Эдик

ПРЕДИСЛОВИЕ
Вы не подумайте - все события вымышленные, имена выдуманные, совпадения случайные, а подозрения беспочвенные. Ничего этого не было - так, выдумки. Вы же не подумаете, что Эдик мог существовать в реальности - Эдика можно было только выдумать. Вот и выдумал.

ГЛАГОЛ
У Эдика неестественно задорный хохолок на макушке, модная рубашка и джинсы в обтяжку. Когда он врёт, он всегда смотрит всегда в сторону, немного заикается и постоянно вставляет между словами «типа» и «такскзть»; когда злится, он сильно краснеет, а в минуты особенной торжественности надевает очки в тонкой оправе – это сильно облагораживает его юное лицо, делает его умнее, строже и чуть-чуть старше.
Эдик – мой новый директор. Вообще-то, я считаю, что у директора должно быть особенное, директорское имя – например, Эдуард Константинович или Эдуард Илларионович; а у Эдика я даже отчества не знаю. Могу ли я доверять директору, которого зовут «Эдик»? Это как если бы президента страны звали «Димка», он бы неестественно громко смеялся в курилке и ездил бы на работу на метро: забавно, но несерьёзно.
Впрочем, я, чаще всего, в шутку зову его «Эдуардом» - это его обескураживает. Всё, что обескураживает твоего директора, тебе доставляет удовольствие – это закон.
- Доброе утро, Эдуард, - пожимаю я ему руку на входе, - Всё хорошо?
- П-п-привет, - улыбается Эдик, - Да, типа, всё хорошо…
Я замираю, будто бы услышал нехорошую новость, к которой был не готов, резко поворачиваюсь к нему, закатываю глаза и инфернальным голосом изрекаю:
- Это… очень странно!
Эта сцена повторяется почти каждый день, тем не менее, Эдик каждый раз вздрагивает, растекается в растерянной улыбке и морщит лоб:
- П-п-почему?
Как и у меня, у Эдика тоже есть чёткие представления о том, каким должен быть настоящий директор. Когда нас только-только представили друг другу, Эдик пригласил меня в свой старый кабинет, - тот, что находился на территории другой радиостанции, его предыдущего места работы, - и усадил на неудобный стул напротив себя, сам же развалился в кресле в какой-то страшно неудобной позе.
- Я х-х-хочу поговорить с тобой, такскзать, начистоту, - от настолько честного и одухотворённого выражения лица моего будущего директора мне стало совсем тоскливо.
- Да, Эдик, я внимательно слушаю.
- Нас ожидает в-в-время больших перемен – будет много работы, много интересных проектов, грандиозных планов, понимаешь? – я обречённо кивнул, а Эдик внимательно посмотрел в сторону. - Я очень рассчитываю на твою помощь. Только вместе мы сможем добиться выполнения тех задач, которые поставило передо мной моё начальство.
Мне пришло в голову, что со стороны мы представляли довольно забавную пару: человек, который делает вид, будто бы он директор, и человек, который делает вид, будто бы его не тошнит. У обоих, надо сказать, получалось одинаково неестественно. Учитывая то, что все стены в офисе были стеклянными, меня не покидало ощущение, что это заметно всем вокруг. Эдик внимательно рассматривал вазу где-то у меня за спиной.
- Я очень х-х-хочу, чтобы у нас сложились деловые, творческие, здоровые отношения. И да не дадут мне соврать… п-п-п-прикрой, пожалуйста дверь… - вполголоса попросил Эдик. Я, не вставая с кресла, ткнул ногой стеклянную дверь, и та неслышно закрылась.
- Так вот. Н-н-не дадут мне соврать мои бывшие коллеги, - осторожно понизив голос, Эдик кивком головы указал на немногочисленный коллектив своей старой радиостанции, - …со мной всегда можно, такскзать, спорить и не соглашаться. Мне очень важно твоё мнение! – резюмировал он уже практически шёпотом, глядя в сторону.
Едва заняв пост директора, Эдик тот час же отменил всё, что было до него – все программы, рубрики, игры, - в том числе, и утреннее шоу.
- Тебе, конечно, м-м-может не понравиться это решение, - доверительно кивнул он мне в курилке.
- Будь уверен, мне действительно не нравится это решение, - буркнул я.
- Н-н-ничего, мы сделаем настоящее утреннее шоу. Правда, будут другие ведущие, другой рубрикатор и другое название. Кстати, я прошу тебя подумать над новым названием, ага?
Я печально воззрился на господина начальника.
- Слушай, для того, чтобы начать работу над новым названием утреннего шоу, мне нужно понять, чем тебя не устраивает старое? Чем плохо название «Пора»? Оно хорошо интегрировалось в названия игр, конкурсов, хорошо вплеталось в выходы…
- Нет, это не дело… - Эдик покачал головой, внимательно разглядывая календарь на стене, - Название утреннего шоу должно состоять из двух слов.
- Да ладно!.. – недоверчиво воскликнул я.
- Д-д-да. Обязательно два слова: существительное и прилагательное. Причём, чтобы одно слово было обязательно «про утро». «Доброе утро», например. Или «Утренняя почта». Понимаешь?
- А «Пора» - это, стало быть, одно слово… - задумчиво покосился я на календарь.
- Д-д-дело даже не в этом. Нельзя, чтобы названием утреннего шоу был, такскзать, глагол.
- Глагол?!..
- Глагол! – кивнул Эдик.
- «Пора» - глагол?
- Да.
Это было торжество филологии. Возразить было нечего.
- Я понял тебя. Вектор, таксзать, ясен. Пойду… типа работать, что ли… - пожал я плечами и вышел из его аквариума.
- Ну и что там? – спросила Жанна, когда я грузно плюхнулся на своё кресло и выругался.
- Ничего. Надо новое название для утреннего шоу придумать.
- А «Пора» чем не устраивает?
- Тем, что это глагол.
Жанна уволилась через две недели.

ДЖАЗ И НЕЖНОСТЬ
Эдик – не человек. Эдик – система координат, в которой я вынужден существовать в рабочее время; уникальная система со своими ценностями, неповторимой логикой и особенными критериями, которые понять невозможно – можно только попытаться почувствовать и принять.  У меня не получается. Уже полгода я гоню от себя кортневское двустишие: «я могу предугадывать мысли людей и собак, но мышление устриц – это какой-то мрак». И без того зыбкая граница между «креативом» и «перекреативом», - этот неологизм Эдик придумал сам, чем неизменно гордится каждый раз, - эта граница становится в его системе совершенно неосязаемой и проходит где-то между пошлостью и банальностью.
 - Слушателя, ткскзать, нельзя раздражать! – каждый раз назидательно  говорит мне Эдик и с укором взирает на меня поверх модных очков так, как обычно смотрят на муху, которая мешает уснуть в июльский полдень. А раздражает слушателя, по его мнению, всё, что оригинальнее названия вечернего шоу «Тёплый вечер», которое и шоу-то фактически не является – обыкновенный линейный музыкальный эфир. Песни, новости и реклама. Только с названием. Чтобы не раздражать. А чтобы ни у кого не было сомнений в том, что это шоу – еженедельно я должен писать сценарий нового промо-ролика вечернего шоу «Тёплый вечер». Т.е. шоу нет – а промо есть. Каждую неделю новое. Это как повесить на стену неоновую вывеску магазина модной одежды, нарисовать под ней дверь и считать, что ты открыл магазин; а спустя полгода удивляться тому, что выручки нет. Ужас-ужас! Вывеска есть, а выручки нет! В довершение ко всему, обвинить во всех грехах вывеску, неудачный цвет которой и является, дескать, причиной грандиозного маркетингового провала. Впрочем, это лишь моё мнение, которое не учитывается системой по имени Эдик. Мне трудно судить, насколько он прав – для этого мне надо было бы его понять, а я не умею.
Тут недавно пришёл заказ на сценарий ролика, рекламирующего предстоящий концерт Кейко Матцуи. Я не имел ни малейшего представления о том, кто такая Кейко Матцуи. В поисках информации отправился в Интернет, и через полчаса в моём распоряжении оказалось с десяток красочных афиш этой японской пианистки и несколько её наиболее показательных интервью. Все афиши объединяло два слова: «джаз» и «нежность», а одно из интервью завершалось словами пианистки «Моя музыка – это моя молитва». Собственно говоря, большего и не требовалось.
«Её музыка – это её молитва. Её джаз – это её нежность. Впервые в Москве виртуозная джазовая пианистка Кейко Матцуи!»
Довольный собой, отправляю текст ролика на утверждение Эдику. Через пару минут приходит ответ: «Не годится, думай дальше». Поскольку тут мне требовались какие-то объяснения, я не стал ничего писать в ответ, а с видом разбуженного посреди зимы медведя заглянул к нему в кабинет.
- Позволь, а что не так с Кейко Матцуи?
- З-з-з-зайди, - махнул мне Эдик и показал на стул напротив своего стола, - И… д-д-дверь за собой закрой, хорошо?
Почему-то принято считать, что обсуждение любого вопроса требует интимности – здесь принято разговаривать вполголоса и только за закрытой дверью. Штука в том, что и стены, и двери тут от пола до потолка стеклянные, и всё всем видно. Видимо, этот факт развивает в людях своего рода корпоративную паранойю.
- Так чем тебе ролик не угодил? – я сложил руки на груди, приготовившись к бескомпромиссному, но совершенно бесперспективному противостоянию с системой.
- П-п-понимаешь, - Эдик в неловкой позе мыслителя развалился в своём кресле, - Этот ролик должен, такскзать, продавать, понимаешь? Типа, мы должны пригласить слушателей на концерт так, чтобы они пошли. Поэтому ролик должен быть таким, чтобы все, такскзать, захотел оказаться на концерте. П-п-понимаешь?
- Понимаю, - кивнул я, - Так, а в этом ролике что не так?
- Н-н-ну, тут вообще ничего не понятно. Какая-то нежность, какая-то молитва. Ерунда, таксзать. Надо, типа, такие слова найти, чтобы было понятно. Ну, типа «Хорошая музыка». Или, ну, «очень хорошая м-м-музыка». Может, «гениальные импровизации» и «блестящее исполнение»…
- Погоди, - перебил я руководство, - Про джаз, нежность, музыку и молитву – это не я придумал. Это то, что существует вне зависимости от того, что мы думаем о Кейко Матцуи – это её афиши и интервью! Причём, эти неслучайные установки случайным образом сложились в лаконичную и красивую картинку. А то, что ты говорить – прости меня, пожалуйста! - это в равной степени относится как к Борису Моисееву, так и к отчётному концерту саратовской музыкальной школы!
Эдик отчётливо закипал, - не могу сказать, что это не доставляло мне удовольствие. Когда он злится, он внезапно краснеет и начинает смотреть куда-то вниз, - очевидно, это своего рода подсознательное самовознесение над ситуацией и подчинёнными. Дескать, «смотрел я на вас сверху вниз!»
- Я т-т-тебе ещё раз говорю, что этот ролик должен про-да-вать! Продавать, понимаешь? Это ведь мы приглашаем наших слушателей на концерт – и надо, чтобы они пошли! А кто пойдёт на… вот это? – он кивнул на распечатанный текст.
- Не понял… - озадаченно посмотрел я на шефа.
- Ну смотри! – Эдик склонился над столом, пододвинув ко мне поближе своё раскрасневшееся начальственное лицо, - Скажем, я. Ну, н-н-например, да? Вот я слышу эту твою фразу «её джаз – это её… - как там у тебя было? – её джаз – это её нежность». Да? И что? А если я… не люблю джаз?!
Эдик умилительно наклонил голову вбок, наблюдая за моей реакции на его слова.
- Ну…
- А если я не люблю джаз и не люблю нежность?!
Трудно передать словами, каких усилии мне стоило, чтобы сдержать взрыв совершенно нелояльного хохота.
- Так… Типа.. Не ходи… - с трудом выдавил я.
Кстати, с тех пор я очень люблю Кейко Матцуи. Видимо, назло.

МУХИ
У Эдика совершенно нет чувства юмора. Если отсутствие этого чувства у большинства людей – штука довольно печальная, то у Эдика его нет настолько, что это даже смешно. Я не знаю, почему некоторые лишены этого прекрасного, в сущности, чувства. Вполне возможно, что тот отдел головного мозга, который у среднестатистического человека отведён под способность генерировать и понимать шутки, у Эдика целиком ушёл на корпоративный дух. Не думаю, что это произошло по воле самого Эдика – скорее всего, это трагическое стечение обстоятельств, жертвой которого он однажды стал. Или врождённая особенность вроде оттопыренных ушей. Но «корпоративного духа много – чувства юмора мало» - это типичная закономерность, одно каким-то образом исключает другое; если ты умеешь смеяться над собой и обстоятельствами – ты не способен выпячивать грудь и оттопыривать попу. Верно и обратное.
У Эдика нет чувства юмора, хотя это не значит, что он не смеётся. Но его смех, - отрывистый, дёрганный, драный, - настолько фальшив, что всем вокруг становится немного неловко; иногда я думаю, что он не смеётся, а насильно заставляет себя смеяться - слишком уж это тяжело слушать. Он смеётся исключительно в те моменты, когда смеяться надо: подходит он в курилке к группе разговаривающих людей, ловит последнее слово чьего-нибудь рассказа и, поймав момент и встав в «небрежную позу смеющегося человека», начинает смеяться, не меняя выражения бесцветных внимательных глаз: «Гхе-гхе-гхе».
Отсутствие чувства юмора у Эдика не могло не стать причиной комплекса неполноценности. Как безногих расстраивают компании танцующих девушек и молодых людей, так и Эдика расстраивает любой намёк на шутку. В те моменты, когда обычный человек начинает смеяться, Эдик мрачнеет, как кассирша метро при виде тысячерублёвой купюры, багровеет и тихим голосом со стальными нотками изрекает что-то вроде: «Я попрошу без шуток, понятно? Не забывай, что я всё-таки начальник». Что, собственно, тоже смешно само по себе, поэтому вольно или невольно провоцировать его на это доставляет мне отдельное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
С этой особенностью Эдика связано немало эпизодов, которые впору пересказывать знакомым как исторические анекдоты. Вот, к примеру, в силу своих должностных обязанностей, мне приходится регулярно писать ироничные переводы песен, - это нужно для одного из конкурсов утреннего шоу. Я должен написать перевод одного куплета или припева песни, отослать его на утверждение Эдику, после чего этот перевод, заверенный властным пером программного директора, уже отправляется в редакцию утренней не в меру развлекательной программы. В очередной раз попадается мне на переработку песня Eurythmics «I saved the world today»: «Monday finds you like a bomb that's been left ticking there too long...» и т.д. Не мудрствуя лукаво, отправляю Эдуарду глумливое четверостишие, которое начинается со слов:
Понедельник – день тяжёлый.
И внезапный, как понос.
Десять минут спустя получаю ответ вышестоящего начальства: «Всё хорошо, но понос надо заменить». В принципе, я ожидал чего-то подобного – слово «понос» не может не «раздражать» нашу раздражительную аудиторию. Эта предсказуемость вызвала у меня даже лёгкую досаду. Однако, вместо того, чтобы спорить с творческим руководством, я усмехнулся и, на мой взгляд, довольно остроумно пошутил в ответ: «Давай заменим понос на артроз – это решит наши проблемы». Ответ Эдуарда заставил меня сползти под стол: «А вот это отлично!» Фраза «…и внезапный, как артроз…» вскоре прозвучала в эфире и стала бальзамом для моей израненой души.
А неделю назад Эдуард получил очередную порцию яда в виде рейтингов радиостанции. Кем бы он был, если бы тот час же не пришёл ко мне в студию с кислой миной для того, чтобы поделиться этим ядом.
- Согласно дэйпартам , - глубокомысленно почесал Эдик свой чубчик, - у нас провал по вечеру. После пяти слушатели почему-то уходят на другие станции. Мне кажется, тебе нужно быть в эфире подинамичней – тогда они не будут уходить.
- А мне кажется, что слушатели не уходят, - проворчал я, - Слушатели просто отправляются домой после работы. И, разумеется, им хочется послушать… что-нибудь!
- А… - Эдик оторопело посмотрел на меня.
- А у нас ничего нет! – завершил я свою мрачную гипотезу. – Музыка-с. Словно балет «лебединое озеро» по центральному телевизионному каналу в прайм-тайм.
- А почему они тогда днём не уходят?
- Может, потому что музыкальный фон их не слишком… раздражает. Не мешает работать. А, может, потому что у них просто нет возможности переключить радиостанцию на работе! - пожал я плечами, - И вообще на твоём месте я бы не стал вот так вот слепо верить рейтингам: мол, «днём не уходят, вечером уходят».
- Ты хочешь сказать, что рейтингам нельзя верить? – переспросил он меня.
- Я хочу сказать, что им нельзя верить слепо!
- Но… тысячи людей не могут так сильно ошибаться! – воскликнул Эдик.
Меня накрыло сразу, словно бы на голову свалился пыльный мешок картошки. Сдерживая смех, я внимательно посмотрел в серьёзные глаза начальства: в них не было ни единого намёка на улыбку. «Так, - подумал я, - либо я ошибся в своём директоре, и он в действительности способен на остроумие, либо…» Провести такую глубокую и, чёрт возьми, вкусную параллель со старой, как мир, шуткой про то, что, дескать, «дерьмо не может быть невкусным – миллионы мух не могут так сильно ошибаться!» - это требует изрядного чувства юмора и самоиронии.
- Эдуард, - осторожно начал я, - Это ты сейчас очень-очень… хорошо пошутил. Про тысячи мух. Я, признаться, не ожидал. Это даже не шутка – это многоярусная парковка живого юмора…
- Каких мух? – гневно перебил меня вдруг побагровевший Эдик, - Вообще-то я с тобой не шутки пришёл шутить! Вообще-то я говорю с тобой серьёзно сейчас – а тебе всё шутки шутить. Значит, так. С сегодняшнего дня твой эфир будет динамичнее, а в ближайшее время запустим ещё один выпуск новостей в середине часа. Всё.
Когда за шефом сердито захлопнулась дверь эфирной студии, я бессильно улыбнулся. Смеяться сил уже не было.

ПРАЗДНИК
- Конечно, в основном, комментарии к песням, таксзать, нормальные. В целом, они не вызывают у меня вопросов. Однако, если послушать хотя бы один час – можно наткнуться на что-то, таксзать, не очень продуманное.
Неотъемлемая часть любого собрания – разбор самых неудачных по мнению Эдика выходов ведущих в эфир. Пожалуй, этой части собрания я жду с самыми тяжёлыми чувствами – это сокрушительная победа над разумом, логикой и остатками чувства юмора. Боюсь, в этом акте я начинаю некрасиво корчиться будто бы от боли.
- Вот, таксзать, у меня расшифровки самых, таксзать, неудачных комментариев, – Эдик сделал вид, что ищет какой-то важный документ, после чего взял лежавший прямо перед ним листок, - Вот! Д-д-давайте посмотрим! Традиционно, не называю автора этого, таксзать, комментария…
Тут он снисходительно улыбнулся он и посмотрел на Леночку. Леночка вцепилась пальчиками в заштопанные на коленке чёрные колготки. Эдик продолжил.
- Итак… Песня была «I believe in love» «Не надо говорить об уборке – надо подметать», - г-г-говорит наша, такскзать, ведущая, - «Не надо верить в любовь – надо…» - в этом месте Эдик с глумливой улыбкой посмотрел на нас поверх очков. Кто-то нервно хихикнул, - Я в шоке, коллеги. Впервые на моей памяти ведущий сказал в эфире «еба*ься»! Ну, не сказал – как минимум, имел это в виду.
- Эдик, - осторожно сказал кто-то, - А я не услышал слова «еба*ься». Вообще-то, как я понял, там имелось в виду слово «любить».
- А я, таксзать, услышал! – твёрдо сказал Эдик. – И больше, п-п-признаться, не хочу слышать ничего подобного. Или вот, к примеру, комментарий.
Эдик сокрушённо покачал головой.
- Вопиющий случай. Когда ведущий не знает, что сказать – он говорит что-то вообще непонятное. Это комментарий к песне Адриано Челентано «Ya tjebya lublu». Где это было… Вот! «Полигамны ли полиглоты» - говорит ведущий!
Я с тоской поднял глаза на Эдика. Это была та самая песня, где Адриано Челентано признаётся в любви на пяти языках и мой комментарий. Шеф разошёлся.
- Вы представляете?! «Полигамны ли полиглоты»! Что это вообще значит? Хоть кто-нибудь что-нибудь понимает? Я ничего не понимаю. А комментарии должны быть, - что? – п-п-правильно! Понятны, таксзать, всем и сразу!
Мы ждали продолжения.
- Ну, а в скором времени мы запускаем новый п-п-проект, - помолчав, потеплевшим голосом продолжил Эдик, - Проект, который много будет значить и для радиостанции, и для меня лично. Серия клубных вечеринок!
Эдик выдержал паузу, будто бы ожидая оваций, обвёл всех победоносным взглядом и продолжил.
- Уникальность этого п-п-проекта заключается в том, что в нём не будет обычных клубных т-т-танцев с разрыванием на себе рубах и всего такого, - он неопределённо взмахнул рукой, - т-т-танцы будут только, такскзать, медленные, романтические. А сама вечеринка будет иметь формат вечера знакомств. Такого, такскзать, ни у кого ещё не было.
Я сразу вспомнил картонную афишу на обшарпанных воротах местного дворца культуры «Вечер знакомств для тех, кому за тридцать/сорок/стописят». Судя по напряжённому молчанию, все остальные тоже тоскливо перебирали в памяти что-то подобное.
- А называться эти вечеринки будут «Праздник Радио ?» - продолжил Эдик, - Вы спросите меня, почему такое, тксзать, название. Отвечаю. Слово «Вечеринка», как вы понимаете, занято – в городе регулярно проходят «Вечеринки Ретро ФМ». Осталось только слово «праздник». Все остальные варианты мы, такскзать, не стали рассматривать. Нам важно, чтобы д-д-девушки спокойно говорили своим подругам, что пойдут на эту в-в-вечеринку, и не боялись того, что их примут за, таксзать, женщин лёгкого поведения. А слово «п-п-праздник» - оно лёгкое и нейтральное. И никто ничего не подумает, таксзать, лишнего.
Кто-то из собравшихся тяжёло вздохнул.
С тех пор в коридорах долго гуляла шутка "Слышь, а Катька-то наша на праздник пошла! Вот ведь бл*дь!.."

ГАРРИ МУР
Эдик считает, что чем чаще название радиостанции звучит в эфире радиостанции – тем радиостанция популярнее. Мало того, что после каждой песни звучит «Радио ?», половина роликов начинается словами «Радио ? представляет…», и даже ведущие новостей к месту и не к месту вставляют в новости напоминание того, как называется эта радиостанция, так ещё и в каждом двадцатисекундном комментарии ведущие должны умудриться сказать «Радио ?» дважды. Не меньше. «Чем больше – тем лучше» - это значит буквально то, что верхнего предела просто не существует. В таких условиях количество идентификата в эфире стремится к бесконечности. Однажды я посчитал, что за час в эфире в том или ином виде выражение «Радио ?» прозвучало сорок семь раз. Подозреваю, что это далеко не рекорд.
Эдик считает, что чем чаще название радиостанции звучит в эфире – тем она популярнее. Бог бы ему судья и рейтинги в наказание, если бы не один эпизод. Однажды утром стало известно, что не стало Гарри Мура. Поскольку две его самые знаменитые песни постоянно звучат у нас в эфире, мы однажды поддерживали его концерт, да и вообще как-то не хочется пройти мимо в такой ситуации, я предложил Эдику как-то этот момент зафиксировать.
«Давай завтра сделаем «День Гарри Мура», что ли, - пишу я ему, - Всё-таки наш артист…»
«Нет, день Гарри Мура – это слишком. – минуту спустя отвечает шеф, - Но если хочешь – можешь сказать об этом в эфире. Только заранее подготовь комментарии и мне дай заранее почитать, ок?»
Я прислушался к себе. По всему выходило, что я хочу сказать об этом в эфире. Включив в наушниках Parisienne Walkways, я написал два небольших абзаца. Один – про то, что всё-таки его песни стали чем-то особенным даже для тех, кто не считает себя ценителем гитарного рока, второй – про эпизод с его московского концерта, где Гарри, вместо знакомого каждому минутного «подвисания» на одной ноте в Parisienne Walkways просто вдруг раскинул руки и обратился к залу. Завершил оба отрывка словами «Вчера Гари Мура не стало… Он оставил после себя свои песни…» - и дальше по задумке звучит гитарное вступление к Parisienne Walkways и Still got the blues. Прочитав ещё раз оба отрывка, я остался доволен и кликнул «отправить». Спустя какое-то время Эдик позвал меня к себе.
- Неплохо, - покачал он головой, глядя на распечатанную страницу - Всё, ткскзать, в п-п-орядке. Вот только давай…
Он поискал на столе ручку и вскинул её с вдохновением, достойным сельского художника.
- …Давай поставим «Радио ?» здесь… здесь.. здесь… и вот здесь! - и с довольным видом протянул мне результат своих начальственных трудов.
Я с сомнением посмотрел на галочки в знакомых строчках. По каждой галочке стояло в конце последней фразы «Он оставил после себя свои песни… НА РАДИО ?»
- Послушай, - осторожно начал я, - а тебе не кажется, что как-то… не очень хорошо рекламировать себя на смерти артиста? Нет ощущения, что ты словно рекламную растяжку на похоронах повесил?
- Почему? – с искренним удивлением посмотрел на меня Эдик, - Это ты про что?
- Это я про то, что Гарри Мур вчера умер. А мы делаем на этом какой-то дурацкий пиар, - я указал ему на его галочки.
- Да ну ладно тебе, - отмахнулось от меня руководство, - Ерунда. Просто в каждом выходе мы д-д-должны говорить «Радио ?» два раза. И всё. Иди.
Настроение испортилось окончательно.