Я пою, я играю для вас

 На продавленном диване, бывшем когда-то оранжевого цвета, о чём можно было догадаться вглядевшись в потёртую засаленную бахрому всё ещё прикрывавшую поролон и вылезающие пружины; сидел скрестив ноги, пригнувшись, почти согнувшись пополам, к правой ноге в которую была вдавлена гитара, Худой Брюнет.

Лицо Брюнета с неправильными чертами — скошенным в одну строну ртом, свёрнутым в другую строну носом, глазами расположенными на разной высоте, поднятой домиком в вечном удивлении левой бровью и саркастически выгнутой правой,— и в обычной ситуации не радующие взгляд, в этот раз пугало болезненной, мученической гримасой боли.
Так мог бы подумать человек, случайно оказавшейся в прокуренной пустой комнате, со вздувшимся, а местами выломанным паркетом; со стенами с клочаьями обоев, и бурым от никотиновых смол, протечек и пыли потолком.

Неожиданно яркая,  в пятнах побелки и синей краски, лампочка, освещала стоящей в центре комнаты диван с сидящим на нём Худым Брюнетом.

Брюнет, закинув голову на тонкой, совершенно цыплячьей шее, на горб спины,  закрыв глаза, и с удивительной скоростью меняя  болезненные гримасы на  лице, пел. Хриплый и по юношески ломкий голос, перекатываясь волной  каждого слов через кадык, вырывался из напряжённого  горла через перекошенный рот:
«Как было тепло,
Что нас с тобой
Вместе свело.
Девочка-пай, девочка-пай».