Нужна адекватная оценка. Третий берег - 1

Буду благодарна за любой отзыв. На данный момент у меня жесточайший творческий кризис. Пытаюсь разобраться, стоит ли вообще писать. Заранее спасибо.

***

Даже камень можно согреть. И я просыпаюсь, потому что лежу на теплой гальке, под спиной она примерно температуры тела, а под ладонями прохладная. Я лежу на спине, будто я распятый Иисус, согнутые пальцы смотрят в небо. На веках что-то лежит. Открываю глаза. Два ржавых пятака разбиваются о камни и сбрасывают желтый налет, словно ящерицы кожу. У меня в волосах лежит десять рублей. Если бы была без одежды, можно было бы посчитать себя ну уж слишком дешевой путаной. Воздух соленый, застывший киселем. Лениво лезет в ноздри, а еще неохотнее выбирается обратно. Я смотрю на серое небо. Или это мой взгляд все таким делает? Потому что вокруг серые камни и чьи-то серые ботинки у лица. От них попахивает луком и мужским дезодорантом. Та еще смесь, глаза слезятся.
Где-то сзади ко мне подходят, хрустя галькой, нагибаются. Или это конский хвост тычет мне в ноздри? Нет, волосы. Человеческие и сальные, черные, как мокрая сажа.
- Смотри-ка ты – мне кричат в лицо, но обращаются не ко мне – ожила. Дай что ли спирту?
- А готовить на чем будем!? – возмущается мужской визгливый голос откуда-то сбоку.
- Уу, жадина, а как прыщи свои натирать, так нам есть на чем готовить! – ворчит нависший надо мной парень. У него хитрые глаза полумесяцем, а сам он смахивает на рептилию. Причем линяющую. Его лицо облезает мне на волосы белыми потрошками. Тот, кто верещал, видимо, расслышал и разразился отборным матом, в завершение, уточнив, что никаких у него прыщей нет и не было никогда. Тут же послышался хруст идущей ко мне еще одной пары ног. Я прикрываю глаза, а когда открываю, то заглядываю под чей-то цветастый свитер до колена и меня это немного смущает. После свитера надо мной нависает пушистый живот, а еще несколько выцветших ракушек, которые повисли на поясе. От него мне видна только пряжка. На ней красуются алые женские губы, намекая, что это область только их угодья, а живым женщинам туда вход строго воспрещен, не иначе засосут.
- На вот, хлебни – розовощекий юнец тычет мне в нос грязной фляжкой, из которой попахивает моей смертью.
- Да все в порядке. Мне бы врача – жалобно сообщаю я. Двое сначала хихикают, а потом один из них радостно сообщает:
- Так вот он я! Говорю же, на, лечись, а ты морду воротишь – уже обиженно заключает он.
- Но-но, попрошу, Мишель, как вы говорите с дамами! – наигранно возмущается тот, что подошел первый и разводит руки, видимо показывая, какого именно размера или статуса я дама.
- Так я ж не Мишель – парень в свитере хрюкает от удовольствия и садится передо мной. Действительно, прыщей у него нет.
- И то верно – сжалился над недоумком первый – зови меня Клен. А к тебе как обращаться? – парень уже перешел на «ты», видимо ему надоело играть в аристократа.
Я старательно напрягаю все извилины, но, похоже, что они стекли и испарились, пока я тут валялась. А как ко мне обращаться!? Брови у меня срослись в одну в районе переносицы от силы мыслительного процесса и глаза съехались туда же, еще немного и можно пускать слюну. Видимо, чтобы не допустить этого, парень в свитере вливает таки мне спирт, слава богу, разбавленный, а чем – это уже не важно. Жаркая волна обжигает мне глотку и застревает где-то клубочком в солнечном сплетении, может, поэтому его так назвали, спирт печет не хуже небесного светила. Я чихаю, бьюсь головой о камни, глаза все-таки не разъезжаются, а моя грива сползает на лицо. Наверное, я сейчас смахиваю на сову, которую разбудили днем и требуют от нее зрелищ. Находчивость моих спутников удивляет, так как один из них подытоживает:
- Будешь Птицей.
- Ага, будет – как то по-дурацки поддакивает парень в свитере – а меня Саранча зовут – он тычет мне в локоть свою липкую пятерню.
Я сажусь, и в голове все переворачивается, как мышка-норушка хвостиком махнула. Не выдерживаю и ложусь обратно. Но заботливые когтистые лапки моих новых знакомых ловят меня за плечи и возвращают в исходную позицию. 
- Ну ладно, тебе, Птиц! А хочешь, я тебе фляжку подарю? – Саранча глупо улыбается и уже сомневается в своем предложении, потому что тянет пузырек к себе поближе.
- С содержимым? – спрашиваю я, кажется грозно, потому что придурок пугается и начинает прижимать сокровище еще ближе. Пришлось сжалиться над человеком:
- Шучу я, шу-чу – по слогам подтверждаю правдивость своих слов. Саранча начинает улыбаться еще глупее и все же протягивает мне фляжку. Я из вежливости делаю еще один глоток, морщусь и хриплым голосом интересуюсь в соответствие с нормами этой парочки, нет ли чего пожрать. Видимо, эти мои слова окончательно уверили присутствующих, что я в полном здравии, они радостно подхватили меня под белы руки и поволокли в известную одним им сторону, при этом оба не затыкались, стараясь подготовить меня к встрече с их группой. Перенесу ли я еще пятерых таких же!?


***

Саранча всплескивает руками, видя мои босые грязные ноги, и бежит за ботинками, которые благополучно остались на месте пробуждения.  кричит ему:
- Рюкзак не забудь!
- Какой рюкзак? – спрашиваю я.
- Твой рюкзак. С вещами. А, ну да – будто вспоминает  и чешет бороду, но замолкает, так и не объяснив. Борода у Клена особенная: светлее, чем волосы на голове, ржавая и скрученная в косичку, на которую насадили бусинки разных размеров и материалов.
 Через пару минут, подпрыгивая и напевая, возвращается Саранча, его камышиная шевелюра раскачивается в такт, будто стараясь сползти с головы хозяина. В одной руке у тощего ботинки, в другой голубой потертый рюкзак из джинсовой ткани. Он набит под завязку, карманы топорщатся в разные стороны и неприятно хрустят швами. Мне интересно, что же там такое необходимое и мое лежит, но распотрошить сумку мне не дают.
- Скоро стемнеет – говорит Клён, посматривая на запястье. У него на руке что-то вроде часов. Только на них одна стрелка, а циферблат разделен горизонтальной полосой. Я думаю, что он ошибается, никаких сумерек не намечается.
Минут через десять быстрой ходьбы показываются черные холмики палаток. Я насчитала три крыши: черную, зеленую и фиолетовую. Все они нависали над небольшим костром, у которого грелись люди, чуть ли не погружая ладони в пламя. Саранча орет и машет руками. Одна фигура поднимается и движется нам на встречу.
- Это Акелла – подсказывает мне Клён – наш проводник. Но между собой мы зовем его Моисеем.
- А что, долго идете? – удивляюсь я.
- Порядочно – Саранча пожимает плечами и свитер сползает с одного из них, обнажая кость, обтянутую грязноватым клочком кожи в каких-то язвочках. Присматриваюсь. Точно. Прыщи, по поводу которых так возмущался парень и жадничал спиртом.
Парень неопределенного возраста, но определенно хорошо сохранившийся подходит к нам и берет из рук прыщавого насекомого мою сумку, мельком заглядывает в нее, многозначительно чешет подбородок и интересуется:
- Как назвали? – кивает в мою сторону. Спрашивает, будто они щенка подобрали.
- Птицей – участливо сообщает Клён и поправляет на Саранче свитер, прямо как заботливая мамашка, еще бы нос ему утер. Я киваю Акелле и выдавливаю доброжелательную улыбку:
- Приятно познакомиться. Я Птица – пытаюсь еще что-нибудь о себе рассказать, но понимаю, что сведений минимум и даже если где-то в подсознании у меня и есть сундук с прошлым, то сейчас он надежно заперт семью замками. На помощь мне приходит Саранча, вид при этом у него отстраненный, хотя как может выглядеть человек, который пытается выдрать из ноздри пучок волос?
- Мы ее внизу нашли.  Нам ведь нужен еще один сопровождающий. И почему бы не разбавить наш сугубо мужской коллектив приятным женским обществом? – Саранча убивает меня складностью и содержательностью своей речи, поэтому впечатление я произвожу мягко сказать невменяемое. Лицо проводника будто кто-то засасывает внутрь и придает выражению крайнюю степень неудовольствия. Клён тыкает меня чем-то острым под ребро, как выяснилось пальцем. Видимо, пытается спровоцировать меня на поддержание светской беседы. Я жалобно выдавливаю первое, что приходит в голову:
- Возьмите меня, я вам еще пригожусь.
- А я уж думал, что они спирта пожадничали, смотрю, пришибленная какая-то. Фольклором интересуешься? – похоже, что я неуверенно кивнула, потому что Акелла вдруг из ссохшегося злого дядьки внезапно превращается в румяного смуглого юношу. Пока я удивляюсь этой разительной перемене, меня уже приводят в лагерь и даже успевают вручить мне горячую кружку с куриным супом и ломоть ссохшегося черного хлеба. Меня решили не трогать, пока не поем и посадили к костру рядом со светловолосой девушкой, на голове у нее росло что-то вроде пуха и торчало в разные стороны. Она уставилась на огонь, в ее глазах, отражаясь, тлеют угли. Ноги в цветастых высоких сапогах она вытянула поближе к теплу и шевелит пальцами, от этого рисунок становится неприятно подвижным и корчит мне морды. Пока я насыщаюсь, мои спутники с серьезными выражениями лица под руководством Акеллы бродят вокруг лагеря, занимаясь непонятными мне делами. У каждого в руках по пакету с чем-то сыпучим, вроде песка, все это высыпается им под ноги. Девушка рядом, не поворачивая головы, говорит тихим голосом, будто кто-то водит ладошкой по сухому камышу:
- Они нас защищают – догадывается, что я не понимаю, о ком она говорит и уточняет – Клён, Саранча и Акелла.
Девушка смотрит на запястье, у нее такие же часы, как и у Клёна, только ремешок плетеный, яркий, со сложным геометрическим узором. Спрашиваю:
- От кого? – она вздыхает и нехотя отвечает.
- Ночью услышишь. Меня Манна зовут – сначала я подумала, что не расслышала.
- Небесная что ли? – пытаюсь пошутить, но девушка кивает мне как-то очень уж грустно  и до меня доходит, что она и не думала меня развлекать.
- Хорошо звучит – пытаюсь ее утешить, хоть мне и правда нравится – а я Птица – протягиваю ей пальцы в крошках, она пожимает мне руку. Ощущение чего-то плотного, но невесомого, как если высунуть ладонь из окна машины на полном ходу. Теперь пробую подбодрить Манну и улыбаюсь ей.
- Какие у тебя красивые пальцы, ты наверное на пианино умеешь играть? – знаю, что это распространенное заблуждение, но Манне приятно, она смущается и ее рот-ниточка растягивается от удовольствия.
- Нет, ничего я такого не умею. Спасибо. Хочешь, я тебе браслет сплету? Я вот это умею – в доказательство своих слов она вытаскивает из куртки защитного цвета несколько клубочков разноцветных ниток и горсть бусинок, пуговиц и еще черт знает чего, что поблескивает и искрится.
Как будто кто-то выключил свет. Небо резко потемнело и нехотя вывалило пару десятков тусклых звезд, так выкладывают безделушки в ломбарде. Я испугано озираюсь по сторонам, но остальные ничего не замечают. Только Манна догадывается:
- Это ночь.
- Я вижу! Только какого черта так внезапно!? – я в состояние, близком к панике. От неожиданности я даже расплескала суп себе на колени. Теперь на моих колготках жирные пятна.
Манна пожимает плечами, улыбается виновато и все тычет мне под руку кульки ниток, но я не обращаю внимания. Заприметив фляжку Саранчи я, как коршун, кидаюсь на добычу, насыщаюсь. Кашляю и хрюкаю от жадности. Манна сочувственно стучит мне по спине своим кулачком, я его почти не чувствую. Мне значительно полегчало. Все острые углы необъяснимых вещей как-то сгладились и улеглись в и так переполненной голове.
- Можно мне вот эти и эти – тыкаю пальцем в синие и зеленые нитки. Манна рада появившейся работе и уползает в палатку плести браслет. Я вспоминаю про рюкзак и подтаскиваю к себе непосильную ношу. Кто-то прикрепил картонную бирку с моим именем к ремешку, но это не так важно. Я развязываю шнурки и засовываю голову в набитого полезностями зверя. Со стороны я, наверное, похожа на ребенка, расправляющегося с новогодними подарками. Первым извлекаю тугой сверток темно-синего цвета, изнутри выбивается пучок свалявшегося меха. Откладываю его в сторону. Дальше извлекаю толстую тетрадь в твердой коричневой обложке, из нее разлетаются желтые Клёны в клетку. В каждой клетке, как минимум, две или даже три крохотных страшненьких буквы. Собираю Клёны и откладываю тетрадь на попозже. А дальше мой рюкзак набит какой-то жизненно необходимой мелочью: баночки, коробочки, бумажные свертки с печатями, шуршащие пакетики и даже комочки фольги с чем-то хрустящим внутри. Открывать я ничего не стала, решила подождать экспертов. Добив спирт, согревшись окончательно и даже заметно повеселев, я решила пройтись и, как мне показалось, стремительно встала, в голове потемнело, а открыла глаза я уже лежа на палатке, подо мной копошились люди, а надо мной сокрушался Саранча. Он заламывал руки, выл, хватал себя за волосы и тряс фляжку вниз горлышком, демонстрируя, что я не оставила ему даже капли. Во избежание приступов стыда, мой мозг решил, что стоит отключиться, что и выполнил вполне благополучно.

***

Проснулась я от мук совести, вполне ощутимых, так как язык присох к небу, а  внутренности скрутило так, будто это белье и кто-то его старательно выжимает. На мой предсмертный стон восстал Клён из недр одеял и подушек. К его правой щеке пристал рукав чей-то замшевой куртки, с которой свешивались различные замочки, звездочки, пуговицы и булавки, прямо не куртка, а новогодняя елка. Догадываюсь, кто наваял сей шедевр. Клён отлепил от себя этот бронированный панцирь, а на щеке его красовался фиолетовый орнамент из всего вышеперечисленного. Щуплое тело икнуло, протерло глаза и извлекло грязненький облупившийся чайник, на дне которого спасительно булькало. Я протянула ослабевшую с похмелья длань и припала к носику. До отвала наевшись извести и пролив немного, за отсутствием навыка, воды на себя, я все же приловчилась и осушила чайник на половину. Немного подышала и добила остатки воды. Состояние не улучшилось, а вот рассудок пробудился и хлестнул по щекам событиями прошлой ночи. Я повалилась на чьи-то ноги и зарылась в плед, но меня безжалостно достали и заставили умыться.
Поливаясь из бутылки и натирая мылом свое бесстыжее лицо, я прослушала подробную летопись своих вчерашних похождений. Оказывается, я не только разгромила пол лагеря и свалилась в костер, из которого меня извлекли, так я еще и домогалась несчастного Саранчу, который краснел, бледнел, но пресечь столь грязное нападение был не в силах. Саранча, как мне поведал Клён, был психически травмирован, но успешно излечен посредством все того же спирта, а сейчас спал «как ангелок».
Совесть настоятельно рекомендовала собрать рюкзак и технично свалить, избежав прилюдного подчинения и унижения.
Коленки подозрительно постукивали друг о друга и я обратила внимание, что ноги мои лысые и голые. Лысые – это конечно хорошо, а вот голые..Не дай бог Саранча увидит, точно не переживет второго морального поражения за сутки. Я стараюсь не смотреть на себя и аккуратно интересуюсь у Клёна:
- Слушай, а во что я сейчас одета?
- Можете тебе еще сказать какие на тебя трусики и как ты их медленно снимаешь? – лицо у него каменное, но он все же сжалился – Мы тебе одежду Манны дали.
- А, то-то я смотрю на мне ее как-то мало – осматриваю шорты и майку без рукавов. В груди жмет, не в обиду Манне будет сказано.
- Уйдешь без нас и в первую ночь ты труп – Клён говорит серьезно, он даже перестал дергать нитки из болотного цвета пиджака с кляксами заплаток.  Мысли мои прочитал что ли? Хотя тут и читать нечего, у меня не лицо, а комикс просто.
- Я и не хотела уходить – честно вру, но он замечает. Клён проводит ладонью по лицу, стряхивая напряжение и убирая его в карман. Когда он убирает руку, на меня уже смотрит хитрое существо с лисьей мордой. Он говорит:
- Давай домывайся и иди, извинись перед всеми – сутулая фигура удаляется, но тут что-то вспоминает и оборачиваясь, кричит – ты только оденься, пока Саранча не проснулся.
Я киваю и продолжаю плескаться.
Волосы пришлось собрать в пучок, потому что концы были опалены и свернулись маленькими коричневыми катышками, как на дешевом свитере. На крыше палатки уже лежит мой распотрошенный сверток. Это оказывается кожаный плащ со свалявшимся мехом на воротнике, его грубыми нитками пришил намертво неизвестный начинающий дизайнер-извращенец, не иначе. Плащ доходит мне до колен и щекочет их при ходьбе.
В неостывшем за ночь пепле топчется Саранча, увидев меня, он стыдливо отворачивается и замирает. Пытаюсь придать голосу доброжелательность, но пробовать это с похмелья не лучший вариант. Тогда надеюсь задобрить парня словами, но и на ум ничего не идет. В результате я сажусь на бревно рядом и говорю ему:
- Извини меня, пожалуйста. Я вела себя как свинья – у Саранчи краснеют уши, а на лице то уж точно пожар. Он молчит, но спустя пару минут все же отвечает:
- Да ладно, я давно уже с девушками в одной палатке не спал. Уважила – и краснеет еще сильнее. Нужно срочно что-нибудь предпринять, пока у него не созрели и не вылупились там какие-нибудь романтические чувства. Спрашиваю:
- Ну что, друзья?
- Ага, друзья – он поворачивается ко мне, улыбаясь, а шея его вся в гематомах. Как будто я не девушка, а пиявка. Стыдно- то как. Я приметила кастрюльку с почищенной картошкой и варварски вставленный в одну из них нож. Разрезаю поруганный корнеплод на половинки и протягиваю одну Саранче:
- Приложи, быстрее пройдет – парень просто сияет от свалившегося на него счастья в моем лице, и притопывает ногами от удовольствия, поднимая клубы пепла и пыли. 
Тут из палатки с синей крышей выползает мрачный Акелла, сыпля проклятиями и воспламеняя взглядом все, что движется. Я уже чувствую, как начинают тлеть мои ботинки – он смотрит на них.
- Ну привет, разрушительница – сообщает он, как приговор.
- Простите меня, такого больше не повторится – Акелла зевает и вся злость из него уходит в небо.
- Ладно уж. Картошки лучше свари, скоро стервятники проснутся – я не совсем понимаю, имеет ли он ввиду других людей или птиц, которые почему-то предпочитают свежему мясу картошку. За работу принимаюсь с неохотой, но виду не показываю. Не сожрали заживо и на том спасибо. Спустя два изрезанных пальца, три укатившихся картошины и обожженный локоть, я торжественно объявляю, что все готово. В тот же миг палатки, словно у них приступ рвоты, начинают судорожно выплевывать людей. И существа эти грязные и голодные.. Меня они пока не заметили, я прячусь за одной из палаток и высунув рыжую голову рассматриваю их так же жадно, как они ели приготовленную мной картошку. 
Клён сидит по-турецки на плетеном коврике и ловко орудует вилкой, умудряясь насаживать на зубцы аж по несколько штук за раз. Из обвисшей белой майки с желтыми пятнами на животе торчит такая же потрепанная жизнью салфетка.
Саранча вооружился половником и деревянной поварешкой, видимо он воспринял эту трапезу, как сражение и теперь отбиваясь от вражеских приборов, загребает себе боеприпасы. Пока половник скребет по дну кастрюльки, поварешка молниеносно отправляется в рот, а потом они меняются. Если кто-то из сидящих и перекидывается фразами, то Саранча сосредоточен и поглощен процессом насыщения. Поэтому его так прозвали, я думаю.
Акелла разжился тарелкой и положив в нее пару картофелин, накидал сверху несколько ломтей черного хлеба. Акелла ел долго и тщательно, тупо уставившись себе под ноги. Закончив, он собрал пальцем оставшиеся крошки и не без удовольствия облизал его, скорее всего захватив чего-то из под ногтя.
Манна уныло ковыряла белоснежной прозрачной ручкой в кастрюльке и доставала каждый раз кусок меньше первого. Пара десятков браслетов ползала по ее руке, как змея, собирая на себя размякшую кашицу со стенок кастрюли. 
А вот этих двоих я еще не видела, наверное, сидели в палатке, когда я пьянствовала. На бревнышке, тесно прижавшись друг к другу, устроились две девушки. Они сидели ко мне спиной и тихо переговаривались о чем-то. Одна с черными прямыми волосами до поясницы кормила с детской ложечки другую. Вторая сидела в сером дождевике, накинув капюшон, и послушно открывала рот. Прислушавшись, я разобрала, что черноволосая говорит: «За дядюшку Клауса, за дорогу, за чистое небо, за дом». Вторая возмутилась: «За дом я уже ела!», а первая ей отвечает: «За дом можно и еще пол тарелки съесть». Та, что была в капюшоне, замолчала и опять открыла рот, как птенец.
Десять минут непрерывного чавканья и вот вокруг костра уже сидит относительно цивилизованное общество, кто-то сообразил кофе, а кто-то вытащил припрятанные шоколадные конфеты.
Клён беспокойно завертел головой и позвал меня, крича куда-то в пространство:
- Сова, открывай, медведь пришел! – пришлось покинуть свое укрытие и выползти на свет божий.
- Здесь я – мне в руку ткнули стакан с кофе и в карман положили обкусанную конфету, старательно завернутую в выцветший фантик.
- Угощайся – сказала темноволосая, не отрываясь от кормежки и продолжая ворковать над девушкой в капюшоне.
- Спасибо – удивленно поблагодарила я и устроилась между Клёном и Саранчой.