Глава 8. Дедушка и бабушка

   Мой дед, член партии с 1919 года, чекист, ликвидировавший не одну банду, воевавший на многих фронтах Гражданской войны, преследуемый в годы репрессий, да и во время описываемое мною работавший сначала председателем райисполкома, а выйдя на пенсию, возглавлял комунхоз района, становился мягким и улыбчивым, когда посадив меня к себе на шею, спрашивал: «Ну что, поедем в Ташкент?» Не дожидаясь ответа, он принимался бегать от входной двери, через кухню и всю комнату до комода и обратно. Когда же устав, в изнеможении падал на кожаный диван, я просила опять ехать в Кишкент, и всё повторялось снова.
   Когда весной мама, отлучившись в магазин, просила случайно оказавшегося дома деда побыть со мной, спящей в коляске, то он воспринимал это как приказ, с большой ответственностью. Соседи с умилением рассказывали, наблюдая такую картину, как дедушка, поставив коляску у открытого окна в доме, убедившись, что ребёнок спит, шёл копать огород. Не успев копнуть пару раз, спешил посмотреть, не проснулась ли, возвращался к работе, но через несколько минут бежал опять.
   Мой дедушка родился в семье безземельного крестьянина – батрака, когда тому было уже за тридцать, и он с моей прабабушкой и детьми скитался от помещика к помещику, работая по найму. Уезжала семья и в Среднюю Азию, батрача там, на хлопковых плантациях и ватной фабрике. И только в возрасте пятидесяти пяти лет, скопив небольшой капитал, вернувшись на родину, в Воронежскую губернию, приобрел прадед первую свою хату. Правда, пожить в ней родителям деда долго не пришлось и через девять лет они умерли оба в 1919 году. Видимо надорвались в работе или была эпидемия.
   А мой дед мальчишкой пас свиней у помещика, был подмастерьем у плотника, и наймитом у зажиточных людей. Только зимой он жил в доме у отца, не имея возможности закончить даже курс начальной школы.
   Я могу с полным основанием утверждать, что мой дед сделал свою судьбу, воспитал себя и никогда ни у кого ничего не просил, а добивался всего в жизни сам.
   Надо сказать, что я не слышала от него ни одного ругательного слова. Единственное выражение, которое он допускал, возмущаясь, было «сукин сын», других бранных слов он не произносил никогда.
   Наша дружба с дедом была искренняя и трогательная. Я часами ползала по его спине, делала массаж, а он только кряхтел. Расчёсывала волосы, говоря, что делаю причёску, он удовлетворённо жмурился и дремал, и даже когда я принималась за его лицо, увидев там чёрные точки у носа, он терпел и молчал. Этому большому и сильному духом человеку в жизни не додали ласки и любви, очевидный факт. Он был весь израненный, в шрамах, кость правой руки перебита выстрелом в упор, на теле следы от шашки. Пришлось ему долго лежать  в госпиталях во время гражданской войны.
   По-житейски мудрым был дед, знал цену заработанной копейки, и всё привык делать своими руками, не полагаясь на помощь других и не злоупотребляя властью, которую имел. Наверное, такие они и должны быть, коммунисты.

   Моя бабушка, женщина умная и волевая, с сильным характером, с царственным профилем и даже  именем - Екатерина Алексеевна, была заслуженным учителем - филологом, как раньше говорили - учителем словесности. Более тридцати пяти лет она работала с детьми, учила их грамоте, мотаясь за дедом по различным райцентрам, терпя все лишения, казённые квартиры, привыкая к новым педколлективам и ученикам. Она всегда боролась за чистоту русской речи, ревностно следила за правильностью произношения слов и сыграла свою положительную роль в становлении мужа, как руководителя и личности. От неё он научился лаконично высказывать свои мысли, сносно писать, а главное, правильно говорить, так как был украинцем по происхождению. Разговаривал дедушка на суржике, сленге, или точнее говоре, состоящим из смеси русских и украинских слов, как впрочем, и поныне разговаривают проживающие на территории России украинцы. Главное, всё понятно и звучит красиво.
   Бабушка же вела свой род от священнослужителей. Её прадед был дворянин, коллежский советник, дочь которого получив прекрасное образование и воспитание, вопреки воле отца, вышла замуж за священника, предки которого не одно поколение, во всяком случае с начала восемнадцатого века, служили православной церкви. Отец моей бабушки тоже был священником, так что традиции православия, чести и добропорядочности прививались детям не в одном поколении. И бабушку мою и её сестёр и братьев, воспитывали в семье со строгими моральными устоями и непоколебимыми традициями, и если бы не революция, поставившая жизнь всей её семьи с ног на голову, так бы всё дальше и шло. Выйдя на пенсию, в начале пятидесятых годов, она тяжело заболела, просидев парализованной в своей комнатке около десяти лет.
   Благодаря бабушкиной светлой голове и хорошей памяти я со временем кое-что узнала от неё о своих предках, и, проникнувшись добрыми родственными чувствами, полюбив их, занимаюсь теперь, когда это стало возможно, установлением своей родословной.
   Сидя в своей комнатке на кровати, обложенная подушками, она смотрела через дверной проём на окно в зале, как раз напротив неё, и сочиняла стихи. Когда я забегала в дом поговорить с ней, на минутку, она читала их мне. Стихи были лирические, о природе и сирени, которая в изобилии росла в саду и заглядывала белыми кистями в окно комнаты. Я не могла записать их, не умела тогда, о чём порой жалею и ещё жалею, что мало времени уделяла больной бабушке. Хотелось на улицу, к подружкам. Где они теперь, эти подружки? А вот смерть бабушки, а в последствии и деда, для меня вылились в трагедию маленького человека потерявшего в течение одиннадцати дней двух близких и дорогих людей.