вначале медленно, а потом всё быстрее побежал к первой упряжке лошадей, понуро опустивших головы. Поднявшаяся метель сбивала его с ног.

   - О чём думаешь? – кивая на здание госпиталя, спросил Самойлов Анатолия Яковлевича, растерянно оглядывавшего  расстилавшиеся перед ним руины домов, пустыри с печными трубами, землянки, в которых прятались жители. – Не отправимся ли и мы в скором времени к праотцам? Ну и холодище! – леденящий ветер пронизывал до костей, несмотря на полушубки. – Градусов тридцать, никак не меньше!.. – он опытным, приценивающимся взглядом ещё раз оглядел красное кирпичное здание, воздвигнутое прочно, ещё в начале века.
   - В этом нет ничего удивительного, - нетерпеливо пожал плечами Анатолий Яковлевич, потом, не долго думая, добавил: - Так или иначе, но я пока не вижу другого выхода. – Он озабоченно прислушался к завывающей метели.
   Хотелось только одного: поскорее войти в здание, в котором предстояло жить и действовать.
   
   - Война всегда полна альтернатив. – Он  набрал горсть снега и прижал к ней растрескавшиеся губы.
   - Давай заскочим на минутку в сарай, может, там уголь есть? – сказал Самойлов.

   Свет, падавший из оконец сарая, слабо освещал осунувшееся, бледное лицо раненного немца, испуганные глаза, полуоткрытый рот.
   Михайловский покачал головой.
   - За каким хреном его здесь бросили? – пробормотал он.
   - Я тоже думаю об этом. Мне кажется, не случайно.
   - Что будем делать? – спросил Михайловский.
   - Не оставлять же его помирать.
   - Разумеется. Плох он, - пробурчал Анатолий Яковлевич. – Пошли. Времени в обрез, скоро наши подъедут, а мы ещё не осмотрели здание.

    Сразу за распахнутой дверью перед ними открылась большая комната с голыми стенами. Простреленное в позолоченном багете старинное зеркало со штампом детского санатория, на полу и на носилках несколько трупов немцев; везде – окурки, окровавленные бинты, пустые бутылки, консервные банки.
   Лавируя между ними, Михайловский и Самойлов стали подниматься по ступенькам. В пустых комнатах второго этажа ветру отзывалось гудящее эхо.

   Наконец, в одной из полутёмных комнат они наткнулись на раненых: на кроватях лежали и сидели немцы. Воздух был насыщен спёртым запахом нечистых тел и застоявшегося табачного дыма. Покоился вечным сном человек с ампутированной ногой.
   Михайловский пересёк комнату и вошёл в смежную с ней; там лежали двое.
   - Кто вы такой? – спросил он по-немецки блондина с квадратным лицом.
   - Капитан, врач Ганс Луггер. У меня касательное осколочное ранение правой стопы двухсуточной давности. По приказу оставлен с ранеными. Всего в лазарете сорок один человек. Двое скончались ночью, лежат за ширмами в конце коридора; мой сосед умер час назад – перитонит. Двое суток не отапливается лазарет. Сегодня в шесть часов шестнадцать минут взрывной волной во время вашей бомбёжки выбило последние стёкла. Холодище! Градусов сорок?
   - Тридцать!
   - Котельная уцелела? – спросил подошедший Самойлов.
   - Не знаю. Вы приехали нам помочь? Наконец-то, дождались! – уверенно воскликнул Луггер.

   - Почему не эвакуировали своих раненых? – спросил Анатолий Яковлевич, мрачно глядя Луггеру в лицо.
   - А вы всегда успевали? – съязвил тот. – На войне всякое бывает. Вы же должны знать, почему такое происходит. Подумайте, как следует – и вы поймёте: и у вас, и у нас в таких делах всё идёт хорошо, пока мы наступаем; во время отступления командованию нет дела до раненых. А тут ещё эти морозы…
   - Так могут рассуждать лишь варвары, - ответил Леонид Данилович.

   Луггер с недоумением посмотрел на него: он понял, что это комиссар, а комиссаров фашисты расстреливали. Лицо его вдруг обмякло, и он повалился на подушку.
   - Оставьте меня в покое, - глухо проговорил он. – Какое это имеет отношение ко мне?
   
   - Обер-лейтенант инженерных войск Генрих Штейнер, - гаркнул другой раненый, лишь только Михайловский и Самойлов поравнялись с его кроватью.
   - Вы полагаете, это обстоятельство имеет особое значение? Не думаете ли вы, что мы офицеров будет лечить лучше, чем рядовых? – язвительно спросил Михайловский.
   Штейнер поймал взгляд Самойлова.
   - Во избежание недоразумений, - примиряюще сказал Леонид Данилович, - очень советую и вам, и всем остальным не покидать эти комнаты.

   Улыбка Самойлова показалась Штейнеру простодушной, он почувствовал к нему доверие.
   - Осмелюсь спросить: когда меня перевяжут? – спросил он.
   - Тогда, когда найдут возможным и необходимым, - сухо ответил Михайловский.
   Смысл его слов не сразу дошёл до Штейнера, но он был обижен высокомерным тоном хирурга.
   - Но, может быть, вы будете настолько любезны, сейчас  хотя бы взглянуть на мою рану; я могу сам развязать повязку. – И он стал рвать бумажный бинт на стопе.
   Михайловский искоса посмотрел на Штейнера.
   - Я сейчас занят. Попозднее. Запаситесь терпением, - ответил он и вышел из комнаты.

   - Что с тобой происходит? – с беспокойством спросил Самойлов, пробираясь по сугробам к автомобилю. – Я сам, своими глазами видел твои сжатые кулаки. Первый-то – твой коллега.
   - Кол-ле-га? – отчеканил сердито Михайловский. – Немец! Фриц!
   - Ну, да! Какой смысл ему нам врать?
   - В гробу я хочу видеть таких коллег! Наплевать мне на него. – Он энергично замотал головой. – Вот чёртова погода!

   Ветер хлестал им в лицо, колючий снег слепил глаза.
   - Ты что нахохлился, старина? – снова спросил Самойлов, когда они уже сели в машину. – Обиделся? Я сам зол на немцев, но ты куда злее.
   - Что посеяли, то и пожали. Они сами вырыли себе яму. Может, ты собираешься их жалеть? Все они одинаковы.
  - Да нет. Умиляться не собираюсь.

   - Ещё бы! Меня больше волнует, как мы разместим своих раненых в этом здании. Да, я ненавижу фрицев и нисколько не скрываю это. Если я и устоял после всего пережитого, то лишь благодаря ненависти.
   - Но нельзя на каждого немца валить вину.
   - Опять ты за своё! Хватит!
   - Ты не допускаешь, что многие из них совсем не негодяи?
   - Да, да! Слышал…
   - Всё не так просто. Ненависть имеет оборотную  сторону. Нельзя быть вечно в плену своих чувств. Ты перенёс великое горе, но, если будешь подчиняться ему, оно перерастёт  в жестокость, бездушие.

   Самойлов умолк. Ему было жаль Михайловского. Нелегко решить, кто из них прав. В глазах хирурга Самойлов видел отблеск воспоминаний о погибшей семье.
   - Слушай, - сказал возбуждённо Михайловский, - возможно, ты и прав, но я не могу так вдруг перестроиться. Не торопи меня…

   В это время шофёр затормозил: они подъехали к месту временной стоянки госпиталя. На опушке елового леса среди зелени деревьев прятались десятки крытых грузовиков. Раненые, медперсонал, оборудование – всё и вся готовилось к скорому переезду на новое место.
   Навстречу остановившейся машине вышел высокий широкоплечий человек в полковничьих погонах. Это был начальник госпиталя Нил Фёдорович Верба.
   Внимательно выслушав Михайловского и Самойлова, он дал приказ к отправлению. Грузовики тронулись в путь, возглавляемые «эмкой»; вскоре они подъехали к бывшей школе.

   Госпиталь начал разгружаться. Суета продолжалась часа полтора. Быстрота, однако, мало кого удивляла: работникам госпиталя уцелевшее здание казалось щедрым даром войны: частенько им приходилось располагаться на голом месте, на ходу строя себе подземное помещение.
   Скорость, вообще, диктуется обстоятельствами: на войне каждый человек использует свой «запас мощности», обычно дремлющий в покойной обстановке.
   Люди, нагруженные поклажей, с невиданной энергией носились с улицы в здание и обратно, и, кажется, они даже перестали ощущать колючий тридцатиградусный мороз, сдобренный пронизывающим до костей северным ветром.
   В пять тридцать утра запущенный дом превратился в нормальный лазарет. В шесть часов госпиталь принял на новом месте первую партию раненых.

   Курт Райфельсбергер провёл очень беспокойную ночь.
   Его терзала жгучая боль – в плече застряла неразорвавшаяся мина.
   Кроме того, в нём кипело негодование на своих лекарей, бросивших его околевать в сарае. Под утро, открыв глаза, он увидел, что лежит на голом, вонючем, затоптанном полу. Оконце едва пропускает свет.
  Где же справедливость? За что его оставили здесь? Он слышал голоса, брань, звуки губной гармошки. «Его песенка спета!» - вспомнил он слова санитаров. Курт всегда был мнителен, и это предсказание окончательно надломило его.

   …Проваливаясь в снегу, он бежал за танком. Впереди и рядом падали люди. Кто-то вопил. Рвались снаряды и мины. Вдруг он перестал чувствовать тяжесть левой руки, из которой будто сам собой выпал автомат.
   Споткнувшись о чью-то голову, он упал. Каждое движение вызывало нестерпимую боль. Потом его положили на сани и повезли. От толчков он потерял сознание. Потом сквозь пелену бреда услышал шепот:
   - А если разорвётся? Каюк нам всем. Какой дурак будет из-за него рисковать? Не трогай его.
   - Он, кажется, дышит.
   - Ну и чёрт с ним. Пусть Иваны возятся. Дался он тебе. Мне своя жизнь дороже. Чего ты копаешься? Погрузим тех – и всё, иначе через полчаса русские с нас шкуру сдерут.
   - Я оставлю ему фляжку с ромом. Бедняга!

   
   

   …В следующий раз Курт очнулся среди ночи. Сквозь оконце в сарай проникали отсветы пламени. Здоровой рукой он с усилием нащупал под мышкой неразорвавшуюся мину. Он сунул руку в карман: зажигалка, серебряный портсигар с монограммой - подарок отца к совершеннолетию, пистолет – на всякий случай оставили!
   Казалось, счёты с жизнью были окончены. Он лежал почти бездыханный, ожидая, что вот-вот ворвутся русские.
  «Наши ушли. Всё равно умирать. Не лучше ли закончить всё? Стоит только протянуть руку, потом – один миг, и конец. Или подождать? Но чего? Избавления? Смерти?
   Нет, не нужно падать духом, буду бороться до конца, до последних сил. А вдруг русские меня вылечат? Я увижу мать, отца…».

    У него закружилась голова. Память воскрешала обрывки впечатлений вчерашнего вечера.
   Затем послышались чьи-то тяжёлые шаги, русская речь, хруст снега, дверь распахнулась, и осторожно вошли двое…




   


Рецензии
Спасибо за рассказ, надо всё делать, чтобы следующие поколения помнили свою историю. С уважением Владимир Шевченко

Владимир Шевченко   27.10.2016 01:25     Заявить о нарушении
Здравствуйте, Владимир!
Благодарю за доброжелательный отзыв.
Я также считаю, что обо всех фронтовиках надо обязательно рассказать - хоть коротко. Это важно для последующих поколений России. Надо надеяться, что россияне сделают всё возможное, чтобы не было войны. Остальное можно пережить.
Желаю Вам всего доброго!

Лариса Прошина-Бутенко   29.10.2016 21:25   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.