катамаран Лобачевского книга 2. Женщина глава 4

Глава 4.
-Алло, это кто?
- Лена.
- О, дядя Ашот, узнала?
Я молчала. Конечно, узнала голос этой суки.
- Ты че? Где мама? Отвечай, когда спрашиваю! - закричала сука.
- На работе.
- Хорошо, - успокоилась сука. – Мнэ надо с тобой сэрьезно поговорить. Я приду. Ты жди.
- Нет! – закричала я.
- Тогда у метро.
Я не могла еще раз остаться с ним!
- Я сейчас приеду, я на тачке.
- Нет, у метро!
- Подходи, я жду.
Он стоял у метро.
- Лэночка, мы сейчас в магазин поэдэм – нужно что скажешь.
Он затолкал меня на заднее сиденье. Рядом сидел еще один, только по-старше. Ехали молча и долго, приехали к воротам – «Пионер». Это пионер-ский лагерь. Я сейчас поеду, а ты с Сергеем Борисовичем погуляй.
Мы ходили между домиков голубой краски. Машина поехала. Мужчи-на поставил на скамейку стакан, бутылку шампанского, шоколад…
- А дядя Ашот скоро придет?
- Конечно, скоро.
Я как надо стояла, раздвинув ноги… Мне было больно, я плакала… ??? от стыда. Потом он поднял… понес в корпус  – там уже нагретая комната и маты…
Помогал мне одеться, застегивал пуговицы, долго завязывал, целовал, дышал глубоко, со свистом…  И я чувствовала, как он сдерживался, чтобы не раздеть меня снова…
Вошел Ашот, на ходу расстегивая брюки…
- Назад! – гневно рявкнул мужик, и Ашот ???окаменел, словно столк-нулся со стеклянной стеной… не удержал равновесие… замахал руками, как курица, и сделал вынужденные два шага, попятился назад, развернулся и бы-стро вышел.
- Леночка, я дам тебе много денег… он этот дурак больше к тебе не придет… в карман он рассовывал деньги – триста рублей – я потом посчита-ла – и не сдерживаясь снова раздевал меня…
Обратно мы ехали, а меня целовали, глазами… и я была почти счастли-ва, когда ловила взгляд Сукашота,  взгляд страха, похоти и еще страха: он боялся нас обоих…
Ашот перестал бывать у нас. Мать злилась, а он говорил что Ленки стесняется… она уже большая и очень ???... Моя глупая несчастная мать рас-сказывала соседке с гордостью и уважением: - Вот как они женщин уважают – не нашим алкашам чета.
Сергей Борисович был со мной почти добр и нежен, если не считать, что после отцовской заботы он раздевал и колол уголь во мне – так он это на-зывал, приезжал ко мне он только сам – а уж … Где мы только не были и он где только у меня не был.
Мне не нравилось, но когда я чувствовала на животе его дураманящие пальцы и горечь, горечь везде и чувство брезгливости к себе, к нему, запах сопревшего сыра и поцелуи губ, высасывающих воздух из моих легких и мо-роженое на лоне, я почти радовалась, что это не Сукашот.
И у меня появлялись деньги, я стала копить… копить…
Мама и Ашот потом попали в аварию и сгорели.
Это теперь я понимаю, что Ашот стал опасен… а мама шла за компа-нию…  за паровозиком.
А может, как раз дело в маме. Но это тогда совсем каннибализм какой-то…
Я не очень переживала… плакала только на людях, вспоминая эту ско-тину и что он со мной делал – слезы текли на ??? Сергей Борисович тоже ус-покоенно твердил, что все устроит… и я верила… и все образовалось. Я не жалела маму – я считала ее главной виновницей того, что со мной случи-лось…
Я поверила в Бога именно в момент, когда узнала об аварии, и две го-ловешки успокоили мою душу, сбросили камень мести и страха.
Папы у меня не было, говорили, что погиб в аварии – был моряком на подводной лодке, секретной, фотографии тоже не было. Каждый раз в детст-ве, знакомясь с новыми друзьями, я, как подзатыльника ждала вопроса об от-це… И у меня наготове была геройская история, в которую верили все, ведь в нее верила я…
А вскоре меня остановил высокий спортивный мужчина и сказал, что он мой отец…
Я уже была дерзкой и хотела послать, чтобы не приставал, что милиция будет через секунду… но он так растерянно смотрел на меня, так дрожали его руки и голос, да и я была очень похожа на него, что  я … поверила.
Вот только кто забинтует годы безотцовщины, неуверенность и обожа-ние, почти патологическое, других отцов, сильных и смелых, не дающих в обиду своих дочек – я даже думаю, что я все это искала в Бирюкове Сергее Борисовиче и нашла, конечно, с большими кавычками и вопросами, но если забыть про его дрожащие пальцы на моих сосках и запах сопревшего сыра. Он давал мне уверенность, спокойствие, и защиту, и отца, именно он ??? сла-дость мести (если именно он сжег эту парочку). Мне он об аварии ничего не говорил, я не  спрашивала.   Это теперь я глаза не закрываю, а тогда – закры-вала, отворачивалась, чтобы не видеть, затыкала уши, чтобы не слышать, не дышала носом, чтобы не чувствовать…
!!! нет, забыть про это нельзя!!!
И как мне хотелось отомстить за ложь маме. Но, может, он врет, может, бросил нас и ушел к своей бездетной жене.
Он все устроил – жит я буду у его сестры, а чтобы жена не догадалась, объявили сиротой теткиной племянницы. Чувствую, речь учил наизусть, вы-палил, словно фонограмма, и такой он был прибитый … что я его простила… его глаза, униженные, потерянные, боящиеся смотреть на меня – рыскали по полу, словно следили за резвыми тараканами, вдруг ??? испуганно напоми-нали мне мое унижение – это тошнотворно невыносимо, и я полюбила его, и уж понравился мне он, это уж точно.
- Жить будешь у тети Шуры, а в квартиру твою она уже жильцов на-шла.
Он тряс головой, руками: -  Нет, не прав я был, не имел права терять тебя, как я себя наказал!
- Эх, папа, а как ты меня наказал!
- Да, ты права! – сконфузился и запричитал.
- За все надо платить, и я расплачусь с тобой!
- Мы будем видеться каждый день – по щекам его текли слезы - … он еще долго говорил о работе врачом-педиатром, как его уважают на работе, как он смотрел на чужих детей и представлял меня…
- За все нужно платить, Ляля, - мне стало спокойно от моей полноцен-ности.
Но первое ощущение новой семьи я почувствовала, когда на следую-щий день появилась тетя Шура, познакомилась со всеми соседями, стала ор-ганизовывать сороковины, всех соседок к этому подтянула и задействовала…
Поминки прошли очень четко тепло, по-домашнему… Много говори-лось про меня про мою «квартеру», про институт и мое замужество… И впервые мои соседки разговаривали со мной доброжелательно, а не «сукина дочь». А тетя Шура, эта сухонькая старушка энергичная, шустрая, с буль-дожьим взглядом исподлобья мне понравилась сразу, и я ей понравилась… Недоумение по поводу безразличия  к смерти моей матери продержалось всего минут пять, пока соседки не рассказали про Ашота, про алкоголь в кро-ви трупов и вообще про все – все правильно – решила она – проститутку не за что жалеть, а вот то, что дочь жила в этом «****ушнике», - за это братцу яйца оторву.…  Все медузу свою обихаживают. Член КПСС с 20 года, уцелев в мясорубке партийной, наверное, потому что не занимала высоких должно-стей. Она разбиралась во многом и могла учить жить, что делать и как.
- Ты пойми, - твердила она – у тебя официально никого нет, ты сирота – этим мы будем козырять… веди себя скромно, но обиду не терпи – нападай сразу и делай больно.
… обязательно надо выдвинуться по общественной комсомольской ли-нии - помощи ждать нам неоткуда. Это «наш» так грело мне сердце. Она бу-дет биться за меня – это ясно, она мой друг, - она и Бирюков – без него я бо-юсь… тетка старая – ее голос и его деньги – вот крылья, на которых я полечу.
Она, как цыганка, только ??? говорила мне:   
… нам нужны мужчины, которым требуется нянька, мамка… их легко вычислить по претензиям… нам нужны такие полумужчины… Ленивые, трусливые и тщеславные… Лучше начальника и не придумаешь… они гото-вы на все, чтобы только их освободили от принятия решений…Они как куку-лы – ты держишь веревочки, впихиваешь им в голову свои мысли и реше-ния…
Слабые мужчины – это находка, если это только не ваш отец. Он, Ва-лентин Александрович, сначала добросовестно выполнял обязанности отца, но только две недели, а потом … скис, сдулся шарик. Он забил свою совесть, как копилку мелочью, успокоился выполненной миссией и предоставил сест-ре всю рутину… А тетя Шура была счастлива… Я переехала к ней, поменяла школу, стала готовиться в медицинский. Первого сентября теткой было на-значено генеральное наступление. Целую неделю мы разбирали по минутам, что я сделаю и что скажу в школе. Сначала комсорг класса, потом школы… Учителя закрывали глаза на мои недостатки в учебе. Тетка рассказала им о смерти любимой матери и отце-подводнике, о том, как я голодаю, чтобы лучший кусок отдать любимой тете, директора упросила взять меня сторо-жем, оформилась, естественно, она, а дежурила я, через два дня на третий. В классе я была лидером, с моим мнением считались, его – мое мнение – хоте-ли знать, и я была счастлива.
Тетя сначала помогала, но потом мешала – приверженец уларов наот-машь, она не понимала, что иногда лучше не бить и даже не замахиваться, а повернуть так, чтобы били другие, а ты считаешь до десяти и поднимаешь руку победителя… Часами выстраивала комбинации, схемы, учитывая десят-ки факторов, личные симпатии и антипатии сторон, которые и не представ-ляли, что начнут воевать.
Немного трудновато пришлось, когда в класс пришла красавица-умница, единственная дочь большого начальника. Сначала, как у Пушкина в «Выстреле», один к одному, только дуэли не стрелялись.… Потом подумала, взвесила все и стала лучшей подругой Лены Бирюковой. Она была дочерью Бирюкова. Она пригласила домой, и я, проходя по коридору, увидела его… и не выходила из ее комнаты, пока он, к моему счастью, не ушел… 
Лена мне много рассказывала о нем: как они дружат, как он ее балует… я расплакалась… она этого не ожидала – гладила мою голову… а я плакала от обиды и бессилия… и уже знала, что делать и как поступить.
Всю ночь я просидела над схемой мщения…
Меня нельзя было поймать, потому что у меня алиби, меня нельзя пой-мать, так как действовать я буду через других.
Не хвастаюсь – план был хорош, а ее мне не жалко было – отец ее меня не жалел -  с ней в парке гулял, а потом со мной в парке… погуливал… я как любой эгоист не способна к умеренности – нет предела полету и нет дна - па-дению. Я не понимала, что именно в эту ночь я встала на дорогу, приведшую меня к дивану и спящему воскресшему. А Бирюков обрадовался, что мы под-руги. Именно так я впервые почувствовала ненависть, но сме???рть именно тогда  меня обидели сильнее всего, не подлюка Ашот – этот просто живот-ное… а тут я как будто перенеслась в рабовладельческий строй, когда двух детей одного возраста и пола делают: одну – оставляют ребенком и относятся как к ребенку со всеми ее детскими неожиданностями, причудами, мечтами, а другую без всяких сомнений раздевают, придавливают телом и загоняют как волка… и требуют покорного возбуждения и сладостных стонов и ярких оргазмов… и, отдыхая, покручивая соски груди огромными пальцами… про-сил совет – как воспитывать дочь, как ее, ранимую и тонко чувствующую, не обидеть… он говорил со мной… озадаченно, с придыханием… о такой же, как я… но о ней с волнением, ко мне с вожделением… и даже не понимает всей мерзости своего поведения…
Мне он казался умным, но на дочери сломался.… Боготворил и воспе-вал, становился глупым, когда говорил о ней. И почему он хотел нашей дружбы, я думаю, нет, я почти уверена, что он специально перевел дочь из школы у дома в мою школу, в мой класс… В этой ??? что-то нездоровое.. и что у нас у меня одинаковые белые ??? одинаковые, и этим хвалился мне … и прическа.
!!! О господи… Что еще намешано в голове этого изъеденного пороком урода!!!