Диверсант

               
Война не дотянулась до Кашаровки,  и Васятка так и не услышал её громыхания.

Вечером к ним забежала тётя Глаша Скоропятова, как всегда запыхавшаяся, точно за ней гналась собачья свора.

— Аль не слыхали? — начала она с порога и рассказала такое, от чего у Васятки зашевелились волосы.

Оказывается, прошлой ночью в Ивановском лесу на парашюте спустили фашистских диверсантов. Шестерых будто бы схватили сразу, а седьмой как сквозь снег ушёл. И теперь на всех дорогах выставлены посты, но диверсант пока не объявился.

— Вот вражина! — сказала бабка. — Это куда же он?..

— Мало ли куда,— со значением ответила тётка Глаша. — Мож, тут где...

И повела глазами вверх, словно бы диверсант должен сидеть на крыше.

— Страх-то какой! — перепугалась бабка.

— Изловят,— убавляя в коптюшке фитиль, успокоила мать.

— Знамо, изловят, — согласилась тётка Глаша.— Только как бы бед не натворил.

Васятка опасливо покосился на темнеющее окно и подумал про тётку Глашу: быть бы ей разведчицей — всё знает!

— Однако побегу! — заторопилась тётка Глаша. — Ко мне на постой пришли.

— Это откуда же? — спросила бабушка.

— А кто их знает. Откуда-то из-под Житомира, говорят.

— Вона как! — удивилась бабушка, словно что-то знала об этом самом Житомире.

Тётки Глашина новость озадачила Васятку, и он теперь  думал о пропавшем диверсанте и о том, каких бед мо-жет натворить.

— Ты завтра смотри тут без нас,— предупредила его мать. — Чужих не пускай.

— Мам, а какой он, диверсант? — нерешительно спро-сил Васятка, забираясь под лоскутное одеяло.

— Никакой! Костяной да мясной. Много будешь знать, скоро состаришься, — сердито оборвала его мать.— Спи давай! Нам завтра с бабкой в поле.

Осенью в колхозе не убрались с подсолнечником и теперь его всем селом молотили по снегу.

— Метель вроде бы, — с неуверенной надеждой  заметила бабушка.

— Уляжется,— твёрдо сказала мать и потушила коптюшку.

Взрослые заснули сразу же, а Васятка долго ворочался, прислушиваясь к вою метели, в котором чудились чуждые и враждебные ему звуки. И утром он проснулся с мыслью о диверсанте.


В избе было тихо. Васятка выглянул в окно и подумал, что козу кормить ещё рано. Курам тоже мать наказала дать просяной лузги лишь в обед, а до обеда далеко — глаза выкатишь. И тут Васятка вспомнил про горку. Он и умываться не стал. Запихнул в рот печёную картофели-ну, накинул дедову фуфайку, малахай и выбежал в сенцы. Подхватил лыжи — и на улицу!

Во дворе рассыпчатый снег казался сухим, пронзительно скрипел и отливал студёной дымкой. Васятку окинуло крепким морозом и он, досадуя на утреннюю лютость, завернул за угол.

Горка прибавилась, и даже очень. Её высокий гребень лоснился от нехоженой гладкости и своим белым краем сливался с избяной крышей. Васятка настроил лыжи, влез в ремни очкастыми от заплат валенками и упёрся палками. Лыжи скользили, вертелись под ним и не слу-шались его. Они были короткими, тяжёлыми и блесте-ли, как бронзовое зеркало. Когда-то покойный дед выстругал их из морёного дуба и Васятка теперь не расста-вался с ними, всё свободное время проводя на горке.

Прежний, набитый след за ночь закатало метелью, и Васятка принялся прокладывать новый. Проехал раз, другой, на третий свалился. За воротом резко обожгло, и Васятка заплясал, нагнув голову и освобождаясь от снежного крошева. Оно таяло под одеждой и холодны-ми струями разливалось по спине. Вот ещё, паровоз тебя увези, с досадою хотел сказать Васятка, но тут его оклик-нули:

— Мальчик, а мальчик, дай прокатиться.

Васятка оглянулся и чуть не лопнул от смеха.

Внизу стоял неуклюже одетый паренёк, такой же, как сам он, нет, пожалуй, на вершок повыше, головастый, в большом красноармейском шлеме с алой суконной звездой над куцым козырьком, в облезлой меховой дошке и в лохматых унтах.

Глаза у мальчишки были круглые и без ресниц, белки выпуклые, ледяной голубоватости. И было в них что-то холодное и подозрительно хитрое. И тут Васятка смекнул: да это же диверсант! Ишь как вырядился!..

Васятку даже обожгло от своей догадки. Он испугался и завертел глазами, не зная, что делать: то ли непонимающим прикинуться, то ли бегством спастись? Ну, нет, пусть хоть бомбой взрывает, а уж он не побежит. Васятка напыжился и стал храбриться.

— Я тебе прокачусь! — угрожающе произнёс он и, выставив перед собой палки, двинулся к чужаку, ко-торого сразу же для себя окрестил Голованом.

— Ну-ну,— попятился Голован и это прибавило Ва-сятке смелости.

— А ну проваливай! — сгущая голос, принялся наседать Васятка. — Это моя горка.

И двинул Голована плечом.

— Чего толкаешься? — обиделся Голован. — Не хочешь, и сам уйду.

И тут Васятка засомневался: диверсант ли? Может, и не диверсант.

Голован, проваливаясь, брёл по снегу, неуклюже растопырив руки в толстых варежках. Васятка присмотрелся, как он неумело идёт, ухая в сугробы, как, падая, неловко барахтается в снегу, и вновь проникся подозрением. Нет, так нельзя! Тут надо хитро-стью... И Васятка окликнул незнакомца.

Тот словно этого только и ждал. Радостно повернул назад. И, пока он возвращался, Васятка думал, как бы половчее накрыть его. Эх, если бы оружие, тогда безо всяких: «Ваши документики!». Вон патруль на вокзале тоже спрашивал у небритого мужика: «Ва-ши, гражданин, документики».

— Ладно уж, прокатись, — разрешил Васятка и по-дал Головану лыжи.

Тот заторопился и старательно начал прилаживать лыжи под унты. Однако выходило у него плохо, даже очень плохо и во всём чувствовалась неумелость. Точно с такой же неумелостью поднимался он и в горку. При этом страшно пыхтел, отдувался и, ещё не съехав, тут же завалился в сугроб.

— Послушай, как тебя?.. А вот там, где ты жил, снег бывает? — осторожно спросил Васятка.

— Бывает, но мало, — беззаботно ответил Голован.

«Всё верно, — отметил про себя Васятка. — Дед тоже когда-то говорил, что в Германии снегу мало».

Он подождал Голована и, хитро поглядывая из-под овчинного малахая, ловко ввернул:

— А ты... умеешь по-немецки?

— А то нет!— весело признался Голован и, выставив суконную стёганую варежку, звонко крикнул: — Хан-дэ хох!

— Ну-ну, — осадил его Васятка, на всякий случай попятившись.

 Голован засмеялся и опять занялся лыжами.

— А как по-немецки будет карта?

— Какая карта? — насторожился Голован.

— Ну, обыкновенная... на которой всё нарисовано... лес, речка, склады...

— Географическая, значит?

Голован напряг лицо и, оттолкнувшись палками, крикнул:

— Ландкартэ!

«Ты смотри, и это знает! — удивился Васятка. — Интересно, где у него оружие? Скорее всего, в подкладке запрятано».

— Получилось! — радостно заорал Голован и его выпуклые глаза вспыхнули таким торжествующим блеском, что Васятке стало досадно: «Радуйся, радуйся. Ох, и поревёшь ты у меня, фашистская морда!».

— А стрелять умеешь? — опять ввернул Васятка.

— Ещё бы! — весело отозвался Голован. — Пуля в пулю кладу, если из пистолета шагов на десять. Я до войны в тире, знаешь, как садил!

— Ловко! — восхитился Васятка и невольно поёжился, решив, что теперь надо ближе к делу. — Может, погреемся? — предложил он.

— Я даже с большим удовольствием! — согласился Голован. — И зима же у вас тут... — Он поднёс ко рту варежку и принялся дышать в неё.

 «Не терпит русского мороза», — злорадно отметил Васятка и первым направился к сенцам.

 В избе Васятка принялся улещивать и обхаживать гостя. Он увивался возле него, помогая стаскивать дошку, незаметно ощупывая её. Но оружия не было. Васятка дважды ронял дошку на пол в надежде, что где-то всё-таки звякнет. Однако так ничего и не звякнуло. Это снова обескуражили Васятку,  и он решил, что или сам жестоко ошибся, или, напротив, этот Голован диверсант такой, каких ещё поискать. «Ну, ничего, я уж тебя раскрою», — думал Васятка.

И тут из вельветовой курточки Голована вдруг выпала фотография. Васятка бросился к ней, но Голован опередил его.

«Вот оно что! Фотографировал, гад!» — догадался Васятка и представил, что он теперь тоже на снимке и этот снимок может даже попасть к их фюреру. Васятка не на шутку перепугался и покосился на тёмное отверстие печурки, чтобы проверить: на месте ли молоток.
Молоток лежал на своём месте, и это успокоило Васятку.

Голован стянул намёрзшие унты и, оставшись в залатанных носках, по-хозяйски огляделся.

— Что, на печь махнём? — предложил Васятка.

Голован согласился и тут.

— Между прочим, у моей бабушки тоже такая печь, — заметил он, когда они забрались.

«Бреши больше! — едва не крикнул Васятка. — Знаем мы, какие у вас, у фашистов, печи!»

Голован сел не с краю, а сразу же забился в угол. В Васяткины планы это не входило. Он наделся, что тот сидет с краю, тогда в случае чего можно и двинуть его покрепче ногой.

— А где она, твоя бабушка? — с вкрадчивой враждебностью спросил Васятка.

— Далеко, — хмуро ответил Голован и помрачнел. — Бомбой накрыло, — с усилием выдавил он после короткого молчания.

—«Илюша»? — чуть не подпрыгнул Васятка.

— Сам ты «Илюша»! — обиделся Голован. — «Юнкерсы»...

— Это чьи же «юнкерсы»? — невинно удивился Васятка.

— Известно, чьи. Фашистские.

Васятка упёрся затылком в стену и словно одеревенел.

— Послушай, а как тебя зовут? — хрипло спросил он, всё ещё сомневаясь.

— Витькой, — ответил Голован и протянул Васятке руку. — Голубенко.

— Вона что-о, — удивился Васятка, как привыкла удивляться его бабушка. — А я-то... меня Тягунков... Васяткой меня... У нас тут все Тягунковы...

— И тётя Глаша?

— Какая тётя Глаша?

— Ну, у которой мы остановились...

— А ты что, родня ей?

— Нет. Мы эвакуированные.

— Во-она как! — опять нараспев удивился Васятка. — А я-то думал...

На эвакуированных за войну Васятка насмотрелся вдоволь. В селе их жалели, помогали и называли беженцами. Выходит, и Голубенко беженец. А он-то...

— Свёклу будешь? — предложил Васятка.

Витька молчаливо поёрзал, пошевелил кадыком и сглотнул слюну.

— А можно? — спросил он с виноватой робостью.

— У нас можно... У нас много её, — ободряя Витьку, торопливо заговорил Васятка и, соскочив с печки, загремел ухватами.

Хорошо утомлённая свёкла исходила паром, была сочной и приторной от сладости. Ели они её весело, и Васятка  подбадривал Витьку, доставая из чугунка самые распаренные куски. Когда оба достаточно отогрелись и освоились, Васятка вдруг посмотрел на Витьку и неловко признался:

— А знаешь, я тебя пришибить хотел... Думал, диверсант немецкий.

Витька,  перемазанный свёклой, вскинул на Васятку недоумённые глаза и недоумённо усмехнулся.

  - Какой же я диверсант? У меня и отец — красный ко-мандир. Вот смотри — лётчик.

И показал фотографию. Васятка повертел её, с интересом разглядывая,  и вернул, бережно держа за уголок.

— Похож,— сказал по-взрослому солидно. — А у меня — солдатом в пехоте.

— Это хорошо,— одобрил Витька. — Они врукопашную сходятся.

Васятка ничего не ответил.

— А хочешь, я тебе бабки подарю? — вдруг предложил он.

— А сколько их у тебя?

— Десять.

— Не надо, — отказался Витька. — У самого мало.

— Вот ещё! — воскликнул Васятка. — Лето придёт, я их знаешь сколько нащёлкаю! У меня глаз меткий.

— Тогда подари. Я тебе тоже что-нибудь подарю.

— Я тебе всё отдам! Мне не жалко... Для тебя нисколечко не жалко!..

На печи, заваленной старыми валенками, одёжками и разным тряпьём, было душно. Обоих после еды быстро разморило.  От тепла и уюта клонило в сон.

— Скорее бы  война кончилась! — нетерпеливо произнёс Васятка.

Витька не отозвался. Васятка повернул голову и увидел, что тот спит и что в руках у него белые, подаренные им бабки.

Васятка взял дерюгу, осторожно укрыл Витьку и отправился во двор кормить козу.